Текст книги "Право на счастье (СИ)"

Автор книги: Фаина Гаккель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

***

– А что это у вас на шее, леди Санса? Говорят, что со временем страсть в браке угасает, а вот у вас, кажется, все наоборот. – Жанея лукаво улыбалась, зная, что угадала.

Застигнутая врасплох, Санса густо покраснела и неловко попыталась поправить прядь волос, до того скрывавшую алый след на шее, но только укрепила Жанею в ее подозрениях. Почему она не догадалась запастись белилами?

– Я, я не знаю, что сказать…

– О чем вы шепчетесь, дорогие мои? – Леди Дорна, заметив, что ее не слушают, прервала свой бесконечный рассказ о происках Тиррелов, и взглянула на Сансу и Жанею.

– Ни о чем, миледи.

– О супружеской любви, матушка. Я прошу леди Сансу поделиться со мной секретами своего счастья, явные признаки которого она носит на себе.

– Жанея, я не раз уже говорила тебе – не смущай леди Сансу своими расспросами. В следующий раз…

Вошедшая служанка не дала леди Дорне закончить фразу.

– Миледи, сир Бенедикт приказал всем обитателям замка собраться в большом зале как можно быстрее. Говорят, дело спешное.

– Что такое? Что случилось? О боги, должно быть еще какое-то несчастье. Идемте же скорее, нельзя заставлять его ждать.

Три женщины вышли вместе, и по пути от покоев леди Дорны до большого зала Жанея шепотом продолжала подшучивать над Сансой и донимать расспросами, так что под конец та начала чувствовать глухое раздражение. Неуместное любопытство этой переспелой девицы, в котором зависть мешалась с чувством превосходства заставляло ее чувствовать себя так, будто ее пытались насильно раздеть и обнажить самые сокровенные ее уголки ее души и тела. А Санса не желала ничем делиться с этой чужой ей девушкой – слишком дорого пришлось ей заплатить за откровенность с королевой Серсеей, которая притворялась доброй, ласковой и милосердной. И уж точно Санса не намеревалась рассказывать ей о том, откуда появилось красное пятно на ее шее.

Сир Бенедикт стоял на высоком месте и ждал, пока все, до последней девочки-судомойки, соберутся в зале, а потом – когда утихнет гул и шепотки. В установившейся тишине он приосанился и безо всяких предисловий сообщил:

– Я получил скорбное известие, что семнадцать дней назад в столице лорд Тайвин Ланнистер был предательски убит собственным сыном Тирионом Ланнистером, также известным как Бес.

Зал тут же наполнился звуками – вскрики, ахи, вздохи, плач или смешки прокатывались волнами и отражались от каменных стен, гобеленов и золотых львов с оскаленными пастями. Спустя какое-то время, видя, что стюард не уходит, люди притихли вновь.

– Я также должен сообщить, что в судебном поединке между чемпионами, представляющими королевский суд и лорда Тириона погиб один из самых верных и преданных знаменосцев дома Ланнистеров – сир Григор Клиган.

Это известие вызвало у собравшихся куда меньше интереса, но через несколько мгновений тишину прорезал чей-то громкий смех. Человек в углу зала хохотал громко, хрипло, неприятно, сгибаясь пополам и колотя рукой по колену. В этих звуках было что-то непристойное, противоестественное. Люди начали оглядываться, по толпе вновь пополз шепот. Санса стояла у двери вместе с другими дамами, но ей не надо было слышать имя, вполголоса передаваемое из уст в уста. Она и так знала, кто это. Извиняясь и почти проталкиваясь сквозь плотно стоящих людей, она спешила к нему, боясь не успеть, упустить лишнее мгновение. Вслед ей оглядывались, рты кривились в усмешке, люди переговаривались – но Санса заставила себя об этом не думать. Она должна увести Сандора отсюда до того, как – что именно произойдет, если она не успеет, Санса не знала, но боялась этого заранее, потому что единственная знала, что для него значит смерть Григора Клигана.

Видя, что неуместный смех не умолкает, сир Брум приказал двум красным плащам вывести Пса. Когда те приблизились, он перестал смеяться, ощерился, сжал кулаки и процедил:

– Попробуйте только, недоноски, сучьи потроха. Попробуйте. Я вам с радостью кишки на шею намотаю.

