355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Евгений Толмачев » Александр III и его время » Текст книги (страница 13)
Александр III и его время
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 23:51

Текст книги "Александр III и его время"


Автор книги: Евгений Толмачев


Жанры:

   

Культурология

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 66 страниц)

4. УЧАСТИЕ В РУССКО-ТУРЕЦКОЙ ВОЙНЕ 1877-1878 ГГ.

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые!

Ф. И. Тютчев

В 1877-1878 гг. великий князь Александр Александрович принял участие в священной освободительной войне России против Турции. Эта грандиозная военная схватка была не только серьёзным испытанием, но и жестокой школой для будущего императора, из которой он сделал непреложные выводы для себя.

Фитиль войны был зажжён на Балканах. В 1875 г., не выдержав нечеловеческого отношения и гнёта турок, вспыхнуло восстание сербского населения Боснии и Герцеговины, которое затем было поддержано в Болгарии. Стремясь защитить единоплеменников против Оттоманской империи, в июне 1876 года выступили Сербия и Черногория.

Неслыханные зверства башибузуков при подавлении болгарского восстания вызвали в России возмущение и горячее сочувствие братьям-славянам. Под давлением общественности Александр II разрешил офицерам выходить во временную отставку и в качестве волонтёров вступать в сербскую армию. Сбором средств и отправкой добровольцев в пользу южных славян занимались Славянские комитеты. Наследник престола и его ближайшее окружение (будущий обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев, отставной генерал Р. А. Фадеев, редактор журнала-газеты «Гражданин» В. П. Мещерский и др.) с пристрастием обсуждали события на Балканах и реальные их последствия.

Цесаревич, также как и императрица, и брат царя великий князь Николай Николаевич, считал, что Россия должна вступить в поддержку слабо вооружённых единоверцев. В начале событий и царь, и канцлер, и военный министр, и министр финансов искренне желали избежать войны. Они ещё не забыли крымское поражение и вполне разумно остерегались, как бы России не пришлось вторично отражать натиск почти всей Европы.

Осенью 1876 г. в Ливадии Александр II провёл ряд совещаний по вопросам, связанным с положением на Балканах. Участником этих совещаний был и наследник престола, который в тот период писал Победоносцеву: «Да, бывали здесь тяжёлые минуты нерешительности и неизвестности и просто отчаяние брало. Более ненормального положения быть не может, как теперь: все министры в Петербурге и ничего не знают, а здесь всё вертится на двух министрах: Горчакове и Милютине. Канцлер состарился и решительно действовать не умеет, а Милютин, конечно, желал бы избежать войны, потому что чувствует, что многое прорвётся наружу. К счастью, когда я приехал сюда, то застал Игнатьева, который раскрыл глаза всем и так их пичкал, что наконец пришли к какому-нибудь плану действий» (148, т. 1, п/т 2-й, с. 1016).

В конце концов, исчерпав все меры дипломатического воздействия, Александр II вынужден был 12 (24) апреля 1877 г. подписать манифест об объявлении войны султану Абдул-Гамиду II. В этот же день военные действия начались на обоих театрах – на Балканском и Кавказском – и продолжались свыше десяти месяцев, по день заключения Сан-Стефанского договора 19 февраля (3 марта) 1878 г. Основные события развернулись на Балканском полуострове.

