Текст книги "Владимирские Мономахи"
Автор книги: Евгений Салиас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)
XVII
Всеобщая нелюбовь, всеобщее неискреннее, а напускное презрение к Гончему вдруг исчезли. Его поминали и о нем толковали изо дня в день без всякой злобы.
– Сожгли! – повторяла вся Высокса от мала до велика и будто совестилась.
Глас народа – глас Божий! Бессознательное убеждение в чем-либо массы есть непременно истина. Не было положительно ни единого человека на заводах, который бы считал пожар случайностью, несчастным случаем. Но, кроме того, все были убеждены в том, что преступление было дерзко совершено с ведома, если не по приказанию, барина Олимпия Дмитриевича.
А кто был руководитель, если не прямо совершитель преступления? Высокса отгадала и единогласно указала на Михалиса. Некоторые доходили даже до намеков в разговорах.
Михалис ходил угрюмый, чувствовал, что его подозревают, и это озлобляло его. Все, им совершенное, было действительно так искусно подстроено, что он ни минуты не думал о возможности зародиться подозрениям по отношению к его личности.
Михалис кончил тем, что начал сам говорить и сердито шутить, что Высокса считает его поджигателем и убийцей. Но помимо досады в Михалисе ничего не было. Бояться он не мог. Дело это было не такое, как убийство князя Никаева. Временное отделение не могло приехать для следствия. Какие бы слухи ни ходили, все-таки улик не было никаких, и оставалось только сказать, что это все дело темное.
Впрочем, если Михалис ходил чересчур угрюмый, то на это были еще две причины помимо пожара. Олимпий Дмитриевич, обещавший тысяч десять, а то и больше, если все кончится благополучно, теперь медлил с обещанной уплатой. Михалис уже два раза напоминал ему об обещанном, но Олимпий отвечал:
– На что тебе теперь? Обожди! До того ли теперь? Да и денег совсем нет. Вот распутаюсь немножко, кончится сдача всех дел, отпразднуем рождение братца и начнем управлять. Тогда деньги свои и получишь. Недолго ждать!
Но по голосу Олимпия, которого Михалис так давно знал, он чувствовал, что тот собирается сначала оттянуть, а затем и совсем не сдержать своего обещания. И это, разумеется, возмущало его.
Кроме того, у него была еще другая пущая забота. С его сестренкой положительно что-то творилось. Что именно, он и ума приложить не мог. Тонька изменилась лицом, будто похудела. Затем она часто задумывалась, иногда бывала даже грустна и печальна.
На вопрос Михалиса, что с ней, Тонька, конечно, ничего не отвечала, уверяла брата, что ему все мерещится, и при этом Михалис видел, или вернее, чувствовал, что Тонька робеет. Каждый раз, что заходил разговор между ними о том, что в ней есть какая-то перемена, молодая девушка начинала глядеть и говорить трусливо. Михалис ломал себе голову, и тщетно.
Однажды, вдруг, по поводу пустяка, подозрение молнией сверкнуло в его голове. Но это подозрение было такого рода, что самому Михалису стало страшно. Он испугался того, до чего додумался. Ему казалось, что если это его подозрение станет действительностью, фактом, то сразу произойдет какое-то вокруг него светопреставление, разрушение мира.
Однако, тотчас же это подозрение показалось ему таким нелепым, что, отогнав его мысленно от себя, он и забыл о нем.
Впрочем, скоро у Михалиса явились и занятия. Окончательная сдача дел опекунства после погибели Гончего должна была прекратиться. Депутат от дворянства, двое чиновников, двое стряпчих вместе с Олимпием Дмитриевичем распутывались кое-как, стараясь выяснить только главное, а на мелочи и подробности не обращать никакого внимания.
Олимпий начинал уставать от этих занятий, отчасти они надоели ему, и он стал все менее заседать. Наконец он свалил все на коллежского правителя и присоединил к нему Михалиса.
Зато одновременно Олимпий стал приводить в исполнение все свои и прежние давнишние, и новые затеи и прихоти. Он за все схватился зараз. Театр заново отделывался, двое человек были посланы в Москву разыскать и нанять актеров и музыкантов. Охотный дом, если не перестраивался, то отделывался внутри заново и особенно пышно и богато, причем однако ничего собственно до охоты касающегося не приобретали. Даже собак купить не приискивали. И всем казалось, что охотный дом отделывается совсем не для охоты. А для чего? Было загадкой!