Солдаты под его взглядом замешкались, но затем снова начали приближаться, один уже приготовился вытащить меч из ножен. В этот миг Санса, задыхаясь от страха и напряжения, торопливо подошла и положила ему руку на плечо. Он одним нетерпеливым движением отбросил ее, и, оттолкнув Сансу, двинулся вперед на гвардейцев. Ее охватило отчаяние, и, собрав все свое мужество, она встала между ним и воинами и выставила вперед руки:

– Сандор, стой! Сандор, пожалуйста, не надо! Пожалуйста!

–Уйди с дороги! – прорычал он, глаза были налиты кровью и злостью – чужие глаза, страшные, дикие.

– Нет, не уйду. Хочешь умереть побыстрее – придется сначала убить меня! – она не знала, откуда взялись эти слова, ведь леди не должна так говорить со своим супругом, особенно на людях, но отступать было некуда.

– Уйди – в голосе слышалась угроза, настоящая угроза. Ярость, накопленная годами, готова была выплеснуться сейчас на любого, кто окажется рядом. – Уйди, женщина, или я за себя не отвечаю.

– Нет. – голос дрожал как у ребенка, но Санса не сдвинулась с места.

В зале установилась такая тишина, что было слышно каждое их слово.

– Уйди… прошу – почти умоляюще повторил Клиган.

– Нет. Только если с тобой.

Несколько бесконечно долгих мгновений, в звенящей тишине они стояли друг напротив друга – тоненькая хрупкая девушка и огромный, нависший над ней темным клубящимся облаком гнева мужчина со сжатыми в кулаки руками. Санса с какой-то отстраненностью подумала, что это все напоминает сцену из пьесы в заморском театре, где они с Сандором и красные плащи – актеры, а все остальные – зрители, с нетерпением ожидающие, что же сейчас произойдет. Наконец, Сандор опустил взгляд и медленно, очень медленно разжал пальцы. Санса выдохнула, чудовищное напряжение исчезло. Она приблизилась к мужу и взяла его за руку.

– Идем – тихо сказала она – идем, милорд, ни к чему устраивать представление для толпы.

Тот молча, покорно шел за ней. Стражники проводили их до дверей, и когда уже створки закрывались за ними, до Сансы долетел визгливый женский голос:

– Глядите-ка, Пса взяли на поводок!

***

Но стоило им остаться наедине в их покоях, всю покорность Сандора как рукой сняло. Он позволил этой пигалице увести себя, но ярость по-прежнему клокотала в его груди, и ему хотелось ломать, крушить, убивать – что угодно, лишь бы выплеснуть ее. Первой жертвой стал графин с вином – он врезался в стену, хрустальные осколки полетели во все стороны, по обитой тканью стене начало расползаться бордовое пятно. Его прорвало – точно раненый зверь в клетке, он метался по комнате, расшвыривая, топча и круша все, что попадалось ему под руку – будь то посуда, одежда или даже мебель. В конце концов, острый осколок от чего-то впился ему в ладонь, и резкая боль отрезвила его. Кровавая пелена немного отступила, и Сандор, тяжело дыша, огляделся. Комната выглядела так, как будто здесь побывал отряд мародеров, и он не сразу разглядел женскую фигуру, скорчившуюся в углу. «Гребаное седьмое пекло!» – выругался он. Пташка была здесь, и увидела его во всей красе. Раньше бы он этому порадовался, но теперь – нет. Она пряталась от него – от него – как загнанный зверек прячется от огромной охотничьей собаки. Сандор шагнул к ней, но Пташка дернулась, закрываясь руками. Это его подкосило. Он стоял и смотрел на нее, а отчаяние постепенно сменяло собой гнев, накатывая на него, как горькие волны подступающей рвоты. Пошатываясь, он повернулся прочь и пошел к двери, но звуки шагов заставили его обернуться. Пташка выбралась из своего убежища и стояла посреди разгромленной комнаты, растерянно глядя на него и закусив губу – бледная, как молоко, два красных пятна на щеках. Она стояла и смотрела, а потом молча протянула руку.

