Текст книги "Владимирские Мономахи"
Автор книги: Евгений Салиас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)
XIX
Казалось, что всем обитателям Высоксы давно пора уже было привыкнуть ко всяким удивительным событиям, а между тем то, что случалось, было каждый раз действительно диковиной, и молва о случившемся в один день обегала все заводы.
В доме появился и был принят самим барином, а потом барышней, и принят особенно милостиво, тот самый человек, который, когда-то едва не убил барина, а затем донес на нее и на молодого барина невесть что старому барину… затем он же недавно подвергся срамной казни… затем он же был подозреваем в покушении на охоте… И вдруг теперь, с подвязанной еще рукой, он явился, строго поглядывая на всех, как если бы, кроме благих дел, ничего никогда на Высоксе и не творил! Как ни старались все объяснить, почему барышня и барин простили своего злодея, никто, конечно, не мог найти ключа к такой загадке.
А в день приема Гончего барином, вечером, распространился еще более удивительный слух. Злодей, убийца, беглый, позорно казненный, не только совсем прощен барином, но якобы снова будет определен в канцелярию.
И действительно, на третий день Дмитрий Андреевич объявил Пастухову, что Гончий, как способный и знающий человек, должен быть зачислен снова к нему под начальство.
И Гончий появился в той же канцелярии, где не бывал уже восемь лет, и сразу стал «совать нос» во все. Прошла только неделя, и канцелярия ахнула. Беседуя с Пастуховым, Гончий при всех служащих и писарях объяснил своему начальнику, что, по-видимому, у него полный беспорядок в делах. И, конечно, так идти не может… Нужен совершенно иной порядок! Он, Гончий, именно об этом завтра же доложит барину.
Это заявление обежало Высоксу еще быстрее, чем весть о появлении «безрукого» в доме. В поведении Гончего сразу все почуяли что-то… и не ошиблись… Простой канцелярист с того же дня стал бывать у барина со своим собственным отдельным докладом. Иногда он был вызываем для совета как к барину, так и к барышне. Еще через неделю Пастухов был внезапно уволен, а Гончий из простых писарей во времена Аникиты Ильича стал сразу начальником канцелярии.
Дмитрий Андреевич, немало смущенный сначала просьбой Сусанны насчет прощения Гончего, смущенный еще более мнением о нем князя Никаева, теперь сразу и круто пришел к искреннему и совершено противоположному убеждению.
Он относился к Гончему не только милостиво, но дружелюбно, а вместе с тем сам стал заметно бодрее и веселее. О причине этой перемены духа он, однако, никому не проронил ни единого слова. Даже Никаеву и Михалису на их настойчивые расспросы отказался что-либо объяснять.
– Лучше себя чувствую. Вот и все… – загадочно усмехаясь, говорил он.
Причина, однако, была простая. Гончий, которого князь Никаев якобы продолжал подозревать в покушении на жизнь Дмитрия Андреевича в лесу, доказал барину, при помощи вызванной знахарки и старика-крестьянина, что он в день покушения лежал у Ешки в избе почти без движения от слабости. Но вместе с тем Гончий взялся открыть злодея непременно, во что бы то ни стало, если у него будет власть. И он был назначен заведующим канцелярией уже при новых условиях, при которых его значение и власть были уже не те, что при Пастухове. Канцелярия была прямо подчинена полиции. Возмущенный князь Никаев немедленно отказался от своей должности, и снова назначенный обер-рунт Ильев стал под полную команду Гончего.
– Дела всякие пока по боку! – заявил он всем. – Первое и главное дело теперь – разыскать, кто покуситель…
Вся Высокса, недоумевая, разводила руками. Понемножку выяснилось, что вследствие разных перемен главною личностью в Высоксе стал вдруг тот самый человек, который еще недавно сидел у столба.
– Безрукий – барин теперь у нас! – говорили все.
Новое прозвище всем нравилось из зависти.