В то же время Олимпий решил как можно скорее восстановить прежний гусарский конвой, но в двойном количестве, чтобы у него и у брата была одинаковая свита. Людей в будущий конвой уже выбирали, причем иногда пришлось брать за рост или статность отличных мастеров на заводах. С проволочного завода взяли, чтобы завербовать в гусары, таких трех мастеров, что дело на заводе могло совсем стать.
Доложить об этом Олимпию Дмитриевичу, конечно, никто не смел. Целый день толковали об этом в коллегии тихонько и робко. А на другой день в той же коллегии случилось то же. Один писарь, отличавшийся самым красивым почерком и писавший всегда бумаги, направляемые в Петербург, попался на глаза Олимпию. На другой день он уже не явился в должность, а ожидал быть гусарским десятником.
Но с каждым днем у Олимпия являлись новые затеи, воображение разыгрывалось, а смелость усиливалась… То, что было прежде мечтой, теперь желалось осуществить немедленно во что бы то ни стало.
– Удержу нет! – тихо поговаривали все, и нахлебники, и холопы.
И наконец одна давнишняя мечта, скрытая от всех, осуществление которой было страшно трудно, теперь вдруг, неведомо почему, сделалась уже не мечтой, а чем-то иным… Это было бремя. Прихоть стала болезнью. «Вынь, да положь!» – говорит пословица.
Дело шло о к раса вице-девушке, которая ему давно сильно нравилась. Это была Сусанна Змглод.
Прежде он стеснялся… и не из боязни Змглода… Теперь, вступив в свои права владельца Высоксы, Олимпий решил, что надо действовать и осуществить и эту самую главную прихоть, давнишнюю и близкую к сердцу.
«Нечего откладывать! – решил он. – И не робеть! Смелость города берет!»
XVIII
Однажды утром Иван Змглод, явившись к Аркадию Дмитриевичу, удивил его своим видом. На молодом Змглоде лица не было.
– Что ты? – ахнул Аркадий.
– Чего ждали, то теперь и хочет будто стрястись на нас! – ответил Змглод.
– Что такое?
– Да вот батюшка со всеми нами собирается уезжать из Высоксы, купить дом в Муроме и зажить там.
– Зачем?! Что?! – вскрикнул Аркадий.
– Ради безопасности!
Аркадий пристально и пытливо глядел в глаза своего друга и вдруг оробевшим голосом произнес:
– Братец?..
– Понятное дело! Что же другое?
– Хорошо! Но что же он может? Грозится только.
– Нет, Аркадий Дмитриевич, – потряс головой Змглод. – Он не из таких, что будет только грозиться! И прежде батюшка его опасался, как барина смелого, о двух головах, способного на все. А теперь после приключения с Онисимом Абрамычем батюшка его еще пуще опасается. Он сказывает, что Олимпий Дмитриевич со своими приятелями вроде Платона ни перед чем не постоят.
– Да что же он может? Ведь тут не смертоубийство ему нужно… Что же он может?! – воскликнул Аркадий.
– Все может! Мало ли он что может надумать? Может выкрасть нашу Саню и силой запереть где, так что мы месяц целый ее не разыщем! Недаром у него домики в лесах водятся. Нет, мы порешили все – и батюшка, и матушка, и я – уезжать.
– Никогда этого не будет! – вскрикнул Аркадий. – Я не допущу!
– Вы?! – грустно спросил Змглод и опять покачал головой.
Этот вопрос и движение произвели странное действие на добродушного молодого человека. Он вспыхнул. Голосом, какого Змглод никогда не слыхал, он произнес:
– Я не допущу! Я за нее не то что на брата, на смерть пойду! Это ведь не то, что ссоры разные да драки братцевых да бариновых. Нет, это другое! Нет, никогда такого ничего не будет. Я тебе говорю! Голову тебе на отсечение даю, что Олимпий пальцем Саню не тронет!
И голос Аркадия был такой странный, новый, глаза его так необычно сияли, он так преобразился, что Иван Змглод изумился, а потом будто сразу поверил, лицо его слегка прояснилось. Он почти с восторгом поглядел на Аркадия.
– Давай-то Бог! Вот кабы всегда вы так… А то уж очень вы…
И он не договорил.
– Я такой, говорят, робеющий, молчащий. Верно это, Иван!.. Да ведь это в пустом, в глупостях. А если мне будут ножом сердце вырезать! Так что же? Буду я плакать по-твоему, жалиться и давать себя резать? Ты знаешь, как я твою сестру люблю – и давно!
– Знаю, Аркадий Дмитриевич! Все мы знаем, всех нас вы любите. Кабы не то, мы бы давно с Высоксы уехали.
– Ты знаешь, да не знаешь! – вскрикнул Аркадий. – И никто не знает! Я один знаю!.. А то, что вы все не знаете, а я знаю, то вот завтра и Олимпий узнает… И всем его ухищрениям будет конец! Он не посмеет!..
Отпустив Змглода, Аркадий тотчас же позвал к себе любимца Ильева и заставил его поклясться, что он не выдаст его, не разболтает про тайное поручение, которой он ему даст. Затем он объяснил Ильеву, что он должен через своего приятеля, брата Андрея Шлыкова, разузнать, что затевает Олимпий по отношению к Сусанне Денисовне. Брат любимца Олимпия был в лагере бариновых, но держался особняком и, видимо, любил более Аркадия.
Ильев взялся исполнить поручение, не ручаясь за успех.
И в тот же вечер он доложил Аркадию, что Шлыков не знает, что именно затевает Олимпий Дмитриевич, но затевает наверное и вскоре задуманное приведет в исполнение.
– Шлыков сказывал, – объяснил Ильев, – что ему сдается самому… Смекает он, что Сусанну Денисовну положено при случае выкрасть и укрыть так, чтобы и в месяц, два никто ее не нашел.
– Ах, мерзавец! – вскрикнул Аркадий. – А коноводом Михалис?
– То-то нет, Аркадий Дмитриевич. Даже удивительно. Шлыков заверяет, будто Михалису ничего даже не известно.
– Вздор это! Михалис! Он и науськивает. Ну, да черт с ним. Вот увидим… Спасибо тебе. Теперь мой черед орудовать!
И, совершенно не спав всю ночь, Аркадий будто в какой-то лихорадке решился действовать… Он сам себя не узнавал. В нем что-то как будто шевелилось, дрожало и заставляло его почти метаться по комнате. Наконец, он не выдержал и задолго до полудня приказал скорее подать себе дрожки.
Через полчаса он был уже на подъезде домика Змглода и входил в него. Когда он вошел в комнату Дениса Ивановича, то удивил его своим лицом.
Старик собирался сказать: «Что с вами?», но Аркадий предупредил его.
– По делу я к вам, Денис Иванович, по самому важному делу и не терпящему отлагательств… От вас зависит порешить самое важное дело, какое только может быть в моей жизни…
Аркадий смолк на минуту, будто оробел, но тотчас же взгляд его снова вспыхнул. Он как-то выпрямился и проговорил голосом, который удивил Змглода так же, как и его сына накануне!
– Вы знаете, Денис Иванович, как я люблю вас давно… Ну, вот и не удивляйтесь… Я, Денис Иванович, хочу… Давно хотел.
Всегда так думал… Давным-давно порешил, только не говорил никому… И вам не говорил. И вот теперь скажу. Я хочу жениться на Сане!
Змглод как-то ахнул, вытаращил глаза, а затем опрокинулся на спинку своего кресла и глядел на Аркадия широко раскрытыми глазами.
– Вы удивились?
– Понятно… Господь с вами!
– Тут ничего удивительного нет! Это, Денис Иванович, давно, давно мною порешенное дело. И ваша Сусанна Денисовна должна знать это. Если я ей никогда не говорил прямо, то тысячи разов говорил так, что она теперь не удивится.
– Дорогой мой Аркадий Дмитриевич, – заговорил Змглод, – спасибо вам за вашу любовь, но все это, извините, измышление самое невозможное. Вам нельзя, дворянину, высокскому владельцу, богачу, сочетаться браком с дочерью… кого же? Ведь меня всегда звали полутуркой. Мать нашей Сани, конечно, по крови вам родственница, дворянка. Но я-то кто же такой? Как называют: проходимец! Что вы! Полноте! Нешто возможно этакому браку состояться!