Это и сломало Сандора окончательно. На нетвердых ногах, злясь уже на себя, за свою слабость, он подошел к ней и рухнул на колени, прямо в груду каких-то осколков и обхватил ее руками, как последнюю из оставшихся в этом мире опор. Она опустилась на пол рядом, одну руку положив на массивное плечо, а второй неловко гладя его по волосам, особенно осторожно касаясь обожженной части головы, как будто кожа там еще могла болеть. Какое-то время они сидели на полу молча, тяжело дыша, а потом его горло и грудь стало скручивать какими-то странными спазмами и всхлипами. Клиган не сразу понял, что плачет – глухие, гортанные рыдания рвались из него, и он не мог их подавить. Изо всех сил стискивая бедра Пташки, он рыдал ей в колени как гребаный младенец, и не мог остановиться. А затем пришли слова – то, что он носил и скрывал в себе много лет и в чем не признался бы под пыткой и диким огнем – но не мог скрыть от нее.

– Я… я любил его…ребенком… еще до… еще до того, как… Я хотел быть похожим на него… восхищался. – Он сглотнул и поднял на нее глаза – Пташка смотрела на него сверху вниз и была бы похожа на изваяние Девы в септе, если бы не теплая рука, которой она продолжала гладить его по голове. – Я даже того сраного рыцаря взял только для того, чтобы вообразить себя рыцарем, как мой… как мой – слова не шли, и он закончил тихо и хрипло – как мой старший брат.

Им снова овладевала ярость, и он сжал пальцы, не осознавая, что причиняет Сансе боль. Но тут она наклонилась к нему, очень осторожно, почти с нежностью погладила его по щеке и сказала:

– Теперь все кончено. Он мертв.

– Но не я убил его. Я должен был своей рукой убить этого гребаного ублюдка. Убить и забыть все это.

– И стал бы братоубийцей, ничем не лучше его.

– Неправда. Я избавил бы этот мир от куска дерьма.

– И это сделало бы тебя счастливым?

Сандор сглотнул и угрюмо уставился в сторону. Счастье. Что за идиотские вопросы она задает? Откуда ему знать, что это такое? Откуда и ей, если уж на то пошло, знать это? Он был бы счастлив загнать в горло меч этому ублюдку, его брату, а теперь он этого лишен.

– Сандор. Сандор, ты меня слышишь? – он не сразу понял, что Пташка зовет его. Его терзали попеременно не до конца утихнувшая ярость, стыд, злость, и он избегал ее взгляда, хотя сам терпеть не мог, когда ему не смотрят в глаза.

– Что? – грубо ответил он – что ты хочешь от меня? – Пташка смотрела на него обиженно и огорченно, и вина царапнула его коготком. – Мне пора. Служба.

Неловко, поскальзываясь на мусоре, он поднялся, и помог встать ей. Перед тем, как уйти, Сандор вдруг обнял Сансу, прижал к себе и зарылся лицом в рыжие пряди, кусая губы и кляня себя за то, что не может сказать ей, как она нужна ему, как он боится, что теперь она отвергнет его или будет презирать. Но он только пробормотал что-то, что вернется вечером, и ушел.

По дороге к учебному двору что внутри него как будто что-то подпрыгивало и щекотало изнутри, так что хотелось расхохотаться – но не злобно или горько, а едва ли не весело. Ярость его не ушла до конца, но теперь он мог с ней справиться, и она не жгла его изнутри, как костер, который нельзя потушить. Это как-то было связано с Пташкой и тем, что он рассказал ей, и, вспоминая это, Сандор хмыкнул – а ведь он даже не потребовал от девчонки хранить его тайну и не грозил ей. Да и не девчонка она уже, а его жена. Выходит – он и правда ей верит, это он-то – тот, который не верил никогда и никому? Когда это случилось? Как вышло, что он оказался так тесно связан с этой, с этой…Пташкой? Почему она? Вопросы теснились в голове, и ответа на них не было.

От мыслей его отвлек чей-то голос:

– Что, Клиган, вас, должно быть, можно поздравить?

Он развернулся так резко, что прядь волос упала на глаза, и он нетерпеливым движением головы отбросил ее.