Русская Дунайская армия в составе 4-х корпусов с прикомандированными частями (185 тыс. человек, 810 орудий) перешла границы империи и начала наступление к пределам Турции. Уже 10—20 июня русские полки переправились у Галаца, Браилсва и в районе Зимницы и вторглись в пределы вражеской территории. С плацдарма в районе Систово Дунайская армия развернула наступление тремя отрядами: Западным (около 35 тыс. человек, 108 орудий) – на Никопол, Плевну (Плевен); Восточным (40 тыс. человек, 216 орудий) – на Рущук (Русе) и Передовым (до 12 тыс. человек, 32 орудия) – к Балканским перевалам. Около 70 тыс. человек находились на подходе на левом берегу Дуная и в резерве. Русской армии на Балканах противостояла турецкая армия сердарэкрема Абдул-Керим-Надир-паши (более 206 тыс. человек, 400 орудий). Главные силы, всего 96 тыс., занимали знаменитый четырёхугольник турецких крепостей: Рущук – Силистрия – Варна – Шумла, имея часть сил восточнее р. Янтры. Другая часть – до 58 тыс. – под руководством прославившегося в эту войну Осман-паши, была расположена в районе крепости Виддин. Остальные войска обороняли Балканский хребет и занимали важнейшие пункты внутри государства. Кроме этих сил, корпус Сулеймана-паши, в составе 41 батальона с 4 батареями, уже приступил к посадке на корабли, чтобы из Черногории морским путём поспешить на оборону Балканского хребта и путей, ведущих к Константинополю.

Такое расположение турецких сил указывало на принятый турками план предстоявших военных действий. Они рассчитывали ударить по переправившимся через Дунай русским силам с обоих флангов и уничтожить их. Подобный план мог быть реализован при искусном турецком главнокомандующем и при недостатке сил русской армии. Однако, как мы знаем, турецкие генералы воинского мастерства почти не проявили. Что же касается русской армии, то, хотя она и была усилена тремя корпусами, тем не менее силы её были ещё недостаточны, отчего и произошли многие неудачи. В целом следует отметить, что русская армия превосходила турецкую в организации, выучке войск, подготовке командного состава, в моральном отношении, но уступала ей в качестве вооружения, которое Порта получала из Англии, Германии и США.

25 мая император вместе с цесаревичем прибыли поездом в действующую армию. Поезд доставил их в небольшой румынский городок Плоешти, где располагался в то время штаб главнокомандующего Дунайской армией великого князя Николая Николаевича старшего.

Наследнику престола Александру Александровичу, ранее командовавшему гвардейским корпусом, было поручено начальство над Рущукским отрядом, сформированным 22 июня 1887 г. из 12-го (командир вел. князь Владимир Александрович) и 13-го (командир генерал-лейтенант А. Ф. Ган) армейских корпусов. Всего в составе отряда находилось 49 1/2 батальонов, 41 эскадрон и сотен, общей численностью до 40 тыс. человек и 216 орудий. 26 июня цесаревич прибыл в селение Павло и тот же день вступил в командование рущукским отрядом. Начальником штаба отряда стал бывший командир 12-го корпуса генерал-лейтенант П. С. Ванновский (впоследствии, во время царствования Александра III – военный министр). Кавалерией командовал близкий наследнику по духу генерал-адъютант И. И. Воронцов-Дашков (в его царствование – министр императорского двора и уделов). Штаб состоял из лиц, большинство которых было хорошо известно цесаревичу, что сыграло немаловажную роль для их слаженной и оперативной работы.

Наследник, как говорили, был недоволен тем, что его не вернули на его должность командира гвардейского корпуса, из-за чего были некоторые трения между ним и главнокомандующим.

Великий князь Николай Николаевич сразу же по назначении главнокомандующим в начале ноября 1876 г. уехал в Кишинёв и оттуда написал Александру II письмо, в котором затрагивал один из самых существенных вопросов организации действующей армии. Письмо написано с полной откровенностью и с завидным гражданским мужеством.

Великий князь писал по весьма деликатному вопросу о присутствии государя в действующей армии и о службе в ней великих князей.

По российским законам император являлся верховным вождём армии и флота. Подобный закон существует и в других государствах. Даже штатские президенты республик имеют такое же звание. Бесспорно, русский император имел полное право предводительствовать войсками и в военное время. В то же время у государя были и другие обязанности – управлять государством, что требовало от него ещё более напряжённой работы, чем в мирное время. Поэтому всякий раз перед войной возникал вопрос: вступать ли монарху в управление армией лично или доверять её особому главнокомандующему, облечённому полным доверием и самостоятельностью в решении задач войны.

