Текст книги "Владимирские Мономахи"
Автор книги: Евгений Салиас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)
XX
Между тем, пока Давыд, радостный, сияющий сидел у Дарьюшки и, ничего не объясняя, уверял ее, что Господь смилостивился над ним и над нею; пока Абрам и Гончий ждали, чем разрешится их участь, но однако не ждали беды; пока Анна Фавстовна сидела запертая и от страха полуживая… сам барин Аникита Ильич долго, тихо шагал по своим комнатам, а затем опустился в любимое большое кресло в спальне около киота с образами.
Он чувствовал себя нехорошо… В голове было как-то все спутано, мысли о совершенно разных обстоятельствах и предметах переплелись и перепутались, сбившись как бы в какой клубок. Он то бормотал, то шептал, то ясно и громко произносил слова вслух… И все о разном, не имеющем ничего общего между собой…
Ему казалось чудное! Он будто плавает или летает по воздуху… Через час у него был уже Вениус, вызванный им впервые как врач.
– Ну, вот и до меня черед дошел, – встретил его старик, иронически усмехаясь. – Полагал, что никогда ты для меня самого не понадобишься… а вот, потрафилось… Ну, пользуй… нехорошо мне…
На вопросы доктора он однако ответил, что у него ничего не болит, кроме души, которую «близкие люди наизнанку вывернули!»
Вениус и сам видел, что старик только сильно потрясен нравственно и что у него, пожалуй, та же хворость, что недавно была у Змглода. Но это потрясение у старика повлекло за собой такой упадок сил, который был в его годы, конечно, опаснее, чем для кого другого. Вениус тотчас добыл кой-что из своего запаса медикаментов, сам состряпал, и после первого же приема старику стало гораздо лучше. Он глядел бодрее, и в голове прояснилось…
– Ну, молодец ты, хоть и немец, – сказал Аникита Ильич и прибавил: – а теперь справь мне другое дело, не знахарское, а семейное… Одолжишь…
И он дал Вениусу поручение.
Сусанна, узнав, что Угрюмова осталась запертая наверху, после страшного волнения решилась не поддаваться, а действовать и бороться до последней крайности.
Она послала просить позволения явиться к дядюшке. Аникита Ильич ответил, что ему не время, и они свидятся за обедом.
Теперь он попросил Вениуса пойти к племяннице и передать ей… первое, что ему слегка «не можется» и обедать он будет один у себя. Второе, объяснить ей, что Абрам и Гончий будут наутро высланы в город для сдачи в земской суд ради поселения в Сибирь… В-третьих, успокоить ее насчет Угрюмовой и не гневаться за то, что он ее за сплетничество решил наказать самым пустым образом: продержать неделю запертою на хлеб и на воду.
И все это Вениус передал Сусанне от имени ее дяди, но на все ее расспросы, к несчастью, не мог ничего ответить, сам ничего не зная… Он знал только, что Аникита Ильич был сильно взволнован, потрясен, но упадок духа и слабость тела уже прошли… и он, опять молодцем…
Сусанна не знала, что подумать… Неужели у старой «Киты» так сильна уверенность в ней, что он даже дерзкому доносу Гончего не поверил? Но зачем он вызвал Абрама и молодого князя… в особенности этого «хитрого Давыдку»? За что собственно наказывает он вдруг «почетным чуланом» ее Анну Фавстовну?..
Сусанна совершенно терялась в догадках.
«Хитрит старый? Зачем?.. Нет! Он не таков. Если б что случилось, то буря и гроза разразилась бы сразу. Очевидно, он не поверил Аньке!.. Но Давыд зачем? Наконец, в чем же виновата оказалась Угрюмова?..»
И в голове Санны шел тот же круговорот, что был и в голове старика Басанова. Все ее мысли, догадки и предположения тоже будто сбились и сплелись в клубок…
Между тем Вениус, исполнив свое поручение, вернулся к барину… Когда он поднимался по большой лестнице, то встретил «проволочного батьку». Отец Григорий не шел, а катился вниз по ступеням, бледный, с безумно открытыми глазами и, как показалось доктору, с мокрым от слез лицом.
Но войдя в кабинет, Вениус вскрикнул и всполошил весь верх и весь дом, подняв на ноги всех пишущих канцеляристов и всю дежурную дюжину.
Он нашел Аникиту Ильича мертво-бледным в кресле, но в полулежачем положении… с повиснувшей на плечо головой.
На его крикливые вопросы от перепуга старик хотел отвечать и не мог, так как язык не повиновался ему.
– Кровь пустить! – воскликнул Вениус. – Надо! Дозвольте!.. Это мой долг врача!..
Но пока канцелярист сбегал к доктору на дом за ящичком с инструментами, пока дежурный сбегал за фельдшером и все было готово, Аникита Ильич уже заговорил и произнес:
– Пустое… Прошло…
– Дозвольте… все лучше, – говорил Вениус.
– За всю жизнь свою этакое баловство я над собой не дозволял, – уже несколько сурово вымолвил Басанов, совершенно оправившийся.
Немец-доктор невольно рот разинул.
«Ну, натура! – подумал он по-своему. – Железный человек. Моложе молодого».
Через полчаса еще Аникита Ильич чувствовал себя совсем хорошо и всех от себя прогнал.
Припадок, приключившийся с ним, был последствием беседы со священником. То, что по его строгому приказу поведал ему отец Григорий, поминая имя его покойного сына, всякого иного человека свалило бы с ног, а иного и убило бы!.. Но шестидесятилетний старик, на душе и сердце которого была броня себялюбия, был, видно, неуязвим.
Аникита Ильич не сошел к столу вниз и отобедал один, а затем, вызвал к себе наверх по парадной лестнице Василия Васильевича и нахлебника Константинова, для партии в бостон. Карты доказывали, что барину совсем хорошо.
XXI
Сусанна после разговора с немцем-доктором, принесшим ей от имени дяди успокоительные вести, все-таки волновалась. Анька с отцом были арестованы при полиции, что доказывало, как именно отнесся Басанов к доносу отчаянного молодца. Но одновременно наказание Угрюмовой было ей непонятно и поэтому сильно смущало.
Разумеется, еще до обеда Сусанна переговорила с Дмитрием и удивила его своей тревогой. Он, знавший с ее слов «полуправду» о Гончем, не понимал, почему она так поражена его появлением к Аниките Ильичу… Что ж мог молодец старику сказать? Он мог только покаяться в своем безумстве и просить пощады…
Однако Сусанна убедила и упросила молодого человека повидать Давыда Никаева и постараться что-нибудь выведать у него, так как он должен был все знать.
Дмитрий после обеда завел разговор с молодым князем и позвал его к себе. Добродушный человек решил хитрить и, как все нехитрые люди, воображал, что он искусно проведет за нос юного Давыда. Князь же, наоборот, малый хитрый, притворился тем, чем никогда не бывал, то есть наивным и добродушным.
Едва только Дмитрий начал наводить беседу на утреннее происшествие, с целью узнать, что именно делалось и говорилось в кабинете дяди, как князь Давыд сам прямо и просто передал ему все подробно.
По его словам, Анька Гончий дерзновенно заявил, что барышня Сусанна Юрьевна якобы была его полюбовницей, а потом вдруг бросила. Из-за этого он и пошел на злодеяние… Так как он ссылался на своего отца, на Анну Фавстовну и даже на него, князя, якобы видавшего его по ночам в комнатах барышни, то барин вызвал и их всех на очную ставку… Он, Давыд, конечно, показал отрицательно и обозвал Аньку вралем. Анна Фавстовна объяснила барину, что она знать ничего не знает, но считает свою барышню все-таки способной приласкать простого канцеляриста… Это барина рассердило… «Не тебе бы, собаке, так о своей барышне-благодетельнице рассуждать!» – крикнул он на Угрюмову. За это он ее приказал на неделю запереть и на хлебе и на воде держать. Гончих, обоих, приказал везти в город для сдачи: Аньку в солдаты, а Абрама в Сибирь на поселение…
Все это князь Давыд передал Дмитрию так живо, подробно и естественно, что тот поверил всему рассказу безусловно. Через час Сусанна тоже знала через него все и несколько успокоилась.
Затем, при известии, что дядя, откушав у себя вызвал партнеров и сел за карты, Сусанна еще более приободрилась. Аникита Ильич карт не любил и играл крайне редко, но почти всегда, когда бывал вследствие чего-либо случившегося особенно в добром расположении духа.
В сумерки к барышне явился Масеич и принес ей два ящика из бересты с вяземскими пряниками. Барин только что получил целый пуд в подарок от московского купца-заводчика и приказал тотчас снести гостинец к барышне.