– Что ты сказал?

Перед ним стоял мужчина лет сорока в суконном дублете с нашитым на нем разъяренным быком. Один из домашних рыцарей Ланнистеров. Он улыбался – опасливо, насмешливо и слегка подобострастно, – но, когда он увидел взгляд Сандора, улыбка сползла с его лица.

– Ничего, Пес. Тебе послышалось.

– Повтори, что ты сказал, сир. – Тот молчал, явно не зная, что сказать.

«Ну давай, давай. Скажи что-нибудь, кусок дерьма. Дай мне повод».

Рыцарь прокашлялся и повторил более осторожно:

– Вы так смеялись, что я решил, будто вы рады этому известию.

– Твое какое дело? Запомни на будущее, бычок. Не лезь куда не надо – цел останешься. – Тот насупился, и, став похожим на собственный герб, сказал:

– Вы и с сиром Григором разговаривали так же дерзко? Если так, то люди говорят правду, будто вас выгнали с позором из отчего дома… последние слова Сандор вогнал ему в глотку ударом кулака. Вскоре они уже катались по галерее, сцепившись, как две собаки из-за кости. Сандор быстро взял верх, и, оседлав своего противника, принялся наносить удары один за другим – сильно, жестко, но не до смерти. Победа была уже за ним, когда сзади раздался крик:

– Что это здесь творится! Прекратить! Прекратить немедленно!

Так и не опустив занесенную для удара руку, он обернулся. Сир Бенедикт Брум, Иные бы его побрали, в сопровождении нескольких гвардейцев, стоял, уперев руки в боки, у входа на галерею. С рук Сандора тягуче капала кровь – чужая, а его собственная, из рассеченной брови, заливала глаза. Сир Форли Престер – он вспомнил имя – лежал под ним и хрипел, пытаясь разглядеть заплывающими глазами своих спасителей. Нехотя, Клиган поднялся на ноги. Сир Брум отдал приказ, и один из алых плащей бросился поднимать избитого рыцаря, а двое других подбежали к Сандору и заломили ему руки за спину. Он и не думал сопротивляться – он получил, что хотел, пусть по телу уже разливалась боль от полученных ударов. Когда Престера подняли, он разлепил залитые кровью веки, сплюнул на землю сгусток крови вместе с зубом и злобно прошепелявил:

– Я требую удовлетворения.

– Поединки запрещены. – Голос Бенедикта Брума был холоден. – Вам досталось, сир Форли, но вы должны были знать, кого задираете.

– Этот вонючий дезертир унизил меня. Он ударил помазанного рыцаря. Ударил, как будто я какой-нибудь конюх.

– И он ответит за это, не сомневайтесь.

– Поединком на мечах, копьях, боевых топорах или любом другом оружии, как положено мужам, рожденным в замке. Даже если это чересчур новый замок.

– Вы так торопитесь на суд Отца, сир? Нет? В таком случае придержите ваш длинный язык. Поединка не будет, я об этом позабочусь.

Сандор в ответ на это усмехнулся, скривив обожженный рот, и кастелян замка бросил на него колючий взгляд:

– С тобой я еще не закончил. Если ты думаешь, что легко отделался, то ошибаешься. В темницу его, в холодную. Ничего не давать, кроме воды и хлеба, на пять дней. После поговорим. Идемте.

***

Сколько часов он уже здесь? Три, пять, двенадцать? В сыром подземелье время отмерял только шум волн, ударяющихся о скалу, да мерно срывающиеся с влажных стен капли, с легким эхом разбивающиеся об пол. Алые плащи привели его сюда, бросили в каморку, заперли дверь с решетчатым окном, и ушли. Здесь было холодно и воняло гнилой соломой, кучей сваленной в углу камеры и из дыры в полу в другом углу. Гнев утихал быстро, и его место занимал холод и усталость.