Прошло недели три. Гончий, бывавший, конечно, всякий день с докладом у барина, явился однажды, как всегда, поутру, прежде других лиц, но затем попросил разрешения у Дмитрия Андреевича явиться вновь вторично по особо важному делу после того, как барин примет разных просителей.
Басанов поправился настолько, что уже одевался, выходил в соседнюю со спальней комнату и там принимал самых важных посетителей Высоксы. Приняв поспешно нескольких просителей и гостей по делам заводским, он сам послал тотчас за Гончим.
Тот, явившись вторично, поглядывал как-то особенно весело, будто радовался чему-то.
– Ну, какое дело? – спросил Дмитрий Андреевич, чуя что-то особенное.
– Дело самое важное… Я если еще не разыскал вашего злодея, то проследил… Напал на след.
– Что ты?! – воскликнул Басанов и чуть не привскочил в своем кресле.
– Совсем, говорю, не разыскал, представить его вам сейчас не могу, но полагаю, что если он не у меня в руках, то на сих же днях я его накрою.
– Кто же такой?..
– Нет, Дмитрий Андреевич, увольте! Не скажу! – решительно ответил Гончий.
– Как не скажешь?..
– Не могу…
– Это отчего?
– Это значит – все дело испортить.
– Пустое! Говори…
– Не скажу ни за что, хоть вот сейчас меня опять к столбу приковывайте! – объявил Гончий резко. – Пока я его не накрою совсем, до тех пор не назову! Да и зачем называть? Если будет ошибка какая, я только себя погублю. Нет. Дозвольте тогда его назвать, когда я его уж якобы в руках держать буду, буду иметь все доказательства. Я решил только доложить вам затем, чтобы вы были совершенно спокойны, что он найден. Но первым делом, Дмитрий Андреевич, нужно, чтобы вы совсем справились, были совсем здоровы и благополучны… А до тех пор я ничего вам вновь не доложу и злодея не назову и не приведу.
– Это почему?
– Нужно, чтобы вы прежде совсем справились, выздоровели, окрепли.
– Не пойму я этого!.. – изумился Басанов. – На что вишь нужно тут мое здоровье, чтобы злодея словить?..
– Словить его я могу и без вас. Но чтобы объяснить вам, кто он такой, нужно, чтобы вы были совсем здоровы.
– Ничего я не пойму! – вымолвил Басанов.
– И трудно, Дмитрий Андреевич, понять, не зная. Если угодно, я скажу: все это дело такое страшнеющее, что вам нужно совсем справиться, прежде чем услыхать от меня то, что я узнал и что я вам доложу. Скажи я теперь, вас это страшнеющее дело опять уложит в постель.
– Да никак ты ума решился?! – воскликнул Басанов. – Нешто может быть такое дело, услыхавши о котором я заболеть даже могу? Посуди, коли умный ты малый, что твой язык болтает!
– Нет, Дмитрий Андреевич, – холодно произнес Гончий, – что я сказал, то и опять повторю: пока вы не будете совсем справившись, до тех пор я ничего не прибавлю! Поправляйтесь, и тогда я приду с моим докладом…
Побывавши у барина с загадочным объяснением, Гончий отправился прямо наверх. Здесь он вошел к барышне без всякого доклада.
Сусанна Юрьевна сидела, как всегда, за пяльцами, но теперь она вышивала гладью, шелками и золотом что-то новое с замысловатым узором. Это была подушка, которая предназначалась ею тому же Гончему. Подушка должна была иметь особенное значение. Предполагалось, что когда она будет, то появится в квартире Гончего на самом видном месте, и всякому к нему входящему будет известно, что это – работа самой барышни.
Сама Сусанна это надумала.
Гончий сел, как всегда, около пялец и выговорил, вздохнув:
– Устал я…
Сусанна Юрьевна удивленно глянула на него.
– Вы думаете, я пешком далече ходил. Нет, устал инако. Дела много себе забрал. Во все нос совать стал, как в Высоксе сказывают теперь. А это, Сусанна Юрьевна, помудренее, чем ходить отсюда в Москву и обратно.