И Денис Иванович даже слегка улыбнулся.
Аркадий стал горячо доказывать Змглоду, что он, может быть, пять уже лет как решил, что никто, помимо Сусанны, его женой не будет.
– Я никому этого не сказывал, – горячо объяснял Аркадий, – робел признаваться в этом. Одно время думал, что и пройдет это. А вышло наоборот. За последние два-три года я увидел, что мне жить без Сани невозможно. Она должна быть моей женой! И никто мне в этом не помешает! Один вы можете помешать запретом ей венчаться со мной.
– А Олимпий Дмитриевич?! – воскликнул Змглод.
– Олимпий тут ни при чем! Он не отец, да и в качестве совершеннолетнего я по закону могу жениться на ком хочу.
– По закону? Верно, Аркадий Дмитриевич. Но дело не в законе! Дело в том, что Олимпий Дмитриевич по многим причинам сего не пожелает и вам запретит.
– Запретит?! – вскрикнул Аркадий.
И Денис Иванович опять удивился голосу, которого никогда не слыхал.
– Вот до чего довело мое всегдашнее помалкивание, – вскрикнул Аркадий. – Ну, да теперь пора! Конец! В чем другом я буду все уступать Олимпию. В этом деле никогда! Как я сказывал Ивану, так и вам скажу: на смерть полезу!
Аркадий смолк и после паузы заговорил спокойнее, но с чувством:
– Или Саня будет моей женой, или пускай меня убьет кто. Хоть тот же Олимпий. Но дело в том, что если вы не будете перечить, а станете мне помогать, то, конечно, ничего худого не приключится. Мы одолеем. И я не попадусь, как кур во щи. Меня при вашей помощи и защите какой-нибудь Платон не сожжет и не зарежет. А если вы сами будете против меня, то тогда, понятное дело, и я пропаду. Да еще, помяните мое слово, и Сусанна Денисовна пропадет. Он вас и в Муроме достанет. Что ему?! И всегда он был о двух головах, а теперь после такого ловкого дела, как с Гончим, он, пожалуй, еще пуще осмелел. Все ему теперь трын-трава! Он на ваш дом с новыми своими гусарами нападет, выкрадет Сусанну Денисовну и увезет. А вот вы себя так поведите, чтобы я мог сделаться ее защитником. А прежде этого мне надо сделаться ее нареченным с вашего согласия.
Аркадий замолчал. Денис Иванович сидел сумрачный, отчасти как будто даже смущенный.
Молчание длилось долго.
– Что же?! – резко произнес Аркадий.
И снова это вырвалось у него тоном голоса его брата. Он как будто давно гневно ждал решительного ответа.
– Скажу я одно пока, – глухо отозвался Змглод. – Дайте мне поразмыслить, очень уж вы меня огорошили!..
Аркадий уехал, а старик созвал всех своих – жену, дочь и сына.
Объяснив им, с чем приезжал Аркадий, он спросил:
– Ну? Что же тут делать?
Алла Васильевна заявила тихо и глуповатым голосом, что всегда ожидала предложение молодого барина.
– Это почему? – воскликнул старик.
– А вот Саня мне всегда это сказывала, а она не лгунья.
Змглод опешил и удивленно глянул на дочь.
– Правда, батюшка, – улыбнулась Сусанна. – Я надеялась всегда… Но при таких обстоятельствах, как вот теперь, надо сто раз отмерить и один отрезать. Правда, Ваня? – обратилась она к брату.
Иван сурово кивнул головой, а затем стал объяснять, что на Аркадия, известно, полагаться мудрено, и надо предоставить ему бороться с братом, а самим выждать.
– Я ему срок для ответа моего дал, – сказал Змглод.
– Ну, минует срок, тогда и увидим, что отвечать, – решительно проговорила Сусанна. – Наш ответ будет зависеть от того, как сам Аркадий Дмитриевич себя поведет сегодня и завтра.
– Будь по-вашему! – тихо произнес старик.
XIX
Разумеется, Аркадий волновался и трусил при мысли, что придется объясняться с братом и, конечно, выдержать натиск.
Какая будет стычка и что из нее произойдет, Аркадий не мог даже вообразить. Ему однако представлялось, что чем натиск брата будет грубее, тем лучше. Чем мягче станет противиться брат, тем хуже. Аркадию представлялось, что если брат дойдет до остервенения, станет грозиться всячески, то он, Аркадий, немедленно все будет готовить к свадьбе и в самый день своего совершеннолетия обвенчается.
Денис Иванович между тем, ничего не сказав жене и дочери, объяснился с сыном. Оба Змглода, отец и сын, были одного и того же мнения, что предложение Аркадия Дмитриевича есть просто затея. Конечно, он искренно желает этого, потому что давно любит Саню, но никогда не хватит у него смелости привести все в исполнение. Только всю семью подведет.
Сусанна Юрьевна так же, как и Олимпий Дмитриевич, будет, конечно, против этого брака, будет орудовать на все лады, действовать и убеждениями, и угрозами. И, конечно, мягкий и нерешительный Аркадий Дмитриевич им уступит. И серьезное дело станет смехотворным делом. Над семьей Змглода будут только потешаться, скажут, что они затеяли неподобное, зазнались, забыли, кто они, и вообразили, что простодушного молодого человека легко женить на дочери.
Иван Змглод, видя задумчивость и какую-то растерянность Аркадия, прямо говорил ему и убеждал:
– Только смех один будет! Где вам против братца идти!
В то же время Иван Змглод советовал отцу молчать и отложить ответ в долгий ящик или же тотчас отвечать решительным отказом. Кончилось тем, что на третий день Денис Иванович, чувствуя себя несколько лучше, при помощи костыля добрался до своей тележки и, явившись в дом, с трудом поднялся по лестнице. Отсюда он прошел прямо на половину Аркадия Дмитриевича.
Денис Иванович считал необходимо нужным явиться лично, поблагодарить молодого барина за честь и объяснить, что все это дело совсем немыслимое. Но едва только Аркадий узнал, с каким решением явился Змглод, как пришел в такое состояние, в каком никто его никогда не видал.
– Так вот что! – воскликнул он. – Вот до чего дошло дело. Я должен быть несчастным человеком вследствие моей трусости, моего слабодушия. Я люблю Сусанну Денисовну невесть с каких пор и, конечно, без нее совсем жить мне будет невмоготу, а вы мне отказываете! Почему? Потому что не любите меня, или потому, что я ей не пара? Это бы ничего! Это бы понятно было! А вы отказываете потому, что я плакса, как зовет меня брат, что я, затеяв дело, только осрамлю вас, только всех смеяться над вами заставлю! Так слушайте, Денис Иванович! – вскрикнул он вдруг. – Несмотря на ваш отказ, я сейчас иду к брату и все ему объясню. Все-таки дело огласится. И если вы будете все-таки продолжать отказываться, то я увезу Сусанну Денисовну и тайно обвенчаюсь с ней в самый день моего совершеннолетия! Я знаю, что она пойдет на это.
Змглод, глядя на Аркадия, невольно изумлялся. Никогда нельзя было предположить в молодом человеке того пыла, который вдруг оказывался.
«Стало быть, – думалось Змглоду, – когда дело-то близко сердцу, то он не такая плакса, как все мы думаем…»
Аркадий заставил Дениса Ивановича снова объяснить и побожиться, какие именно причины заставляют его отказывать ему в руке дочери. И Змглод снова объяснил все то же: Аркадий Дмитриевич неспособен побороть все те препятствия, которые возникнут. А главной причиной было нежелание его, Змглода, быть осмеянным всей Высоксой.
– Ну, так вот вы увидите! – ответил Аркадий тихо, почти шепотом.
Денис Иванович опять удивился. Эти слова были сказаны хорошо знакомым ему голосом. Это говорил Аникита Ильич.
Объяснение кончилось тем, что Змглод уехал домой, сказав молодому человеку:
– Делайте, как знаете! Позвольте только нам объяснить всем, что мы тут ни при чем, что мы желаем только одного – уехать поскорей с Высоксы, а не то что за кого-либо из господ Басман-Басановых прочить свою дочь.
И старик вернулся домой несколько тревожный. Он представлял себе немедленную стычку братьев, после которой можно было ожидать «чудес в решете». Аркадий Дмитриевич, конечно, тотчас струхнет, а Олимпий Дмитриевич невесть что затеет. Единственное, на что Денис Иванович стал рассчитывать, было, что молодой человек, нерешительный, лишь с мимолетными, мгновенными вспышками, будет собираться объясняться с братом и не соберется.
Но он ошибся.
Аркадий был возмущен, даже глубоко обижен: «Вот до чего я дошел! – говорил он себе. – Все уступал и уступал! И теперь хорошие люди боятся даже со мной дело иметь. Нет, так нельзя!..»
Аркадий собрался на другой день поутру отправиться к брату и объясниться, но затем вдруг рассердился и выговорил вслух:
– Опять завтра! Нет, сейчас надо идти!
И в ту же минуту он вышел из своих комнат, быстро, как бы спеша, прошел дом, поднялся по лестнице и чуть не ворвался в комнаты брата. Казалось, что он прибежал с каким-то сейчас полученным известием, не терпящим отлагательств. Олимпий, поглядев на брата, заметил что-то особенное в его лице и невольно вымолвил:
– Что такое? Случилось что? Наши бариновы да братцевы опять передрались?
И он рассмеялся.
– Если какое, Аркадий, побоище, то плюнь! Последнее!
Отвечаю тебе головой, что больше на Высоксе бариновых да братцевых не будет. Сейчас прикажу всех подравшихся выгнать из Высоксы вон, хоть на поселение.
– Нет, братец, ничего такого нет! – выговорил Аркадий. – Я пришел вам сказать… Вот теперь скоро мое совершеннолетие, а я так положил, что как мне двадцать один год минет, так я сейчас женюсь…
Олимпий широко раскрыл глаза и глядел, ожидая, что дальше будет.
– Ну, так что же? – выговорил он ввиду молчания брата.
– Ну, вот я и решил вам сказать!.. Оно все-таки брату знать нужно. Как мне минет двадцать один год, так сейчас же я и венчаться хочу.
– И хорошее дело! Да только успеем ли мы невесту найти? – усмехнулся Олимпий.
– Невеста есть, братец! Особа, которая уже столько лет почитается мной моей нареченной. Особа, которая всеми находима прелестной. Ты сам часто сказывал, что она – писаная красавица, золотое сердце и ума несравненного. Я хочу жениться на Сусанне Денисовне.
Олимпий покачал головой и после несколько мгновений молчания произнес укоризненно:
– Как, братец, тебе не стыдно! И всегда-то ты был не особливо прыток, но все ж таки дурашных затей у тебя не бывало. И вдруг этакую чепуху надумать! И кто это тебя науськал? Ванька Змглод, что ли?
– Никто меня, братец, не науськивал! Я же сам говорю, что уж сколько лет, как я и порешил, что Сусанна Денисовна будет моей женой. И только она одна может быть моей женой. Ни на ком другом я никогда не женюсь. А если я так порешил, то чего ждать? Как вот выйдет мне совершеннолетие, так я с ней и повенчаюсь.
– И никогда этого не будет! – отозвался Олимпий резко.
– Как не будет?
– Да так… не будет!
– Почему же не будет?! – воскликнул Аркадий.
– А потому, что не должно быть! Потому, что это срамота! И я не допущу! Хоть я и не отец тебе, а брат, но я не допущу тебя срамить ту же фамилию, которую я сам ношу! В чем другом я тебе перечить не стану. Все, что ты пожелаешь, сделаю, помогать буду. Но в этом деле не только не буду помогать, но всячески воспротивлюсь. Во всяком другом деле честь нашей фамилии будет не замарана, какие бы ты колена ни выкидывал. А этак срамить нас, Басман-Басановых…
– Какой же тут срам? И понять нельзя!..
– Да кто он, этот Змглод! Полутурка! Тот же холоп дедушкин. Не крепостной, а вольный, но все-таки был тем же холопом. Не будь шустрым, то и в обер-рунты никогда бы не попал, а попал бы в камердинеры. Вот если бы ты Сусанну Денисовну затеял в любовницы брать, иное дело. Я бы сказал, давай тягаться, кто перетянет, ты или я, потому что этакое и мне, пожалуй, пожелалось бы. А чтобы жениться, чтобы Змглодка, дочь полутурки, была здесь барыней, такой же, как была наша матушка, и называлась так же госпожой Басман-Басановой… этого, Аркадий, дудки, никогда не будет!
– Жаль мне, братец, – выговорил Аркадий тихо, но опять не своим голосом. – Жаль мне очень, что ты так это понимаешь! Стало быть, мы только что помирились, хотели было на всю жизнь, а теперь пуще повздорим, потому что хоть весь мир Божий перевернется кверху тормашкой, а я на Санне женат буду!
– Скажите на милость! – отозвался Олимпий и, разведя руками, невольно рассмеялся.
– Да вот увидите! – вскрикнул Аркадий.
– И откуда это вдруг у него прыти набралось? – произнес Олимпий, как бы обращаясь не к брату, а к себе самому. – Просто фокусник! Слышишь – и ушам не веришь!
– Правду ты сказываешь. У меня никогда никакой прыти не бывало, потому что не хотел ее иметь. А вот теперь захотел. Какая охота вздорить с людьми из-за пустяков? Лучше сохранять спокойствие духа. А вот когда вас зарезать хотят, так тут с покойным духом не будешь! Тут сам полезешь с ножом.
– Это ты-то с ножом полезешь?.. – расхохотался Олимпий.
– Да еще как, братец! Пошибче много отважного!
– Ну, буде, брат, пустомельствовать! Мне не время! Сейчас идти заседать с этими чертями и о долгах рассуждать. Хочешь собираться жениться, ну, и собирайся! До сборов твоих никому никакого дела нет. А вот, когда ты совсем спятишь с ума и захочешь ехать в храм… Ну, тебя тогда возьмут и запрут!
– Кто же это? – вскрикнул Аркадий.
– Да хоть бы я!..
Аркадий изменился в лице, побледнел, хотел заговорить, но голос его задрожал.
– Ну, ступай, ступай! – произнес Олимпий. – Нечего злиться! От этой злости только раскиснешь и развоешься.
– Да как ты смеешь со мной так говорить! – вдруг наступая на брата, заорал Аркадий на весь дом.
Олимпий превратился в истукана… Он вытаращил глаза, разинул рот, отступил на один шаг и совершенно не верил, во сне или наяву видит он и слышит.
– Я тебе сто раз горло перережу, прежде чем ты, злая собака, высокский развратитель, злодей, убийца Гончего…
Аркадий наступил еще два шага на брата, а Олимпий снова попятился в том же состоянии оцепенения. Но затем он увидел, что брат схватил себя сам за горло. Действительно, Аркадий едва переводил дыхание и чувствовал, что он сейчас задохнется. И он вдруг махнул рукой на брата и пошел из комнаты нетвердыми шагами, пошатываясь, как слегка пьяный.
Олимпий совершенно невольно, бессознательно двинулся за братом и глядел, как тот шел по соседней комнате, потом по коридору, и тоже шел за ним, все глядя и все спрашивая себя:
«Что это? Кто это? Если это Аркадий, то не сошел ли он с ума? Если он не спятил, то что же это? Откуда же взялся этот Аркадий? И что же будет теперь? С этаким Аркадием вместе владеть всем состоянием и управлять им?»
И, когда брат его исчез, Олимпий остановился среди большого коридора. Если бы кто-либо увидел его в эту минуту, стоящего опустив голову, разводя руками, то, конечно, подивился бы и ничего не понял.
Впрочем, придя в себя через несколько мгновений, Олимпий удивился, что стоит среди коридора, и не знал, зачем он здесь, почему сюда попал. Он озирался. Затем, придя окончательно в себя, он вернулся в свой кабинет и через несколько минут был снова спокоен.
«Стало быть, – думалось ему, – по пословице «в тихом омуте черти водятся»! Но какие черти! Чертенята, бесенята, такие, что баба клюкой десяток перехлопает зараз! Сам разозлился, да сам же и задохся. И теперь, поди, плакать учнет. Не этакие страшны! Не тот страшен, кто с ножом на тебя бросается, со стола его схвативши, а тот, кто при этом ноже тайком ходит».
Но после нескольких минут спокойствия Олимпий в свой черед почувствовал медленный, но сильный прилив гнева, – и гнев не крикливый, не озорной, а спокойный. От такого гнева не задохнешься, а другого тихо задушишь.
Просидев в раздумьи около часу он чувствовал себя еще более озлобленным.