Он сел на солому и свесил голову между ног. Сандору казалось, что он идет по долгой-долгой дороге, идет уже много лет, и конца ей не видно. На какое-то время ему показалось, что смерть брата освободила его от этой многолетней муки, от жгучей кипящей смеси из ненависти, злости, боли и стыда. Но теперь он уже так не думал. Сколько лет он еще будет ненавидеть мертвого Григора за то, что тот сделал с ним, а потом еще и отнял у Сандора право отомстить за свое увечье? Сколько будет бросаться на людей при одном намеке на то, как он рад его смерти? Сколько будет вскипать каждый раз, как люди смотрят на его шрамы? Почему-то на ум пришла Пташка, ее теплые руки, ее мягкие бедра, ее запах и ее участие. Сандор ненавидел, когда его жалели, но ее жалость была другой – она не злила и не унижала.

От мыслей его отвлекли голоса у входа в темницы. Два голоса спорили, один из них принадлежал женщине. Потом послышались шаги, они все приближались, пока люди не остановились у его камеры. Он почти равнодушно повернул голову к двери, и увидел свою жену. Ее лицо – испуганное, бледное – вызвало в нем такую волну дикой радости и изумления, что он спрятал руки за спину, чтобы дрожь в пальцах его не выдала. Почему она пришла?

– Почему ты пришла? – голос был еще более хриплым, чем обычно. Санса взглянула на него удивленно, как будто он спрашивал какую-то глупость.

– Как же я могла не прийти? – Она оглянулась на гвардейца – Оставьте нас наедине ненадолго, прошу вас. – Тот почесал в затылке, но отошел ко входу, не отрывая от них взгляда. Оставшись наедине с Пташкой, он встал и подошел к окошку. Она тут же протянула руку сквозь прутья и коснулась его щеки – и он, не в силах сдержаться, потянулся за ней, желая продлить ласку.

– Что они с тобой сделали? – в темноте не было видно, но по голосу он догадался, что она плачет.

– Это не они. Один ублюдок решил, что может надо мной подшутить.

– И что ты сделал?

Сандор пожал плечами.

– Он… он жив?

– Меня не повесят, если ты об этом. Но, думаю, сир Бенедикт заставит меня заплатить ему круглой монетой.

Санса облегченно выдохнула, и отерла щеки краем рукава.

– Ты исчез, и не пришел вечером, как обещал. Я пошла искать тебя, а потом один из гвардейцев рассказал мне о драке. Так как же я не могла не прийти, когда мой муж в темнице?

– Ты пришла только потому, что я твой муж? – он заговорил тише, и напрягся.

– Да,.. нет. Не только. Я пришла, потому что испугалась за тебя.

– Нашла за кого бояться. Ничего со мной не случится от одной драки.

Санса пожала плечами в ответ – совсем по-взрослому, как будто не желая спорить.

– Так почему ты пришла, Пташка?

– Потому что ты мне нужен. И я… не хочу снова остаться одна.

…Нужен…нужен… нужен. Ее слова отдавались от стен эхом, и внутри Сандора, несмотря на холод и сырость, вдруг стало тепло. Пташка не лжет. Он ей нужен. Он сам, а не титулы, земли, деньги или корона.

– Спасибо – слово вылетело прежде, чем он успел подумать.

– За что? – ее голос тоже звучал тихо, она напряженно вглядывалась в его лицо.

– За то, что спасла мне жизнь тогда.

– Ты тоже спасал меня.

– Да. И…

– Эй, голубки! Время вышло. Миледи, вам пора уходить.

Последний раз торопливо сжав его руку, Санса ушла, подгоняемая гвардейцем. Сандор остался один. Но впервые в жизни он не чувствовал себя одиноким. Не замечая вони, он улегся на кучу соломы в углу, подгреб ее поближе к себе и крепко заснул.

========== Глава 2. Чужое наследство. ==========

Все пять дней, пока Сандор сидел в темнице, Санса ощущала себя одинокой. Как странно – они мало проводили времени вместе, мало разговаривали, и только последние пару недель начали делить ложе как муж и жена – но она уже успела привыкнуть к его присутствию, и теперь, когда она обедала в одиночестве, а вечером ложилась на свою половину кровати, то все время думала о том, каково ему есть плесневелый хлеб с водой и спать на гнилой соломе. Каждый день она приходила в темницу, надеясь его увидеть, и каждый раз боялась, что ее не пустят. Но было ли дело в том, что она была не просто пленницей, или в заступничестве леди Дорны или в негласном разрешении сира Бенедикта – ее пускали беспрепятственно, хотя и никогда не разрешали остаться надолго.

