Текст книги "Подъем (СИ)"
Автор книги: Евгения Стасина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
– Выпьешь со мной?
Я с трудом волоку свои ноги в кухню, едва не разбиваю рюмку, пытаясь достать ее из навесного шкафа, даже не думаю о закуске, не дрогнув ни одним мускулом, когда горло обжигает горькая водка.
– У меня даже нет ее фотографии, – не знаю, почему меня так это волнует. – Боюсь, что забуду, как она выглядела.
– Не забудешь, – вновь наполнив стопку, папа не дожидается меня, и, развернув, голову громко выдыхает, чтобы через секунду опрокинуть в себя спиртное.
– Ритка разрисовала стену в детской. Бабочки, ромашки и нелепый слон. Ярко-розовый. От него в глазах рябило. Я ей говорил: “ Ну зачем такой яркий? Пусть будет серым, нормальным слоном, без всяких художественных заморочек!”. А она уперлась и ни в какую. Говорит: “ Она же девочка!” – я не отстаю от отца, чувствуя, что водка уже сумела затуманить голову.
– Ты когда родился, мать все голубые распашонки скупила. А пока беременная была, думала дочка будет, потому что конфеты лопала только в путь. Приметы их бабские. Прихожу с работы, сидит гордая, довольная, – папа говорит тихо, изредка улыбаясь воспоминаниям, сканируя взглядом залитый чаем стол, сладкое пятно от которого уже высохло. – Комбинезон китайский купила. С пузом в очереди отстояла, урвала розовый. Раньше ведь не так просто можно было что-то достать. Долго потом голову ломала, как быть, когда вместо Маришки, родился Андрюшка. Хорошо, знакомая согласилась поменяться. А то гулял бы в коляске в девчачьем комбинезоне. С чего они все так…
– А когда из больницы позвонили, трубку повесила и пошла закрашивать. Как увидел, что стоит с каменным лицом и кистью водит, понял, что все. Вот ты скажи, для чего? В чем смысл дарить надежду, а потом отбирать? Она ведь ребенок, – как сумасшедший, раз за разом провожу пальцами по волосам.
– Не знаю я, сын, для чего Бог детей забирает…
– И что теперь?
– Жить нужно дальше. У тебя еще Семен растет. Рита есть. Главное, не отдаляйтесь друг от друга. Когда мы Сережку хоронили, думал все, конец мне пришел. Если б не Анушка, рядом с ним бы лег…
– Я ей валерьянки накапала. Шел бы ты спать, Андрюш, тяжелый день завтра…
– Не хочу, – я качаю головой и прикрываю глаза, когда сев рядом, мама привлекает меня к себе, проходясь ладонями по спине. Словно мне не тридцать девять, а годиков пять и я только что распластался на асфальте, в кровь содрав свои худые коленки.
– Бедный мой мальчик, – мы раскачиваемся из стороны в сторону, каждый думая о своем. – Поспи. А мы присмотрим за Маргаритой.
– Плачет?
– Нет, – качнув головой, отвечает мама, не прекращая утешительной ласки. – Лежит… Нужно собрать детские вещи. Игрушки… Зачем лишний раз бередит рану. Она хоть ест?
– Не знаю… Не знаю, мам. Семке сказали?
– Нет. Маша забрала его, как только ты позвонил…
– Ладно.
– Поспи, Андрюш, поспи…
Я все же встаю, и задев стул, едва не падаю, вовремя подхваченный отцом. В благодарность, я касаюсь его холодной ладони, и бреду в спальню, где свернувшись калачиком, среди груды бодиков и ползунков, которые моя дочь так и не успела примерить, разбитая болью и горем женщина, прижимает к груди бежевый пледик, которым когда-то мечтала укрывать своего ребенка, укачав его на руках… Она не реагирует на звук закрывающейся двери, не поворачивает головы, когда я ложусь рядом, и лишь почувствовав на себе мои пальцы, желающие обнять ее, трясущейся рукой сбрасывает с талии мою кисть. Мне еще неизвестно, что это начало нашего с ней конца, что на протяжении нескольких лет мы так и не научимся разделять выпавшие на нашу долю горести, переживая свои страдания по отдельности, поэтому я уважаю ее нежелание говорить и, перевернувшись на спину, долго гляжу в потолок. Пять долгих дней реанимации, пугающей неизвестности и, как оказалось, пустых надежд и веры в лучшее, вконец лишили меня сил. Последнее, что проноситься в голове перед тем, как я засыпаю – малышка, лежащая на подогреваемом столике, с прилепленным к щечке пластырем, удерживающим тоненький зонд, торчащий из ее маленького носика, а в ушах так и стоит писк датчиков и не поддающийся описанию шум аппарата, позволяющий ей продержаться на этом свете всего лишь пять дней, за которые мы так и не успели поделиться с ней своей лаской…
Маша
На свете нет идеальных людей. Есть лишь те, кто умело маскируют свои изъяны, до поры до времени скрывая от тебя свои худшие стороны. Улыбки, слова, нежные прикосновения, вот они – “сладкие пилюльки” для усыпления бдительности. Ходишь кругами вокруг подаренного тебе счастья в лице верного спутника жизни, умиляешься “упаковке”, а через пару лет рвешь волосы на голове, придя в ужас от умело скрытого содержания. В моем случае с Сергеем Титовым все сложилось куда лучшим образом, и если жизнь уготовила нам “долго и счастливо”, то разрывая его оберточную бумагу, мне уже не придется удивляться его резкости. Скорее в старости я сяду напротив этого красивого мужчины (а он просто обязан сохранить свой шарм и приятную наружность, как вознаграждение за пережитые до нашей встречи невзгоды), и буду диву даваться, каким же ласковым, чутким и понимающим оказался сын Светланы Викторовны. Я прищурю свои глаза, отчего количество морщин на моем лице многократно умножится, мысленно поблагодарю своего дантиста за умело созданный зубной протез, и улыбнувшись, спрошу: “И какого же черта, ты не встретился мне раньше?” А, может, спрошу его прямо сейчас, сидя в его гостиной, и наблюдая, как он освобождает ящики в своих шкафах, где хранятся преимущественно бумаги.
– Могла бы помочь, – видимо, ломая голову, куда же теперь запрятать увесистые талмуды, Сергей недовольно отбрасывает толстую пачку каких-то листов на паркет. – Ты же теперь хозяйка!
– Нет уж, работай. Мне нужно привыкнуть к обстановке, составить план по завоеванию территории и решить, куда же теперь пристроить свои пожитки. И потом, официально, в свои права я вступаю завтра, когда привезу сюда сына и пса.
– Черт! Про Дюка я не подумал. Вы решили вопрос с его недержанием? Не хочу, чтобы он изгадил наш диван.
– Наш, – смакую, посылая улыбку натяжному потолку. – Слышишь, как звучит?
– На кой черт тебе все эти вещи? – игнорируя мой сентиментальный настрой, Титов пинает коробку, доверху забитую декоративными безделушками.
– Предлагаешь мне жить в этих спартанских условиях?
– В спартанских? Ты хоть представляешь в какую сумму мне встал ремонт?
– Это твоя самая худшая инвестиция. Взамен ты не получил ничего. Ни уюта, ни элементарной радости для глаза. Завтра куплю огромный фикус. Может, хоть он спасет положение. А то не дом, а выставочный зал современной техники, – немного преувеличиваю, но считаю нужным морально подготовить человека к неминуемому появлению фоторамок на его полках и пушистому ковру в центре комнаты. Всему тому, что любая женщина приволочёт с собой в берлогу мужчины, желая облагородить новое жилище.
– Если все настолько плохо, давай менять. Выкинем к чертовой матери этот комод со всем его содержимым… Не нужно было увольнять Людмилу Петровну. В отличие от тебя, она не позволяла мне тратить время на уборку.
– Ты ей платил!
– Выписать тебе чек? Куда все это распихивать? Я даже не знаю, что это и зачем храню, – болтая в руке обшарпанным брелоком в форме скорпиона, похороненного в пластмассовой коробке с различными мелким вещицами, Титов замирает напротив меня. Я улыбаюсь, а он вновь кидает на пол свою находку, и засунув руки в карманы, вдруг меняется в лице, складывая губы в хорошо знакомой мне ухмылке.
– Тебе же нравится смотреть, как я тут мучаюсь?
– Что ты, – притворно округляя глазами, изображаю ужас. – Просто не знаю, чем тебе помочь…
– Отлично. Я больше палец о палец не ударю, – взяв в руки пульт, Сергей удаляется в кухню, а через минуту падает на диван, отпивая из запотевшей бутылки ледяное пиво. – Посмотрим-ка лучше новости.
Я перевожу свой взгляд на захламленный паркет и открытые двери шкафчиков, недоверчиво изучая расслабленного хозяина, теперь с упоением подтягивающего спиртное:
– Убирай! Ты же развел помойку!
– Вот еще. Я богат! Сказочно! Думаешь, Абрамович протирает пыль в своем доме? – закинув ноги на одну из картонных коробок, где я, кажется, бережно упаковала любимые тарелки, подаренные моей мамой на какой-то праздник, он и не думает двигаться с места.
– Ты не Абрамович! Так что перестань ломать комедию! – я сбрасываю его ноги и уношу свой фарфор подальше, но так и не добившись цели, решаюсь загородить собой экран.
– Сергей! Половина первого! Чем быстрее ты закончишь, тем скорее я разберусь со своими вещами!
– Нет уж. Сама, девочка. Все сама.
– И не подумаю!
– Тогда, будем жить так. В комнате Семы все довольно прилично. Если боишься, что парень упадет в обморок, увидев все это, – обведя пальцем воздух над своей головой, продолжает Сергей, – согласен повесить замок на дверь.
– Вот! – недовольно тычу пальцем ему в лицо. – Я даже еще не переехала, а ты уже ведешь себя хуже некуда!
– Не я первый это начал. Не нужно было тут улыбаться, пока я трудился в поте лица.
– Ладно, – сверкая глазами, кажется, скалюсь и иду на кухню за мусорным ведром. – Отдыхай! Только потом не вздумай ругаться, если случайно я выброшу твою коллекцию ручек или, к примеру, – взяв в руки его тапки, – эти отвратительные калоши!
– Переживу! – не дрогнув ни одним мускулом, он с каменным лицом следит за тем, как я отправляю в корзину его любимую домашнюю обувь. Спустя пятнадцать минут моей безжалостной инквизиции, уничтожающей все то, с чем он жил на протяжении долгих лет, Сергей вымучено вздыхает и, отобрав пакет, под завязку набитый мелочевкой, отправляет его в ящик, расположенный под сидением излюбленного им дивана.
– Пусть лежит здесь, – мы сообща перебираем папки с документами, хоть пользы от меня в этом деле нет и ему приходится перечитывать стопку аккуратно уложенной бумаги, чтобы собственноручно отсеять ненужное.
– Я заказал столик на эту пятницу. Твои родители не имеют ничего против итальянской кухни? – между делом интересуется мужчина, пробегаясь глазами по документам.
– Родители? – я удивленно смотрю ему в глаза, забывая о своих хлопотах, а он лишь добродушно смеется.
– Да. Они же наверняка хотят знать, к кому переехала их единственная дочь. По крайней мере, я бы точно хотел убедиться, что мой ребенок не связался с мерзавцем.
– Думаешь, сможешь их убедить, что я не ошиблась в выборе? – улыбнувшись, толкаю его плечом и отвечаю на поцелуй, когда Титов сокращает расстояние между нами, попутно заправляя прядь моих волос за ухо.
– Хотя бы попытаюсь создать видимость. Думал пригласить свою маму, но сразу два представителя семьи Титовых – явный перебор для твоих неподготовленных родственников.
– Могли бы сыграть на контрасте. На фоне своей мамы ты просто душка.
– Оставим ее на крайний случай. Если почувствую, что твой отец не видит во мне достойного зятя, позову на помощь тяжелую артиллерию.
– Зятя? – я в непонимании замираю, чувствуя, как лицо заливает краска, но быстро беру себя в руки. – Не слишком ли ты разогнался?
– А ты против? Могу называть себя твоим сожителем… Хотя, советую начинать привыкать к этой мысли. Если я продержусь с тобой больше недели, отгрохаем масштабное торжество, – явно шутит Сергей, вставая с пола. – Готово. Можешь приступать к оккупированию квартиры. Только не вздумай стелить в спальне розовое постельное. Иначе будешь спать одна.
Я недовольно оглядываю фронт работ и, вооружившись ножом, начинаю распечатывать коробки, чтобы несколько часов потратить на наведение порядка. Это волнительно, спустя стольких лет брака, развода и самостоятельной жизни вновь делить ванную с человеком, под чьим боком я буду засыпать каждый день, а утром, как порядочная жена, буду готовить ему завтрак и, поправляя ворот рубашки, провожать на работу, целуя его смуглую щеку на прощание…
* * *
Известие о нашем с ним переезде, Семен встретил довольно противоречиво. Ссылаясь на то, что не желает покидать знакомые стены, и перебираться в другой район, оставляя своих дворовых друзей, он целый вечер не выходил из комнаты, игнорируя мой призыв пообедать или съесть на ужин любимое пюре с сосисками. Не знаю, что испугало его больше: неизвестность и перемена обстановки, или вынужденное соседство с Сергеем, но я, собрав воедино все свои силы, впервые не поддалась уговорам и все же упаковала его вещи, аккуратно перетянула шпагатом высокие стопки учебников и любимой им фантастики, собрала медали и грамоты под чутким контролем его обиженных глаз. Теперь же, когда наша квартира выглядит брошенной, мы вместе стоим в прихожей, обводя взглядом хорошо знакомые стены.
– Зачем мы должны переезжать? – пора бы начать считать, в который по счету раз Семен задает мне этот вопрос.
– Затем, что теперь мы будем жить втроем. Тебе обязательно понравиться новая комната, – я присаживаюсь на обувную полку, ухватившись за угол комода, когда конструкция начинает покачиваться под моим весом.
– Нам и вдвоем было хорошо! Разве я тебе не помогал? Ведь можно и дальше жить здесь!
– Нельзя, Сема. Мне казалось, что Сергей тебе нравиться…
– И что? Теперь из-за этого я должен бросать друзей?
– Ты так говоришь, словно я увожу тебя в другой город! Пятнадцать минут на автобусе и вся твоя компания в сборе. Если тебя это успокоит, обещаю лично возить тебя на машине.
– Это будет не то! Я уже не смогу выйти погулять, когда увижу, что Колька и Тоха играют в мяч! И не смогу ходить в гости к Женьке!
– Сможешь. Так что не начинай. Мы уже все решили.
– Ты меня даже не спросила! А мне и тут хорошо! – он начинает психовать, нервно теребя бегунок своей куртки, в попытке снять с себя желтую болонь верхней одежды.
– И что, будешь жить здесь один?
– Мама!
– Вот только не надо сейчас устраивать ругань. Я ведь всегда и во всем тебя поддерживаю. Почему бы и тебе не пойти мне навстречу?
– Потому что я не заставляю тебя переезжать! Не нужно нам уезжать, мам!
– Мне нужно, Семен! Разве я не заслужила счастья? Что-то я не припомню, чтобы ты ругал своего папу за переезд… – встаю, вновь застегивая на нем дутик. – Молчишь? Может, пришло время попробовать подумать и обо мне?
Сын недовольно морщится, когда я требовательно разворачиваю его за подбородок, но больше не отводит взгляд в сторону, выжидая, пока я скажу ему то, что уже давно вынашивала в голове.
– Как раньше никогда уже не будет. Теперь есть ты, я и Сережа. Но, что бы ты себе ни напридумывал, я всегда рядом и не позволю никому встать между нами. Я люблю его, Семен, и хочу чтобы и ты попытался его принять.
– Я знаю, – опустив глаза и начиная покусывать нижнюю губу, он старается сдержать проступившие на глаза слезы. – Просто я очень надеялся, чтобы вы с папой опять…
– Твой папа сделал свой выбор. И он не в мою пользу. Сколько бы ты ни мечтал, между мной и твоим отцом уже огромная пропасть. Нет у нас дороги назад. Зато мы с тобой можем попытаться создать что-то новое… Ведь я же знаю, что ты всегда ждешь Сергея. Вижу, что он тебе интересен. К чему все эти препирательства, Сема?
– Я боюсь, что теперь у тебя не будет на меня времени, и однажды ты тоже уедешь…
– Глупый, – трусь щекой о его куртку, крепко прижимая к себе. – Я никогда тебя ни на кого не променяю. И неважно, в какой квартире мы будем жить…
Мы стоим так около минуты, а после, натянув на голову шапку, Сема громко подзывает свою собаку и, прицепив поводок к ошейнику, украшающему шею Дюка, вкладывает свою ладонь в мою руку. Ни он, ни я, больше не оглядываемся на ставший уже родным дом, уверенно следуя к автомобилю: Семен, наверное, боится разревется, а я решительно не желаю возвращаться к прошлому и лихо вливаюсь в поток машин, с упоением вдыхая воздух полной грудью…
Маша
Что вы делаете первым делом, рано утром открыв глаза? Когда тело еще расслабленно, волосы беспорядочно рассыпаны по подушке, а на засыпанном лице алеет отпечаток подсунутой под щеку ладони? Наверное, потираете пальцами веки, нежась в нагретой постели, а после тянетесь к покоящемуся на прикроватной тумбе мобильному, желая узнать, который сейчас час? У меня день начинается иначе – я щипаю себя за руку, опасаясь, что лежащий рядом мужчина, бессовестно стянувший с меня одеяло и подмявший его под себя, плод моего воображения, а не самый что ни на есть настоящий, реальный похрапывающий человек. Не знаю, как скоро я привыкну к щекочущему затылок дыханию и горячей груди, прижатой к моей спине, но хочется надеяться, что получать удовольствие от такого соседства не перестану никогда.
– Что? – больше не могу выдерживать пристальный взгляд Сергея и бросаю венчик в металлическую чашу, вызывая брызги взбитых с сахаром белков.
Он отставляет едва пригубленную чашку крепкого черного кофе на стеклянную поверхность обеденного стола, и застегивает верхние пуговицы рубашки, продолжая буравить меня своим тяжелым сосредоточенным взглядом, словно не замечая обращенного к нему вопроса.
– Перестань так на меня смотреть, – угрожающе понижаю голос, и вытираю ладони о фартук.
– Как? – накидывая на плечи пиджак, Титов берет в руки свой мобильный и черную папку с какими-то важными документами.
– Тебе нездоровится? Какой-то ты напряженный…
– Просто задумался. Заеду за тобой к четырем, – он нежно касается моих губ, и дотянувшись до вазы с леденцами, отправляет в карман горсть шелестящих фантиками карамелек.
– Если ты не прекратишь есть сладкое в таком количестве, придется менять весь твой гардероб, – улыбаюсь, и завязываю темно-синий галстук, пока он терпеливо стоит, приподняв голову вверх. – Сам же говоришь, что легче от них не становиться… Может быть, перейдешь на семечки?
– Нет уж, если мне суждено растолстеть бросая курить, пусть лучше это будут леденцы. Где сумка?
– Стоит на полу у двери, – вновь тянусь к нему в поцелуе, прикрывая глаза от удовольствия. – Отмени встречу… К черту эти кексы и твоих деловых партнеров…
– Мария, для женщины за тридцать, ты слишком несдержанна, – касаясь пальцами моих бедер, Сережа смеется, щипая меня за покрывшуюся мурашками кожу.
– Эй, это невежливо, напоминать даме о возрасте!
– Невежливо давить на мои слабые места, прекрасно зная, что встречу мне не перенести. Позвоню, как закончу.
– Ладно. Я заеду в магазин, проверю, как там дела. Эта Юля постоянно что-нибудь забывает, – жалуюсь на недавно нанятую продавщицу, возвращаясь к приготовлению теста. Уж не знаю, что такого важного решила сообщить нам Светка, созвав на дачу целую тучу знакомых, но не собираюсь падать лицом в грязь, не справившись с возложенной на меня миссией, и внимательно сверяюсь с рецептом, добавляя нужные ингредиенты в плошку. Задержавшись взглядом на опушках деревьев, высаженных вдоль аллеи, ведущей в небольшой скверик неподалеку от нашей многоэтажки, я в тысячный раз ловлю себя на мысли, что сумела привыкнуть к квартире Титова, ставшей куда более уютной, с моей легкой руки украшенная всевозможными мелочами. Кто бы мог подумать, что хам из переполненного супермаркета, одним присутствием в стенах этого дома, способен подарить такое безмерное чувство спокойствия…
– Да? – с тревогой взглянув на высветившийся на экране мобильного номер, добавляю в тесто слишком много изюма.
– Привет. Надеюсь, не отвлекаю? – голос с небольшой хрипотцой, словно мужчина долго пытался откашляться.
– Нет, что ты, – перекладывая ложкой темные горошины в стоящую неподалеку тарелку, вру, надеясь, что наш разговор не затянется. – Что-то случилось?
– Хотел выпить с тобой чашку кофе. Есть кое-что, что нам нужно с тобой обсудить. Можем встретиться?
Я бросаю свой взгляд на часы, раскладывая силиконовые формочки на противень, прикидывая, сколько времени мне понадобиться, чтобы закончить дела.
– Подъедешь к трем на Спасскую? У меня там магазин…
– Я знаю. Тогда, договорились. Буду ждать тебя в кофейне через дорогу.
* * *
Весна в этом году выдалась удивительной: деревья рано оделись в листву, солнце быстро очистило улицы от перемешанного с грязью снега, стремительно высушив лужи своими лучами, а небо настолько светлое, без единого намека на первые майские дожди, что я все чаще заглядываюсь на перистые облака, забывая о дневных заботах. Все так, как и должно быть. Полнейшая внутренняя гармония, баланс душевного спокойствия с окружающим антуражем не может не радовать, поэтому я стала куда чаще улыбаться. Каждый раз, выезжая с подземной парковки многоэтажки, я первым делом устремляю взгляд ввысь, посылая вселенной свое искреннее “спасибо”. А мне воистину есть за что благодарить судьбу, щедро отплатившей мне за все невзгоды, послав мужчину, о котором я и мечтать не смела. Не знаю кто и когда так выштудировал Титова, но ему было бы нелишним написать пособие по завоеванию женских сердец. Он требует, чтобы мы завтракали втроем, хоть сам и не очень-то разговорчив, а порою и вовсе невыносим в утренние часы. Возвращается к ужину, и заставляет нас Семеном смеяться, не понимая, отчего мы так громко хохочем, пока он расспрашивает нас о событиях прошедшего дня. Ему невдомек, что ожидая его прихода, мы заранее предугадали каждое брошенное им слово, прекрасно зная, что он откинет свой пиджак на диван и, усевшись на табуретку, начнет потирать затекшую шею. Есть что-то волнующее в его предсказуемости, вызывающее в моей душе бурю нежности и желание сидеть напротив него до конца своих дней, любуясь на то, с каким аппетитом он поедает ужин. Наверное, это и есть семья – с совместными вылазками в кинотеатр, походами по магазинам и планами на будущее. Не нужно гадать, вернется ли твой мужчина вовремя или, заработавшись, потеряет счет драгоценным минутам…
– Привет, – поставив портфель на стойку, здоровается мой давний знакомый. Я подмечаю бороздки морщин в уголках глаз, пробивающуюся на висках седину, и поблескивающее на безымянном пальце кольцо, с витым узором по ободку украшения, отчетливо различимым в свете ламп.
– Здравствуй, – я откладываю в сторону начатую работу, накинув поверх материалов цветастую салфетку. – Ты рано.
– Был неподалеку и решил заглянуть пораньше. Андрюха просил передать подарок для Семы, – и, заметив мое удивление, добавляет, – в честь окончания учебного года.
– Еще целая неделя впереди, – я мну пальцами сверток, снедаемая любопытством, но, так и не разгадав содержимого, убираю его в ящик.
– Знаю. Но завтра уезжаю в отпуск. С женой, – похваставшись своим приобретением, прячет руку в карман, добродушно улыбаясь.
– Заметила, – я не могу не засмеяться, и торопливо добавляю, – поздравляю!
– А ты как? Слышал, что ты переехала?
– Да… Так что, у меня все замечательно.
– Это хорошо. Ты большая молодец, – оглянувшись по сторонам, Павлов неловко мне улыбается.
– Спасибо. Видимо, развод пошел мне на пользу.
– Ты уже заканчиваешь? Или мне подождать тебя в машине?
– Нет, пошли. Юль, не забудь про витрину. Я оставила коробку в подсобке.
Мы молча минуем проезжую часть, обмениваясь лишь скованными улыбками, устраиваемся у окна, так и не пролистав меню, обходимся лишь чашкой латте и горьким эспрессо. Антон выкладывает на стол документы, и расстегнув пиджак, долго вглядывается в мое лицо.
– Все-таки Медведев дурак, – подводит итог, невесело усмехнувшись.
– Как он? – игнорирую неуместный комплимент, невозмутимо помешивая ложкой принесенный официанткой напиток.
– Как? Сама как думаешь? Дерганный, неразговорчивый… Ритка – худшее, что могло с ним случиться.
– Ну, уверена, он бы с тобой не согласился. Иначе, не стал бы бросать все и сломя голову мчатся в ее постель.
– Я предупреждал его, что с ней лучше не связываться. А сейчас думаю, что стоило хорошенько съездить по его физиономии, чтобы мозги на место встали.
– Мне, конечно, это льстит, но я неуверена, что хочу сейчас обсуждать наш с ним развод… Ты ведь не об этом хотел поговорить?
– Нет, – взяв со стола документы, Антон качает головой и протягивает их мне.
– Что это? – даже не пытаюсь вникнуть в их содержание и просто кладу перед собой, отодвигая в сторону салфетницу.
– Андрей попросил меня подготовить бумаги.
– Бумаги? – ошеломленно перевожу свой взгляд на собеседника. – Прости, но я не совсем понимаю, о чем идет речь…
– Кафе, – словно обухом по голове, Антон раскрывает папку, видимо, ожидая, что я все же прочту, но так и не дождавшись реакции, пускается в объяснения. – Из меня вышел не ахти какой управленец. Все-таки я юрист, а не ресторатор, но в целом бизнес прибыльный. Не мешало бы сделать ремонт, и, если ты все же решишь продолжить его развитие, Андрей берет все издержки на себя. Недавно мы заменили оборудование в горячем цехе, закупили новые холодильники, обновили бар, но, если ты там бывала, знаешь, что по части декора я не преуспел. Медведев обещался приезжать, но ты и сама понимаешь, что он был немного занят, – смеется, не обращая внимания, на мое озабоченное выражение. – Если подойти с умом, можно неплохо обогатиться. Опыт у тебя имеется.
– У меня магазин игрушек, – взяв себя в руки, решаюсь прервать разошедшегося мужчину. – И я не понимаю, при чем здесь я…
– Оно твое. Подпишем бумаги, и ты вольна распоряжаться им по своему усмотрению. Процедура нелегкая, но всю волокиту по передаче дел, я беру на себя.
– Подожди, – касаюсь его ладони, желая, чтобы он замолчал. – Зачем? Ерунда какая-то…
– Считай, что в Андрее проснулась совесть. Ты ведь, кажется, хотела, чтобы при разводе оно отошло тебе…
– Четыре года назад? – отпрянув, пытаюсь успокоить свои трясущиеся ладони. – Он тронулся умом?
– Что если он… – с трудом подбирая слова, Антон замирает, обхватив ладонями чашку, и я прихожу ему на помощь:
– Переосмыслил? Не надо меня смешить. К чему теперь это благородство, больше похожее на попытку откупиться от собственной совести? Он бы еще лет через десять стал наводить порядок в своей жизни.
– Лучше поздно, чем никогда. Не хочешь им заниматься – продай. Могу подыскать покупателей, поверь, заинтересованные найдутся…
– Скажи, он действительно считает, что отдав мне кафе, сумеет загладить свою вину? – отталкивая документы ладонью, изучаю смущенного собеседника. – Он не меняется, даже сейчас, вдруг прозрев, перекладывает ответственность на тебя. Самому не надоело исправлять за него ошибки?
– Он мой друг, Маш. И, уверен, он обязательно с тобой свяжется.
– Не стоит. Мне не нужна ни эта забегаловка, ни хваленые автосервисы, ни его ни весть откуда взявшееся благородство.
– Тогда зачем ты пыталась его отсудить? Ведь ты планировала им заниматься…
– Я планировала его разнести. Сровнять с землей, как он в свое время разрушил мою жизнь. А теперь мне это не нужно. Потому что он и сам неплохо справился, лишившись сына и человеческого облика.
– Я тебя не тороплю. Завтра я улетаю, вернусь в середине июня…
– Ничего не измениться.
– Подумай о Семене, парень растет…
– И ни в чем не нуждается. Твой друг может и дальше класть деньги на его счет…
– Но ведь это неплохая платформа для его будущего.
– Неплохая платформа? Для ребенка было бы куда полезней чаще общаться с отцом. Когда вечером будешь отчитываться перед ним о проделанной работе, постарайся донести до него главную мысль – ни все в жизни можно исправить при помощи денег.
* * *
Сергей
В моей жизни было немало женщин. Брюнетки, блондинки, рыжие. С кем-то я предпочитал спать, не тратя времени на ненужные разговоры, а с кем-то долго трепался о смысле жизни, прижимая к себе стройное тело под простыней в гостиничном номере. Некоторые довольно неплохо справлялись с отведенной им ролью, раскованно отдаваясь в мою власть, а с кем-то я расставался тем же вечером, устав от тронутого поволокой взгляда, умоляющего о продолжении нашей внезапной связи. Я дарил им цветы, оплачивал походы в салоны и никогда не скупился на вещи, которые неторопливо стягивал с молодого тела, позволяя отблагодарить меня за проявленную щедрость. Задумывался ли я о семье? Бывало. Хоть и не так часто, как стоило, иначе, я бы уже давно обзавелся красавицей-женой и парочкой ребятишек. Когда я приходил в дом своего лучшего друга, с которым в беспечной юности не раз дрался из-за внимания одноклассницы, а в студенческие годы сообща совершал ночные набеги на женское общежитие, я упорно пытался понять, отчего он выглядит таким счастливым, уже десять лет обнимая одну и ту же женщину. Почему не перестает находить ее интересной, не устает от ее болтовни и до сих пор с удовольствием хлебает приготовленный ей борщ? Смотрел, и не понимал… Пока не встретил Машу Медведеву – грызущую ногти в минуты волнения и краснеющую, как спелый томат, стоит мне забыть о воспитании и смутить ее очередной непристойной шуткой. С этой ее непонятной страстью к любовным романам, с разбросанными по комнате коробками с шерстью, и непонятно на чем основанным убеждением, что ее вишневый пирог съедобен. Хотя, здесь есть доля моей вины. Пора бы уже перестать давиться ее сдобой, из глупой упертости и веры, что с опытом ей удастся меня удивить своей сладкой выпечкой.
Мне не свойственно волноваться. Все выше и выше поднимаясь по карьерной лестнице, заработав авторитет и уважение, я, кажется, утратил способность паниковать на пороге очередного поворотного события, будь-то подписание контракта, дорогостоящая покупка или ужин с симпатичной особой. Но сегодня, едва открыв глаза, когда за окном только начинало светать, я ощутил давно позабытое опасение, вызывающее неприятное чувство внутри живота, что что-то может пойти не так.
– Вы уже собрались? – без каких-либо обиняков и пустых приветствий, перехожу сразу к делу.
– Возможно… Где, вообще, “здрасьте”? – Света явно веселиться, стараясь перекричать гул окружающих ее голосов.
– Почему бы просто не сказать “да” и не повесить трубку?
– Боже, не будь ты таким богатым, я первая отговорила бы Машу переезжать.
– Ближе к сути, – улыбаюсь, и едва ли могу спокойно смотреть, как молоденькая девушка с выбеленными волосами, чуть не въезжает в столб, неумело паркуясь у магазина.
– Да. Доволен?
– Конечно. Мы будем через час, максимум через полтора, в городе жуткие пробки, – я торопливо подхожу к двери, кивая расставляющей на витрины кукол Юле, и задеваю макушкой колокольчик, грозящий отвалиться на голову входящему посетителю.
– Он держится на честном слове, – показывая указательным пальцем на импровизированный звонок, обращаюсь к продавщице, поправляющей прическу. – Где Маша?
– Ушла. Где-то минут сорок назад. С каким-то мужчиной, – поправив бейджик на своей полной груди, она лучезарно мне улыбается.
– Мужчиной? Каким?
– С приятным таким… Высокий, видный…
– Ладно. Разберись с колокольчиком, пока он не отвалился к чертям собачьим.
Хлопнув дверью, я достаю свой телефон, больше всего на свете желая сейчас закурить, и три долгих гудка, донесшиеся из динамика, кажутся мне целой вечностью, еще больше подогревая во мне потребность в никотине.
