Текст книги "Надежда на прошлое, или Дао постапокалипсиса (СИ)"

Автор книги: Евгений Шкиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

  – Это знаменье божье, Исаак, – сказал он, – тебе с Ревекой дозволено жить так, как никому в граде избранном, в праздности и без забот. Но ты возжелал провести дни в трудах во славу господню. Воистину, сам Элохим говорит твоими устами, и в следующем году, после весеннего празднования, новый урожай будет богаче нынешнего, если на то будет воля всевышнего.

  – Я многого еще не понимаю, отец Авраам, но стремлюсь к познанию истины, – ответил парень.

  – Кротость есть печать божья, – удовлетворенно произнес пастырь, – и нам всем пример для подражания – Исаак Старый, сын пророка Авраама Великого, да благословит его Элохим и приветствует. Когда всевышний возжелал, чтобы Авраам Великий принес в жертву своего сына, тот, не колеблясь, смиренно принял всей душой решение господа. И сын пророка, Исаак, безропотно согласился на заклание, ибо на все воля Элохима. Но когда Авраам Великий, хвала ему, занес нож над отроком, господь отвел руку его, ибо тогда еще род людской не прогневал Элохима окончательно и не было еще тогда судного дня.

  Так Юл получил разрешение на работу в поле. Этой же ночью парень рассказал новость девушке. Поначалу Хона заупрямилась, поскольку землепашество у байкеров не входило в "непостыдные ремесла".

  – Шитье, кузнечное и гончарное дело, охота, рыбалка, разведение собак и байков, сбор диких трав и кореньев, война – это наше родное, – говорила девушка, – а вот остальное не одобряется. Знаешь, как у нас говорят? Растения пусть выращивают растения, за бычьем и телками пусть ухаживают бычье и телки, а на байках пусть скачут байкеры.

  Юлу все же удалось уговорить девушку. Парень объяснил жене, что таким образом они войдут в доверие к пастырю, ослабят его бдительность, и это, в конце концов, поможет сбежать. К тому же никто не заставляет их выкладываться в полную силу. Это у рабов божьих и в особенности у рабов рабов божьих имелась трудовая повинность. А дети господни – свободны от земных забот.

  – Хорошо, – согласилась Хона, – только поклянись, что никому и никогда не расскажешь, что я в поле ковырялась.

  – Не расскажу, – пообещал парень.

  – Для тебя ведь слово ничего не значит, – девушка больно ущипнула младшего правнука за сосок.

  – Это совсем другое. Тогда я обещал относительно себя, когда мне ухо грозили отрезать, а теперь – относительно тебя.

  На том и порешили.

  На самом деле Юл преследовал две цели. С одной стороны он, играя в смирение и покорность, действительно замыливал глаза архиерею, а с другой – парень во время работы незаметно складывал себе в карман зерна. Ведь в родной Забытой деревне уже как двадцать лет не росли злаки, не считая кукурузы.

  Младший правнук оторвал от перины в незаметном месте кусок ткани, в нее он складывал семена. Так парень запасся не только зернами пшеницы, ржи и ячменя, выращиваемых когда-то в Забытой деревне, но и неизвестными соплеменникам овсом, просом, рисом и гречихой. Свой драгоценный клад Юл прятал там же, под периной.

  Однажды, когда лето уже перевалило за середину, Хона рассказала Юлу, что ей несколько дней подряд снится один и тот же сон. Будто она сидит на плоту и держит в руках бронзовую кружку с прахом. Вокруг безветрие, на море – штиль. Девушка готовится рассеять прах, наклоняется над водой и видит отражение. Но не свое, а Вира Златорукого. Хона вскрывает восковую пробку, высыпает прах. И вот, когда, казалось бы, все законченно, байкерша исполнила то, что требовалось, кружка странным образом вновь оказывается запечатанной. Девушка повторяет операцию, снова вываливает останки прадеда Олега или, быть может, Скальпеля Косноязычного в воду, и опять безрезультатно. Кружка, наполненная прахом и запечатанная, лежит в ее ладонях. А потом она видит сзади себя человека. Иногда он бывает похож на Авраама Шестого, иногда на отца, Ури Громоподобного, иногда – на Юла. Человек держит в руках тяжелый посох и бьет байкершу по голове.

  Юл предположил, что прах – это символ смерти, и девушка, даже не отдавая себе отчет, скучает по погибшему Виру, ведь он ее научил многим интересным вещам, например, игре в камушки. А то, что ее избивают люди похожие на пастыря, на отца и на мужа подразумевает боязнь довериться кому-либо.

  – Ты подсознательно... ну, то есть где-то глубоко-глубоко в душе считаешь, что твой папа и я в чем-то схожи с Авраамом, – прошептал Юл, вглядываясь в ночной потолок терема.

  – Неправда, – ответила Хона и куснула Юла за плечо, – я тебе доверяю, хоть ты и брехло. Я вот думаю, может, так и должно быть. Колдуны, они все побрехивают.

  Сон Хоны подарил Юлу идею. Ему вновь захотелось увидеть море, и он решился испросить разрешения у Авраама Шестого ходить к берегу. Ведь до него от стен Богополя совсем недалеко. Какие-то жалкие пять тысяч шагов. Парень не был уверен в успехе, ведь Авраам Шестой не отпускал молодоженов посмотреть покоренные деревни. Но случилось невозможное, архиерей, хоть и не без колебаний, разрешил. Однако пастырь был на чеку, и молодоженов сопровождали шесть воинов, не защищенных кольчугами. Видимо на тот случай, если Юлу и Хоне, несмотря на демонстрируемую кротость, вдруг все-таки вздумается совершить попытку бегства по воде.

  Младший правнук быстро осознал бесперспективность сражения с шестью хорошо вооруженными воинами, и потому побег пришлось отложить на неопределенный срок.

  Зато Хона научила Юла плавать. Парень и девушка не могли раздеваться догола, ибо у аврамитов полностью обнажать тело на открытой местности считалось страшным грехом. Молодожены купались, сняв лишь верхние одежды, что само по себе тоже подлежало осуждению. Однако юность брала верх над послушанием, и они, порой, безудержно резвились в воде, забывая на какое-то время о суровой морали Богополя. Впрочем, длилось это не долго. Не прошло и лунного месяца, как Авраам Шестой запретил купания, назвав сие занятие нечистым и оскверняющим добродетель избранного народа.

  Осенью, после сбора яблок парень ощутил перемены в поведении архиерея. Теперь он смотрел на Юла то ли с еле ощутимым пренебрежением, то ли с почти незаметным негодованием, то ли и с тем и другим сразу. И в общении пастырь стал грубее. То же самое подметила Хона, но только в отношении Сары Девятой. Эта некрасивая женщина начала задавать неприличные вопросы вроде: "Познает ли, детонька, тебя муж?", "Как часто он тебя познает?", "Не познает ли он тебя по-греховному?", "Почему же ты тогда до сих пор не понесла?" и так далее.

  – Они хотят, чтобы ты забеременела, – шепнул Юл, – они этого от нас ждут.

  – Я не хочу беременеть в этом ублюдочном месте, – сказала Хона.

  – Я знаю, – ответил Юл, поглаживая волосы девушки, – но почему им так важен ребенок от нас?

  Хона только пожала плечами.

  В эту ночь младшему правнуку привиделся прадед Олег. Старик сидел на краю кровати и с озабоченным видом глядел на молодоженов. Хона спала, перевернувшись на живот. Юл приподнялся на локтях и задал самоочевидный вопрос:

  – Это вы?

  Первопредок помолчал какое-то время, а потом спросил:

  – Помнишь, твоя юная супруга рассказала тебе сон, где она никак не могла избавиться от моего праха?

  – Да, – кивнул парень.

  – Тогда ты пытался его расшифровать.

  – Я не правильно растолковал?

  – Может быть, да, может быть, нет, но я хотел бы предложить иную версию, – тихо произнес старик и вновь замолчал.

  Младший правнук терпеливо ждал, когда прадед продолжит свою речь.

  – Понимаешь, Юл, наше бессознательное, наши внутренние боги, если выражаться словами твоих соплеменников, в некоторых отношениях умнее нас самих и знают больше, чем мы. И внутренние боги твоей подруги прекрасно понимают, что высыпать останки в воду, уничтожить реликвию вовсе не означает рассеять суеверия, как надеялся Вир Златорукий. Да и если когда-нибудь между байкерами начнется война, то вовсе не из-за чаши мифического Скальпеля. Также аврамиты ведут священную войну не из-за любви к Элохиму.

  – Я не очень понимаю, – сказал Юл.

  – Человек так устроен, – продолжил старик, – что свою алчность, свою корысть, свои эгоизм, свою трусость, свою ложь он оборачивает в обертку благопристойности. Вот ты сам подумай, чем оправдываются кочевники, когда взимают дань с податных деревень? Так заповедовал небесный конь. Они якобы грабят не потому, что присваивать чужое легче, чем создать свое, а потому, что так им велел некто на небесах, даровав право одного процента.

  – Я... – Юл замялся на короткое время, – да... я согласен.

  – Аврамиты ведут священные войны и обращают неверных в рабство. Никто не желает сознаться, что иметь бесправных рабов, значительно выгодней, чем трудиться самим, невольников и кормить можно меньше, а требовать с них больше. Если их станет слишком мало, не страшно, можно начать новую священную войну и захватить новых рабов. Ведь так хотят не убийцы, завоеватели или насильники, так хочет Элохим. Поэтому, если кочевники когда-то и начали бы войну, то кружка стала бы поводом, а не причиной.

  – Да... пожалуй... – согласился Юл, – получается, Вир погиб зазря? Он ведь думал, что всему виной кружка с прахом.

  – Нет, – старик помотал седой бородой, – зря ничего не бывает. Благодаря Вирусу Златорукому, ты стал ближе к пониманию, как оно на самом деле. И, возможно, когда-нибудь, благодаря тебе, кто-то другой окажется еще ближе к истине. Так вслепую из поколения в поколение человечество накапливает опыт. Поэтому ничего не зря.

  – Вы мне все растолковали, – сказал Юл, – теперь до меня начало доходить...

  – Нет, – прадед Олег засмеялся, – это ты сам понял, просто не до конца еще осознал. Если бы ты не шел в верном направлении, я бы к тебе сейчас не явился.... И еще, подумай над такой вещью, почему в Забытой деревне тебя поддержали те, кто по преимуществу занимается ремеслом: кузнец, ткачи и гончары?

  – Я подумаю, – пообещал Юл.

  – Но самое главное, знаешь ли ты, зачем тебя держат в Богополе? Почему от Хоны требуют беременности? Кто такие невесты господа, откуда они берутся? Почему все они вдовы? И вообще, почему такое особое отношение к тебе и Хоне? – старик потрепал правнука за плечо. – Ты уже знаешь ответ. Просто опасаешься сказать себе правду. Но ты должен сказать ее себе.

  – Я... – цыкнув, Юл коснулся пальцами виска, – я отвечу на этот вопрос.

  – Тебе и Хоне надо бежать, – сказал старик, – у вас времени до конца зимы.

  – Почему до конца зимы?

  – И если вы сумеете уйти целыми и невредимыми, – первопредок проигнорировал вопрос правнука, – тебе придется решать дилемму. Мало спасти десять тысяч книг, мало стремиться вверх, к знаниям, к небесам, нужно увлечь за собой остальных. Иначе тебя, не понимая, низвергнут вниз, потянут за сотни связей в грязь, в невежество. Ведь человек не может быть без связей, никто не может быть сам по себе, даже если мнит себя независимым. Чтобы увлечь остальных, чтобы тебя понимали, тебе придется ставить лестницы из фантазий о богах и демонах, тебе придется что-то взять и от кочевников, и от аврамитов. Тебе придется создавать, а не уничтожать реликвии. Дети любят сказки, и если ты не будешь рассказывать им сказки, они начнут придумывать их сами. Без сказок они не растут, а мир после Великой погибели впал в глубокое прошлое, в детство. Или родился заново. И Хону бил человек похожий то ли на отца, то ли на архиерея, то ли на тебя, потому что она чувствует, что в тебе есть нечто и от проповедника и от авантюриста.

  – Но... ведь Авраам Шестой – это зло! Зло в чистом виде! – Юл закричал и тут же испугался, что кто-нибудь услышит его.

  – Все спят, – успокоил парня старик. – Да, Авраам Шестой – зло. Но зло становится злом только тогда, когда ты осознаешь его. Животные не ведают зла, что бы они ни делали. А раз ты понимаешь весь ужас положения, тебе придется строить добро из подручного материала. Из зла. Тебе придется пользоваться приемами, которые используют кочевники и аврамиты, главное, всегда будь честен с собой. Что бы ты ни совершил, зло будет всегда рядом. Ты будешь вынужден использовать зло. И помни, что без опоры на других, тебе не победить. И первую опору ты уже нашел. Это Хона.

  Старик помолчал и добавил:

  – Чем меньше люди испытывают страхов, чем меньше на них ложится бремя несправедливости, тем меньше становится зла. Если ты посвятишь жизнь преумножению добра, пускай и используя зло – это будет настоящий подвиг.

  – Все слишком сложно, – пробормотал Юл.

  – Да, – согласился старик, – ты поразмыслишь о моих словах позже. Сейчас тебе и Хоне придется обдумывать, как сбежать из Богополя.

  – Это очень трудно... почти невозможно...

  – Начни с малого, втирайся в доверие не только к архиерею, но и к кому-нибудь пониже рангом. Потому что напролом вы сбежать не сумеете, вас поймают.

  Юл тяжело вздохнул.

  – Скоро придется трогаться в путь, – медленно произнес старик, растворяясь в темноте, голос его становился все тише и тише, – всякое странствие начинается с маленького шага. При должной сноровке можно обхитрить любую стражу и обойти любой дозор...

   Гексаграмма 56 (Люй) – Дозор

  Даже самый великий путь начинается с маленького шага

  Утром Юл проснулся с тревожным предчувствием. Он не мог объяснить, что его беспокоило, но отчего-то сердце то и дело начинало гулко биться. Хона, как и положено по пятницам, сняла простыню с перины и по женской половине спустилась вниз, намереваясь отдать грязное белье в прачечную. На пути ей повстречалась Сара Девятая.

  – Детонька, – сказала стареющая женщина омерзительным голоском, от которого байкерша ощутила позыв к тошноте, – позволь мне помочь тебе, я сама отнесу.

  Девушка, поколебавшись, отдала простыню.

  После коллективной утренней молитвы и принятия пищи, когда обитатели разошлись по рабочим местам, к молодоженам подошел кольчужник. Это был чернявый безусый юнец, возрастом, быть может, чуть старше Юла и Хоны. Авраам Шестой часто назначал его сопровождать парочку.

  – Благословенный сын божий, тебя и твою кроткую супругу желает видеть наместник пророка Авраам Шестой Праведник.

  Излишняя официальность – вот еще одна черта, которая первое время вызывала недоумение, а порой даже бесила. Никто из местных обитателей града божьего никогда не обращался к Юлу и Хоне как к обычным людям, по-простецки.

  – Куда нам идти? – спросил младший правнук.

  – К кузнице, – ответил юнец.

  Юл и Хона последовали за кольчужником, и вскоре они оказались возле кирпичного дома с черепичной крышей. У входа лежали два каплана. Зверюги неодобрительно покосились на пришедших, но даже и ухом не пошевелили, когда юные супруги зашли внутрь.

  В лицо полыхнуло жаром. Кузнец, грузный мужик с черной как смоль бородой, не обратил внимания на Юла и Хону, он занимался каким-то своим делом, вращал длинный стальной шест, опущенный в огонь. Пламя в горне выло, выплевывая вертикально вверх бледно-желтые с синевой лепестки. На наковальне лежал раскаленный докрасна кривой нож. В центре кузни стояли Авраам Шестой и Сара Девятая, лица их, словно вырубленные из цельного камня, были непроницаемы и оттого страшны. Женщина держала в руках скомканную простыню.

  Юл, предчувствуя недоброе, обвел периметр помещения глазами. Вдоль стен стояли шесть вооруженных мечами воинов.

  Что бы ни случилось, вдвоем от этой оравы не отбиться.

  – Знаешь ли ты, Исаак, возлюбленный сын мой и возлюбленный сын господа, что есть такое грех Онана? – спросил пастырь.

  – Нет, – ответил Юл, – мне не ведомо сие, отец Авраам. Но я и жена моя будем вам бесконечно благодарны, если вы поведаете нам об этом.

  – Не лицемеришь ли ты, сын мой? – с нажимом произнес архиерей. – Не пытаешься ли ты скрыть от нас общение с растлителем душ, с самим повелителем тьмы сатаной?

   Парень на миг испугался, что каким-то образом пастырь подсмотрел ночное видение и принял прадеда Олега за дьявола, но тут же отмел эту мысль как совершенно абсурдную.

  – Нет, отец Авраам, – как можно кротче проговорил Юл, – я стремлюсь познать мудрость Богополя, града, что был избран самим всемогущим Элохимом.

  – Господь велел вырывать языки лжецам, дабы они не совращали правоверных лукавыми речами.

  После этих слов, будто по команде, от стены отделились два воина, схватили Юла за руки и плечи и с силой опустили на колени. Хона дернулась, но парень бросил отчаянный взгляд на подругу, и девушка замерла в напряжении.

  – В давние времена жил грешник Онан, не пожелавший оплодотворить жену умершего брата своего, дабы продлить род его, – Авраам Шестой надел на руку кожаную рукавицу, не спеша подошел к наковальне, взял раскаленный нож, – нечестивец Онан по наущению дьявола изливал семя свое на землю, а не в лоно жены умершего брата своего, за что был убит всемогущим Элохимом, хвала ему, милостивому и милосердному!

  – Я не... не понимаю, отец Авраам...

  Пастырь посмотрел на Сару Девятую, и та развернула простыню.

  – Весь Богополь, весь народ избранный ожидает со священным трепетом, когда же понесет жена твоя, когда же она родит первенца, ибо это будет знак благословения божьего на следующий урожай, но ты, сын мой, не желаешь сего, – архиерей ткнул ножом в сторону простыни. – Эти пятна говорят о том, что ты, подобно богоотступнику Онану, изливаешь семя не в живое чрево жены своей, но в мертвую ткань.

  Авраам Шестой поднес нож к лицу Юла.

  – Я даже позволил вам целый лунный месяц предаваться омерзительным занятиям: купаться в море, в надежде, что так вы станете ближе друг другу, и ты чаще будешь познавать Ревеку.

  Раскаленный металл находился всего в каких-то трех пальцах от лица парня, и кожу на щеке нестерпимо жгло.

  – Я не знаю, отец Авраам... я не знаю... как это получается. Я никогда не познавал никого, кроме Хо... то есть Ревеки, и она не знала никого. Мы просто... просто неопытны. Мы грешны, но грех наш лишь по незнанию... может, оно само вытекает... мы... мы... – младший правнук, прикрыв веки, задрожал. На висках выступил пот. Его охватила паника, как тогда, когда он впервые увидел грабящих деревню байкеров, когда, вцепившись в плот, вдруг вспомнил, что не умеет плавать и когда на него мчалась целая орда выродков.

  И так же, как и в прошлые разы, страх, достигнув пика, мгновенно обернулся железным и злым спокойствием. Юл открыл глаза и посмотрел на архиерея. Конечно же, парень обманывал предводителя аврамитов. Хона не хотела беременеть в этом мерзком осином улье, сплошь состоящем из полоумных фанатиков и их рабов. Юл вполне разделял ее нежелание. Наверное, любое вранье – плохо, но быть честным с обезумевшим архиереем – во стократ хуже.

  – Все, что мы делали, мы совершали по недомыслию, отец Авраам, простите нас грешных, ради всемилостивого Элохима, – парень говорил уверенно и твердо.

  Авраам Шестой подозвал к себе еще одного кольчужника, у которого в руках оказались зубчатые щипцы.

  – По делам их судите, – медленно, со значением текущего момента проговорил Авраам Шестой, – и слова твои расходятся с делами твоими. Не значит ли это, что язык твой лжив и требует урезания?

  Юл ничего не ответил. В ожидании того, что еще скажет пастырь, младший правнук потупил взор. Может, сойдет за стыд или кротость?

  – Кузнец, – архиерей указал на мясистого мужика, – возьмет тебя за горло и заставит рот твой извергнуть язык. Воин схватит язык твой щипцами и вытянет, а я отрежу его ножом. И это будет правый суд, ибо руку мою направит сам Элохим! Согласен ли ты, возлюбленный сын мой и возлюбленный сын божий, понести наказание за грехи свои?

  – Я приму любое наказание, отец Авраам, хоть и не ведаю за что, – сощурив глаза, Юл уставился в глинобитный пол, – ибо кто я такой, чтобы ослушаться моего господа и моего названого отца? На все воля всевышнего Элохима! Прав он всегда и во всем! Единственное, о чем я буду жалеть, это о том, что не смогу возносить молитвы вслух, но буду нем. И моя Ревека не услышит, как я восславляю господа миров, и сердце ее не возрадуется.

  Архиерей схватил парня за подбородок и резко рванул вверх. Взгляды пастыря и младшего правнука пересеклись.

  – Действительно ли ты так набожен, сын мой? Или ты очень хитер? Или сам сатана сейчас говорит твоими устами?

  Авраам Шестой внимательно разглядывал лицо Юла, будто бы впервые увидел его, или вдруг обнаружил нечто неожиданно новое в старом, давно знакомом образе.

  – На все воля господа, – парень произносил слова с трудом, поскольку жесткие пальцы пастыря деформировали его губы, – и я готов принять любую участь.

  – Да, так и положено говорить отроку божьему, – архиерей убрал руку с подбородка Юла и положил нож на наковальню. – Для отца – великая радость доверять сыну своему. И я хочу доверять тебе, Исаак. А потому скажи мне, нет ли на тебе или жене твоей, Ревеке, греха, который вы скрываете? Покайтесь! И господь помилует грешных!

   Юл поднял глаза на архиерея. Что он еще хочет? Может ли старый безумец знать, об украденном с поля зерне? Могли ведь послушники сделать обыск? Если так, то только правда спасет. А если нет? Тогда...

  Нет, рисковать нельзя!

  – Я и моя возлюбленная жена Ревека, – медленно проговорил парень, – кладем семена на стол молитв и превозносим всевышнего Элохима перед сном. Ведь зерно – это великий дар господа праведному народу. А наше племя, не знающее истины, погрязло во грехе, и потому Элохим погубил урожай неверных глупцов. И мы смотрим на семена и радуемся, и воздаем хвалу всемогущему.

  Пастырь перевел строгий взгляд на Хону.

  – Да, так и есть, – девушка кивнула после недолгого колебания, – мы молимся богу.

  – Я этого не знал, – задумчиво произнес Авраам Шестой, – но ведь Элохим все знает и все ведает. И хитрили вы, и хитрил Элохим, а Элохим – лучший из хитрецов.

  "Значит, никто не пронюхал о ворованном зерне. Значит, я сам себя выдал", – Юл, разозлившись на себя, непроизвольно цыкнул.

  – Где вы взяли семена? – спросил пастырь.

  – Я иногда оставлял себе зернышки ржи, пшеницы, овса и других злаков, – сказал парень, – но делал это я из восхищения перед мудростью благословенного Богополя.

  – И где они сейчас?

  – Под кроватью. Отец Авраам, не забирайте их у нас, пожалуйста, нам с ними радостней молиться Элохиму.

  Юл широко раскрыл глаза и придурковато улыбнулся. Ведь пастырь любил именно придурков, готовых уверовать в любой бред и бить земные поклоны несуществующим персонажам.

  – Твои слова и огорчают меня и радуют, сын мой, – глубокомысленно заметил архиерей.

  – А еще, отец Авраам, хорошо бы зерна хранить не в материи, а в чашке какой-нибудь, да хотя бы в той бронзовой кружке, что мы принесли с собой. Ведь эту кружку мы нашли случайно, а, может, и вовсе не случайно, но по предопределению. Мы нашли ее перед тем как на плот сесть, а это знак божий. Это... это... как грааль.

  Юл тараторил самозабвенно и сбивчиво. Делал так он специально, доверившись собственной интуиции. Получалось, будто малолетний дурачок с увлечением рассказывает суровому проповеднику о своем проступке, который и не проступок вовсе и, тем более, не грех, а всего лишь невинное желание угодить богу.

  – Грааль?.. Грааль Исаака... а еще лучше грааль Исаака Старого... звучит... – задумчиво произнес Авраам Шестой, а потом, будто очнувшись, обратился ко всем, находящимся в кузнице:

  – Сегодня же я буду просить в смиреной молитве к всемогущему Элохиму о ниспослании откровения, что есть чаша сия.

  – Вот, – Юл облегченно выдохнул.

  – Но ваша провинность должна быть наказана, – архиерей сделал знак кузнецу и тот вынул из горна стальной шест, – ибо, даже если и по незнанию, совершили отступление от заветов божьих, все же кто-то из вас должен понести очищение болью. Скажи мне, Исаак, не вина ли Ревеки в том, что семя твое попадает на простынь, а не во чрево ее.

  Парень, сглотнув тяжелый ком, взглянул на прут, на конце которого белело раскаленное тавро в виде круга с пересекающимися внутри него линиями.

  – Отвечай, Исаак!

  – Это моя вина. Я муж, и я главный. И мне отвечать за неведение сие, – сказал Юл.

  – Нет! – резко возразила Хона. – Это все я!

  В кузнице, если не считать гудения огня, воцарилась гробовая тишина. Авраам Шестой медленно переводил взгляд с девушки на парня и обратно и, наконец, решил:

  – Слова жены перед словами мужа, что земля перед небом.

   Архиерей почти незаметно кивнул. Кольчужники разорвали рубаху на груди парня.

  – Не троньте его! – вспыхнула Хона, сжав руки в кулаки.

  Откуда не возьмись сзади девушки появился воин и с легкостью подхватил ее. Хона, взвизгнув, лягнула кольчужника ногой по бедру. Тогда он с силой уронил байкершу оземь, и она затихла.

  Юл было дернулся, но две пары рук крепко держали его.

  – Глупая дщерь! – с нескрываемой надменностью произнес Авраам Шестой. – Элохим простит грехи ее и простит твои, Исаак. Искупление придет через боль! Славь же господа народа избранного! Господа, что вознес умму нашу над всеми племенами земными!

  Младший правнук тяжело задышал, посмотрел на сияющее нестерпимой белизной тавро и кивнул. Руки кузнеца, одетые в варежки, крепко сжимали раскаленный шест.

  – И помни, Исаак, ежели жена твоя не понесет в течение двух лунных месяцев, мне придется входить в терем ваш и следить, как ты познаешь жену свою. А ежели в течение еще одного лунного месяца Ревека не зачнет, я сам оплодотворю ее!

  Кузнец сделал шаг вперед, и Юл почувствовал кожей близость раскаленного металла. Затылок его заиндевел. Парень закрыл глаза, закинул голову и громко зашептал:

  – Слава тебе, Элохим, слава! Слава всевышнему! Слава ему! Слава!

  А потом в грудь вошла нестерпимая боль. Парень, содрогнувшись, закричал, и тут же запредельный свет озарил его. Сияние поглотило юношу, и он увидел самого себя, стоящего на коленях на вспаханном поле. Руки крепко-накрепко связаны, сзади к нему подходит Авраам Шестой. Пастырь держит кривой, остро заточенный нож. Архиерей молится Элохиму о грядущем урожае. Пастыря и парня окружает праздная толпа. Все богопольцы от мала до велика покинули избранный град, чтобы отметить начало посевных работ...

  Когда-то бог повелел пророку Аврааму Великому принести в жертву своего сына Исаака. И только в последний момент ангел отвел руку отца, готового пожертвовать во имя господа самым дорогим и любимым существом. Теперь же, после первого судного дня, Элохим прогневался на род людской и изменил свое решение. Теперь же велено приносит в жертву детей своих, дабы подтверждать любовь к всевышнему и дабы поля народа избранного всегда плодоносили.

  Вот только жалко собственных детей, посему лучше усыновлять жертв. Из чужой страны. Из чужого племени. От весны до весны пусть они живут в почести, дабы потом умереть во славу господа и будущего урожая.

  Авраам Шестой со словами благословения перерезает Юлу горло, юное тело опускается на рыхлую землю, и свежая кровь наполняет жадные нивы. Богопольцы вопят от восторга. К убитому подходят воины и отточенными до автоматизма движениям наносят удары, разрубают мертвеца на куски. Затем относят останки к силосной яме и скидывают туда. Дабы плоть сына божьего и сына наместника последнего пророка стала солью земли – удобрением.

  Юл не спас Хону, и Хона не спасла Юла. Девушка лежит привязанная к кровати под постоянным надзором послушниц. Живот ее растет. Байкершу, когда-то гордую и своенравную, насильно кормят и подставляют утку, чтобы в случае нужды, она испражнялась в нее.

  А потом Хона рожает ребенка. Из дитя получится отличный послушник или послушница, кои обитают в тереме господнем. Самой же байкерше урезают язык, и навсегда отправляют ее в дом невест господа, вдов сыновей божьих. Там она, как и десятки прошлых Ревек, обречена на рабский труд до конца дней своих. Там ее может посещать лишь сам архиерей, чтобы время от времени удовлетворить похоть. У Хоны, измученной и затравленной, нет больше тяги бороться. Мифический Элохим вполне реально деяниями фанатиков измолол в труху ее внутренний стержень. Она послушна и податлива. Она молча и равнодушно отдается пастырю или, быть может, воинам. Или кому прикажут. Или вовсе никому, просто работает как проклятая. А если невеста божья, всегда одетая в черное, появляющаяся на улице только с закрытым лицом, вдруг возжелает свободы и вздумает сбежать из избранного града, ее поймают, уличат в связях с сатаной и отдадут на съедение капланам.

  Это жестоко. Бесчеловечно. Абсурдно. Но только так и можно превозмочь свое естество, стать скотом божьим, послушной глиной в руках пастыря, пасущего народы, аки овец. Только так доказывается любовь к Элохиму, ибо верую, потому что абсурдно. А иначе это и не вера вовсе. Иначе не быть царству божьему!

   Юла окатили холодной водой. Сквозь пелену он увидел бородатое лицо архиерея.

  – Слава тебе, Элохим... – прошептал парень, – слава тебе...

  – Хорошего отрока послал нам господь, – сказало лицо, – в новом году быть великому урожаю. Даже жалко такого...

  – Слава тебе, Элохим, – Юл закрыл глаза и провалился в слепую темноту.

  В следующий раз он очнулся на кровати в тереме. Рядом сидела Хона. Под левым глазом у нее чернел огромный синяк. Заметив, что муж очнулся, девушка смочила в тазу тряпку и приложила к заклейменной груди.

  – Что у меня там? – спросил парень слабым голосом.

  – Красное колесо с двумя перекладинами... покраснение сойдет, не волнуйся...

  Парень кивнул и, сделав над собой усилие, улыбнулся.

  – Я не выдержу, – сказала Хона и по щекам ее потекли слезинки, – я скоро начну убивать.

  – Осталось потерпеть совсем чуть-чуть, зимой или, в крайнем случае, в начале весны мы уйдем, мы в любом случае попытаемся уйти или умрем...

  – Я не могу, Юл, я больше не могу притворяться. В кого я превратилась?.. посмотри на меня!

  – Не плачь, не надо, – парень поднял руку и вытер слезу с щеки байкерши.

  – Я не плачу, я никогда не плачу, ты же знаешь...

  – Знаю, – согласился Юл, – знаю, ты сильная. И ты справишься. Осталось немного. Мы... – младший правнук зажмурился от боли, и продолжил, – мы с тобой идем одним путем, но только сейчас я начинаю понимать, что не зря... ничего не зря. Это только первые наши шаги, мы еще повоюем. Я сделаю все, чтобы не было таких, как аврамиты, и ты... ты мне нужна...

  – Они принесли чашу, где был прах твоего прадеда, – Хона указала на стол молитв, где стояла бронзовая кружка, – они велели пересыпать туда зерно.

  – Вот, видишь, будет так, как мы захотим, а не как они. Потому что правда на нашей стороне, и она внутри нас. Ты потерпи еще...

  – Это ты терпи, – Хона улыбнулась, выжала тряпку и вновь прислонила ее к груди мужа.

  Три дня спустя Авраам Шестой после молитвы объявил богопольцам, что у него было видение, что явился к нему ангел, посланник Элохима, и сказал, что бронзовая чаша, которую принес с собой сын божий нынешнего цикла, есть грааль самого Исаака Старого, из которого тот пил "вино благонравия", и что теперь чаша сия наполнена зерном и хранится в тереме господнем, как символ расположения всевышнего к народу избранному.