Пользуясь холодной погодой, она приносила пирожки и куски холодного мяса, завернув их в кусок темной ткани и спрятав под плащом – в тусклом свете факелов можно было незаметно протянуть сверток через решетку. В первый раз она почему-то ужасно смутилась – как будто она снова, как в детстве, стащила еду с кухни. Но, когда Сандор, увидев принесенное, тихо рассмеялся таким смехом, какого она раньше никогда не слышала, все смущение прошло, и она улыбнулась в ответ.

Пока он торопливо и жадно ел, она говорила. Санса не знала, чем заполнить тишину, и говорила обо всем подряд – о вышивке, о погоде, о леди Дорне, пересказывала шутки, услышанные за ужином и сплетни. У нее горели уши, ей казалось, что она болтает всякие глупости, но когда она однажды, окончательно смутившись, Санса оборвала себя, не закончив фразу, Сандор, до того молчавший, сказал:

– Почему ты замолчала? Продолжай чирикать, Пташка. Слушать тебя все равно приятнее, чем солдатский треп.

И она продолжила. Ее муж почти никогда не поддерживал разговор, но иногда вставлял сочные едкие замечания, которые показывали, что он ее все-таки слушал. Например, когда она пересказала ему, в каком свете сир Форли Престер представил их драку за ужином, Сандор хмыкнул и высказался так крепко и так метко, что, несмотря на всю недопустимость подобных слов в присутствии леди, Санса рассмеялась. Наградой ей стал взгляд Сандора – и в первый раз она не увидела в этих глазах ни тени прошлого гнева – наоборот, они блестели даже в темноте, и ей не захотелось отводить взгляд.

Пять дней спустя гвардеец разбудил его на рассвете, ткнув древком копья в зад.

– Вставай, Пес. Пора выйти из клетки, поразмять косточки.

Клиган сначала хотел от души послать его куда подальше, но сдержался – этот идиот не стоил его гнева. Он не стал медлить, быстро оделся, помочился в дыру в полу и и покинул это пропахшее гнилью, испражнениями и отчаянием место. Снаружи было так хорошо, что он сладко, с хрустом потянулся и почти с наслаждением подставил лицо холодному ветру. Пташка, должно быть, еще спит. Сейчас он отмоется от грязи и вони, заберется к ней в постель и отлюбит как следует, и пусть его маленькая жена не жалуется – эта мысль вызвала на его лице довольную кривую усмешку.

В спальне было тихо. Плотно закрытые ставни почти не пропускали слабый утренний свет, и предметы сливались в едва различимую массу. Но Клигану не нужно было света – двигаясь наощупь, он бесшумно разделся, подошел к постели, откинул одеяло и замер, разглядывая открывшееся ему великолепное зрелище. Пташка спала, лежа на спине. Одна рука лежала на животе, другая, согнутая в локте – у головы. Волосы разметались по подушке, тонкая ночная рубашка задралась выше колен. Не торопясь, наслаждаясь каждым мгновением, он скользил взглядом снизу вверх – от красивых длинных ступней к тонким лодыжкам, изящным икрам и стройным бедрам, к очерченному безупречным кругом животу и небольшим – пока еще – холмикам грудей, от ямки над ключицей к похожей на колонну шее, к подбородку, прихотливо изогнутым ярким губам, прямому носу, бровям, длинным ресницам, безупречно белому лбу… Внезапно со всей жуткой и сладкой силой на него накатило понимание, что это все это – красота, нежность, мягкость, тепло, свет, – все то, что он видел в Сансе Старк и что привлекало его – поначалу даже против воли – все это принадлежит ему. Он имеет на это право. Право трахать ее. Право ласкать ее. Право касаться ее так, как он никогда не позволял себе даже в самых тайных фантазиях.

Почему-то вдруг вспомнились его прежние шлюхи. Воспоминания были полустертыми, смутными. Свою первую он вспомнил еле-еле. Ему было тринадцать, и он получил свои первые деньги как оруженосец. Нескольких звезд хватило на то, чтобы поесть и выпить в дешевой таверне, а за две последних служанка поднялась с ним наверх в комнату с грязной подстилкой и, не раздеваясь, легла, раздвинув ноги. Когда Сандор стал выигрывать призы на турнирах, ему стали доступны бордели получше. В конце концов, в Королевской гавани он облюбовал себе один из них – средней руки, с чистыми постелями и нестарыми еще женщинами. В свободные вечера он приходил туда, методично напивался, потом выбирал любую из тех, кто крутился в общем зале, приходил в ее комнату, и, не дожидаясь, пока она разденется, поворачивал к себе спиной и делал свое дело. В этом борделе уже знали его вкусы, и потому ни одна из тех, кому он платил, не пыталась изображать удовольствие, стонать или ласкать его.

Клиган тряхнул головой и нахмурился. Стоит тут, как идиот, думает о шлюхах, одновременно пуская слюни на Пташку, а в голову лезет всякая муть и чушь из ее глупых песенок. Просто ему хочется потрахаться, только и всего. Но вместо того, чтобы грубо разбудить ее, он осторожно приподнял край подола и потянул его вверх. Пальцы касались ее теплой кожи, и с каждым дюймом ее наготы росло его возбуждение и нетерпение, но руки его двигались все медленнее. Наконец, он задрал рубашку чуть ли не до самой шеи. Санса спала – все так же сладко и невинно, явно не подозревая, что рядом с ней изнывающий от вожделения урод. Неожиданно для самого себя он наклонился и накрыл губами чуть выступающую косточку на бедре. И тогда она проснулась.

– Ты… – раздался полувздох-полушепот. Санса открыла глаза, и увидела его, склонившегося над ней. Мгновение спустя она заметила и свою ничем не прикрытую наготу, и его возбуждение. На щеки плеснуло жаром, но полутьма комнаты сделала это незаметным, и Санса, поняв, что отступать некуда, села в постели, чтобы снять с себя сорочку. Сандор тоже выпрямился. Какое-то время они просто рассматривали друг друга – молча, не двигаясь. Наконец, Санса – робко, как всегда – протянула руку и положила ему на грудь. Пальцы скользнули вверх, вниз, по плечам, потом по поджарому боку, по твердому животу – но тут она в смущении отдернула руку. Все так же, не произнося ни слова, он придвинулся ближе, и она покорно откинулась назад на подушки, притянула его к себе за плечи, приподнялась для поцелуя, согнула разведенные ноги в коленях и приняла его в себя, чуть-чуть подаваясь навстречу.

Это было не похоже ни на одну из их прошлых ночей. Санса больше не чувствовала боли – видимо, ее тело, наконец, привыкло к происходящему. Ее неловкость и неопытность почти не мешали ей, и она испытывала – нет, не то наслаждение, о котором они, бывало, с тайным предвкушением пополам со страхом шептались с Джейни – но что-то, что было ближе к нему, чем ее ощущения в первые дни. Они как будто меньше стали прятаться друг от друга – не боялись смотреть в глаза, она не думала все время о том, правильно ли себя ведет. Теплые волны словно прокатывались по ее телу, расходясь от низа живота, и каждая последующая была все сильнее и глубже. Наконец, она услышала хриплый стон и ощутила пролившееся внутри себя семя. Тяжело дыша, Сандор приподнялся на локтях, отодвинулся и лег рядом. Какое-то время они молчали, а затем он спросил:

– Пташка… тебе все еще больно, когда я тебя трахаю?

– Нет, милорд.

– Прекрати называть меня так.

– А что если не прекращу? – лукаво улыбнулась она.

– Тогда я покажу тебе, что такое не слушаться мужа.

– Как прикажете, милорд.

– Я же велел тебе прекратить называть меня лордом – голос Сандора зазвучал сердито.

– Простите, милорд.

