Текст книги "Александр III и его время"

Автор книги: Евгений Толмачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 66 страниц)

3. ЗАГРАНИЧНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

18 июня 1864 г. великий князь Николай Александрович из Царского Села выехал поездом за границу. В составе его свиты были граф С. Г. Строганов, флигель-адъютант полковник О. Б. Рихтер, наставник цесаревича профессор Московского университета Б. Н. Чичерин, дорожный секретарь Ф. А. Оом, доктор Н. А. Шестов и адъютанты: поручик л.-гв. Кирасирского Его Величества полка П. А. Козлов и прапорщик л.-гв. Преображенского полка князь В. А. Барятинский. С первыми двумя спутниками мы уже познакомились. Что же представляли собой остальные члены свиты?

Бесспорно, наиболее авторитетным и способным из этой группы был Борис Николаевич Чичерин. Ко времени путешествия Чичерин получил общественное признание как один из идеологов умеренного либерализма. Им был опубликован целый ряд статей по истории России. В начале 1861 г. он был избран советом Московского университета исполняющим должность экстраординарного профессора по кафедре государственного права. С восторгом встретил он крестьянскую реформу, охарактеризовав её как «лучший памятник русского законодательства». Резко отрицательно оценивал революционно-демократическое движение, особенно деятельность А. И. Герцена и Н. Г. Чернышевского, называя её «неистовым беснованием». Летом Чичерин получил приглашение от графа Строганова принять на себя чтение курса государственного права наследнику-цесаревичу. С начала 1863 г. цесаревич приступил к изучению этого курса под руководством Чичерина по программе, составленной последним для университетских лекций. Уже на первых занятиях стало ясно, что великий князь довольно легко справляется с весьма сложным материалом, кратко и ясно излагая целый ряд учений, насыщенных философским содержанием, причём излагает это довольно отчётливо, последовательно и даже изящно. По воспоминаниям Чичерина, «самые отвлечённые мысли, категорический императив Канта, философское учение Гегеля, легко усваивались даровитым юношей, которого природные способности и восприимчивый ум восполняли недостаток первоначального обучения» (381, т. 1, с. 88).

Вся хозяйственная часть путешествия лежала на Фёдоре Адольфовиче Ооме. Как заметил Чичерин, это был отменный, безукоризненно честный и добрый человек, происходивший из голландского рода. Он целиком был предан своему долгу и тому лицу, к которому он был приставлен. Живой, весёлый, общительный, участливый, Оом сердцем стоял, может быть, выше всех остальных. Он важно обсуждал все вопросы, придавая несколько преувеличенное значение мелочам.

Николай Александрович Шестов был человек не дурной, обходительный, но пошлый. К наследнику он был определён в 1859 г. по рекомендации лейб-медика Енохина, которому он приходился племянником. По отзывам, Шестов учился хорошо, но доктор из него получился неважный. Он не питал любви к медицине, хотя и был преподавателем Петербургской медико-хирургической академии. Оба молодых ординарца были добрыми, милыми, весёлыми ребятами, настоящими гвардейскими офицерами, но без всяких умственных интересов и без прочного образования. Все жили в полном согласии.

Надо добавить, что кроме вышеназванных лиц, был прикомандирован к цесаревичу поручик фельдъегерского корпуса Шлотгауэр и взят в качестве курьера женевец Бо. При цесаревиче состояли также камердинер Костин и рейткнехт Вельцин.

Как отметил в своих воспоминаниях Чичерин, из всей свиты цесаревича только граф Строганов мог поддерживать с ним серьёзный умственный разговор, в котором наследник со свойственной ему восприимчивостью всегда принимал живое участие. Отношения между ним и свитой были самые непринуждённые, разговор был всегда оживлённый и дружественный, и можно было высказываться обо всём с полною откровенностью. «Мы путешествовали, – пишет Чичерин, – как кружок друзей разных возрастов, различных положений, но все соединённые общим чувством и общими стремлениями. Центром этого маленького мира был прелестный юноша с образованным умом, с горячим и любящим сердцем, весёлый, приветливый, обходительный, принимающий во всём живое участие, распространяющий вокруг себя какое-то светлое и отрадное чувство» (там же, с. 126).

Цесаревич с тяжёлым сердцем расставался с родиной и, в частности, с Петергофом. «Если я за границей увижу один такой прелестный вид, то я буду вполне доволен», – признался он перед отъездом.

Через Берлин наследник престола прибыл в старинный баварский курортный город Киссинген, где тогда отдыхала российская императорская чета и другие влиятельные особы с их свитами. Там можно было увидеть императрицу Австрии Елизавету, короля Баварии, великую кн. Ольгу Николаевну с супругом – наследным принцем Вюртембергским, великого герцога Мекленбург-Шверинского. Среди отдыхающих цесаревич встретил вице-канцлера Горчакова и своего бывшего наставника, посланника в Штутгарте Титова. Король Баварии Людвиг II, сверстник великого кн. Николая Александровича, приветливо принимал всех гостей, но больше всех старался угодить венценосным родителям цесаревича.

Из Киссингена в начале июля императорская фамилия в экстренном поезде отправилась через Франкурт-на-Майне в Ганновер, Швальбах, Эйзенах и Веймар.

В Веймарском замке герцог Александр-Карл показал цесаревичу комнаты, носящие имена великих немецких писателей – Гёте, Шиллера, Виланда и Гердера. Эти знаменитости, так же, как Бах и Лист, упрочили за Веймаром название «германских Афин».

Далее Николай Александрович направился на четырёхнедельное пребывание в Схевенинген, близ Гааги, где ему были предписаны морские купания. Однако эти купания в водах Северного моря, по мнению очевидцев, не принесли пользы наследнику.

Из Схевенингена цесаревич ездил в окрестности Гааги, в разные города: Амстердам, Роттердам, Утрехт и Харлем. Посетил он и Заандам (Саардам), знаменитый пребыванием в нём молодого Петра Первого. В память посещения царственным питомцем Заандама князь П. А. Вяземский написал уже по смерти наследника трогательное стихотворение, в котором назвал цесаревича «минутным гостем, ангелу подобным, блеснувшим на земле, но не земли жильцом».

В Схевенингене граф Строганов вынужден был покинуть на время цесаревича в связи с внезапной смертью своего 46-летнего сына Александра в его псковском имении.

На время отсутствия Строганова заменил граф Матвей Юрьевич Виельгорский, добрейший, обходительный человек и страстный музыкант. Однако ещё до его прибытия компания цесаревича увеличилась другим типом – Владимиром, или, как его называли, Вово Мещерским – будущим редактором пошлой и нахальной газеты «Гражданин». Как заметил Чичерин, у последнего была «прирождённая наклонность к самому утончённому искательству и раболепству». Грустные предчувствия начинали тревожить царского первенца уже в самом начале его пребывания в Схевенингене, но их рассеяло сообщение о заключении перемирия между Данией и Пруссией, открывавшее ему возможность посетить Данию.

Престолонаследник по телеграфу испросил у отца позволения на поездку в Данию, и, получив это разрешение, незамедлительно отправился туда через Гамбург и Киль. В связи с войной Дания вовсе не входила в составленный ранее маршрут.

По прибытии в Копенгаген, великий князь остановился в доме российского посланника барона Н. П. Николаи, у которого узнал некоторые подробности о датском королевском доме. У короля Кристиана IX, вступившего на престол в 1863 г., и королевы Луизы было три сына и три дочери. Уже тогда в августейших домах мира эту королевскую чету называли «европейскими тестем и тёщей». Старшая дочь Александра Красивая в 1863 г. вышла замуж за будущего короля Великобритании Эдуарда VII, а средний сын Вильгельм Георг тогда же женился на великой княгине Ольге Константиновне, двоюродной сестре Николая Александровича, и стал греческим королём под именем Георга I. Забегая вперёд, скажем, что Кристиан IX через своих детей сумел породниться ещё с целым рядом европейских дворов.

Итак, на следующий день Николай Александрович в сопровождении свиты отправился в замок Фреденсборг, где был встречен всей королевской фамилией.

Прожив в Дании более двух недель, цесаревич решил сделать предложение очаровавшей его дочери короля Кристиана IX Дагмаре и, получив уверенность, что его чувства разделяются принцессой, отправился в Дармштадт, чтобы испросить разрешение родителей сделать это предложение. 1(13) сентября наследник с августейшими родителями отправился в Фридрихсгафен к королеве Вюртембергской Ольге Николаевне, где провёл неделю, затем вместе с отцом должен был принимать участие в прусских манёврах в Бранденбурге, для чего отправился в Берлин.

Здесь, судя по всему, под влиянием долгой езды верхом, когда Николаю Александровичу приходилось с 5 часов утра до 6 часов вечера следовать за Александром II на манёврах, боли в спине у него усилились. 13 сентября 1864 г. из Киля наследник престола со своей свитой снова отправился в Копенгаген, куда прибыл 15-го.

20 сентября произошла его помолвка, и в тот же день был отправлен в Дармштадт князь В. А. Барятинский для испрошения родительского благословения на обручение. Дав на него своё согласие, Александр II повелел сообщить об обручении наследника престола с датской принцессой Дагмарой жителям столицы 101 пушечным выстрелом. Никто тогда не мог представить, что наречённый жених через шесть месяцев уйдёт из жизни в самом цвете лет.

Между тем в Бернсторфе, где пребывал тогда датский двор, прошёл ряд торжеств.

На другой день после помолвки был дан обед у короля. За этой торжественной трапезой отличился капитан царской яхты «Штандарт» Дмитрий Захарович Головачев. Когда подали шампанское, он после тоста за помолвленных выпил глоток и сказал Чичерину с гримасой, что вино кисло. Чичерин расхохотался. Король, заметив гримасу спросил: «Что говорит капитан?» Тогда Головачев без малейшего стеснения отвечал: «Горько!» – «Пусть подадут другую бутылку», – приказал добрый король. Цесаревич, поняв, в чём дело, через стол заметил Головачеву, чтобы он оставил эти шутки. Что же? Попробовав вновь шампанское, он, видя, что король следит за его выражением, опять-таки сказал: «Всё-таки кисло!» Тогда королева спросила цесаревича, в чём дело? Престолонаследник, видимо, недовольный неуместной шуткой, объяснил, однако, что, по принятому в России обычаю, заздравное вино при подобных случаях, признаётся горьким или кислым, пока жених не поцелует невесту. «Если в этом дело, так поцелуйте её», – отвечала умная и глухая королева Луиза. Цесаревич, чтобы положить конец неловкому положению, поцеловал принцессу в щёчку. «Теперь сладко», – воскликнул бессовестный Головачев. Но зато и досталось ему на другой день от графа Строганова, который, объяснив ему все неприличие поступка, объявил, что если он позволит себе ещё раз подобную выходку, то или будет отправлен в Петербург или исключён из свиты Его Высочества, дабы не могли его приглашать ко двору (418, 1896, № 8, с. 553).

30 сентября (12 октября) Николай Александрович простился с невестой и отправился в Дармштадт, где встретился со своими родителями. В Дармштадт вызван был из Висбадена протоиерей И. А. Янышев, которому предполагалось поручить занятия Законом Божьим с невестой наследника. Обучить Дагмару русскому языку и русской истории цесаревич намеревался сам.

В октябре 1864 г. вел. князь Николай Александрович с остановками в Штутгардте, Нюрнберге, Мюнхене и Тироле прибыл в Венецию. 5 дней провёл он в этом знаменитом центре итальянской национальной культуры, с утра до вечера осматривая уникальные архитектурные памятники. Царственный юноша побывал в соборе Св. Марка, построенном ещё в XI в., во Дворце дожей, дворцах вдоль Большого канала, музеях и картинных галереях, совершил несколько прогулок в гондолах. Именно здесь, в Венеции, появились впервые угрожающие признаки его болезни. Наследник почувствовал сильную усталость и в последние дни уже без особого интереса осматривал творения архитектуры и живописи.

Из Венеции через Милан преемник прибыл в Турин. В Милане он обедал у принца Гумберта, будущего короля Италии, который на вопросы цесаревича об интересующих его конституции Италии и, в частности, о судебных учреждениях не смог дать вразумительные ответы. «Вы меня спрашиваете о вещах, – ответил он великому князю, – о которых я не имею никакого понятия. У вас в монархической стране князья обязаны знать законы и государственное устройство страны, у нас это дело палат».

По прибытию в Турин 27 октября первый король Италии Виктор-Эммануил II в связи с приездом цесаревича дал большой обед, на котором присутствовал весь бюрократический олимп Пьемонта. Юный князь Николай Александрович так умело и с таким тактом вёл разговор с итальянскими министрами, что покорил их всех своим обаянием. Например, военный министр Ламормора сказал, что молодой великий князь – совершенство (там же, с. 563).

Из Турина наследник проехал в Геную, а оттуда на фрегате «Александр Невский» отплыл в Ниццу. Сюда прибыла на зиму его любящая мать – государыня Мария Александровна – для которой петербургский климат был противопоказан.

Из Ниццы в течение несколько дней на военном корабле «Витязь» через Ливорно, цесаревич со свитой проследовал во Флоренцию. В это время Николай Александрович, несмотря на повторившиеся приступы болезни, был полон радужных надежд и мечтал о своей будущей семейной жизни. «Теперь я у берега, – говорил он, – Бог даст, отдохну и укреплюсь зимою в Италии, затем свадьба, а потом новая жизнь, семейный очаг, служба и работа… В Схевенингене все чёрные мысли лезли в голову. В Дании они ушли и сменились розовыми: не ошибусь, если скажу, что моя невеста их мне дала, и с тех пор я живу мечтами будущего… Я утешаю себя тем, что у нас вся будущность впереди». В письме к Н. П. Литвинову, поручику л.-гв. конной артиллерии, который состоял при наследнике, Николай Александрович пишет: «Хорошие я пережил минуты и искренно благодарю Бога, что нашёл то, чего так желал, о чём так долго мечтал: любить и быть любимым».

Для характеристики душевного состояния цесаревича много любопытного дают его письма к брату Александру Александровичу, с которым, как известно, его связывала нежная дружба и любовь. Цесаревич не раз признавался матери, что никому не пишет таких нежных и откровенных писем, как Саше, и даже не может отдать себе отчёта, кого он больше любит – Сашу или Дагмару.

4. ОБОСТРЕНИЕ БОЛЕЗНИ

Во Флоренции на третий день пребывания, т. е. 12 (20) ноября вел. князь слёг. Возникли сильные боли в спине, на которой появилась краснота с небольшой опухолью. Приглашённый итальянский профессор Бурчи высказал предположение, что у больного происходит воспалительный процесс в области позвоночника. Этот диагноз впоследствии оказался верным. Хотя наследнику стало несколько легче, однако, он двигался с трудом и, боясь возобновления острых болей, почти никогда не выпрямлялся и ходил сгорбившись. В течение целого месяца ему делали растирания, но, когда это лечение не принесло заметного облегчения, его решили перевезти в Ниццу. Окружающие великого князя надеялись, что молодость всё же возьмёт своё. Они веровали в южное небо, в благотворный воздух, в тёплый и умеренный климат.

20 декабря 1864 г. (1 января 1865-го) цесаревич со свитой выехал из Флоренции, в Ливорно пересел на «Витязь», который быстро доставил его в Ниццу. В Ницце, где наследник поселился на вилле Дизбах на Promenade des Anglais («прогулка англичан»), ему становилось всё хуже и хуже. Тогда в феврале были приглашены знаменитые французские доктора Рейе и Нелатон, которые не нашли ничего опасного в состоянии больного. В письменном протоколе они отметили, что болезнь цесаревича есть укоренившийся ревматизм и что последовательное лечение паровыми душами и купаниями в Барьер-де-Люшоне окончательно его поправит.

Между тем болезнь прогрессировала. Силы великого князя слабели с каждым днём. Он всё время ходил сгорбленным, был ужасно худ и бледен (418, 1905, № 6, с. 287).

В марте 1865 г. доктора пришли к заключению, что ухудшение происходит от приморского климата и решили перевести его на берега озёра Комо, а пока на время перевели в отдалённую от моря виллу Бермон, которая садом соединялась с виллой императрицы. В первые дни апреля 1865 г. состояние наследника резко ухудшилось и стало практически безнадёжным (418, 1896, № 9, с. 34).

4-го в Ниццу был вызван вел. князь Александр Александрович, а 6-го вечером выехал сам император с сыновьями Владимиром и Алексеем. Путь до Ниццы был преодолён с необычайною быстротою, всего за 85 часов. Можно представить, что испытывал отец в этом скоростном переезде из конца в конец Европы под «картечью телеграмм, несколько раз в сутки раздиравших сердечную рану его». В Берлине российского монарха на вокзале ожидал король Вильгельм I, в Париже – император Наполеон III. На востоке Франции в Дижоне к царскому поезду присоединился другой, вёзший из Копенгагена принцессу-невесту цесаревича с августейшей матерью королевой Луизой и братом, наследным принцем датским. Титулованные путешественники прибыли в Ниццу 10 апреля.

Как свидетельствует один из приближённых наследника Оом, о приезде государя нужно было объявить Николаю с большой осторожностью. Сделала это сама императрица.

Августейшие родители вошли в комнату больного вместе, но отец остался за ширмами, а Мария Александровна подошла к кровати. Николай, лежавший в беспамятстве, тотчас пришёл в себя, взял руку матери и, по обыкновению, стал целовать каждый палец отдельно. «Бедная ма, что ты будешь делать без твоего Ники?» – спросил он, глядя на мать. В первый раз он при ней высказал сознание своего положения.

«Дорогой мой, – отвечала императрица, – зачем такие грустные мысли? Ты знаешь, что нас ожидает радость». – «Я знаю, что ожидали па, но теперь уверен, что он уже приехал».

Государь, услышав эти слова, вышел из-за ширм и, опустившись перед страдальцем-сыном на колени, стал целовать руки больного. Оом высказывает мысль, что государь бывал строг к своему наследнику: «Скажу даже, в некоторых случаях, немилосерд, и мне казалось, что в эту минуту он почувствовал потребность нежностью изгладить всё, что могло остаться в памяти сына из болезненных ощущений, которые вызываемы были резкими замечаниями, запрещениями выражать мнения молокососу, как он его называл. Никогда не забуду горьких слёз цесаревича после прочтения ему официальной бумаги министра двора графа В. Ф. Адлерберга к Рихтеру, в которой ему было сообщено высочайшее повеление объявить Его Высочеству, чтобы он никогда не утруждал государя императора личным ходатайством по прошениям, на имя цесаревича поступающим.

Были минуты трогательные, когда вошла невеста умирающего, когда он, смотря на неё, говорил императрице «Не правда ли, какая она милая?», когда он держал руки стоявших с обеих сторон его одра любимого брата и дорогой наречённой его; когда она, эта бедная, едва познавшая первую любовь, стоя на коленях у изголовья царственного жениха своего, молилась за него или поправляла подушку, на которой покоилась голова с этим чистым, непорочным ликом».

5. СМЕРТЬ НИКОЛАЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА

Итак, возле постели юного страдальца, на вилле Бермон собралась вся царская семья: безутешные родители, принцесса Дагмара, братья и сестра. Цесаревич часто впадал в забытье, но большее время находился в памяти. У него началась сильнейшая головная боль, сопровождаемая рвотой.

Утром 11 апреля больному сделалось значительно хуже, в 12-м часу ему предложили приобщиться св. тайн, что он исполнил с полным сознанием. После причащения Николай Александрович начал со всеми прощаться. Как отмечает Литвинов, он каждого присутствующего называл по имени и говорил по два раза: «Прощай, прощай». Последний консилиум врачей, в числе которых были профессора Здекауер и Пирогов и вызванный из Вены доктор Оппольцер, пришёл к заключению, что у цесаревича цереброспинальный туберкулёзный менингит и спасения нет. Тем не менее Николаю Александровичу беспрестанно давали мускус по настоянию Пирогова, который утверждал, что доктора не должны терять надежды до тех пор, пока в больном не перестанет биться сердце. Однако мускус только мучил страдальца. В 16.00 на него нашла икота, и его беспрестанно рвало мускусом. Несчастная принцесса Дагмара, стоя на коленях перед умирающим женихом, всё время вытирала ему рот и подбородок (51а, с. 57).

В 19 часов 30 минут началась агония, во время которой невеста и брат ни на минуту не отходили от изголовья умирающего.

Три раза в его комнату приглашали духовенство для чтения отходной. Наконец во время третьего чтения с 11 на 12 апреля в 0 часов 50 минут местного времени Николай скончался. В минуту кончины августейшие отец и мать держали одну руку умирающего, принцесса-невеста и любимый брат, великий князь Александр Александрович – другую.

Лейб-медик профессор Н. Ф. Здекауер позже говорил, что бред цесаревича был характерным. Он выступал перед какими-то депутатами, в другой раз как будто брал Кексгольм приступом. Вообще смерть показала, сколько обещала его жизнь. Замечательно слово, сказанное им насчёт нынешнего цесаревича: «В нас всех есть что-то лисье, Александр один вполне правилен душой». Как признавалась императрица, последними словами цесаревича были: «Стоп машина!»

Тело царственного первенца было вскрыто и бальзамировано. Вскрытие установило не только туберкулёзный менингит, но и внутренний нарыв в спинной кости, который был основным источником болезни. Выяснилось, что итальянский доктор один был прав в своём диагнозе.

Пошли толки и догадки: откуда мог произойти этот нарыв? Тогда вспомнили, что года два тому назад наследник в присутствии всей августейшей семьи принимал участие в скачке наперегонки с принцем Ольденбургским на ипподроме в Царском Селе. Цесаревич велел положить себе новое, щёгольское, но непривычное для него английское седло и на всём скаку слетел с лошади. Он тут же вскочил на ноги; казалось, падение не оставило о себе следа. Но прирождённая ему золотуха, по всей видимости, устремилась в ушибленное место, медленно и незаметно подтачивая организм. С той поры он изредка стал жаловаться на боль в пояснице. Ложное лечение, в особенности паровые души, ускорило болезнь и уменьшило страдания.

Рано утром 12 апреля 1865 г., в пятницу, известие о смерти наследника престола по телеграфу дошло до С. – Петербурга от министра императорского двора генерал-адъютанта графа Адлерберга 2-го. Тогда же утром о печальном событии было объявлено в приложениях к газетам и сообщено в губернии по телеграфу. Это был второй случай в России, начиная с Петра Великого, когда русские теряли своего наследника престола.

В тот же день в Ницце был обнародован высочайший манифест о кончине наследника и назначении другого. Несмотря на то, что ранее было известно о тяжёлой болезни Николая Александровича, весть о его кончине потрясла все слои русского общества. И как обычно, среди народа распространялись всевозможные фантастические слухи и толки, в которых было много нелепого. В Москве стоустая молва говорила, будто цесаревича отравили великий князь Константин Николаевич или его супруга «Константиниха». В Петербурге профессору А. В. Никитенко один генерал с весьма важным видом выразил своё мнение, что в болезни, а следовательно, и в смерти наследника сильно повинен Наполеон. «Каким же это образом?» – спросил Никитенко. Говоривший не сумел этого объяснить, но всё же остался при своём мнении.

Рассказывали, например, что лейб-медик Н. Ф. Здекауер требовал тёплых ванн, а цесаревича отправили купаться на побережье Северного моря на курорт Схевенинген, что один флорентийский врач указывал на спинной мозг, как на гнездо болезни и требовал скарификации, но его не послушали, что французский хирург Нелатон поставил фонтанели, а врач наследника Шестов их закрыл, что от государя скрывали правду и что он случайно узнал от фельдъегеря о готовящейся катастрофе и т. д. и т. п.

В образованном обществе преобладала своя точка зрения. Никитенко, например, считал, что жизнь этого благородного, много обещавшего для России юноши, возможно, была бы и сохранена, если бы пестуны его Гогель, Зиновьев и граф Строганов побольше заботились о его физическом воспитании и не были бы так «непростительно беззаботны в этом отношении». Ему вторил и поэт Тютчев, живший в Ницце с осени 1864-го до весны 1865 г. По его словам «наследника уморили нелепым образом воспитания, особенно тем, как вёл его в последние годы Строганов… Его страшно утомляли, заставляя учиться и двигаться свыше сил и не внемля спасительным предостережениям некоторых рассудительных медиков…»

В связи с этими суждениями Тютчева находится и его эпиграмма на графа С. Г. Строганова:

 
Как верно здравый смысл народа
Значенье слов определил;
Недаром, видно, от «ухода»
Он вывел слово «уходил».
 

Вот один из примеров того, как в народе относились к наследнику. Во время Ломоносовского обеда в зале Дворянского собрания Петербурга возле профессора М. М. Стасюлевича сидел какой-то купец. Когда провозгласили тост за наследника, – тогда было известно ещё только, что он опасно болен, – зал огласился восторженными криками в честь его и пожеланиями ему выздоровления. Крики не затихали в течение пяти минут. Стасюлевича это растрогало до слёз. Сидящий рядом купец, заметив их, спросил:

– Видно, вы очень любите наследника?

– Да, – отозвался Стасюлевич, – потому что знаю его хорошо: я был его учителем.

– Учителем?– повторил купец. – Ну, хорошо, что вы были его учителем, а не дядькою, а то вас стоило бы разорвать на клочки.

Стасюлевич, который три года преподавал историю наследнику, говорил, что цесаревич учился очень хорошо и вообще был прекрасным существом. Стасюлевич, как отмечал Никитенко, не мог вспоминать о нём без глубокой скорби и умиления. Он показывал ему тетради, в которых царственный юноша записывал свои уроки по истории. В них видна особенная тщательность в занятиях. Я. К. Грот, И. А. Гончаров, Ф. И. Буслаев, И. К. Бабст, М. И. Соловьев были также в восторге от занятий и успехов цесаревича. Соловьев говорил, что если бы из Московского университета выходил раз в десять лет один студент с познаниями русской истории, какие имел цесаревич, то он считал бы своё призвание исполненным.

«Всем горько, все притихли и приуныли от страшной вести, – писал К. П. Победоносцев 12 апреля 1865 г. А. Ф. Тютчевой, – но мы, знавшие его, всего сильнее чувствуем, что значит для всех потеря нашего царевича… Я верю, я чувствую всей душой… что этот час – роковой час в судьбах России. На него была надежда, и в каждом из нас, знавших его, эта надежда оживала тем более, чем темнее становился горизонт, тем сильнее стали напирать тёмные силы, чем безотраднее казалась обстановка судеб наших. На него была надежда – мы в нём видели противодействие, в нём искали другого полюса…. И эту надежду Бог взял у нас. Что с нами будет? Да будет его святая воля» (217, с. 504).

Между тем Ницца встретила русское горе тёплым и единодушным участием. Жители всех возрастов и званий приходили благоговейно поклониться гробу. Тело покойного цесаревича Николая было перенесено 14 апреля в русскую церковь, а 16-го – через весь город и потом вдоль моря на фрегат «Александр Невский», отплывший из Виллафранки в Кронштадт в составе эскадры под командой адмирала С. С. Лесовского. В этот же день государь и императрица Мария Александровна с детьми выехали из Ниццы в Дармштадт. Там в замке Югенгейм они в тесном семейном кругу, в состав которого вошла и принцесса Дагмара, провели несколько дней, нужных для восстановления сил императрицы, истощённой длительным уходом за больным сыном и потрясением безвременной его кончиной. 9 мая августейшая семья выехала из Дармштадта и 12-го прибыла в Царское Село.

На исходе 35 суток плавания 21 мая эскадра с прахом покойного цесаревича прибыла в Кронштадт, куда ездил и Александр II. В знак траура весь Балтийский флот приспустил флаги. Смертные останки Николая 25 мая были доставлены на пароходе «Александрия» под балдахином на палубе в Петербург, где с Английской набережной препровождены в церемониальном шествии к месту вечного упокоения в Петропавловскую крепость. Процессия следовала от Николаевского моста мимо Исаакиевского собора по площади и набережной на Троицкий мост.

«Войска, – как отмечал Никитенко, – с обеих сторон окаймляли площадь. Сперва потянулись разные придворные чины, ордена на подушках, бесконечный ряд духовенства в чёрном облачении и потом колесница с останками юноши, которого оплакивала Россия. За нею государь верхом на лошади…

Народ стоял безмолвно, сняв шапки, и с появлением колесницы крестился. Не было ни малейшего шума, ни толкотни, ни беспорядка. Вокруг царствовало полное безмолвие, нарушаемое только колокольным звоном с церквей и зловещими пушечными выстрелами с крепости… На всём Петербурге лежала какая-то печать уныния и скорби, а над ним, как чёрное покрывало, висело сумрачное небо». 28 мая состоялось само погребение в Петропавловском соборе, усыпальнице императорского дома. «В этой ранней могиле, – писал Чичерин, – были похоронены лучшие мои мечты и надежды, связанные с благоденствием и славою отечества. Россия рисковала иметь образованного государя с возвышенными стремлениями, способного понять её потребности и привлечь к себе сердца благороднейших её сынов».

Князь П. А. Вяземский в своих стихах говорил:

 
Гаданья светлые напрасны!
Им сбыться не дано судьбой:
Надежд грядущих цвет прекрасный
Сражён внезапною грозой.
 

Стасюлевич в предисловии к III тому своего сочинения «Материалы для истории Средних веков», посвящённого памяти царственного ученика, писал следующее: «Мы оплакиваем в эти минуты смерть, в которой заключались тысячи смертей: умирал не только человек, умирала юность, умирала красота, умирала первая и едва вспыхнувшая любовь, умирали надежды миллионов добрых людей, умирали идеи высокого, справедливого, благородного, умирало всё, что есть заметного и доброго на земле».

2 марта 1867 г. на месте кончины Николая Александровича была заложена и в течение одного года построена по проекту и под наблюдением академика Гримма часовня-памятник. Освещение её было проведено 26 марта 1868 г. в присутствии цесаревича Александра Александровича, членов русской колонии, местной администрации и войск местного гарнизона. В эту часовню были принесены драгоценные иконы от членов императорской семьи, а также от всех частей, в которых числился великий князь Николай Александрович. Одна из близлежащих улиц стала называться бульваром имени цесаревича.