Николай Николаевич, сознавая всё это, решил откровенно высказать своё мнение в письме Александру II, своему державному брату. Ссылаясь на исторические примеры, он подчёркивал, как пагубно и для армии, и для самого монарха было присутствие его в армии без вступления в командование ею. Также определённо он выразил своё желание, «чтобы никто из великих князей не получил назначения в армию, как лица безответственные и не привыкшие всей обстановкой их жизни к строгой дисциплине». Ответ Александра II был написан в самом спокойном духе, без малейшего упрёка и раздражения. Царь вполне соглашался с мнением великого князя, что присутствие монарха в армии стесняет главнокомандующего, и поэтому он заявлял, что постоянно в армии находиться не будет. Но так как предстоявший поход имеет религиозно-народный характер, он не может оставаться в Петербурге, а будет находиться в тылу армии, в Румынии, и только время от времени будет приезжать в Болгарию, чтобы поблагодарить войска за боевые подвиги, посещать раненых и больных. «И каждый раз, – писал государь, – я буду приезжать не иначе как с твоего согласия. Одним словом, я буду братом милосердия» (122, с. 92—95).

Соглашаясь в принципе с мнением Николая Николаевича, государь обращал его внимание на то, что, ввиду особого характера похода, отсутствие в армии всех великих князей может быть понято общественным мнением как уклонение их от исполнения патриотического и военного долга. «Во всяком случае, – писал Александр II, – Саша, как будущий император, не может не участвовать в походе, и я хоть этим путём надеюсь сделать из него человека» (там же, с. 95).

Забегая вперёд, следует отметить, что почти все великие князья, принявшие участие в войне, проявили себя самым достойным образом. Как свидетельствует генерал Н. А. Епанчин, находившийся тогда в Дунайской армии, вели они себя вполне серьёзно, добросовестно несли службу в нелёгких условиях войны и жизни в Болгарии, где не было даже порядочных помещений для жилья, особенно зимой. Достаточно сказать, что самому Александру II приходилось жить в крестьянских хатах с земляным полом, с примитивным отоплением. Также и главнокомандующий нередко жил в землянках. Великий князь Владимир Александрович безупречно командовал 12-м армейским корпусом. Неплохо показали себя герцог Николай Максимилианович Лейхтенбергский в передовом отряде генерала Гурко, великие князья Алексей Александрович и Константин Константинович, работавшие на Дунае, принц Константин Петрович Ольденбургский, служивший в л.-гв. Гусарском Его Величества полку и другие.

Главнокомандующий поставил цесаревичу задачу прикрыть дорогу от переправы через Дунай у Систово к Тырнову, взять Рущук, овладеть Никополем и, продвинувшись вперёд, занять важнейший горный проход через Балканы у Шипки. Поскольку планы полевого Штаба армии постоянно менялись, до осады Рущука дело так и не дошло. 10 июля отряд, сосредоточив главные силы на реке Янтре и, выдвинув авангард к Обретенику, предпринял было наступательное движение на крепость Рущук, но уже 12 июля события под Плевной вызвали приостановку наступления. Отряду пришлось занять оборонительную позицию на левом берегу р. Кара-Лома и, вступив в связь с осман-базарским отрядом, ограничиться прикрытием от армии Мехмет-Али 120-вёрстного пространства от Дуная до Елены.

Здесь на Балканах цесаревичу многое открылось. Он увидел реальные стороны войны, то, чего не мог увидеть в столице в Царских апартаментах. Свои впечатления, своё мироощущение он старается передать в письмах к жене и Победоносцеву, с которыми ведёт активную переписку.

В ряде писем он довольно смело и беспристрастно критикует главнокомандующего, Главную квартиру и пребывание своего отца в действующей армии:

«Вообще, во всём и везде порядка мало, и большего сумбура и беспорядка, как здесь, трудно себе представить. Нет уж, Боже избави от подобных главнокомандующих и начальника штаба всего полевого управления; это просто наказание и кара Божья. Терпим, терпим, но, наконец, и не выдержим, и всякое терпение лопнет» (10, оп. 1, д. 707, л. 67—68). 30 июля из бивака у Широко он пишет жене: «Начало войны было столь блестящее, а теперь от одного несчастного дела под Плевной всё так изменилось, и положительно ничего мы не можем делать» (10, оп. 1, д. 707, л. 6).