Он приподнялся на локте и посмотрел на Сансу – она улыбнулась ему в ответ, и он понял, что она его поддразнивает. Санса улыбалась – ей давно не было так легко и хорошо. Почему она раньше не догадалась – улыбнуться, пошутить, рассмешить? Да, ее муж почти всегда держался угрюмо, но она же знала, что он способен оценить хорошую шутку – еще с тех пор, как он обозвал сира Бороса Блаунта «лягушкой в полоску». Санса не успела как следует додумать свою мысль, как вдруг Сандор обхватил ее за талию и втащил на себя, заставив оседлать его бедра, словно бока скакуна. Упираясь руками о его грудь, она приподнялась и поймала взгляд Клигана. Сейчас его глаза были похожи на грозовое небо, прочерченное молниями, и от его обнаженного и обжигающего взгляда по ее телу вдруг прошла странная волна – сладости, напряжения и смущения одновременно. Сердце забилось сильнее, кровь застучала в ушах, по спине побежали мурашки. Она хотела прекратить это странное состояние и в то же время желала окунуться в него целиком. Не в силах выносить это дольше, Санса напряглась, прикрыла грудь волосами и отвернулась, чувствуя, что краснеет. А спустя какое-то время почувствовала, как его руки спокойно приподняли ее, а мужское тело под ней отодвинулось. Когда она, наконец, осмелилась снова поднять глаза, Сандор уже лежал к ней спиной и как будто спал.

В паху у него все ныло от возбуждения, но куда сильнее неудовлетворенности была внутренняя боль. Да что он себе возомнил! Да, Пташка научилась терпеть его и не прятать глаз. Но как он мог даже допустить, что она когда-нибудь на самом деле захочет его, что она будет наслаждаться его ласками и будет отвечать на них не только потому, что ей так велит долг жены? Размечтался, урод. Помни кто ты есть. Не мечтай о том, чего тебе никогда не получить – ее любви и преданности. Ты – мужик, у тебя есть потребности, а она – женщина, которая может и должна их удовлетворять. Вот и все. А всю эту чушь про взаимную страсть и близость надо выкинуть из головы, или она убьет тебя быстрее, чем лихорадка от грязной раны.

Но надежда, которую он могучим усилием пытался уничтожить, не поддавалась, шептала тихим голосом где-то в уголке души – зачем ты врешь себе? Ты все равно будешь надеяться на то, что однажды добьешься ее. Все равно будешь искать в ее лице, глазах, движениях тела, вздохах ту искренность, тог огонь, который сжигает тебя, и который ты так жаждешь разделить с ней. Все равно будешь тосковать, ревновать ее ко всем и каждому и злиться, замечая ее холодность и сдержанность.

Санса не понимала, что произошло. Очевидно, что все дело в ней. Она что-то сделала не так, чем-то обидела его. Или не сделала чего-то, чего Сандор от нее ждал. Выходит, она плохая жена, ведь, будь она хорошей, муж был бы ей доволен. Даже такой муж, как Сандор Клиган. По телу снова прошел озноб – на этот раз от холода. Внезапно ощутив неуместность своей наготы, она натянула рубашку, стараясь не касаться его. Некоторое время спустя Санса поняла, что уже не заснет, и осторожно спустила ноги на пол, не решаясь позвать служанку, чтобы та помогла ей с одеванием, как обычно. Но все ее попытки не шуметь оказались тщетными – Сандор рывком почти выпрыгнул из постели, и тоже начал одеваться, стоя к ней спиной, торопливо и как-то озлобленно. Молчание – нехорошее, опасное – нарушалось только шорохом ткани и позвякиванием пряжек и застежек. Санса почти закончила одеваться, когда обнаружила, что не может сама затянуть шнуровку на спине. С внутренней дрожью она тихо спросила:

– Не поможете ли мне с платьем, милорд?

Тот посмотрел на нее как раньше – гневно, злобно, и усмешка скривила его рот:

– Что, Пташка, продолжаешь притворяться?

– О чем вы? – она растерялась. Оказывается, она уже успела отвыкнуть от злости и ярости в его глазах.

– Сама знаешь о чем. Можешь делать невинное личико сколько хочешь, но меня тебе не обмануть.

– Ми-милорд… – От обиды у нее на глаза начали наворачиваться слезы, подбородок задрожал. – Я не знаю, чем обидела или разозлила вас, но я не хотела этого…

Сандор отшвырнул в сторону не желавший застегиваться пояс и подошел к ней: