Текст книги "Надежда на прошлое, или Дао постапокалипсиса (СИ)"

Автор книги: Евгений Шкиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 28 страниц)

  – Цеб, пойдем, выйдем, – Юлий Первый сделал пригласительный жест в сторону двери, – мне нужно поручить тебе кое-что. А ты, сын, подожди меня здесь. Ника, за мной!

  Большая кошка лениво встала и послушно поплелась за хозяином. Олег остался один. Как и отец в юности, парень обладал врожденным любопытством, а потому долго стоять на одном месте не смог. Он подошел к рабочему столу. На нем лежала исписанная кипа листов. Бумага в Демиургии делалась двух видов. Естественно, принцепсу поставлялся высший сорт, но даже он не мог сравниться по тонкости и гладкости с образцами, созданными до Великой погибели.

  Олег взял в руки будущую рукопись. На титульном листе было написано: "Трактат о быте, обычаях и верованиях кочевых племен припагубских степей".

  Парень перевернул с десяток листов и принялся читать со случайной строки:

  "Особое место занимают у байкеров судьбоносные баллады. Номады используют их в качестве заупокойных песен в ходе ритуальных мистерий, плясок на байкфестах и посвящений, а также для заговоров от болезней, молитв небесным лошадям, мантр, помогающих умирающим переправиться через так называемую Большую переправу.

  Само название огромного массива баллад происходит, по-видимому, от устойчивых словосочетаний, которые были в ходу у древних до Великой погибели: "рок-музыка" и "рок-песня". Подобные странные словосочетания я обнаружил в нескольких пластиковых книгах в библиотеке храма Божьей Четверицы в Забытой деревне. Рок и судьба суть синонимы, а, следовательно..."

  – Интересно? – послышался сиплый голос отца.

  Олег поднял взгляд, увидел в проходе Юлия Первого и сидящую у его ног Нику.

  – Да, – сказал парень и спешно положил рукопись на место.

  – Когда я закончу трактат, ты обязательно прочтешь его, – принцепс вошел в помещение, закрыл за собой дверь, прохромал к столу, – а пока займемся неотложными делами. Сегодня, поздней ночью, или, скорее, ранним утром пришел гонец от моего тестя и твоего деда Ури. Читай, Олег!

  Юлий Первый вытащил из широкого кармана берестяной свиток и протянул его юноше. Парень развернул бересту. На коре были продавлены неровные буквы:

  "Эрру-Феррари из клана Дэнджеров и правитилю Тварцова и Димиургии от Ури президента президентов. Эрр зять мой я очень стар но ищё магу держать сикиру в адной руке. Байкеру умерать в пастеле стыдно и я отправляюсь в дальнюю степь. Пришли мне младьшего внука на байкфест штобы я его периправил через Малую периправу. Все мои внуки и внучки далжны быть байкерами а Олег ищё не байкер а ему уже шеснатцать абаротов калеса. Я периправлю его и спакойно уеду умерать в степь. Хоне не гавари патамушта приедит отгаваривать а я не хачу. Тарапись!"

  Когда Олегу было десять лет он, прочитав одно из писем от Урала Громоподобного, спросил, почему дедушка пишет с ошибками, за что получил гневную отповедь от мамы Хоны.

  – Для твоего деда научиться писать в его возрасте – великий подвиг, – сказал она тогда.

  Послание, безусловно, имело интимный характер, иначе Ури просто надиктовал бы письмо какому-нибудь молодому, наученному в Творцово грамоте байкеру. А так, сам пыхтел, старался, выводил буквы.

  – После войны с Богополем номады ослаблены, многие пали в боях, – Юлий Первый присел на краешек стола, – для Демиургии это оказалось выгодным. Цинично, но это правда. Мы еще сильней укрепили свои позиции в степи. С другой стороны, из-за ослабления байкерские кланы вынуждены консолидироваться. Только так они могут удержать власть над многочисленными вассальными деревнями. И это минус для Демиургии в частности, но плюс для процесса интеграции в целом.

  Олег посмотрел на отца и кивнул в знак понимания.

  – Ты знаешь, что два года назад байкеры создали новую должность: президент президентов, – продолжил принцепс. – Выборы выиграл твой дед Ури. Но теперь он, образно выражаясь, решил уйти за Большую переправу, и кто-то должен занять его место. Президент президентов – это, конечно, пока еще формальная должность, но кто знает, что будет завтра?

  Вопрос был риторическим и не требовал ответа, поэтому юноша промолчал.

  – Олег, тебе шестнадцать лет, и ты уже взрослый, – Юлий Первый взял сына за плечи и посмотрел ему в глаза пристальным немигающим взглядом, – перед Великой погибелью люди могли и вовсе не взрослеть, хоть до самой старости, но сейчас иные времена. Сейчас ты получишь свое первое задание. Поработаешь на благо Демиургии.

  – Да, папа, я сделаю все, что ты скажешь, – произнес, запинаясь и не помня себя от нежданной радости, Олег.

  Он признан взрослым и отправится на юг с ответственным поручением.

  – Итак, официальная часть. Для всех, в том числе и для мамы, ты едешь в становища, чтобы Урал Громоподобный посвятил тебя в байкеры, после чего ты посещаешь ростовскую факторию с целью забрать на обучение и сопроводить до Творцово моего внука, своего семилетнего племянника Игоря Кассиевича. Естественно, ты ничего не знаешь о том, что Ури собрался умереть в Дальней степи. Ты понял задание?

  Олег кивнул.

  – Повтори!

  Олег повторил.

  – Хорошо, – удовлетворенно произнес Юлий Первый, – теперь неофициальная и оттого самая важная часть. Когда Ури уйдет в степь, состоятся новые выборы президента президентов, а также вождя Дэнджеров. Необходимо, чтобы президентом президентов стал Хорекс Неустрашимый. Когда-то, когда он был еще только род-капитаном, я заговорил его от чар черных вердогов. С тех пор во всей степи не найти более лучшего кандидата, который искренне и бескорыстно продвигал бы интересы Демиургии. Наши интересы! Он ведь даже своего сына, твоего лучшего друга назвал Цебом, Плацебо Проворным в честь небесного коня, о котором байкеры ничего не знали.

  Олег кивнул.

  – Так вот, после байкфеста, утром, как новообращенный байкер, ты получишь шулюм из рук вождей. Поблагодари их и скажи как бы между прочим, что Божья Четверица время от времени являет отцу славные вещие сны о бесстрашных вождях семи кланов, но в последнее время он часто видит такой сон: будто бы с небес спускается прекрасный белый конь и его седлает Хорекс Неустрашимый из клана Файеров. Номады верят, что я колдун, поверят и тебе, как сыну колдуна.

  – А ты действительно видишь такие сны? – не удержался и спросил Олег.

  – Ты, главное, сделай то, что я говорю! – уклонился от ответа принцепс. – Мои сны – это второе дело, первое дело – общее благо. Еще ты должен кое-что сказать своему брату Кассию. Формально он байкер, после войны с Богополем получил мембера и потому имеет право выставить свою кандидатуру на титул вождя Дэнджеров. Неизвестно, победит или нет, но попытаться обязан. Передашь ему это на словах, ибо письма, порой, попадают в чужие руки.

  – Я все сделаю, – сказал Олег, – когда мне выезжать?

  – Не торопись! Это еще не все, – Юлий Первый посмотрел на сына испытующим взглядом и продолжил. – Ури – мой тесть и отец твоей мамы. Именно этот факт помог становлению Демиургии в первые годы. Если бы не родственные отношения, байкеры сделали бы нас вассалами, и мы бы никогда не стали тем, кем стали. Если гипотетически номады выступят единым фронтом против Демиургии, мы и сейчас проиграем. По крайней мере, шансы высоки. Посему нам необходимо упрочить отношения с ними и в случае конфликта суметь разделить кланы. Ты, сын мой, обручишься с Блатой, дочерью Хорекса Неустрашимого, будущего президента президентов.

  Щеки Олега загорелись, он потупился. Радость от возможности выполнить важное поручение мгновенно превратилась в острую досаду.

  – Она хорошая девочка, – мягко произнес принцепс, – симпатичная и умная, проходила у нас трехлетнее обучение. Ты ведь помнишь ее? Мне кажется, она неровно дышала в твою сторону.

  – Но ведь вы с мамой... вместе пережили столько и по любви... а меня заставляешь... и я... мне с другой хочется... – Олег запнулся.

  – Маргарита из Ткачей, – понимающе сказал Юлий Первый, – она замужем, и, я боюсь тебя огорчить, беременна. На третьем месяце. Мама Хона недавно поставила ее на учет. И хорошо, что так.

  Олег, не ожидавший, что о его тайной влюбленности хоть кто-то хоть что-то знает, на миг опешил, а затем попытался возразить:

  – Ты боишься, что мы будем воевать с байкерами, но это невозможно! Они наши союзники!

  – Я, как принцепс и магистр, обязан предвидеть любой расклад, – веско возразил отец. – Поверь мне, далеко не все степняки довольны сложившимся положением дел. И война – отнюдь не бредовая фантазия, возникшая в моем стареющем мозгу. И все же мы попытаемся мирно интегрировать их в Демиургию. В том числе и через браки.

  – А ты лучше убей их! – почти выкрикнул Олег. – Убей всех несогласных, как когда-то...

  Юноша оборвался. Он взболтнул лишнее и теперь пожалел об этом. Но было поздно.

  – Как когда-то что? – спросил принцепс. Спросил спокойно, без ожидаемого раздражения.

  – Ничего это просто нелепые слухи, – скороговоркой проговорил парень.

  – Слухи... вот что, – Юлий Первый вытащил из стола три берестяных свитка и протянул их Олегу, – возьми, здесь послания. Это для деда Ури, это для брата Кассия, а это для твоего будущего тестя Хорекса. Спрячь их в сумку, и иди за мной, я тебе кое-что покажу.

  Отец, сын и самка леопона прошли по коридору вдоль книжных стеллажей к лестнице, ведущей к стальному люку.

  – Ника, жди здесь! – скомандовал принцепс, поставив ногу на перекладину.

  Пятнистая кошка бросила на хозяина взгляд, полный неудовольствия, но подчинилась, улеглась на дощатый пол. Юлий Первый, достал из кармана ключ, открыл навесной замок, резким рывком откинул люк. В лицо ударила весенняя свежесть.

  – Пойдем, сын, пойдем, не стесняйся! – принцепс вылез на крышу.

  Олег последовал примеру отца. Творцово, после уничтожения Богополя, считался крупнейшим поселением степи, однако с высоты академии он не казался таким уж большим. Кирпичные дома новоявленных патрициев, административные здания и хозяйственные постройки, загоны для скота и нелюдей, саманные и деревянные хаты, окруженные частично частоколом, частично бетонно-каменными стенами, вмещали в себя около тысячи граждан вместе с детьми, две сотни учеников и гостей со всего Припагубья и триста обращенных в рабство аэсов.

  Творцово стоял на холме, и потому с крыши академии открывался прекрасный вид на весеннюю степь. Вдоль широкой реки чернели нивы, на которых копошились люди. За рекой начинался небольшой лесок, а за ним – бескрайнее дикое поле.

  – Когда-то я и твоя мама стояли на самом высоком здании мертвого Ростова. Сейчас оно уже разрушилось. Ты не знаешь, что такое настоящая высота. А я познал ее лишь благодаря строению предков. И все же посмотри на мир с высоты нашей, пока еще не такой великой цивилизации, – просипел Юлий Первый, указывая на перемигивающуюся солнечными бликами реку. – Там, внизу была деревня. Она стала основой для Творцово. Теперь там только несколько рыбацких хижин. Возле нее меня поймали байкеры, и я впервые увидел твою маму. Представь, я шел из Забытой деревни и проходил по этому самому месту, где сейчас академия, и здесь не было никаких домов, никаких стен, ничего не было. Только трава, кусты и деревья. А вот посмотри туда, сын! Видишь, мельница! Когда ты родился, она уже стояла там и молола зерно для народа Демиургии. Для тебя она привычная часть пейзажа, но были времена, когда зерна кукурузы и пшеницы толкли в ступках. Их и сейчас толкут на дальних рубежах, но только не здесь и не в Забытой деревне.

  Отец и сын какое-то время стояли молча. И только далекий крик петуха нарушал тишину позднего утра.

  – Я веду статистику. Я вам объяснял на закрытых уроках, что это такое. Знаешь, сколько детей Творцово и Забытой деревни доживало до совершеннолетия тридцать лет назад? – принцепс вопросительно посмотрел на сына.

  Олег пожал плечами.

  – Три из десяти, – Юлий Первый поднял палец, как бы подчеркивая важность сказанного, – только три из десяти! А сейчас? Сейчас – семь из десяти. Да, именно так, семь из десяти. Четыре ребенка из семи мы спасаем. К твоей маме едут рожать со всего Припагубья. Хона сама родила пятерых. Ты знаешь, что наш первенец, зачатый в Богополе, прожил всего несколько минут. Мы его хотели назвать, как тебя, Олегом. И вот тогда твоя мама решила изучить акушерство. Она вообще настырная и сильная, колдунья и магесса акушерства, – лицо принцепса озарила невольная улыбка. – Кассий, Алиса, Лидия и ты. Кто знает, выжили ли бы вы, если бы не идея создать Демиургию? Мать Хоны, твоя бабушка, Бэха Некроткая, сумела родить живой и здоровой только одну девочку. И то ценой своей жизни.

  Олегу стало неловко. Он не знал, что такое любовь бабушки или мудрость деда. Урал Громоподобный был далеко, а общение внуков с собственными родителями Юлий Первый не особо поощрял. Да и бабушка Талея с дедушкой Каеном были в жестокой обиде на принцепса за убийство их старшего сына Сазлыга. Для них Юлий Первый был братоубийцей. Впрочем, и бабушка Талея и дедушка Каен уже умерли от старости.

  – Если бы не идея создать Демиургию, – продолжил Юлий Первый, – нас рано или поздно покорили бы байкеры. Сейчас они уважают нас за силу и мудрость, но если бы не было Демиургии, мы были бы слабы, глупы и беспомощны. А потом пришли бы богопольцы, разгромили бы степняков, а нас ввергли бы в еще более унизительное и страшное рабство. И ты, сын, полагаешь, что жизнь дюжины ретроградов стоит жизни сотен детей и матерей, умирающих во время родов, стоят свободы и чести твоих потомков и потомков всех граждан Демиургии? Ты так считаешь?

  Олег не нашелся, что ответить и потупился.

  – Демы, или чернокрылы, считались опасными тварями. Но твой брат Кассий умудрился приручить их. Он даже на охоту ездит с ручным чернокрылом на плече. Теперь рядом с Ростовской факторией имеется целая ферма по выращиванию демов. Семь лет назад с востока пришла саранча. Пограничный дозор вовремя оповестил нас, и мы успели опрыскать часть полей средством, сделанным на базе яда чернокрылов. Мы спасли только пятую часть урожая, но этого оказалось достаточно, чтобы в Демиургии не наступил голод. Целый год мы все недоедали, но не голодали. Если бы я не сломал сопротивление мракобесов, мы бы не владели средством против саранчи, и половина степи вымерла бы. Стоит ли их жизнь голодной смерти тысяч крестьян?

  Олег молчал.

  – Я не виноват и не собираюсь ни перед кем оправдываться, – сипло произнес Юлий Первый. – Когда-то на этой земле была большая страна, самая большая по площади. И когда-то ею правил ничтожный царь. Отец ничтожного царя, тоже правитель, говорил ему, что тот, прежде всего, обручен со своей страной. Но ничтожный царь был слабоволен и глуп. Как любят говорить байкеры, продался за вагину. И однажды пришли люди и убили царя, и его жену, и всех его детей. И они были правы, поскольку тот, кто забывает о будущем своего народа, не достоин иметь потомков, ибо не слышит их зов. Если когда-нибудь мы забудем о благе Демиургии, придут те, кто уничтожат нас. И правильно сделают.

  Олег пересекся взглядом с отцом, и затылок юноши заиндевел, будто открылись незримые врата во что-то запредельное и оттуда подул ветер. Неприятный, колкий, холодный, но так необходимый для того, чтобы вращать лопасти мельницы, двигать парусные ладьи и вообще жить и творить историю.

  – Помни об этом, сын, ты обручен с Демиургией, и твоя хотелка не стоит жизни ни единого гражданина. Я вынужден творить зло, чтобы преумножить добро. Потому что если я не буду делать так, зло жестоко надругается над всеми нами. Через пришлых врагов, через голод, через болезни и недород. А посему я ни в чем не виноват, и мне не в чем раскаиваться. Считай свое задание экзаменом по политической стратегии.

  Олег кивнул. Оспаривать решение отца не было ни желания, ни сил.

  – У твоего прапрадеда Олега были наручные часы. Они давным-давно остановились. Но я сумел их починить и подарил Кассию. Время снова идет. Стрелки часов нарезают круги и, кажется, что время тоже движется по кругу. Мы будто обречены повторять все заново. Но есть в человеке нечто, благодаря чему каждый оборот – это не возвращение в исходную точку, а движение хотя бы на маленькую ступеньку вверх. Так мы и идем по спирали. Знаешь, что в человеке мешает деградации и что движет его вперед, несмотря ни на что?

  – Что? – спросил Олег.

  Принцепс, оставив вопрос без ответа, вытащил из кармана маленький пластиковый томик желтоватого цвета.

  – Возьми, – сказал Юлий Первый, – это Канон перемен. Твой дед Ури назвал эту книжицу путеводителем судьбы. Она ему помогла, может, и тебе чем-то поможет. Эта книжка говорит о том, что все в мире меняется, но даже если что-то и заканчивается, то это еще не конец. И все человеческое, все перспективное и прогрессивное в этом мире начинается с...

  Принцепс загадочно улыбнулся и произнес:

  – Впрочем, первая глава, первая гексаграмма скажет тебе, с чего все начинается, и кто такой человек. А теперь иди, попрощайся с матерью перед отъездом. И не забудь поздравить сестру Лидию с рождением племянницы. Надеюсь, ты в курсе, что она вчера родила?

  – Конечно, – кивнул Олег.

  – Иди, – устало проговорил Юлий Первый, – я еще немного постою, а потом займусь делами, буду двигаться к своей цели. Цели, которую нельзя достичь, но к которой необходимо идти, чтобы быть творцом, а не тварью.

  Спускаясь по лестнице, юноша, снедаемый любопытством, достал книжицу, открыл ее и прочитал название первой гексаграммы.

  Гексаграмма 1 (Цянь) – Творчество

  Путь, который может быть пройден, это не постоянный путь

  Дао Дэ Дзин

  Пока друзья шли от академии к лечебнице, Цеб прожужжал все уши Олегу о том, что принцепс дал ему пачку бумаги и чернила и повелел записать все, какие только возможно, судьбоносные баллады. За это юному байкеру было обещано демиургское гражданство.

  – Он так и сказал, считай свое задание экзаменом по этнографии, – взахлеб тараторил Плацебо Проворный, – я объезжу все кланы, чтобы не упустить ни одной песни и молитвы. Все заговоры перепишу, все до единого!

  – Это, действительно, здорово, – согласился Олег, – ты меня подожди здесь, я с мамой пообщаюсь.

  Лечебницей, или больницей, называлось одноэтажное кирпичное здание с шатровой крышей, в основании которого лежал квадрат. Занимало оно весьма значительную площадь, превосходящую размерами любое из строений Творцово. Здесь имелся склад лекарственных препаратов, сделанных из растений, грибов и секреций животных, здесь же была и небольшая химическая лаборатория, которая пока еще не функционировала в полную силу. Многочисленные дела не давали Юлию Первому всерьез заняться химией, а достойные ученики пока что задействовались на более важных фронтах работы. Недавно, всего с два года назад, почти сразу после войны с Богополем, открылась хирургия. Правда, самая сложная операция, которая тут проводилась – это удаление аппендицита. Да и то двое из шести пациентов умерли. Однако, как говаривал принцепс, каждый третий умерший – это в любом случае лучше, чем каждый первый.

  Самую большую площадь в лечебнице занимало родильное отделение. Оно было гордостью Творцово и лично мамы Хоны. Не зря сюда приезжали рожать со всех окрестностей.

  Олег прошел по коридору к палате, где лежала его сестра Лидия. Палатами называли чистые, легко проветриваемые и хорошо освещенные помещения. В них располагалось от двух до шести кроватей для больных. Лидия, как дочь принцепса, находилась в отдельной комнате. Впрочем, и там у нее имелась соседка.

  Подходя к палате, Олег услышал мелодичное пение. Это была колыбельная, под которую кочевницы баюкали своих чад. Юноша знал ее наизусть, поскольку и мама Хона, будучи байкершой по рождению, часто напевала ее, укладывая спать дочек и сыновей.

  Парень осторожно заглянул в приоткрытую дверь. Он увидел маму. Она, мерно раскачиваясь из стороны в сторону, держала в руках младенца. Маленький комочек живой плоти, обернутый в бледно-серую материю, был совсем не виден, только крохотная ручонка, неведомым образом пробив себе путь сквозь складки ткани, вылезла наружу и тихонько шевелила миниатюрными пальчиками, а мама, нет, бабушка Хона выводила древний мотив:

  – Засыпай, на руках у меня, засыпай! Засыпай под пенье дождя...

  И у Олега защемило где-то внутри, будто мелодия эта заставила вспомнить нечто такое, что уже никогда не вернешь. Не родиться тебе заново, и не будет укачивать мама, и ощущение абсолютной защищенности больше никогда не посетит тебя, и тепло ее рук уже давным-давно воспринимается совсем по-другому. Нет, ничего этого уже не будет, ты вышел из колыбели и обречен идти, бороться, разочаровываться, падать, но вставать и продолжать идти...

  Чтобы прервать чувство неловкости, так неожиданно нахлынувшее на парня, Олег кашлянул. Мама Хона бросила быстрый взгляд на сына, кивнула – мол, выйди, я скоро – и продолжила качать младенца.

  Юноше пришлось ждать с четверть часа, прежде чем в коридоре появилась мама Хона.

  – Я уезжаю сегодня, – сказал Олег, – пришел проведать Лиду и... с тобой попрощаться.

  – Я знаю, что ты уезжаешь, – тихо произнесла мама Хона, – мы с папой Юлом обсудили это под утро.

  Олег заглянул в глаза матери. Они были выцветшие и усталые, как у отца. Лицо, округлое, еще не потерявшее привлекательности, уже начало покрываться морщинами, а в темно-русых волосах давно завелись широкие пряди седых волос.

  – Лида спит. Она еще очень слаба и ей до кормления остался час. Не тревожь ее, я передам твои поздравления, – сказала мама Хона.

  Наступила неловкая тишина. По крайней мере, Олег чувствовал дискомфорт. Мама, когда-то казавшаяся такой большой, сильной и умной сейчас почему-то выглядела маленькой и как будто растерянной. Может, дело не в маме? Может, просто Олег стал взрослее?

  – Вот и ты покидаешь меня, – мама Хона тоскливо вздохнула, – Кассий – в Ростовской фактории, Алиса – жрица Анимы в Забытой деревне, а теперь ты.

  – Я вернусь, – обнадежил Олег.

  – Конечно, вернешься, – мама Хона улыбнулась, – ты не обращай внимания, это все бабьи сопли. Ты, главное, там не дури и не лезь на рожон. Деду Ури скажешь, что его единственная дочь шлет ему привет и совершает очередной подвиг, как и полагается байкерше Стальные бедра.

  – Подвиг? – не понял Олег.

  – Да, – кивнула мама Хона, – когда я была совсем девчонкой, строптивой и вредной, я мечтала о подвиге, не хотела отставать от мужчин-байкеров. Думала, вот перейду Пагубь, сражусь с врагами, и это будет нереально круто. А на самом деле не сегодня так завтра у двух моих рожениц воды отойдут, и мне вот-вот принимать роды. Это и есть мой вечный, главный и последний подвиг: помощь в сотворении новой жизни. Люди смотрят на меня с благодарностью, и мне становится тепло.

  Олег кивнул в знак понимания, а мама Хона, встав на цыпочки, обняла сына.

  – Я бы проводила тебя, – сказала она, – но боюсь не выдержать, а дочери вождя, байкерше Стальные бедра и жене принцепса негоже пускать слезы на людях. Иди, сынок, иди, и пусть боги моего племени и племени твоего отца хранят тебя. Пусть Божья Четверица благословит твой путь и по дороге над тобой следуют небесный стальной конь Харлей Изначальный и небесная стальная кобыла Ямаха Первородная. Иди, сын, – глаза мамы Хоны увлажнились.

  Олег повернулся и медленно побрел по коридору, но в последний момент вдруг остановился и спросил:

  – Мам, ты ведь с отцом соришься? Ну, то есть споришь?

  – К чему этот вопрос? – удивилась Хона.

  – Просто я помню из детства, что вы сорились и спорили, но всегда стоите друг за друга... хотя, ладно, извини...

  – Но почему же, я отвечу, – мягко произнесла мама Хона, глаза ее мгновенно высохли, в них появился озорной огонек, – есть такая магия, называется физика. Я читала ее, но Юл, конечно же, знает лучше об этом колдовстве. Я хорошо запомнила один закон: опереться можно только на то, что сопротивляется тебя. Я, думаю, ты понял, о чем я. Мы с папой опора друг для друга.

  Олег кивнул, но вместо того, чтобы уйти, задал еще один вопрос:

  – Мам, а правда, вы с папой любовные побратимы?

  Глаза Хоны превратились в веселые щелочки, морщины на лице разгладились, и, казалось, она помолодела на двадцать, а то и на все тридцать лет.

  – С чего ты это взял?

  – Ходят такие слухи...

  – Иди уже, – мама Хона засмеялась, – любопытство до добра не доводит. Иди, исполняй свое предназначение!

  Гексаграмма 2 (Кунь) – Исполнение

  Отряд остановился в сторожке посреди степи. Рядом был вырыт колодец и поставлен небольшой загон для лошадей. Последние десять-пятнадцать лет подобные перевалочные пункты строились как байкерами, так и демиургцами для того, чтобы путники не мерзли у костра, тревожно высматривая в ночной темноте хищников.

  Четыре байкера, Олег и Цеб расселись на лавках перед растопленной печкой. По рукам шел мех с брагой, и разгоряченные кочевники травили байки. Один из бородачей рассказывал, как прошлой осенью он самолично видел едущих вдоль горизонта на самоходных двухколесных машинах легендарных возлюбленных: Вира Златорукого и Чезету Хмельную, остальные в отрытую потешались над краснобаем, советуя меньше бухать.

  Олег с непривычки быстро захмелел и клевал носом. Номады, ссылаясь на то, что на байкфесте все равно придется пить, убедили бедолагу, что нужно потренироваться.

  Вот и потренировался.

  Сознание гасло, и вместе с ним постепенно глохли вибрирующий смех, непристойные шуточки, уже не казавшиеся смешными, и потрескивание поленьев в печи. Еще немного и Олег ушел бы в забытье, как вдруг его кто-то принялся тормошить. Парень поднял голову, продрал глаза и увидел перед собой раскрасневшееся лицо Цеба.

  – Пойдем, выйдем, – прошептало лицо, – у меня к тебе важное дело.

  Олег резко поднялся, схватился за сумку, проверил, не пропали ли берестяные послания для деда Ури, брата Кассия и будущего тестя Хорекса. Все на месте. Все в порядке. Парень, пошатываясь, последовал за другом к выходу.

  – Куда это вы намылились? – спросил рыжебородый байкер, который больше всех стебал рассказчика.

  – Мы на воздух, – торопливо проговорил Цеб, – освежиться. Мы быстро раз-два и все.

  – Смотрите, ночь уже! – сказал рыжебородый. – А там вердоги бродят. Не боитесь?

  – Вот поэтому мы и идем вместе. Потому что по одному нельзя ходить, – нашелся Цеб.

  – Разумно, – заметил низкорослый номад, сидящий рядом с рыжебородым.

   – Да что с ними станет, – обиженно заметил краснобай, – он же сын колдуна!

  – Вот тебе этот колдун за сына йенг и оторвет, – насмешливо проговорил рыжебородый, – а потом за родного внука Ури пришьет и снова оторвет!

  Байкеры заржали, начали, перекрикивая друг друга, рассказывать, каким немыслимым карам подвергнется краснобай в этой и в грядущей жизни, и совсем позабыли о юнцах.

  Ночной воздух освежил Олега, и он почти протрезвел. Друзья постояли какое-то время, пока глаза привыкли к темноте, а затем Цеб заговорил, запинаясь:

  – Слушай, Олег, я знаю, что твой отец воплотится в небесного коня Феррари и будет равен самому Харлею Изначальному... мне так мой папа говорил. А твоя мать воплотится в Хонду Молниеносную и станет покровительницей рожениц... ей уже сейчас молятся в становищах перед родами... Хонде Небесной молятся, и ты мне можешь отказать... я не обижусь, если откажешь, я все пойму...

  – Ты о чем? – не понял Олег.

  – Я... – Цеб потупился, – я... в общем, если откажешь, мы просто забудем, договорились?..

  – Да, говори уже! – Олег окончательно пришел в себя. Хмель как рукой сняло.

  Цеб закрыл глаза, сделал глубокий вдох и произнес напряженным голосом:

  – Я предлагаю тебе побратимство.

  Наступила тягучая тишина. Первым ее прервал Олег:

  – Почему бы и не исполнить твое желание...

  – Исполнять ничего не надо, – протараторил Цеб, – ты можешь отказаться, я не буду в обиде...

  – Да, заткнись ты уже, – сказал Олег.

  Он вытянул из ножен кинжал и надрезал себе кожу на ладони. Парень неплохо знал обычаи байкеров и оскорблять лучшего друга не имел никакого желания, что бы тот ни говорил о своей необидчивости. Если бы не алкоголь, Плацебо Проворный не рискнул бы предложить такое из-за страха перед отказом. К тому же, почему бы и нет? Уж, если кто и может стать побратимом, так это Цеб.

  – Тогда, – поколебавшись с секунду, Цеб решительно извлек из-за пояса нож и сделал надрез на своей ладони, – дай руку мне!

  Олег, улыбнувшись, протянул руку и сказал:

  – Здесь лишних нет!

  Юноши обменялись рукопожатиями, и кровь их смешалась.

  Вместо послесловия

   Те, кто говорят, что боги наказывают вас, лгут. Только человек, сам человек награждает и наказывает себя. Болезнь безумия никогда бы не уничтожила цивилизацию, если бы задолго до этого безумие не поселилось в головах людей.

  Те, кто говорят, что вкушать плод познания – грех, лгут. Они боятся, что знание разрушит их власть над вами. Грех – быть слепым скотом.

  Те, кто говорят, что вы гордецы и не должны строить вавилонскую башню, которая неизменно разрушится, глупы. Человек не может не строить, пусть даже любое напряжение кажется бессмысленным и мнится суетой сует, все же иного пути у людей нет. Строить, а когда все вдруг разрушится, строить вновь, в надежде однажды дотянуться до звезд. Только в этом случае человек перестает быть тварью и становится Творцом.

  И нет другого творца, кроме вашего разума, и нет других богов, кроме тех, что внутри вас!

  Из выступления Юлия I Демиурга, принцепса Демиургии и великого магистра Ордена десяти тысяч книг