4 августа оттуда же он сообщает супруге: «Только что получил твоё маленькое-премаленькое письмо № 27, за которое всё-таки благодарю, хоть грустно получать такие крошечные записки вместо длинных писем. Получил я тоже отчаянное письмо от К. П. Победоносцева, который пишет о печальном настроении умов в Петербурге после неудач под Плевной и тоже говорит, как все желают возвращения Папа обратно в Россию и как это необходимо в настоящую минуту. Я совершенно с этим согласен, и как бы мы все радовались бы, если наконец Папа решился бы вернуться в Россию, но об этом, к крайнему нашему сожалению, и думать нельзя. Папа так недоволен, когда ему об этом говорят, что мы более и не смеем пикнуть об этом. Просто досадно видеть жизнь в Главной квартире Папа: переходит с места на место, как цыганский табор, пользы от неё никакой, никому она не нужна, путает и вмешивается во всё, а Милютин уже начинает играть роль главнокомандующего или, по крайней мере, роль Мольтке в войну 1870-71 гг. Для бедного дяди Низи, я думаю, это очень неприятно, и, вместо того чтобы распоряжаться спокойно ходом всего дела, его суетят, требуют туда, сюда и предлагают свои планы или даже насильно навязывают их. Положительно не следует государю быть при армии, если он не главнокомандующий: он только служит помехой, и роль, которую играет при армии, странная, если не сказать больше» (там же, л. 42—43). Переход турецкой армии в наступление на Шипку и движение Сулеймана-паши на соединение с Мехметом-Али повлекли приказ главнокомандующего Рущукскому отряду встретить армию Мехмета и не допустить её к дальнейшему продвижению. Усиленная рекогносцировка, произведённая под непосредственным руководством цесаревича, обнаружила сосредоточие значительных сил противника, вследствие чего 14 августа фронт отряда был перемещён в новом направлении.

Медленные и нерешительные действия турецкой армии, имевшей в то время значительное превосходство сил, позволили Александру Александровичу сосредоточить оба свои корпуса на небольшом фронте и таким образом обезопасить от восточной армии противника тыл наших войск, расположенных у Плевны.

К сожалению, план штурма этой крепости, подготовленный полевым Штабом главнокомандования, свидетельствовал о весьма малой искушённости в военном искусстве его составителей. Третий штурм Плевны, также как и два предыдущих, окончился полным провалом.

В трёх штурмах наши войска потеряли 32 тыс., румыны – 3 тыс. человек. Главнокомандующий растерялся и предлагал русскую армию отвести за Дунай. «Никогда ещё не видал государя в таком глубоком огорчении, – отметил военный министр Д. А. Милютин, – у него изменилось даже выражение лица» (187, т. 2, с. 215).

Александр Александрович, остро переживая случившееся, направил императору 11 сентября письмо, в котором со всей откровенностью высказал существующее в армии недовольство на главное начальство, потерявшее всякое доверие войск. Наследник убеждал государя принять личное командование армией, назначив Милютина своим начальником штаба. Государь, читая это письмо, прослезился (187, т. 2, с. 219). Чтобы убедить Александра II принять такое решение, в тот же день наследник направил к нему своего брата великого князя Владимира Александровича, а 17 сентября снова написал длинное письмо государю, доказывая опять необходимость решительных действий. Государь не ответил на это письмо, а вызвал к себе в Горний Студень наследника лично. Цесаревич прибыл к царю 15 сентября с великим князем Владимиром Александровичем и начальником штаба Ванновским. На следующий день у государя состоялось совещание, на котором обсудили и приняли план предстоящих боевых действий. Только благодаря Д. А. Милютину было принято решение – держаться на прежних позициях и ждать прибытия подкреплений.

Неудачи и тяжёлые потери под Плевной произвели гнетущее, удручающее впечатление на армию и русское общество. «Войска не падают духом, – отметил в своём дневнике военный министр, – однако ж слышится отовсюду ропот на начальство. В России же этот ропот принимает характер общего неудовольствия; громко порицают и начальство армии, и самого государя. Не скрывают негодования на то, что должности в армии розданы великим князьям и принцам, как будто вся кампания ведётся для того только, чтобы доставить случай членам царского дома украситься Георгиевскими крестами. Этот боевой почётный знак, так высоко ценившийся в общественном мнении, раздаётся теперь с такой щедростью, достаётся так легко, что начинает терять прежнее высокое значение. Злые языки, даже в свите государя, громко говорят, что война ведётся по образцу красносельских манёвров. Ходят слухи, будто в России, в самом Петербурге, намереваются подать государю адрес для убеждения его возвратиться в свою столицу» (187, т. 2, с. 225).

«… Это несчастье и большое несчастье, что Папа сам был под Плевной, – писал Александр Александрович жене 18 сентября 1877 г. из с. Дольный Монастырь, – потому что он, не видевши никогда в жизни ни одного сраженья, попал прямо на эту ужасную бойню, и это произвело на него такое страшное впечатление, что он только об этом и рассказывает и плачет, как ребёнок. Не знаю, отдаёт ли он себе отчёт, что эта громадная жертва была принесена напрасно и совершенно бесполезно, что собственно не было никакой нужды штурмовать турецкую позицию и что можно было, наверно, предвидеть этот исход. Мы все уверены, что эта кровавая драма 30 августа была результатом того, что хотели непременно покончить с Плевной эффектом и поднести государю подарок в день его именин, ну и поднесли! Нечего сказать? Непростительно и преступно со стороны главнокомандующего подобные необдуманные действия, и нет сомнения, что он должен будет ответить перед всей Россией и отдать отчёт Господу Богу за эту отвратительнейшую драму» (10, оп. 1, д. 707, л. 189-190, 171).

Во многих письмах Александра Александровича чувствуются боль и страдания в связи с большими и неоправданными потерями русских воинов.

5 сентября 1877 г. он пишет: «… Невыносимо грустно и тяжело то, что мы опять потеряли такую массу людей, дорогой русской крови пролилось снова на этой ужасной турецкой земле!..»

На следующий день, 6 сентября, признаётся: «… До сих пор брали всё прямо на штурм; от этого и была у нас эта страшная потеря, дошедшая за последнее время до ужасной цифры 16’000 человек убитыми и ранеными, а одних офицеров выбыло под Плевной до 300 человек» (10, оп. 1, д. 707, л. 70-72).

С возмущением цесаревич пишет о кровавых злодеяниях османов, творимых ими на болгарской земле:

«При занятии проходов в Балканах наши войска находили кучи отрубленных голов солдат и офицеров и тела страшно изуродованы! Какая мерзость! Из пойманных башибузуков (воинов турецкой иррегулярной армии. – Е. Т.) 4 человека были сейчас же расстреляны и, по показанию болгар, они всего больше неистовствовали и резали жителей» (там же, л. 134-135).

11 сентября 1877 г. великий князь просит цесаревну не ездить по театрам в такое тяжёлое, скорбное время для всей России. «Если ты хочешь мне сделать огромное удовольствие и если тебе это не слишком тяжело, не езди в театры, пока эта тяжёлая кампания благополучно не кончится. Я уверен, что и Мама разделит мой взгляд и все найдут это приличным и более достойным для моей жены. Прости меня, что это пишу тебе, потому что уверен, что ты и без того этого не делала бы и что тебе и самой казалось это неприличным. Так ли это или я ошибаюсь?..» (там же, л. 189-190).

12 октября в отряде наследника был убит турецкой пулей наповал в лоб его двоюродный брат, 28-летний князь, генерал-майор С. М. Лейхтенбергский, состоявший при Рущукском отряде. Этот молодой принц, красавец собой, был общим любимцем. «До того нас всех поразила смерть бедного Серёжи Лейхтенбергского, – писал Александр Александрович 14 октября из с. Брестовец, – ты можешь себе представить, когда видишь человека весёлого, здорового ещё за несколько часов и вдруг узнать, что он убит, это до того поражает, что не отдаёшь себе ясного отчёта в том, что случилось…

… В 8 ч вечера после обеда мы перенесли тело бедного Серёжи из его домика в здешнюю булгарскую церковь. Эта церемония по простоте обстановки и при чудной лунной ночи была удивительная. Несли его на носилках для раненых, и эти носилки уже были, как видно, много раз в употреблении, потому что они покрыты были кровью. Несли я, Сергей и все наши; впереди шли офицеры Невского и Софийского полков вместо певчих и отлично пели и мои конюшенные люди с факелами, а солдаты кругом с фонарями, а сзади священник и все остальные. Никогда я не забуду это печальное шествие. В церкви поставили тело на тех же носилках на пол, а тело прикрыли его пальто, и сейчас же отслужили первую панихиду и, могу сказать, положительно все молились усердно и искренно о бедном товарище. При церкви постоянно находится офицерский караул попеременно, один день мои атаманцы, а другой день от батальона Бендерского пех [отного] полка. Кроме того, 2 часовых у тела и постоянно дежурят день и ночь у тела, сменяясь попарно: Сергей, Эжен, Стюрлер, Воронцов, Литвинов, Ники Долгорукий, все мои адъютанты и все офицеры моего отрядного штаба» (10, оп. 1, д. 707, л. 155-156).

С наступлением распутицы и холодов тыловое обеспечение, особенно продовольственное и фуражное снабжение Ругцукского отряда, также как и всей Дунайской армии, значительно ухудшилось, что вызвало крайнее недовольство солдат и офицеров. «… Интендантская часть отвратительная, – сообщал цесаревич жене, – и ничего не делается, чтобы поправить её. Воровство и мошенничество страшное, и казну обкрадывают в огромных размерах…» (там же, л. 6).

Цесаревич серьёзно обеспокоен состоянием военно-медицинского обеспечения. Он пишет о том, что госпитали переполнены больными и ранеными, одетыми в грязное бельё, в котором их перевезли. «… Некоторые (раненые – Е. Т.) в сапогах и мундирах; рубашки у многих были все в крови, совершенно запёкшейся, как они были вынесены из дела, хотя некоторые лежали в госпитале по 5 и 6 дней…» (там же, л. 59—60). «Многие ужасно страдают и стонут, другие, напротив, такие молодцы; но, когда видишь постоянно всё новых да новых раненых и новые мучения, тяжело становится на сердце и поневоле думаешь: да когда же, Боже, конец этим мученьям, этим жертвам, этой ужасной войне! Тяжело и далеко непривлекательно вид этих несчастных здесь, на месте, в скверной относительно обстановке, в этот холод, без постелей, большей частью просто на соломе.

В Петербурге и, вообще, по всем городам России раненые блаженствуют и как бы в раю, а здесь, Боже, что они страдают, что претерпевают, через что проходят. Себе представить нельзя, какое впечатление и какой вид представляют наши госпитали теперь, осенью… Всё, что только можно сделать для улучшения больных и раненых, сделано у нас, да кроме того, сколько пожертвовано вещей, и Красный Крест снабжает всем, чем только может, а всё ещё мало на такую массу госпиталей и лазаретов» (там же, л. 167-168). Зная о том, что его супруга возглавила Российский Красный Крест и организовала пересылку на фронт тёплых вещей, медикаментов и различных подарков русским воинам, цесаревич 4 ноября пишет ей из с. Брестовец: «… Вчера в 11 часов утра получил посланные тобой вещи для офицеров и солдат. Первый транспорт уже роздан во все части, где в каждом полку устроена была лотерея и доставила большое удовольствие людям; и этим путём никто не был обижен, а иначе не знаешь, как раздавать вещи. Тюк с 20 пудами табаку, который по ошибке остался в Систове я на днях получил и послал в части…»

«Если будешь ещё присылать, – обращается Александр Александрович к цесаревне 5 ноября, – то, пожалуйста, побольше табаку и именно махорки. Главное удовольствие бедных солдат, и даже более удовольствия им делает махорка, чем чай, который они получают иногда от казны, а табак никогда, фуфайки очень полезны и хороши; набрюшников не стоит вовсе присылать; солдат не станет носить их и непременно сделает что-нибудь другое из них. Одеяла, чулки, колпаки и проч. – всё это хорошие вещи и нужны. Папиросы для офицеров тоже нужны, здесь трудно достать и дороги…» (10, оп. 1, д. 707, л. 181-182).

В одном из писем Александр Александрович выражает благодарность датским родственникам за то, «что в Копенгагене они устроили базар для наших раненых и это делает им честь, фуфайки, присланные Мама Бошзе, чудные и тёплые, и будет весьма приятно и полезно, если ты выпишешь ещё подобные для офицеров и солдат» (там же, л. 189). Следует подчеркнуть, что военно-медицинское обеспечение русской армии было лучше, чем во время Крымской войны, а в ряде положений стояло много выше, чем в иностранных (64, с. 307).

Так, в турецкой армии во время Освободительной войны 1877-1878 гг. количество умерших от болезней было очень велико, так как военно-санитарное дело в Турции находилось на крайне низком уровне. Об этом свидетельствует состояние турецкого военного госпиталя в Плевне, в котором турки оставили при отступлении 800 человек. По вступлении в город русские врачи застали в госпитале 600 трупов в различной степени разложения, остальные 200 человек были очень сильно истощены (371, с. 290—291).

«На улицах и дворах домов, – говорят наши врачи-очевидцы, – где помещались больные и раненые, было страшное зловоние… Дворы, лестницы и сени были покрыты массой извержений, по преимуществу дизентерийных… В отдельных комнатах смрад достигал невозможной степени, и глазам представлялась картина, способная потрясти даже самые твёрдые нервы; на полу, большей частью голом, а в некоторых домах на соломенных, до невероятия загрязнённых матрацах сплошь лежали живые люди, а между ними – трупы. Да и эти живые по степени истощения мало отличались от трупов. Умершие же были в состоянии сильной гнилости…» (см. 55, с. 279).

До половины ноября отряд цесаревича не выходил из оборонительного положения, оказывая упорное сопротивление всяким попыткам продвижения турок. 14 ноября главнокомандующий восточной турецкой армией Сулейман-паша атаковал части Рущукского отряда (12-й корпус), доведённого до 70 тыс. человек. У Трестеника и Мечки произошёл решительный бой, в котором победа досталась войскам цесаревича.

Новая попытка Сулеймана атаковать наш отряд со стороны Рущука была локализована в самом начале 26-й пехотной дивизией генерала Малахова, нанёсшей туркам крупное поражение в бою у Златарицы 24 ноября 1877 г. Решительный удар Александр Александрович готовил главными силами отряда по левому флангу турецких войск у Челнова и Двух Могил, однако турки 30 ноября сами перешли в наступление у Мечки, в результате чего были отброшены с большими потерями.

