Текст книги "Подъем (СИ)"
Автор книги: Евгения Стасина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)
Знаете, что злит меня больше всего? То, как она вздрагивает, выдавая себя с головой – Маша поняла, что мне известно о ее разговоре с Медведевым, но вместо того, чтобы пуститься в объяснения, привести хоть одну вескую причину для их встречи, она молча следит за тем, как я медленно двигаюсь к ней, останавливаясь так близко, что легко улавливаю запах ее парфюма, такого знакомого и уже успевшего мне полюбится. Мне хочется схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы она, наконец, начала пользоваться своей головой по назначению. Сложила два плюс два и уже перестала рушить нашу с ней жизнь. Но вместо этого, лишь еще холоднее интересуюсь:
– Ну и как? Он все так же хорош, как и прежде? – плевать, что мои глаза горят нездоровым блеском, что сердце колотиться настолько быстро, что кровь начинает быстрее циркулировать по моим венам. Не так я представлял нашу встречу…
– Не говори ерунды, – выдыхает, и качнув головой, разворачивается, намереваясь покинуть комнату. И это все? Ни оправданий, смешков и подтруниваний над моей несдержанностью, а лишь гордо вздернутый подбородок и выпрямленная спина?
– Что, даже не поцелуешь? – впервые в жизни, я грубо хватаю ее, возвращая на место. Я слетел с катушек. Устал от ее вранья и попыток выгородить Медведева, устал от собственных переживаний, которые, кажется, донимают только меня. Я больно впиваюсь в ее губы, вкладывая в поцелуй всю горечь, накопившуюся внутри, скорее наказываю за то, что сейчас балансирую на грани, и вот вопрос: ее или себя? Меня злит ее податливость, злит ее неспособность заставить меня успокоится. Стоит ей протянуть руку, подобрать правильные слова и я, возможно, перестану сгорать от негодования. Но вместо этого она стоит словно статуя, принимая мое возмездие, словно признает, что вполне заслуживает своей участи. Я отстраняюсь так же резко, как и притянул ее к себе минутой ранее. Отворачиваюсь и толкаю на диван, не задумываясь над своей излишней грубостью.
– Сереж, – ее голос больше похож на писк, и мне хочется заставить ее замолчать.
– Лучше заткнись, – вновь наполняя бокал, командую не оборачиваясь. Долго пытаюсь выровнять дыхание, желая, чтобы сердце перестало бешено выстукивать в груди. Слышу, как бежит кровь по моим жилам, отдавая шумом в ушах. Минута, две, пять. Сколько мне нужно времени, чтобы окончательно прийти в себя?
– Чего тебе не хватает? – так и не развернувшись в её сторону, спрашиваю уже тише, кажется, окончательно взяв себя в руки.
– Что? – удивляется. Мне не нужно смотреть на нее, чтобы это понять.
– Я спрашиваю, чего тебе не хватает?
– Не понимаю…
– Не понимаешь? – стремительно преодолевая разделяющие нас метры, нависаю над ней и опускаю свои ладони по обе стороны от ее бедер. – Денег? Внимания? Заботы? Скажи! Я всю голову сломал, пытаясь понять, чего еще ты от меня ждешь! Четыре года! Четыре года, я как какой-то юнец потакаю твоим капризам, исполняю твои желания. Ничего не прося взамен. Нет любви?! К черту, я готов мириться и с этим! Не хочешь светиться в прессе? Пожалуйста! Мне не привыкать эпатировать публику и плевать, что обо мне думают люди, когда я раз за разом прихожу один на эти чертовы светские сборища! Может, луну тебе с неба достать, чтобы ты перестала вспоминать своего бывшего?
Она, кажется, не дышит, слушая мою тираду. А в моей голове вертеться слишком много вопросов, озвучить которые мне не хватает сил. Я опустошён. Чаша терпения переполнена и сейчас разливается по моему нутро колючим холодом.
– Хочешь к нему? – вновь хватая за рукав, поднимаю ее тело с дивана. – Отвечай?
– Сережа! – замечаю, как соленные капли стремительно стекают по ее щекам, пропадая где-то под воротом блузки. – Перестань!
– К черту! Давай, катись к нему, пока тебя не опередила очередная предприимчивая художница! Давай! – не обращая внимания на ее слабые попытки оказать сопротивление, тащу ее по коридору. – Давай! А я уже сыт по горло! Живи, как знаешь! Видимо, ты получаешь больное удовольствие, позволяя ему вытирать об себя ноги! Только не думай, что я стану ждать, пока он вдоволь наестся семейной жизни!
Я выставляю ее за порог и пинаю напольную вазу, подаренную моей матерью. Смотрю, как керамика рассыпается на сотни осколков, разлетаясь по паркету, и провожу рукой по лбу, удивляясь, до чего докатился. Скорее на автомате, переворачиваю вешалку для верхней одежды, и быстро возвращаюсь в гостиную, опустошая бокал до дна. Мне ее не понять. Не понять женщину, так упорно пытающуюся меня убедить в своем безразличии к бывшему мужу, при этом с такой легкостью, назначающую ему свидания. Для чего тогда эти слезы, попытки установить мир в наших отношениях, если в итоге в мое отсутствие они мило обедают в кафе напротив?
– Семен переночует у моей мамы, – она вздрагивает от моего столь внезапного появления, а я устраиваюсь рядом, неуютно ежась на мартовском ветру.
– Хорошо.
– Да, уж… – и вновь замолкаю, погружаясь в свои размышления. Ревность слишком разрушительное чувство. Впрочем, как и женское упрямство, непонятно чем продиктованное…
– Устал я, Марусь. Пора нам с тобой закруглятся, – прикуривая сигарету, тихо сообщаю жене и, сам содрогаясь от своих слов. – Не могу больше. Эти полгода вытянули из меня все соки.
– Сереж, – она касается моей прохладной ладони и устраивает щеку на моем плече. – Я с ним не спала…
– Я знаю. Только это мало что меняет. Я никогда не сомневался в твоей верности. Я знаю, что тут, – касаюсь указательным пальцем ее лба и заглядываю в глаза, – есть я. Ты обо мне помнишь, думаешь, анализируешь мои поступки. Но мне этого мало. Мало одной благодарности, мало лишь уважения, привязанности… Как ты там говорила? Я твоя награда? Бред это все. Я скорее твое наказание, потому что, видит Бог, я из последних сил держусь, чтобы не прибить твоего Андрея к чертям собачьим. И я бы, пожалуй, сумел. Даже рука бы не дрогнула. Но я знаю, что ты никогда меня не простишь, если я трону его хоть пальцем. Когда-нибудь я задушу тебя своей ревностью.
– Он отец моего сына…
– Он человек, которого ты любила. И что-то подсказывает мне, что ты до сих пор не смогла его отпустить, – все больше веря в ее привязанность к прошлому, горько подвожу итог.
– Неправда!
– Разве? Во что превратился наш брак с момента его появления? Пора бы тебе разобраться в себе, потому что мне потребовалось куда меньше времени, чтобы понять, чего я от тебя хочу.
– И чего же?
Я усмехаюсь, задерживаясь взглядом на верхушках деревьев, высаженных вдоль забора, после чего перевожу свой взгляд на нее.
– Думаешь, сейчас самое время говорить тебе о любви? Ты и сама все знаешь, я привык доказывать действиями, а не кричать на каждом углу, какая умопомрачительная женщина мне досталась. В отличие от тебя… Такие, как ты о подобном молчать не умеют. А ты так ни разу мне и не сказала… – лишь облачив в слова свои переживания, понимаю, насколько абсурдно они звучат. Не я ли отрицал существование этого чувства? Не я ли высмеивал ее романтические порывы? И да, я только сейчас понял, насколько сильно желаю того, в чем и сам отказывал ей на протяжении четырех лет – хочу хотя бы раз услышать от нее слова, что она с такой легкость когда-то дарила другому, ничуть не стесняясь своих признаний и наверняка краснеющих при этом щек.
– Я…
– Что, к слову не пришлось? – улыбаюсь, откидывая в сторону окурок. – Я пошел спать.
Я встаю и преодолеваю несколько ступеней, чтобы у самой двери кинуть ей напоследок:
– Дом не закрываю… Так что, выбор за тобой.
Я медленно бреду в дом, устраиваюсь в своем кресле и напряженно слежу за стрелками настенных часов. Спустя полбутылки терпкого коньяка, я проваливаюсь в сон, устав гадать, о чем мне должен был поведать звук выезжающего со двора автомобиля…
Я еду медленно, то и дело задумываясь на светофоре о том бедламе, что сама учинила в своих отношениях с мужем, чем вынуждаю стоящих позади водителей жать на кнопку клаксона. Я не вернусь сегодня домой. Ни после этой вспышки ярости, разгромленной мебели и читаемого в его взгляде недоверия.
– Вот так сюрприз, – ядовито и слишком предсказуемо, Светлана Викторовна обдает меня своим арктическим холодом. – Вспомнила про свои материнские обязанности?
– Где дети? – игнорирую вопрос, и слегка отодвинув ее в сторону, заглядываю в комнату. – Сема, собери Софийкины вещи. И одевайся.
– Ладно. Все нормально? – спрашивает слишком по-взрослому, но я лишь киваю, переводя взгляд на свекровь.
– Спасибо за вашу отзывчивость, но наши планы немного изменились.
– Где Сережа?
– Дома, – отрезаю я, полоснув ее скучающим взглядом. Ее ехидство меня утомляет.
– Так, вы домой? – сложив руки на груди, спрашивает, нервно теребя кулон на своей шее.
– Что за допрос? – изрядно устав от чрезмерного внимания со стороны близких и их вопрошающих взглядов, я резко разворачиваюсь к женщине, цепляясь глазами за огромную брошь на ее блузке.
– Поругались, – подводит итог, и я жду, когда же она торжественно улыбнется, но заметив, что Светлана Викторовна так и стоит истуканом, даже не поведя бровью, бросаю:
– Разве вы не об этом мечтали? Самое время для победного танца.
Дети высовывают головы из гостиной и с интересом поглядывают на нас: Семка хмурит свой лоб, а София смеется, пряча улыбку за маленьким кулачком.
– На выход, – киваю и устраиваюсь на пуфике, больше не поворачиваясь к Титовой.
Я молча обуваю дочь, завязываю шарфик на ее шеи и, натянув ей на голову вязаную шапку, поднимаю на руки, то и дело уклоняясь от тянущихся к моим серьгам ручонок.
– Спокойной ночи, – пропустив Семена вперед, бросаю свекрови, переступая порог квартиры. Мне не дано увидеть тревоги, поселившейся на дне ее глаз, и никогда не узнать, что эта неугомонная старушка весь вечер будет мерить шагами спальню, гадая, какая кошка пробежала между ее единственным чадом и его невзрачной женой. Все-таки жизнь слишком сложная штука – мы долго о чем-то мечтает, а стоя в нескольких шагах от исполнения самой смелой фантазии, с ужасом замираем, только в этот момент задумываясь о последствиях.
– Мы что, едем к деду? – сын удивленно отрывается от обозрения улицы в боковое окно, распахивая свою куртку. – Мам?
– Да. Давненько мы не навещали своих стариков. Бабушка наверняка напекла пирогов. Наедимся до отвала и будем рубиться в приставку, – стараюсь произнести как можно беззаботней. – Софи уже спит…
– Мам, что случилось? Что-то с дядей Сережей? – не в силах скрыть свою озабоченность, Сема поворачивается назад и, потянувшись, поправляет одежду на уснувшей малышке.
– С чего ты взял? С каких пор мое желание провести ночь в доме родителей выглядит подозрительным?
– Я знаю, что он приехал. Он мне звонил сегодня с утра, перед отлетом.
– И ты не предупредил меня?
– Он хотел устроить сюрприз…
– Да уж, – горько усмехаюсь, отмечая, что, похоже, я перещеголяла его по части неожиданностей: подвела, нарушив свое слово, и так и не потрудилась с ним объясниться.
– Мам?
– Все хорошо, Семен, – мотаю своей головой, даря ему свою не самую лучшую улыбку. – Купим мороженое? Я не отказалась бы от шоколадного пломбира.
* * *
Я знаю к чему приводит безоглядное растворение в другом человеке. Имею опыт по части покорения мужской воле и вполне способна предвидеть к чему мы в итоге придем, если вовремя не откроем друг другу свои мысли. Было бы правильным, вернуться домой и разобраться во всех проблемах? Возможно. Но сил вновь отстаивать свою точку зрения, терпеливо снося его горящий взгляд, я в себе так и не нахожу…
– Подписала? – бросив свою сумку на пустующий стул, Света принимается расстегивать многочисленные пуговки на своем пальто.
– Да, – киваю и улыбаюсь Иринке, уже вовсю изучающей меню. У нас вошло в привычку встречаться в небольшом ресторанчике в центре города, и порой, мне кажется, что снующие по залу официанты, уже успели изучить наши кулинарные предпочтения.
– Так, можно тебя поздравить? Твоя карьера идет в гору, – шутит Иванова, потирая раскрасневшиеся ладони. – Нужно было взять такси, сегодня ужасный ветер.
– Как твой салон?
– На стадии оформления. Кто придумал эту бумажную волокиту? Лавирую между различными инстанциями, тратя время на заполнение документов. А могла бы уже вовсю заниматься декором!
– Да, уж, – отрывается от телефона Ира, сочувственно глядя на подругу. – Вот скажите, зачем вы тратили пять лет на учебу в вузе, если реализовываетесь совершенно в других областях?
– Для общего развития, – выдает Света, и вновь устремляет свой взгляд на меня. – Что будешь с ним делать? Начнешь продавать бургеры?
– Не знаю. Еще как-то не задумывалась…
– Когда Медведев отчаливает? – вклинивается вторая женщина, опираясь локтями о столешницу.
– Не думаю, что это произойдет на днях… Если верить Семену, сначала Андрей устроит отпуск для своего отца.
– Смотрите-ка, какой порядочный! – не удерживается от очередной шпильки Иванова.
– А Сережа?
– Тут я тоже не в курсе, – горько усмехаюсь, – за эти два дня мы так и не поговорили.
– Так, может, сама ему позвонишь? Возьмешь за грудки, прижмешь к стене и поцелуешь так, чтоб он растекся лужицей у твоих ног.
– Светка, в семьдесят ты тоже будешь советовать решать все вопросы в постели?
– Не знаю, – серьезно глянув на нас, начинает теребить салфетку. – Так далеко я не загадываю…
– Маш, нельзя ведь и дальше прятать голову в песок.
– А я и не прячу. Могу сотню раз извиниться за то, что встречалась с Медведевым, но это мало что изменит… Не хочу всю свою жизнь гадать, правильно ли поступаю, опасаясь его реакции на мой неосмотрительный шаг.
– Только не говори, что подумываешь о разводе! – восклицает Ирина, безмерно меня удивляя. Пожалуй, такой бурной реакции я скорее ждала от нашей деятельной блондинки…
– Нет, – качаю своей головой, прикрывая глаза, а через секунду добавляю. – Подожду, пока он обуздает свой пыл и, наконец, будет в состоянии меня выслушать.
Сегодня пошел снег, мокрый, падающий на землю крупными хлопьями, мгновенно тающий, едва соприкоснувшись с асфальтом.
Я решил прогуляться. Проветрить голову и неторопливо добраться до Машиного магазина, больше не в силах терпеть ее молчания. Три дня, посланные мне для того, чтобы понять, что прежде я вряд ли знал, что представляет собой безнадежность. Нет четкой картины будущего в моей голове, лишь студеная неизвестность и голос совести, не утихающий ни на минуту.
– Здравствуй, – киваю Нине, отряхивая плечи от налетевших на них снежинок. – Где начальница?
– Творит, – глянув на меня, сообщает женщина, и приветствует покупательницу.
Я не стучу, тихо приоткрывая дверь, и чувствую, как сердце пропускает удар, едва я замечаю склоненную над столом фигуру. Ее строгое платье насыщенного цвета грозового неба отлично подчеркивает тонкость талии, которую мне мгновенно хочется обвить руками. Но я слишком стар для страстных поцелуев, призванных застить подаренной эйфорией глаза на все недомолвки…
– Привет, – прочистив горло, плотно прикрываю дверь, снимая с пальцев перчатки, и прохожусь рукой по волосам, поблескивающим от уличной влаги.
– Привет, – она вскидывает голову и еле заметно приподнимает уголки губ. Как-то неловко, стоять в тишине, разбавленной лишь тихой мелодией, льющейся из ее ноутбука. Я не один в своей растерянности – жена тупит взгляд в пол, отложив в сторону рукоделие, прокручивает на пальце обручальное кольцо, и тяжело вздохнув, явно собирается что-то сказать, улыбнувшись, когда я опережаю ее в этом желании.
– Где ты живешь? – хоть и уверен, что супруга не стала снимать номер в гостинице, считаю нужным уточнить.
– У родителей. Разве Семен не говорил? Он ведь приезжал за учебниками.
– Я был на работе. Узнал от Руслана лишь вечером. Так, когда думаешь возвращаться? – устраиваюсь рядом, пододвинув стул, и теперь чувствую сквозь ткань своих брюк, касание ее коленей к моим.
– А когда ты перестанешь вести себя так?
– Как?
– Агрессивно, Сережа, – сбросив прилипшую к платью шерсть с подола, она складывает руки, сцепив свои тонкие пальцы в замок.
– Мне жаль, – признаюсь, и касаюсь ее ладони, позволяя растечься по венам живительному теплу, посылаемому ее кожей. – И мне дико стыдно за то, что я позволил себе сорваться. Но мы, кажется, уже не раз обсуждали мое отношение к твоим встречам с Медведевым. Не говори, что была удивлена.
– Тут ты ошибаешься. Я знала, что ты импульсивен, но вряд ли допускала мысль, что твой гнев может вылиться в нечто подобное…
– Прости, если сделал тебе больно, – не отрываю взгляда от ее глаз, – мне и самому тошно…
– Дело ведь не только в этой ситуации! Ты пытаешься меня перекроить. Ждешь какой-то решительности, категоричности… Хочешь, чтобы я всю жизнь опасалась тебя задеть? Я такая, какая есть! Ну не умею я ставить людей на место с порога. Я стараюсь, Сергей, медленно, но правда пытаюсь стать жестче. И я прислушиваюсь к тебе, пусть и веду себя, как полная дура!
– А я ревнивец, – соглашаюсь, любуясь ее красотой.
– И это пугает меня больше всего. Невозможно жить в страхе, что ты, не дай бог, что-то себе нафантазируешь.
– Не утрируй. За все эти годы я ни разу тебя не ограничивал в твоей свободе. Меня злит он. Потому что я знаю, что вас связывает история, и я не думаю, что ты бы так убивалась после развода, не будь в вашем браке что-то хорошее, – излишне эмоционально, выкладываю карты на стол. – Меня грызет это изнутри. Ты на протяжении стольких месяцев стыдишь меня за мои вспышки ревности, уверяя, что не идешь с ним на контакт первой, а спустя неделю после нашего скандала, зная, что я зол и уже доведен до ручки, зазываешь его на свидание!
– Сереж, – она переплетает наши пальцы, сдвигаясь к краю, и я подаюсь вперед, опуская свободную руку на ее стул, задевая бедро, и выдыхаю, после устроенной ей отповеди. – Давай проясним все раз и навсегда. Я сама ему позвонила. И очень надеюсь, что ты сможешь меня простить. Знаю, что обещала, но все же поступила по-своему. Но вовсе не потому, что люблю его и хочу вернуть. Я лишь поставила точку. Запоздало, даже, пожалуй, слишком поздно… Сама довела ситуацию. Знаю, что могла бы ограничиться смс или простым игнорированием, но посчитала нужным сказать ему все, глядя в глаза.
– Что сказать? – вновь ощущаю, как из глубины моего естества поднимается возмущение.
– Что не хочу его присутствия в моей жизни. Что не вижу смысла и дальше идти ему на уступки. Что люблю своего мужа, в конце концов! – словно почувствовав мое состояние, и сама повышает тон. Прожигает меня своим взглядом, а я не знаю, стоит ли улыбнуться или продолжать глупо на нее пялиться.
– Любишь? – переспрашиваю севшим голосом, пряча лицо в ее ладонях, и выдыхаю, когда она освобождает руку, запуская свои пальцы в мою шевелюру.
– Что за сомнения, Титов? Разве в этом можно сомневаться? Не думала, что самый главный молчун, страстно желает любовных признаний. Стоило попросить меня раньше, и я бы говорила тебе об этом каждую минуту.
Я расслабляюсь, теперь крепко прижимая к себе жену и глупо смеюсь, вызывая ее недоумение.
– Машка, – не могу успокоиться, и устраиваю ее на своих коленях. – Что говорят в таких случаях?
– Отделайся простым “взаимно”, – обнимая мои плечи, она заражается весельем. – С трудом представляю тебя, поющим серенады под моим окном.
– Взаимно, – отстраняюсь и вмиг становлюсь серьезным. – Миллион раз взаимно, Мария Титова.
– Знаю, – принимая мой поцелуй, женщина с интересом разглядывает проступивший на моих щеках румянец. – Боже, да ты умеешь краснеть!
– Давай, заберем детей? Дюк воет уже третью ночь, я не могу спокойно спать.
– Ладно. Но прежде, хочу чтоб ты знал. Кафе на Смоленской – мое, – напряженно следит за моей реакцией.
– Ясно, – киваю, крепче сжимая зубы, – а я выкупил фирму его любовницы.
– Как? – рассеянно блуждая взглядом по моему лицу, интересуется еле слышно.
– Законно. И весьма прибыльно.
– Когда? – встает, поправляя юбку, – и зачем, вообще? Боже, так ты ее видел?
Маша обнимает себя за плечи, всем своим видом показывая, насколько опешила от моего известия, а я лишь киваю, снимая с себя пальто.
– И что? Ужас какой!
– Тебя удивляет моя покупка или сам факт, что я пересекался со Скрипник.
– Все в целом! – вновь садится, – Это ведь свинство! Упрекаешь меня в моей скрытности, а сам утаиваешь такие вещи!
– Не путай, пожалуйста, я говорил с ней десять минут, а ты прожила со своим бывшим мужем девять лет.
– И как? Она ничего? – огорошивает своим вопросом, поправляя свою прическу.
– Очень даже, – смеюсь, вовремя словив летящую в меня недоделанную куклу.
* * *
Я потягиваюсь на постели и, не разлепляя глаз, нахожу рукой спящего рядом мужчину. Нежный бархат его кожи на спине, заставляет меня перекатиться набок и устроить голову на крепком плече. Все-таки возможность касаться его и осознавать, что он только мой – дорогого стоит. Я любуюсь его подрагивающими ресницами, и не в силах сопротивляться немного пугающей даже меня потребности стать еще ближе, начинаю покрывать поцелуями его плечо.
– Ты не спишь. Я вижу, что ты подглядываешь, – несильно щипаю его за бок и, приподнявшись, жду, пока он перевернется на спину, предусмотрительно взбив подушку.
– Ты оголодала? – хмыкает, потирая глаза, а я удивляюсь, как ему удается с каждым годом становиться еще прекрасней?
– Дурак, – хлопаю по руке и вновь возвращаюсь в его объятия. Это странно. Странно так долго жить в напряжении, а потом в один миг отпустить переживания и вновь погрузиться в безмятежные будни. – Ответишь мне честно?
– Ты красивей. В тысячу раз, – видимо, памятуя о моем вчерашнем вопросе, Сергей обнимает меня за плечи и зарывается носом в мои растрепанные волосы. Задело ли меня это известие? Разве что только чуть-чуть кольнуло в области сердца, оставив после себя неприятный осадок. Я даже где-то ему благодарна, что он уберег меня от лишних терзаний, которые наверняка бы преследовали меня по ночам во время его отсутствия. Хотя, ведь молния не бьет в одно место дважды? Но вряд ли было бы лишним поделиться со мной этим по приезде, а не тянуть столько месяцев…
– Я не об этом. Хотя, спасибо, – улыбаюсь, и опираюсь подбородком на его грудь. – Ты, правда, не думаешь устраивать ругань из-за кафе?
– А должен? – удивляется, накидывая на мои ноги одеяло.
– Наверное, ты ведь…
– Буйный?
– Вообще-то, я хотела сказать ревнивый, но твое определение даже лучше подходит, – смеюсь, ожидая его ответа.
– Он должен тебе. Так что, пусть будет кафе. Хотя, как по мне, нужно было отобрать все. И желательно, лет восемь назад.
– Сереж, – сажусь и склоняю голову набок. – Пообещай, что больше не станешь во мне сомневаться.
Смотрю на него со всей серьезностью, поправляя съехавшую с плеча лямку сорочки.
– Я не буду ничего обещать, – отвечает спокойно, и ухватив меня за руку, тянет в свои объятия. – Просто возьму и сделаю, – выдыхает уже в мои губы, с головой накрывая нас простыней.
После развода есть жизнь. И не всегда она отдает мрачными оттенками серого. Чаще она наполнена новыми красками, водопадами нежности и не открытыми прежде горизонтами. И если где-то в эту самую минуту несчастная женщина, ощутившая горечь предательства на собственной шкуре, размазывает тушь по щекам, знайте, оставив позади долгие месяцы душевных терзаний, она все же сумеет гордо вздернуть свой подбородок и взять от своей судьбы щедрое вознаграждение. Ведь так и должно быть – каждому воздается по заслугам, силами свыше или чьей-то твердой рукой, неважно. Важно другое, свое место под солнцем я все-таки отыскала. Смотрю в темные, бездонные глаза своего супруга, и чувствую как щемит сердце от одного вида крупных горошин, так и не успевающих скатиться по его щеке. Стоя в палате, освещаемой галогенными лампами, в нелепой полупрозрачной голубой шапочке, он так по-мужски, утирает глаза, отвернувшись от снующей вокруг меня акушерки.
– Давай-ка, папаша, дадим мамочке ее богатыря, – добродушно хлопнув его по спине, пожилая женщина принимает из его рук младенца, которого он так бережно держит уже минуту.
– Да! – кивает, так и не отводя своего взгляда от сына. Мне сорок два и я гордо могу именовать себя героиней. Было ли страшно? Немного, но все это мелочи перед теми ощущениями, что ты испытываешь, впервые прижав ребенка к груди. Знаю, что дальше, моя любовь будет только расти, подогреваемая первыми улыбками, первыми шагами, словами, танцами под песни из мультиков.
– Ух, – замерев рядом, Сергей опирается на спинку кровати и проводит рукой по немного бледному лицу.
– Как красноречиво, – морщусь, все еще ощущая ноющую боль в теле, но уже не могу перестать улыбаться, любуюсь нашим с мужем творением.
– Наверное, нужно кому-нибудь позвонить? Семке? Или твоим? Господи, ничего не соображаю, – трясущимися руками он достает свой мобильный, но я накрываю его ладонью, желая успокоить разволновавшегося мужчину.
– Потом. Пять минут роли не сыграют. Он похож на тебя, – провожу пальчиком по носику Матвея Титова и испытываю восторг от того, с какой нежностью его отец поправляет съехавший с головы малыша чепчик.
– Маша, я всё-таки это скажу, – решительно взглянув на меня, он стягивает с себя шапку и прижав к груди, делает выдох. – Я люблю тебя, и плевать, что говоря это, выгляжу нелепым.
Я хохочу, громко запрокинув голову назад, но, вовремя опомнившись, прикрываю рот рукой, впервые видя этого серьезного человека настолько смущенным, твердо зная, что для полного счастья в эту минуты мне не хватает рядом Семена и уже заметно подросшей Софийки, два месяца назад, отпраздновавшей свое шестилетие. Помнится, семнадцать лет назад я что-то говорила про воровство, про жесткое варварское вмешательство Маргариты Скрипник в мою тихую размеренную жизнь. Так знайте, за всю историю человечества, это преступление было самым полезным и, как мне кажется теперь, просто необходимым, чтобы я, наконец, узрела: любовь – это труд. Труд двоих заинтересованных людей, готовых ради своих чувств сдерживать рвущийся наружу темперамент или, наоборот, обнажать свои зубы, пусть и не такие острые, но вполне способные удержать вас от падения, вцепившись в спасительный выступ на самом краю разверзнутой под ногами бездны.
Я смотрю на свою жену. Долго, почти не мигая. Я никогда не устану любоваться румянцем на ее щеках, не перестану желать чувствовать мягкость ее волос под своими пальцами, и вряд ли сумею побороть в себе потребность касаться ее пухлых, пахнущих ванилью уст. Все дело в блеске для губ, скажете вы? Именно от него эти сладкие нотки и приятное послевкусие? Нет. Здесь все куда серьезней – дело в ней самой: в том, как она смеется, заливисто, не в силах совладать с переполняющими ее эмоциями, в том, как вдоволь навеселившись, она смущенно опускает взгляд, сминая в пальцах салфетку. Немного странно для девушки, уже год работающей на телевидении теряться под вспышками фотокамер.
– Это уже неприлично, – усевшись рядом со мной, произносит Сергей, стукнув своим бокалом о стакан с апельсиновым соком, зажатым в моих руках. – Так смотреть на жену.
– Странно это слышать от тебя, – приподнимаю бровь, но все-таки отвлекаюсь от ее созерцания. – Ты ведь у нас главный ревнивец столетия, постоянно выискивающий глазами свою супругу.
– Мне простительно. Возраст, знаешь ли. В молодые годы, я был посдержанней, – он беззлобно пихает меня своим плечом и, заметив огонек недоверия во взгляде, добавляет. – Да и ревновать было некого. Твоя мать слишком долго ко мне добиралась.
– Кстати, где она? – исследую зал, салютуя бокалом деду Паше, с умным видом поправляющему очки на своей переносице. Он заметно сдал. Когда перешагиваешь порог восьмидесятилетия, не всегда удается сохранить ясность ума и твердый слух. Порой, мне приходиться громко кричать ему на ухо, надеясь все-таки получить ответ на свой вопрос. Хотя, если быть откровенным, в большинстве случаев он явно издевается, с трудом сдерживая улыбку на своих тонких, испещренных морщинами губах, когда я, отчаявшись до него докричаться, сокрушенно поднимаю голову к потолку, порываясь заказать ему новый слуховой аппарат.
– Отчитывает Матвея. Он здорово оплошал. Увлекся игрой и снес со стола графин с соком, залив свой костюм.
– Парню десять. Он просто обязан попадать впросак и набивать шишки, – заступаюсь за брата, и ловлю тонкую ручку жены, протянувшуюся к моему куску свадебного торта.
– Эй, – смеется, уткнувшись носом в мою шею, пока я целую ее макушку. – Ты ведь спортсмен! Хочешь, чтобы комментатор поднял тебя на смех, когда ты с грохотом рухнешь на лед?
– С чего бы это?
– С того, что от сладкого полнеют и теряют природную грацию, – нехотя, отстраняется, и быстро поцеловав мою щеку, нагло отбирает фарфоровую тарелку.
– Скажите ему, – обращается к моему отчиму, которого я никогда не называю так вслух. Уж слишком сухое, неподходящее описание для его роли в моей жизни.
– О чем секретничаете? – София устраивается на моих коленях и схватив ложку, без малейшего зазрения совести отламывает кусочек от Юлиного десерта. Она красавица. Моя головная боль и отдушина. Чтобы не происходило, еще старшеклассником, я всегда достигал равновесия и успокоения в ее компании. Часами мог наблюдать, как она рассаживает кукол и устраивает чайные церемонии, не забывая вовлекать в нее окружающих. Даже старина Дюк, устраивался на полу и, прикрыв лапой глаза, терпеливо сносил ее манипуляции – она обожала повязывать вокруг его шеи бант, чаще розовый, такой неподходящий для крупного золотистого ретривера. Теперь ей шестнадцать. Год назад родители похоронили Дюка на заднем дворе, куклы канули в небытие, а на смену необузданному детскому темпераменту пришла пора полового созревания. Кокетничает с одноклассниками, выводит из себя отца, подолгу болтая по телефону с очередным поклонником. Она делает селфи, заставляя меня улыбаться в объектив камеры, и каждый раз хвастается, сколько лайков набрало ее фото с братом-хоккеистом.
– Что за манеры? – качнув головой, Сергей недовольно ворчит и осматривает ее наряд, – отныне я сам займусь твоим гардеробом.
– Ну, па! Что за старомодные взгляды на жизнь? Это мода! И потом, у меня слишком красивые ноги, чтобы я их скрывала! – она чмокает меня – звучно приникает к моему виску, недовольно морщась от колючей щетины на моем лице, встает, демонстративно разгладив свою пышную юбку, не доходящую до колена, и явно собирается улизнуть, надеясь избежать отцовских нравоучений. Делает пару шагов и тряхнув копной своих волос, таких же вьющихся, как и у мамы, быстро подбегает к Титову, крепко обнимая его со спины.
– Ты лучший папка на свете! Даже когда ворчишь! – и тут она права. Лет в пятнадцать, я ей завидовал, видя, как мамин муж торопиться домой, чтобы провести вечер с семьей. Хотя, он никогда не обделял меня своим вниманием, червячок грыз меня изнутри – в моем детстве не было отца, стремящегося проводить со мной каждую свободную минуту.