– Ну, что дядюшка? Как себя чувствует? – спросила Сусанна.
– Слава Богу-с… Это все ваш немец напутал да всех напугал, – ответил Масеич. – Разгневался он шибко, как я полагал… ну, и приключилась одышка на минуту… а немец заметался сдуру.
– Разгневался на Гончего?
– Да-с, на обоих… да и на вашу Анну Фавстовну.
– Да за что, Масеич… на Фавстовну?..
– Я, барышня, не присутствовал и ничего не знаю, – уклонился Масеич. – Так я от Пастухова слышал… Наврали они все… ну, барин и осерчал… А о чем была речь, ничего не знаю…
Разумеется, Сусанна поняла, что камердинер не хочет говорить. Однако присылка гостинца из ящика, который только что прибыл и был откупорен, окончательно повлияла на Сусанну. Очевидно, что дядя хочет доказать ей, как он отнесся к нахалу и его доносу… Вероятно, наутро объяснится все… Объяснится равно, почему старик не пожелал видеться с ней тотчас же…
Однако мгновениями волнение вновь овладевало ею, сомнение вновь возникало…
Она нетерпеливо ждала полуночи, чтобы отвести душу в разговоре и обсуждении нежданно случившегося… Дмитрий, по уговору, должен был придти к ней через лесенку и балкон.
Наконец пришел вечер… наступила полночь… Около часу ночи около дверей винтушки появился Давыд… Рунт стоял у самых дверей.
– Астрахань, – сказал князь.
Рунт, узнавший его по голосу, поклонился и сам растворил ему дверь.
Давыд в первый раз в жизни очутившийся в полной тьме винтовой лестницы, стал подниматься ощупью и наугад, что было и нетрудно…
Упершись наконец в дверь, он отворил ее и очутился в маленькой комнате, освещенной ночником.
– Давыд, ты? – раздался голос барина за следующей дверью.
– Я-с, – отозвался он.
– Входи…
Князь вошел и очутился в спальне барина, где тоже никогда не бывал. Перед ним налево был киот с образами, освещенными висячей лампой, а прямо у стены большая кровать и на ней Аникита Ильич… Но старик был не под одеялом и лежал на постели вполне одетым, как днем.
– Ну, что, Давыд!.. Я правду сказывал, а ты врал, – произнес Аникита Ильич, будто шутя, но голос его выдавал волнение. – Вот тебе и не завтра, а нынче же…
– Виноват-с… Вы правду сказывали…
– Ну, что ж? Чем скорее, тем лучше! – вымолвил старик, вставая с постели.
Через несколько минут уже две мужские фигуры спустились по винтушке, вышли на улицу и, обойдя угол дома, вошли в сад через калитку. Затем, еще через минут пять, они очутились под балконом Сусанны… Один остался внизу, а другой тихо и осторожно поднялся…
Медленно, шаг за шагом, подошел Аникита Ильич к окнам, прислушался и стал глядеть внутрь… он тяжело дышал…
– Тварь! Тварь поганая… – прошептал он наконец. И вдруг, двинувшись к балконной двери, он сразу отворил ее, вошел в гостиную и быстро прошел в спальню племянницы.
Страшный крик раздался на весь дом среди тишины ночи и замер… И наступила снова полная мертвая тишина…
Дюжинный и вся дежурная дюжина долго прислушивались и решили, что им почудилось то, что сейчас долетело до слуха…
«Совсем будто вот крикнул кто-то? Должно, филин в саду!»
Сусанна и Дмитрий, помертвелые от ужаса, увидя перед собой стоящего «дядюшку», будто потеряли сознание действительности.
Говорить, объяснять, оправдываться было нечего… и даже на ум не шло…
Дмитрий не имел вида гостя, хотя бы и ночью… Дядюшка нашел не собеседников, не друзей, а полюбовников!.. Улики были налицо.
XXII
Следующий день и еще два дня прошли в Высоксе мирно, без всяких приключений и новостей.
Только и было одно необычное. Старый барин продолжал обедать один у себя наверху… Кроме того, барышня Сусанна Юрьевна чувствовала себя снова хуже, и ее чаще навещал доктор… Вдобавок и молодой барин Дмитрий Андреевич глядел будто хворым… Все заметили, что он бледен и что будто его «лихоманка ломает».
Анна Фавстовна, прощенная через сутки, была выпущена, но не ухаживала за своей барышней, а лежала в постели, будто сраженная чем.
Зато был человек, который ликовал и ходил с таким лицом, что всех дивил и озадачивал. Это был молодой князь Никаев.
Однако, если в доме было наружное спокойствие, то в действительности случился страшный переворот, про который знали только Басановы, старый и молодой, и Сусанна Юрьевна.
Аникита Ильич приказал им обоим молчать, чтобы все обошлось тихо, мирно, исподволь, во избежание соблазна на всю Высоксу, или, вернее, на все наместничество…
Решение же его было простое.
Через неделю времени Дмитрию Андреевичу уезжать и никогда более ноги не ставить к нему… Через недели две Сусанне уезжать ради своей болезни, чтобы посоветоваться якобы с московскими докторами, но… затем в Высоксу не возвращаться…
Дарьюшке Аникита Ильич приказал:
– Готовься… Я тебя замуж выдаю… Но не дивись, если в один день с твоим венчаньем будет и другое венчанье… Всяк за себя, а Бог за всех. А пока молчка! Никому ни слова.
Дарьюшка, конечно, приуныла и начала плакать. Давыд убеждал любимую девушку, что она должна радоваться, а не печалиться, но объяснить ей правду побоялся… Простоватая Дарьюшка могла внезапной безумной радостью все дело испортить…
На четвертый день, в сумерки, в полицейский дом прибежала красавица Алла, спрашивая Змглода… Когда она вбежала в его комнату, то с рыданьями повисла у него на шее… Весть, ею принесенная, совсем сразила энергичного Змглода…
Старый барин объяснил поутру Ильеву, что делает ему великую честь… желает повенчаться законным браком с его дочерью.
– Ну, стало быть, бежать!.. – решил Змглод, – и завтра же…
Но на следующее утро, явившись в дом, «Турка» узнал от Ильева, гордого, счастливого и сияющего, что Аникита Ильич приказал ему Аллу не выпускать три дня ни на шаг из ее комнаты и держать все втайне.
Вместе с тем Змглод узнал, что отцу Гавриилу и старосте церковному было приказано готовить все в храме к великому торжеству бракосочетания… И, конечно, вся Высокса догадалась, кто будет венчаться: понятно, что молодой барин Дмитрий Андреевич и молодая барышня Дарья Аникитична.
Дивились только все тому, что барин содержит это втайне… Дивились и тому, что Дмитрий Андреевич ходит темнее ночи и совсем на жениха не похож…
XXIII
Около полуночи в спальне Сусанны появился вдруг необычный в такую пору гость…
Она сидела в углу комнаты, бледная, страшно изменившаяся и похудевшая за последние роковые дни… Она казалась раздавленной той бедой, которая свалилась ей на голову… Дмитрий, конечно, предложил тотчас же венчаться, но она отвечала отказом и клятвой, что никогда этого не будет. Ее желание, и неизменное, было оставаться всю жизнь в девицах и быть свободной от брачных уз.
Несмотря на свое нравственное состояние, какое-то онемение, бесчувственность и притупление разума, Сусанна ахнула, увидя перед собой нежданного ночного пришельца.
Это был Змглод.
Обер-рунт был просто страшен лицом… Можно было даже принять его за привидение…
– Что ты? Что тебе? – глухо, почти разбитым голосом спросила Сусанна.
– Я к вам, барышня, – тоже странным, хриплым сдавленным голосом ответил Змглод. – Давайте, барышня, нашу судьбу решать…
– Не пойму я тебя…
– Говорите, правда ли, Аникита Ильич застал у вас Дмитрия Андреевича?
Сусанна, потупясь, ответила едва слышно:
– Да.
– Правда ли, что вам и ему приказано уезжать с Высоксы и что всему конец… женитьбе Дмитрия Андреевича не бывать?..
– Правда! Правда! – воскликнула Сусанна. – Я нищенствовать по миру пойду, Денис Иваныч… Уж лучше бы теперь убитой быть Гончим…
– Барышня… Все на перемену будет… Всего этого не будет… Останетесь вы здесь хозяйкой, как были… Дарья Аникитична будет женой Дмитрия Андреевича, а вы настоящей хозяйкой… И до конца ваших дней… Желаете вы так-то?.. Говорите скорее… не молчите! Желали бы вы этакое?
– Я не помру? Что ты, ума, решился?..
– Дозвольте мне все это так наладить… так, как я сказывал вам… прикажите мне…
– Да что?.. Что?!
– Прикажите вас самих, Дмитрия Андреевича да еще одного человека избавить от Ирода, мучителя… Прикажите мне его похерить…
– Кого?! – произнесла Сусанна пораженная.
– Понятно кого… – глухо ответил Змглод с искаженным от злобы лицом.
Наступило молчание и длилось без конца.
– Прикажите… – едва слышно снова сказал наконец Змглод.
Сусанна закрыла лицо руками и замотала головой.
– Ведь всем – и вам, и мне погибель… а то бы всем спасение… Барышня, подумайте… Вам ведь только одно слово сказать… одно слово: ступай! Приказываю, мол… тебе!
Сусанна молчала и начала вздрагивать всем телом, не отнимая от лица крепко прижатых ладоней.
– Зачем тебе приказание? – прошептала она через силу, так как голос ее рвался. – Зачем? Мое?..
– Для моей совести… Я век буду утешаться, что мне было указано… А вам что же? Вы только согласье дали.
– Погибельное дело. Пропадем все… – прошептала Сусанна.
– Самое простое легкое дело. Положитесь на меня. Я не махонький и не скорохват. Знаю, что надумал и как сделаю…
И снова воцарилось молчание.
– Сусанна Юрьевна! – громче и уже отчаянно выговорил Змглод. – Ну, хоть промолчите… Время не терпит… Слышите? Я иду сейчас к нему… по винтушке… Через час будет всему конец«. и вашей беде конец, и моим мученьям. Я иду… вы это знаете… мне не возбраняете?.. Так ведь?.. Ну?.. Я иду…
Змглод смолк, в комнате стало тихо.
Прошло несколько мгновений.
Сусанна отняла руки от лица и хотела что-то сказать, но, оглянувшись порывисто, вскочила с места. Змглода, не было.
Она тихо вскрикнула, схватила себя за голову и упала в кресло, как сраженная.
XXIV
Среди темноты ночи близ дома у самых дверей винтушки, прохаживался часовой рунт.
Из-за угла вдруг появилась шибко шагающая фигура, будто спешащая. Это был обер-рунт. Приблизясь к часовому, Змглод стал, тяжело переводя дыхание, и с трудом вымолвил:
– Ну, Захар… Вот… иду… Помни божбу. Не погуби…
– Денис Иваныч… Сколько же раз тебе сказывать! Я за тебя душу прозакладаю… Ты мой благодетель, – отозвался рунт с чувством.
– Ты один, почитай, свидетель… одного меня видел… Не погубишь?
– Ах, Денис Иваныч… Ну, желаешь, с тобой пойду!.. Помогать тебе буду…
– Нет! Я и один…
Змглод двинулся и исчез в дверях.
Минуту спустя, в спальне старого барина послышался шорох. Аникита Ильич, плохо спавший от волнения по милости невероятных происшествий в Высоксе и в семье, очнулся, открыл глаза и в полусвете от лампадки увидел фигуру у дверей.
– Кто там? Что еще? – неспокойно окликнул, он, будто чуя, что опять узнает про какую новую беду.
– Я… – глухим шепотом отозвалась фигура.
– Змглод?! – страшным голосом произнес старик.
И вдруг, Бог весть почему, грозный барин высокский, «Владимирский Мономах», будто смутился. Быстрым движением поднялся он с подушек и сел в постели.
– Что тебе?.. – как бы уже не своим голосом произнес Аникита Ильич.
Ему не верилось в то, что чуяло сердце… А оно чуяло… оно оробело… быть может, впервые в жизни!..
– Я… за Аллу… я…
И Змглод тихо приблизился от дверей к постели. Но он не просто шел… Нагнувшись, сгорбившись, будто съежившись, он как бы крался, подбирался…
И вдруг, сразу, скачком, бросился он на барина и, обхватив, сжал, сдавил как в тисках. Старик, цепенея от ужаса, собрал все-таки все свои силы, чтобы вырваться, бежать от злодея, звать, но почувствовал вдруг, как спина его будто хрястнула.
Не человек, а дикий зверь облапил его, ломая тело… Легко опрокинув его навзничь, он завалил его голову подушками и налег на них всем туловищем.
Отчаянно забилась жертва. Но еще отчаяннее, с яростью дикого сильного зверя, давил, налегая, остервенившийся мститель.
XXV
Рано утром, еще чуть брезжил свет, Масеич явился, как всегда в дом по винтушке и стал в ванной комнате тихо готовить все к вставанию барина… Он налил воду в ванну, разложил белье, приготовил для подачи халат и туфли, оглядел даже пилу-голландку – не подточить ли. Затем перелил из бутыли в стопу калмычкино зелье.
Наконец, приготовив все, он стал ждать положенного часа будить, если сам барин не кликнет.
В дверях с винтушки появился Змглод.
– Здорово, Никифор Масеевич. Барин еще не вставал?
– Нету… А что? Приключилось что? К спеху тебе…
– Особого ничего… Кой-что доложить…
– Чтой-то ты, Денис Иваныч! – ахнул вдруг Масеич, приглядевшись к странно искаженному лицу обер-рунта.
– Еле на ногах держусь. Опять расхворался еще пуще! – тихо ответил Змглод, опуская блестящие глаза. – Иди уж… Буди Аникиту Ильича… Мне бы скорее домой. Прилечь…
Масеич пошел в спальню будить барина. Змглод стоял, слегка вздрагивая, как от холода, и дергался на месте…
– Вот… Вот… – прошептал он. – И оно-то… самое мудреное. Да полно! Не выдавайся. Полно! Помни про Аллу…
Старик Масеич страшным голосом кричал в спальне и звал… Змглод шагнул, хотел двинуться на зов… и не мог.
Масеич выбежал из спальни и кричал, как одичалый:
– Вениуса… Барышне… Денис Иваныч, скорее… Почитай, мертвый… Барышне… Господи, сохрани и помилуй!..
Змглод бросился, будто швырнулся, к дверям винтушки.
Через полчаса весь дом был на ногах и все, от барышни до последнего нахлебника, толпились наверху, в отпертых комнатах барина, в коридоре, в канцелярии и даже на лестнице.
Через час вся Высокса встрепенулась в ужасе и онемела, ошеломленная невероятной вестью.
– Аникита Ильич скончался!
Доктор Вениус освидетельствовал тело, признал смерть, приключившуюся за ночь, вероятно, от удара. «Полнокровен был старик, а кровь пустить не дозволял никогда. И этого надо было ждать!»
Однако немец-доктор был сильно взволнован. Он тотчас же заявил Сусанне Юрьевне, что имеет сказать ей нечто важное наедине…
– Выбрал время?! Успеется и после! – отозвалась она.
Барышня Сусанна Юрьевна была не печальна… Она была сурова и даже столь грозна, какой никогда еще не видели ее. Будто покойник вдруг передал ей или завещал свой грозный вид и свою «Мономахову» повадку с людьми и рабами.
К вечеру в большом зале, в углу у образов, на столе лежало тело, служилась панихида. Одновременно снаряжались и пускались гонцы во все стороны, в Муром, во Владимир, к губернским властям, в наместническое правление…
А весь дом, вся Высокса, все заводы и заводская слобода – все ходуном ходило.
Но не одна кончина старого барина смущала всех…
Равно смутила всех и новоявленная грозная барышня, принявшая все в свои руки… Не прошел еще день со смерти барина, а трое ослушников указаний Сусанны Юрьевны уже поплатились, были наказаны строго и, пожалуй, сверх вины.
Но пример этот подействовал на всех. Все сразу оробели и недоумевая притихли. Важное лицо, коллежский правитель Барабанов, был в сумерки смещен и уволен от должности за какое-то дерзностное осуждение по поводу рапорта на имя наместника… Старший сын Ильева временно вступил в должность.
Масеичу было приказано сидеть безвыходно дома, а к нему запрещено пускать кого-либо. Старому слуге дозволено было выйти и явиться только на похороны своего барина. Старик провинился тем, что доложил барышне, что покойник перед кончиной, видно, бился и метался. Судя по постели и белью, Масеич выводил заключение совсем несообразное. Пуще всего разгневалась за что-то барышня на Дениса Иваныча, сразу лишила его звания обер-рунта и приказала содержать под арестом. Впрочем, Змглод снова захворал шибко и лежал в постели.
Но истинно-диковинное было еще впереди. Готовилось такое, о чем высокцы и помыслить бы вперед не могли. Панихиды и молебны, похороны и свадьбы, поминальные трапезы и свадебные пиры – вперемежку…