Падение Плевны 28 ноября (10 декабря) и события на главном театре военных действий позволяли Рущукскому отряду покинуть оборонительную линию. С 25 декабря 1877 г. начался завершающий 3-й этап войны. Было решено распределить всю Дунайскую армию на три группы: западный отряд под начальством наследника Александра Александровича, средний – ген. Радецкого и восточный – ген. Тотлебена. В связи с таким перемещением цесаревич телеграфировал государю, что просит себе в начальники штаба ген. Обручева. Выбор этот был одобрен Александром II. Однако вскоре выяснилось, что выбор Обручева не был одобрен главнокомандующим великим князем Николаем Николаевичем. (187, т. 2, с. 257). Сущность этих разногласий цесаревич излагает в письме к жене, написанном в с. Брестовец 28 декабря. «Папа тебе наверное говорил, что я просил его по телеграфу назначить ко мне начальником штаба генер. Обручева, – пишет цесаревич, – в случае, если мне придётся принять войска Западного отряда под моё начальство. Я остановился на Обручеве как на человеке весьма умном, энергичном и занимавшимся много вопросом о Турции. Главное, почему я в особенности настаиваю на его назначении, это потому, что я не имею ни малейшего доверия к Д. Низи и его штабу и их распоряжениям, а принять начальство над Западным отрядом, имея генер. Гурко начальником штаба, как хочет, чтоб я сделал, Д. Низи, я решительно не хочу, потому что Гурко будет фантазировать и делать то, что желает Д. Низи, а не то, что я хочу. Генер. Обручев – весьма самостоятельная личность, и поэтому главнокомандующий и слышать не хочет об его назначении; кроме того, Д. Низи хорошо знает моё мнение о всей компании и его распоряжениях и боится, что я с Обручевым вдвоём будем ему помехой. Он уже мне несколько раз телеграфировал шифром, что ни за что не хочет, чтобы я брал Обручева и что никогда не согласится иметь Обручева здесь, в армии. Я ему телеграфировал, что без этого условия я принять начальство Западным отрядом не могу. Папа я телеграфировал то же самое, хотя от него я получил сейчас же разрешение на назначение Обручева.

Теперь я жду ответа от Папа, чтобы знать, согласился ли он окончательно, несмотря на то, что Д. Низи этого не желает, и ему телеграфировал с своей стороны. Итак, теперь у нас с Д. Низи своего рода баталья, посмотрим, чья возьмёт! Всё зависит от решения Папа. Я твёрдо решился, если Папа согласится с просьбой Д. Низи, проситься прочь из армии, потому что моё положение в отношении Д. Низи становится невозможным и я здесь не нужен. Я говорил об этом с Владимиром, и он совершенно со мною согласен. Принять начальство Западной армией в тех условиях, как того желает Д. Низи, я не могу; стало быть, что ж мне здесь делать? В Рущукский отряд уже назначен Тотлебен, так что я свободен. Если же, несмотря на всё это, Папа прикажет мне оставаться и принять начальство над Западным отрядом, имея Гурко начальником моего штаба, конечно, я подчинюсь и исполню долг свято, но не могу скрыть, что этим Папа принесёт в жертву своего сына!..» (10, оп. 1, д. 707, л. 246—247).

1 января 1878 г. последовал приказ о наступлении Рущукского (Восточного) отряда по линии Разград – Рущук – Осман-Базар. 3 января 1878 г. наследник пишет супруге: «Папа тебе, вероятно, передал его решение насчёт меня и Владимира. Я получил вчера вечером телеграмму Папа с приказанием мне и Владимиру оставаться на наших местах впредь до приказаний. Решительно непонятно, зачем один день нас требуют в Петербург, потом приказывают ехать догонять гвардию, потом опять оставаться, опять ехать – и так в продолжение месяца, мы получили четыре разных приказания, и ничего из этого не вышло. Замечательно, что ничего не могут решить окончательно и всё так идёт здесь. Папа пишет одно, Дядя Низи другое. Папа хочет так, Дядя хочет иначе, и опять ничего решённого нет. Ах, дай Бог, чтобы всё это кончилось наконец, пришло бы в нормальное положение… Общество сделалось ещё приятнее с приездом Тотлебена и кн. Имперетинского и вообще живётся всем хорошо, потому что все в ладу [друг] с другом и все порядочные люди и ведут себя отлично. С Тотлебеном я больше познакомился и сблизился, и замечательно здраво он судит о событиях; совершенно самостоятельно и прямой и честный человек, как я теперь вполне убедился. Кн. Имеретинский – умный способный офицер и весьма приятный собеседник; всегда в духе, интересуется всем и порядочный во всех отношениях человек. Я боюсь только одно, что Тотлебену и Имеретинскому всё-таки неприятно и неловко, потому что они оба приехали сюда заменить меня и Ванновского и, между тем, уже целый месяц прошёл, а я всё тут же».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю