Текст книги "Право на счастье (СИ)"

Автор книги: Фаина Гаккель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Собственно, они проводили наедине не больше часа в день: утром он уходил на рассвете, когда она еще спала, потом приходил, чтобы разделить с ней полуденную трапезу – несмотря на их отчуждение, этот обычай, введенный Сансой в самом начале их жизни в Кастерли Рок, он соблюдал – а вечером они как правило ужинали в большом зале, и там ее занимали беседой домашние рыцари Ланнистеров или гостившие у сира Кивана лорды. После ужина она обычно выходила гулять в маленький дворик внутри замковой стены – пусть здесь не было чардрев, ей здесь нравилось. Ее муж в это время куда-то уходил, и она не осмеливалась спрашивать, куда именно. После нескольких вечеров, когда она засыпала прямо за столом, дожидаясь его, он коротко приказал ей не ждать его и ложиться спать, так что засыпала она чаще всего тоже в одиночестве.

Конечно, ее жизнь здесь была гораздо легче, чем в Королевской гавани, и в ней были свои радости: беседы с леди Дорной и леди Жанеей, которые, казалось, были с ней искренне приветливы, прогулки верхом и соколиная охота, собственная комната и музыкальные инструменты, которые она взяла в руки впервые со времен Винтерфелла. А самое главное – здесь она могла засыпать и просыпаться без страха, что ее в очередной раз оскорбят, унизят или побьют только потому, что ее брат воюет с Ланнистерами.

Разумеется, Санса не забывала о том, что они – враги ей, что она должна молиться за победу Робба, и она так и делала. Но все же эти люди были добры к ней, насколько можно быть добрым к заложнице, а теперь она научилась ценить доброту. Все это отвлекало ее, но из-за Сандора ей все время казалось, что ее еда и питье имеют горький привкус, а на забавах и удовольствиях лежит тень печали. Иногда она думала, что нужно смириться с этим, как в свое время она смирилась с мыслью, что придется выйти за него замуж, но все еще живущая в ней слабая надежда мешала этому.

Помимо его молчания и отстраненности было и другое, что ее тревожило. За полторы луны их брака муж так и не прикоснулся к ней. Не то чтобы Санса этого желала – скорее ее пугала мысль о том, что ей придется вынести, но она твердо знала, что делить постель с супругом – это ее долг, так же, как и родить наследника. Она помнила, что Робб родился через девять лун после свадьбы ее родителей, несмотря на то, что они почти не знали друг друга.

Частью души она чувствовала облегчение – первую неделю она каждый вечер ложилась в постель в страхе, что сегодня он потребует свое, но неделя проходила за неделей, и страх сменился спокойствием, а затем на его место пришла тревога. Это был словно еще один изъян в жизни Сансы, и она тщетно пыталась найти его причину. Однажды она даже заподозрила, что с Сандором что-то не так, но почти сразу усомнилась в этом. Также она слыхала, что есть мужчины, которые предпочитают женщинам мальчиков или юношей, но, после тщательного раздумья, Санса отвергла и это глупое подозрение. Нет, ее муж определенно был здоров, но по какой-то причине не желал ее, и не говорит, почему. Каждый раз, когда она почти решалась заговорить об этом, на нее нападала странная немота, как будто это была какая-то грязная стыдная тайна, которой оба они были повязаны, и дали зарок молчать об этом до конца своих дней.

Санса написала длинное письмо леди Кейтилин, где рассказывала о своем браке и просила совета и благословения. Зная, что письмо будет прочитано сиром Киваном или его мейстером перед отправкой, она постаралась писать так, чтобы никто, кроме матери не догадался о том, что именно ее гнетет. Прошло уже две недели, и она с нетерпением ждала ответа, надеясь, что cоветы матери помогут ей.

В тот осенний день она вернулась из Ланниспорта, когда солнце уже садилось – ей нужно было обойти несколько лавок и посетить септу. Санса была довольна собой – она купила отрез отличного полотна, из которого можно было нашить Сандору рубашек, угостилась лимонными пирожными и заказала у меховщика хороший теплый плащ, подбитый украшенный беличьими шкурками.

У ворот ее ждал слуга.

– Миледи, сир Киван велел мне проводить вас с к нему, как только вы приедете.

– Хорошо, я тут же поднимусь. – Должно быть, прилетел ворон из Риверрана.

Стаскивая на ходу перчатки, Санса поднималась по лестнице в радостном возбуждении. Она уже предвкушала, как будет жадно впитывать каждое слово письма своей леди-матери, как она будет его перечитывать, пока не выучит наизусть, как она будет засыпать, положив его под подушку и веря, что где-то там далеко матушка и брат думают и скучают по ней.

Сир Киван сидел за столом, и лицо у него было мрачным, а взгляд – тяжелым. Санса присела в реверансе при входе, и улыбнулась:

– Добрый день, сир Киван. Вы так торопили меня, потому что хотите отдать мне матушкино письмо?

– Нет, миледи. Боюсь, писем для вас у меня нет. Зато есть вести.

Сердце Сансы болезненно забилось в предчувствии.

– Дурные вести, сир?

– Вам лучше сесть, миледи.

Стараясь казаться спокойной, она присела на резной стул.

– Неделю назад ваша матушка, ваш брат и большая часть войска северян погибли в Близнецах.

Удивляясь своему спокойствию, она спросила:

– Как это произошло?

– Боюсь, эти подробности не для женских ушей, леди Санса.

«Я видела, как мой жених отрубил голову моему отцу. Вряд ли после этого меня можно чем-то напугать» – подумала она. Сир Киван продолжил:

– Поверьте мне, для вашего же блага вам лучше ничего не знать. Скажу только, что повинен в этом лорд Уолдер Фрей, знаменосец вашего дяди лорда Эдмара Талли. Больше я вам ничего не скажу. – сир Киван помолчал. – Миледи, я понимаю, как тяжело вам слышать такое от Ланнистера, и все же поверьте – я сожалею о вашей утрате. Война – жестокая вещь, она оставляет нам только горечь и скорбь. Думаю, в ближайшее время вам будет не до развлечений, так что я предупрежу леди Дорну, чтобы вас никто не беспокоил.

Ей хватило сил на то, чтобы поблагодарить сира Кивана и выйти из комнаты, держась прямо. В детстве Санса часто слышала от слуг выражение «Его как мешком по голове огрели», и оно казалось ей ужасно смешным. Теперь же она ощутила это на себе. Когда Джоффри отрубил голову ее отцу, ее горе было острым и глубоким, словно рана, в которой поворачивали нож, и слезы изливались из нее точно кровь. Теперь же оно было похоже на медленно нараставший невыносимый гул, словно в голове у нее гудел огромный колокол, от которого нельзя было убежать и спрятаться. Глядя перед собой невидящим взглядом, Санса медленно шла по замковым коридорам, желая только одного – добраться побыстрее до своей комнаты, и запереться там, чтобы никого не видеть и не слышать.

Проходя мимо кухни, она заметила нескольких красных плащей, которые болтали с кухонными девушками. Она слышала их болтовню словно сквозь толщу воды, но внезапно до нее донеслось слово «лютоволк», и невольно прислушалась:

– Что, и его тоже? – всплеснула руками одна из судомоек.

– Как пить дать. Говорят, десяток болтов на него понадобился, не меньше.

– А еще я слыхал – солдат понизил голос, но Санса слышала каждое слово – что после голову зверя пришили к телу Молодого Волка, посадили труп на лошадь и возили по всем Близнецам на потеху солдатне.

– Да быть того не может!

– Провалиться мне, если я вру, женщина. Мой кузен Гоффо стоял у дверей милорда, когда тот рассказал мейстеру, и сам все слышал.

– А с матерью его что?

– Ей, говорят, горло перерезали после того, как она сама порешила тамошнего шута – одного из фреевых бастардов, а после тело в реку выкинули.

– Матерь милосердная, какие страсти!

– Так-то вот. Говорят, какой-то северный лорд первый начал все и воткнул Роббу Старку нож под ребра.

– Дурное это дело…

– Дурное – не дурное, а нам это на руку.

– И все равно – упрямилась женщина – лорд Уолдер убил гостей в собственном доме, и боги проклянут его.

– Да и пускай. Этому старому сморчку все едино помирать пора. Зато наши теперь скоро войну выиграют, а мы по домам – хлеб сеять, пока зима не пришла…

Остаток разговора потонул в черном тумане, и Санса без единого звука рухнула на пол.

========== Глава 11. Тьма ==========

Должно быть, ее приняли за покойницу, и похоронили заживо. Вонючая, грязная земля набилась ей в рот и нос, и уши, мешала слышать и говорить, не давала дышать, бурой жижей залило глаза, и сквозь нее она видела только мутные, неясные тени, а голоса были не громче шороха. Казалось, надо что-то сделать – поднять руку, вытащить комья земли изо рта, закричать, как-то дать знать о том, что она не умерла – но ей не хотелось. Не хотелось жить, не хотелось дышать, есть, пить, говорить. Ничего не хотелось. Она открывала глаза и видела перед собой серую пелену. Она закрывала глаза и погружалась черноту. Сколько прошло времени, она не знала. В могиле время не имеет значения, как и все остальное.

Увидев вдалеке башни Кастерли Рок, Сандор испытал странное чувство. Несколько лет это место служило ему домом, но он никогда не чувствовал к нему ничего – ни любви, ни отвращения. Теперь же он понял, что хочет вернуться побыстрее, потому что там его ждет Санса, его Пташка, его жена. Несмотря на их отчуждение и всю странность этого брака, он соскучился по ней, но понял это, только когда до встречи оставалось немного времени. Что-то она сейчас делает? Должно быть, сидит у окна, вышивая одну из тех бессмысленных изящных штук, которые ей так нравятся. Поймав себя на том, что улыбается, Сандор взял себя в руки и снова надел привычную угрюмую маску. Не хватало еще, чтобы эти идиоты в красных плащах перестали его бояться.

Это был первый раз, когда ему после дезертирства доверили командовать отрядом – они ездили зачищать границы Западных земель от недобитков, и, против своей воли, Сандор этому радовался. Радовался тому, что наконец, можно взять в руки острую сталь вместо затупленного учебного оружия, радовался, что может сменить опостылевшие ему стены Утеса на что-то другое. Радовался ветру, который хлещет в лицо, когда скачешь во весь опор, радовался звону мечей и запаху битвы, радовался, что он так же быстр и силен, как раньше. А еще он радовался тому, что ему есть к кому возвращаться.

Когда копыта зацокали по мощеному внутреннему двору замка, он уже предвкушал встречу – вот он входит в комнату, а она, может быть, даже улыбнется ему, а он подойдет и – в пекло все! – поцелует ее так, как он мечтал долгими бессонными ночами. Отдав конюшонку поводья, он быстро зашагал к крылу, в котором находилась общая баня.

Поглощенный своими мыслями, Сандор не сразу заметил, что люди вокруг как-то странно на него косятся и стараются не подходить. Банщица принесла горячей и холодной воды, подала мыло и мочалку. В знак благодарности он шлепнул ее по задку, как делал всегда – но вместо того, чтобы захихикать с притворным смущением, девушка странно посмотрела на него, а потом залилась слезами и убежала. Он слегка удивился, но не придал этому значения, и скоро с наслаждением вытянул ноги в каменной ванне, выбросив все из головы.

Когда он уже соскреб всю грязь и теперь опрокидывал на себя ведра теплой воды – в баню вошел паж сира Кивана: мальчик был также золотоволос, как его хозяин, и был, кажется, чьим-то бастардом.

– Ми… милорд – запнувшись, произнес он, не глядя Клигану в глаза.

– Чего тебе?

– Вы сразу наверх к миледи пойдете?

– Тебе-то что? Или сир Киван хочет меня видеть?

– Нет, не сир Киван. Леди Дорна просила вас предупредить.

– О чем? – Он, наконец, пригляделся к мальчишке. Тот всегда побаивался смотреть на его ожоги, – как и все остальные, – но сейчас его просто колотило. У Сандора нехорошо засосало под ложечкой.

– Миледи, она…

– Что с ней?

Паж все мялся, кусая губы и переступая с ноги на ногу.

– Что с моей женой? – рыкнул мужчина. – Отвечай, недоносок, пока я тебе твои желтые лохмы не повыдергал!

Мальчик собрался с силами и выпалил:

– Ее мать и брата убили, а сама миледи плоха. – И, напуганный собственной храбростью, развернулся на пятках и бросился вон из подземелья.

Сандор вылез из ванны и принялся торопливо натягивать штаны. Пальцы путались в завязках, руки дрожали, а сердце колотилось так, будто вокруг был дикий огонь. Он не сразу понял, что это страх – и что этот страх сильнее, чем все, что ему до того приходилось испытывать. Босой, в спадающих бриджах, он несся по лестницам и коридорам, пугая своим видом жителей замка.

Перед дверью в их комнаты он с размаху остановился, будто налетел на стену. Кровь молотом стучала в ушах, и дверь он открыл нарочито медленно. В солярии было пусто, зато в спальне были люди: служанка с зареванным лицом, мейстер с озабоченным, и она, на постели. Сначала он ее не узнал: лицо превратилось в сероватую маску, голубые глаза будто ничего не видели, а рыжие волосы потускнели. Но страшно было не это, а то, что она походила на покойницу. Растерянный – впервые в жизни – он повернулся к мейстеру:

– Что с ней?

Тот покосился на служанку, и одного взгляда Сандора было достаточно, чтобы та вышла, прижимая передник ко рту от сдерживаемых рыданий.

– Что с ней? – снова спросил Сандор – Она больна? Ее кто-то ранил?

– Да – отозвался мейстер, высокий и тучный рыжеволосый мужчина по имени Холворт. – Ее ранили в самое сердце, и теперь она умирает.

– Умирает? – тупо повторил Клиган – Но от чего? Она была здорова, когда я уезжал, и сейчас на ней нет повязок, я не вижу крови.

– Некоторые раны, милорд, не оставляют следов – сурово ответил мейстер. – Миледи умирает от горя. Ее семья мертва, и ей больше незачем жить.

«Незачем жить» – эхом отозвалось в душе Сандора. И вместе с этими словами он почувствовал боль – боль такой невыносимой силы, что хотелось кричать.

– Я перепробовал все успокоительные средства, включая маковое молоко, но от него стало только хуже. Я даже отворил леди Сансе кровь, но это не помогло…

– Убирайся – прервал его Сандор.

Мейстер пожал плечами, но оставил их одних.

***

Дышать в могиле становилось все труднее и труднее, вздохи давались ей неимоверным, тяжким усилием – не тела, а воли. Она все больше погружалась в полное безмолвие, немоту и неподвижность, она даже желала этого. Но неожиданно что-то изменилось. Огромную толщу земли, в которой она была, куда-то потащило, словно Санса оказалась в гигантском водовороте. Водоворот все тащил и тормошил ее, комья земли постепенно отваливались, дышать становилось чуть легче, и в ее могильную тишину стал проникать чей-то голос – очень громкий, неприятный, словно пила, скрежещущая по камню. Наконец, ее прибило к какому-то огромному валуну. Валун был очень теплый, почти горячий, и при этом мокрый – чему Санса совершенно не удивилась. Тогда она разобрала слова, которые хриплый голос говорил ей:

– …Не умирай, не умирай только посмей умереть, ты ведь так и не спела мне, ты обещала мне песню, ты помнишь об этом, не умирай, не бросай меня, Пташка, ты не можешь умереть, пока не споешь мне…

Голос все говорил и говорил, не давая ей снова погрузиться в черное забытье, и очень медленно, невероятным, тяжким усилием в ней начала просыпаться память – обрывки цветов, запахов, звуков. Звуки… Песня. Да. Она обещала песню – кому и когда, она не помнила, но обещания надо выполнять. Она споет, а потом спокойно умрет. Но когда она попыталась открыть рот, вместо мелодии у нее вырвался только жалкий писк, как у новорожденного котенка. Она попыталась снова, но опять ничего не вышло. Тогда Санса открыла глаза, и почувствовала, что вязкая мгла как будто немного отступила, но она все равно ничего не видит – перед глазами были пряди волос – длинных, темных и влажных от воды. Щекой она была прижата к чему-то теплому и мокрому, а спину ее поддерживало что-то, похожее на тиски, не давая снова рухнуть в могилу. Она попробовала было поднять руку, чтобы коснуться своей опоры, но поняла, что не может этого сделать от страшной слабости. Видимо, почувствовав ее движение, он осторожно отодвинул девушку от себя, придерживая за плечи. Серые глаза, смотревшие на нее, на этот раз не горели ни ненавистью, ни злостью. Наоборот, из них исходила странная сила, и в то же время они как будто молили о чем-то.

– Очнулась – хрипло выдохнул он.

Она в ответ только моргнула.

– Послушай меня, жена. – тяжело проговорил он, глядя ей прямо в глаза. – Никогда больше не делай так.

Тонкие веки снова опустились и поднялись в знак согласия.

– Вот и хорошо. А теперь ты должна поесть.

Санса закрыла глаза.

– Ты помнишь, какие обеты давала в септе? Повиноваться мне. И если я говорю, что тебе надо поесть – значит, будешь есть. Силой накормлю, если надо будет.

Санса молчала.

– Пташка, посмотри на меня. Ты помнишь, я говорил тебе, что этот мир ужасен? Так и есть. Люди вокруг нас умирают. Но если ты уморишь себя голодом, твои мать и брат не встанут из мертвых. Так что тебе придется жить дальше, хочется тебе того, или нет.

Никто и никогда, кроме него, не говорил с ней с такой беспощадной ясностью. Все эти дни, пытаясь не думать, не жить, не дышать, она бежала от того, что произошло, но это оказалось бегом по кругу. Она не хотела верить, что теперь вся ее семья мертва, и на свете больше нет никого, кому бы она была нужна, и кто бы о ней позаботился. Но разве это правда? Разве у нее нет мужа, о котором она забыла, мужа, который смотрит на нее сейчас с такой тревогой, которому она, возможно, тоже нужна, пусть он и не желает этого показывать? Слова причиняли Сансе боль, но боль означала возвращение к жизни, и через миг, она, сама не зная как, рыдала, обнимая Сандора за шею.

========== Глава 12. Песня ==========

Всю следующую неделю солдаты Кивана Ланнистера перешептывались, что Пес сам не свой. Новобранцы получали вдвое больше синяков и шишек, а любой неосторожный взгляд сразу означал для Пса приглашение подраться. Сандор не понимал, что с ним происходит – для тревоги больше не было причин. Пташка поправлялась, мейстер навещал ее каждый день, и он сам видел, что с каждым днем ей лучше. Его жена по-прежнему оплакивала брата и мать, но теперь это были просто слезы. И с ним она была более любезна, разговорчива и приветлива чем когда-либо за все время, что он ее знал. Но смятение не покидало его. После того дня, когда Пташка рыдала в его объятиях, с Клигана словно содрали кожу, и теперь он все время чувствовал себя голым и беззащитным – перед Сансой и передо всем миром. Потому что теперь он понял до конца, что она является его слабым местом, и от былой неуязвимости не осталось и следа.

Это состояние было настолько ни на что не похожим, что он терялся, и оттого гнев кипел в нем сильнее обычного, он огрызался на всех и каждого, и гонял солдат без передышки.

Сандор пытался разбудить в себе привычную злость на весь мир, которая много лет была его броней и защищала его, но ничего не выходило. Казалось, внутри него поселилось какое-то странное жалкое существо – маленькое, мягонькое, глупенькое, жалкое и беззащитное, и это существо требовало ласки, заботы, утешения, нежности и… любви. Когда он впервые осмелился произнести про себя это слово – просто слово – внутри словно все скрутило узлом от невыносимого напряжения. Это случилось, когда Санса впервые вышла посидеть в их маленький дворик – день был теплым, и он, сидя рядом с ней во время своего краткого полуденного отдыха, вынужден был отвернуться, чтобы она ничего не поняла по его лицу.

Их прежняя отчужденность медленно, с трудом, но уходила. Словно двое косноязычных детей, они учились разговаривать и слушать друг друга. Это ему было сложнее всего, но иногда – сначала очень редко, а потом все чаще, – он испытывал после этих разговоров чувство облегчения, похожее на те редкие моменты, когда он позволял себе быть откровенным с ней в Красном замке, но теперь он уже не мог спрятаться от нее в свою грубость или пьянство. Открытость давалась ему нелегко, каждое ее прикосновение, каждый взгляд вызывали боль.

Спустя три недели новый отряд солдат был отправлен на осаду Риверрана, и, пока рекрутеры сира Кивана разъезжали по деревням и местечкам, набирая новых людей, у Сандора оказалось несколько дней передышки. Мейстер советовал Сансе как можно больше времени проводить на воздухе, и как-то раз она попросила Сандора проехаться с ней по лесу недалеко от замка. Они ехали бок о бок, каждый, погруженный в свои мысли. Санса решила надеть новое теплое платье из винного бархата – утешительный подарок леди Дорны. Она думала о том, что теперь, когда они немного сблизились, может быть, она осмелится завести разговор о том, о чем не решалась раньше. День был теплым для осени, пасмурным и очень тихим – ни ветерка, ни звука, серые облака низко висели над деревьями. Земля была покрыта толстым ковром из ржавых сосновых игл, которые заглушали стук копыт. Словно весь мир замер в последнем вздохе перед приходом долгой зимы.

Когда мейстер Холворт приходил к ней, она замечала, что время от времени он бросает на нее косые взгляды. Еще бы – они живут здесь уже почти две луны, а молодая еще ни разу не посещала его с жалобами на утреннюю тошноту, сонливость и отсутствие лунной крови. Теперь, когда она вернулась – когда Сандор вернул ее из той черной тьмы, куда она погружалась, – Сансу вновь начинало это тревожить. Она не могла не замечать, как он смотрит на нее, когда думает, что она не видит, и от этих взглядов ее бросало в жар. Вот и теперь, когда они бок о бок едут верхом по тихому осеннему лесу, она чувствует на себе его взгляд. Но если он желает ее, почему держится в стороне? Неужели Сандор думает, что она будет противиться ему? Сансе было так стыдно думать обо всем этом, что она покраснела еще гуще, но мысли никуда не уходили.

Он ехал чуть позади, любуясь ее стройной спиной и изящной шеей. Со спины разглядывать Пташку было лучше всего. Она этого не заметит, и ему никто не помешает смотреть на нее сколько угодно. Каждый миг, проведенный с ней рядом, словно протягивал между ними новую тонкую, но прочную нить – и однажды он уже не сможет помыслить жизни без нее, а тогда за него и гроша ломаного не дашь. Какой он будет к хренам собачьим убийца, воин, если вся его жизнь будет заключаться в девчонке, слишком хорошо воспитанной для того, чтобы показать ему свою неприязнь?

На небольшой полянке, поросшей по краям низким колючим терновником, Санса остановила лошадь.

– Давайте побудем немного здесь, милорд.

– Я не лорд – привычно буркнул Сандор, но спешился.

Чувствуя себя как в одной из ее ублюдочных песенок, он привязал лошадей и расстелил на земле свой плащ, чтобы Пташке было на что сесть. Она – точно сама королева, – поблагодарила его кивком и села, подобрав ноги под подол платья, изящно и красиво, как и все, что она делала. Все больше ощущая себя дураком, он уселся с ней рядом – и то после молчаливой просьбы, которую он прочитал в ее взгляде. На самом деле он просто не хотел признаваться себе, что ему давно не было так хорошо с ней – они впервые были наедине вдалеке от чужих глаз и ушей, которые всегда следили за ними.

Санса сидела на земле и старалась не думать о сосновых иголках, которые кололись даже сквозь ткань плаща. Она искоса взглянула на своего мужа и тут же отвела глаза, боясь встретить его ответный взгляд. Тот день, когда его объятия и голос вытащили ее из черного забвения, родил между ними какую-то новую, странную близость, и эта близость пугала ее. Она заявляла свои права на ту часть ее, существование которой она в себе до этого только подозревала; требовала гораздо большего, чем просто исполнения долга. Теперь же ей казалось, что эта доселе прочная опора качается у нее под ногами, а вокруг пропасть, в которую либо придется прыгнуть самой, либо упасть, когда опора рассыпется в прах.

Их молчание становилось слишком долгим, в нем было слишком много не высказанных слов, не совершенных поступков. Оно обволакивало их точно колдовство, и готово было взорваться точно спелый экзотический плод, который при прикосновении обдает тебя струями сладкого ароматного сока. Страшась того, что будет, и надеясь отдалить это, Санса осмелилась прервать молчание:

– Сандор, о чем ты думаешь?

– Тебе лучше не знать, Пташечка. – ответил он с кривой усмешкой, и быстро взглянул на нее, от чего ее смущение вернулось с удвоенной силой. Санса попыталась вновь собраться с силами. В глубине души она ощущала, что-то, что она собирается сделать, подведет некую черту, после которой уже не будет пути назад.

– Когда я лежала в постели и умирала от горя, ты сказал, что я не могу умереть, не выполнив свое обещание. Я обещала тебе песню, и теперь пришло время ее спеть.

Набрав воздуха в легкие, она запела – негромко и мелодично:

– Шесть юных дев в пруду искристом…

Сандор старался не дышать. Время как будто остановилось, а потом пошло вспять. Он видел перед собой не грустную молодую девушку в простом шерстяном платье, а девочку – испуганную, осиротевшую, беззащитную, под дареными шелками покрытую старыми и новыми синяками. Санса не успела допеть последний куплет, когда ее муж со странным горловым звуком, похожим не то на всхлип, не то на рычание, схватил ее за плечи, опрокинул на спину, и оказался сверху. Она ощутила на себе тяжесть его тела – совсем как тогда, когда небо полыхало зеленым огнем. Но в ней теперь не было того душащего страха, а в его глазах не было ужаса и безумия, от него не пахло ни вином, ни блевотиной, ни кровью.

«Должно быть, сейчас все и случится» – подумала она, и эта мысль вызвала в ней вместе со смущением и стыдом, какое-то странное облегчение. Она посмотрела Сандору в глаза и попыталась улыбнуться, надеясь, что он не подумает, будто ей противно глядеть на него. Он шарил глазами по лицу Пташки, пытаясь отыскать в нем то, к чему привык – страх, отвращение, самое большее, скорбную покорность неизбежному, – все то, что он порой видел в глазах шлюх Королевской гавани. Ничего подобного он не видел. Ее лицо – уже лицо девушки, в котором не было ничего от ребенка – было спокойным, мягким. В нем не было желания, но не было и отвращения. Она просто ждала, что он сделает дальше – или не сделает. Он застыл, борясь с желанием взять ее прямо здесь и сейчас, а потом, словно решившись на что-то, резко наклонил голову и прижался ртом к ее губам.

Поцелуй ошеломил Сансу. Он не был похож на самый первый – тот, что он сорвал у нее в ночь битвы на Черноводной – жестокий, жадный, отчаянный. И не похож на тот, которым они обменялись в септе, на глазах у всего двора – мимолетное сухое прикосновение, часть ритуала. Этот был совсем другим: от его губ будто исходило жидкое пламя, которое растекалось по ее венам, и она ощущала поцелуй как бы всем телом. Голова опустела, в ней не осталось, ни единой мысли. Не осознавая до конца, что она делает, Санса обняла его за шею, и притянула Сандора к себе. Огонь внутри нее становился все горячее, и сильнее всего он разгорался в той части тела, которой еще никто не касался.

Она не знала, сколько это продлилось. Наконец, он оторвался от ее губ, и, не сумев подавить стона, повалился на спину рядом с ней, хватая ртом воздух.

– Все… все хорошо, милорд?

– А в чем дело?

– Я сделала что-то не то?

В ответ Сандор только хрипло рассмеялся, пытаясь прийти в себя. Не то! Да девчонка даже не подозревает, что одним поцелуем она сумела довести его до кипения. Внутри него все разрывалось от неудовлетворенной похоти, но почему-то он не мог сейчас просто взять и трахнуть ее прямо здесь. Седьмое блядское гребаное пекло! Почему никто, никто и никогда не говорит, как тяжело, когда что-то чувствуешь? Как было бы просто, если бы он был к ней равнодушен, и видел в ней только сундуки с деньгами да тело, которое принесет ему наследника. Но такой жене ему никогда не пришло бы в голову рассказать о своих ожогах или требовать у нее песню. Он никогда бы не задумался о том, хочет ли она его, нравится ли ей смотреть на его лицо. На какой-то миг ему показалось, что Пташка забыла о его ожогах – тогда, когда ее рука обвила его шею, а в голубых глазах блеснуло что-то, чего он не видел в ней раньше. Женщину, готовую разделить ложе с мужчиной и принять в себя его семя.

Овладев собой, он, наконец, поднялся и протянул ей руку. Санса вложила свою узкую ладонь в его – широкую и мозолистую. Не глядя на Сандора, она села на лошадь, пытаясь успокоиться. Все это было странно и ново, совершенно ей незнакомо, и она не знала, что должна чувствовать и делать. В ней сражались между собой, точно рыцари на поединке, два противоположных чувства: страх и желание большего. Поцелуй потряс все ее существо, и она испугалась тех глубин, которые открылись ей с этим поцелуем – словно он стал ключом к дверям, которые благовоспитанная леди должна держать закрытыми. Но не менее сильным было желание повторить его, и еще раз, и еще, и еще… Сандор оставил печать на ее губах, и теперь снять ее мог только он. Но она не знала, как заговорить об этом – его страсть, прорвавшись, как родник сквозь труху и гниль в мертвом лесу, снова скрылась под землей, а она не успела не только напиться из этого родника, но даже распробовать вкус воды.

В замок они возвращались в таком же молчании. Каждый был погружен в свои мысли, но теперь их разделяло только одно, и эта стена не казалась уже непреодолимой. Во внутреннем дворе Утеса кто-то из слуг сказал Сандору, что его искал старший мастер-над-оружием, и тот обрадовался, что теперь можно хотя бы на время отвлечь себя делом, и до вечера не думать о ее мягких губах, голубых глазах, сладких поцелуях и нежной коже. Сандор уже повернулся, чтобы уйти, но почувствовал, что что-то удерживает его за рукав дублета. Он обернулся к ней, и ощутил на плечах ее руки, а на щеке ее поцелуй – быстрый, не без робости, но нежный. А потом Пташка отвернулась, взмахнув юбками, и торопливо зашагала ко входу в замок.

========== Глава 13. Турнир ==========

В Утес прилетел ворон из Королевской гавани. На полоске пергамента, запечатанной кроваво-алым воском с изображением льва, королева-регентша Серсея в изысканных выражениях приглашала своего дядю прибыть ко двору по случаю бракосочетания своего сына, короля Джоффри Баратеона, с леди Маргери Тиррелл. Свадьба должна была состояться в первый день первой луны трехсотого года от завоевания, который так же был первым днем нового века. Никто в замке не сомневался, что пир будет такой, какого Семь королевств еще не видали. О предстоящей свадьбе говорили все, от кастеляна до последнего поваренка. Холодным утром Герта, расчесывая волосы Сансы, болтала без умолку:

-А еще говорят, миледи, что там будет сто блюд и пятьдесят певцов.

–Кто это тебе сказал?

–Так гвардейцы говорят, миледи.

–Им-то откуда известно, сколько будет певцов?