– Сказывают тоже, – улыбнулась Сусанна, – что ты и дурачества всякие забываешь… Зачем-то на прошлой неделе с двумя рунтами и с дюжиной крестьян куда-то пропадал сутки… Да еще строжайше им приказал никому не сказывать, где вы все были и что делали.
– На турку ходили! – рассмеялся Гончий. – И у него пушки и знамена отбили. Слушайте-ка… Пушек я не отбил… А вот это у неприятеля-врага отбил… Глядите-ка. Что это такое, по-вашему?
Гончий вынул что-то из кармана маленькое в бумажке и, развернув, показал… Это была пуля, несколько сплюснутая… Сусанна Юрьевна глядела недоумевая.
– Это, дорогая моя барышня, пуля… Нашел я ее в лесу, в стволе дерева… А теперь буду искать ружье, из коего она вылетела… И это будет много легче. Найти ружье, карабин зовется, легче будет, чем найти в лесу пулю. Карабинов в Высоксе только три, и все три бариновы… Только бывает часто, что он их ссужает своим друзьям-приятелям… Вот и вся сказка.
– Ничего я, Аня, не поняла. Что ты? Ты будто…
– Свихнулся? Так, что ли?.. Ну, вот, увидите скоро, что на Высоксе стрясется! – решительно произнес Гончий, снова кладя пулю в карман.
– Поясни. Я совсем-таки ничего разобрать не могу.
– Пока нечего и разбирать… Придет на это свое время. А пока я вам свежую новость скажу. Хотите?
– Какую новость? Говори.
– Эта новость – золотая весточка!.. Я напал на след злодея. Да-с.
– Какого злодея? – удивилась Сусанна.
– Как можно этакое спрашивать, Сусанна Юрьевна! Один у нас теперь злодей. Прежде было два! – усмехнулся Гончий. – Я да еще один, неведомый… а теперь он один остался.
– Что ты?! – вдруг поняв, встрепенулась Сусанна Юрьевна. – Говори! Кто же? Чужой кто?.. Или из наших?
– Это как понимать: кто чужой, а кто наш?..
– Здешний? Высокский?!
– Высокский.
– Дворовый?
– Нет.
– Мужик? Заводский рабочий?
– Нет, Сусанна Юрьевна, – ухмыляясь ответил Гончий.
– Кто же такой? Говори скорее.
– Нет. Сказать не могу.
– Как не можешь?
– Нельзя… пока не буду его держать в руках! Как я докладывал барину, так и вам доложу. Пока я не накрыл совсем, до тех пор не назову. А накрою я его скоро.
– И он здесь в доме? – тревожно спросила Сусанна.
– У нас в доме.
– Дворянин, стало быть? Из приживальщиков или из гостей?
– Больше ничего я вам, Сусанна Юрьевна, не скажу. Хоть убейте! Ни единого словечка.
– Да что же ты меня за дуру какую считаешь, что я пойду да разболтаю? – рассердилась вдруг Сусанна.
– Не гневайтесь. Я знаю, что вы во сто крат и умнее меня, и осторожнее. Но не могу я! Я дошел размышлением до того, что сам себе назвал по имени этого злодея, а другому кому его назвать было бы совсем малоумно. Дайте прежде мне самому себе не в мечтаниях, а въяве доказать, что я не ошибся, и тогда, конечно, вам первой приду я сказать. И если ошибки нет, то мы подождем до тех пор, пока Дмитрий Андреевич не справится совсем и не начнет выезжать. Тогда мы ему и скажем.
– Зачем же ему справляться? – задала Сусанна почти тот же вопрос, что и сам Басанов.
– А затем справляться, что его мой доклад как обухом хватит по голове, как из пушки выпалит по нем. Если ему сейчас пойти это доложить, так его опять в постель свернет. А вот что, Сусанна Юрьевна, – вдруг рассмеялся Гончий весело, но загадочно. – Скажите мне, думалось ли вам когда о том, какие перемены могут в Высоксе быть, если бы барин Дмитрий Андреевич Басанов вдруг очутился на столе да на том свете? Что тогда может приключиться в Высоксе? Размышляли ли вы об этом?
– Нет!.. – протянула Сусанна, нерешительно и вопросительно глядя в умное, энергическое лицо Гончего. – И чудно даже, Аня! Никогда я не думала. Сейчас первый раз на ум пришло от твоих слов.
– Вот то-то же! Умная вы, уж какая умная, а простых делов не можете решать! Простое вот дело вам на ум не пришло! Вы все тут порешили, что якобы кто-то по злобе или из мести покушался на Дмитрия Андреевича. На меня указывали! А вот я-то именно инако дело рассудил и инако розыски повел, да и на след напал… Ну-с, довольно об этом на нынешний день. Хоть убейте, больше ни слова не скажу.
– Погоди! – вдруг воскликнула Сусанна. – Ах, я дура петая! Вот дура… А ты еще говоришь – умная. Глупее меня не выискать. Ведь я только теперь разобралась в мыслях. Пуля-то эта, пуля! Ведь это – та самая, которой Дмитрий Андреевич ранен был… Ты в лес ездил, шарил… Так ведь?..
Гончий молчал и улыбался.
– И теперь выходит, что… пуля карабинная, большущая… а карабин мог быть в руках только разве у Михалиса… или у какого гостя столичного…
– Сусанна Юрьевна! Любите вы меня? Ну, так докажите! – воскликнул Гончий. – Замолчим про все это!.. Скажу все я вам, сам скажу, а теперь, если вы хоть словечко прибавите, я уйду.
Сусанна замолчала и, склонясь над пяльцами, глубоко и тревожно задумалась.
XX
Прошло около недели…
В доме разнеслась весть самая простая, а между тем всех взволновала. Прежде, бывало, при этой вести, все той же, повторявшейся чуть не раз в неделю, все становились веселее, начиналась радостная суетня в доме и во многих соседних зданиях.
Теперь та же простая весть была принята всеми угрюмо, чуть не тревожно.
«Барин на охоту едет!» – прошло по дому и побежало по Высоксе и по всем заводам.
И всякому невольно вспоминалась последняя охота. Всякий, конечно, понимал, что не каждый же раз, что выедет барин в охотный дом, непременно должно быть покушение на его жизнь. Надо надеяться, что подобного никогда больше не приключится… Однако, злодей остался не разыскан. И далеко ли до греха? Помилуй Бог!
Впрочем, вскоре все успокоились, узнав, что охота будет на болотную дичь… Все, да и барин, будут на виду, на открытом месте, а то и в челноках на озере, охотиться на одних уток…
Тем не менее все единодушно отговаривали Дмитрия Андреевича ехать охотиться. Он был достаточно здоров и бодр, чтобы двигаться по саду, выезжать на прогулку по заводам, но никак не оправившись настолько, чтобы «трепаться» в охотный дом, а затем по болотам… Даже и отдыхая в челноке на озерках и запрудах, он мог утомиться или простудиться.
Сусанна Юрьевна, конечно, более всех отговаривала Басанова» и вместе сердилась на Гончего, который уверял всех, что такая поездка и прогулка принесет только пользу…
– Если почувствует, что устал, – говорил Гончий, – то и не пойдет в болото, останется в охотном доме… А проездка такая ему все-таки дело хорошее.
Князь Давыд, несмотря на крайне враждебные отношения с Гончим, был на этот раз того же мнения. Дарья Аникитична по обыкновению молчала…
После многих споров, пререкательств между разными гостями и нахлебниками, ввиду упорства Басанова было решено ехать, хотя бы только на один день. Выехать в сумерки в охотный дом ночевать, а поутру, отдохнув, покататься барину в челноке и пострелять на пролетную дичь, которую своей стрельбой подымут в болотах другие охотники…
Когда в сумерки снова в зале и у подъезда все и всё было в сборе, кроме псарей и собак, Басанов перед тем, как выходить и ехать, обернулся к Сусанне Юрьевне, пришедшей его провожать, и заговорил с ней тихо, чтобы Дарья Аникитична не слыхала:
– Колдун ваш Онисим.
– Что такое? – удивилась она.
– Ничего у него не разберешь. Не верь я в его преданность, ни за что бы слушаться его не стал… очень уж загадки любит загадывать да колдовать… Но я верю, что он, вас крепко любя, и меня тоже любит… Ну, вот и слушаюсь его, как бы своего наставника питомец какой… Вот теперь и еду в охотный.
– Не пойму я вас, – отозвалась Сусанна Юрьевна недоумевая.
– Говорю вам… привязался Онисим: поезжай, да поезжай. Вот и еду.
– Как?.. – изумилась она. – Аня?.. Онисим? Он вас надоумил?
– С ножом к горлу пристал, – рассмеялся Басанов. – А почему еще сказываю я, что он колдует, – потому что про этакий простой совет всячески просил никому да и вам вот не сказывать.
– Что не сказывать-то?
– Да что он именно науськивает, что не сам я пожелал. Нешто не загадка это?..
Басанов, усмехаясь, двинулся в зал.
Сусанна последовала за ним вместе с Дарьей Аникитичной и говорила про себя:
«Да. Конечно, загадки загадывает мой Аня».
Едва только поезд барина с гостями и прихлебателями отъехал шибкой рысью от подъезда, как в доме, будто по волшебству, воцарилась полная тишина.
Оно было и не мудрено… Дарья Аникитична прошла к себе… Сусанна Юрьевна поднялась наверх… Во всем доме не было никого. Во всех комнатах двух крыльев дома было тоже пусто. Только в нижних этажах оставались старики-нахлебники и дети, так как молодежь тоже всегда уезжала, если не пострелять, то широко покутить в охотном доме. Только дежурная дюжина в передней весело болтала и, достав из ларя карты, принялась играть в «носки», выставив караульного на случай, если явится нежданно обер-рунт с обходом.
Когда стемнело совсем, весь дом, не освещаемый в отсутствие барина, погрузился во тьму. Только передняя, да большой зал были, как всегда, освещены, а равно в апартаментах самой барыни, смежных с залом, виднелся огонь.
В правом крыле дома тоже засветились два окна… Князь Давыд Никаев, ездивший только на медвежьи охоты, и один столичный гость, Хвостов, захворавший накануне, были у себя и сойдясь принялись от тоски за игру в бирюльки по рублю за партию.
Гончий был уже наверху у Сусанны Юрьевны. Она сидела за пяльцами и, гневно встретив любимца, стала его попрекать за его «чудачества» с Басановым.
Он молчал, не оправдывался, но украдкой усмехался.
– Ну, хоть признайся, – приставала она к нему, – хоть. признайся, что ты науськал Дмитрия Андреевича ехать. Я же это верно знаю.
– Он вам это сам сказал? – спросил Гончий.
– Ну, хоть бы и сам.
– Не мог воздержаться! – рассмеялся он. – Есть же такие люди на свете: хоть зарежь их, не могут сдержать языка за зубами! А еще хотят, чтобы им важные дела поверяли, рассказывали все, что надо втайне уметь держать.
– Это же не важное… И если ты не хочешь сознаться сам, то, стало быть, оно…
– Важное, – перебил Гончий…
– Как?
– Так. Если я сказываюсь, что надоумил Дмитрия Андреевича ехать на охоту, даже привязался к нему, упрашивал его… и просил тоже никому про меня не сказывать, то, стало быть, пустое дело – важное дело.
– Просто загадки загадываешь, – сердито произнесла Сусанна Юрьевна.
– Да…
– Балуешься…
– Нет… Загадки не всегда баловство, ради одной потехи.
– Так поясни…
– Придет время, поясню.
Наступило молчание. Сусанна сидела угрюмая, так как чуяла, что Гончий что-то затевает или затеял… И это затеянное им должно теперь совершиться там в охотном доме за эту ночь или завтра днем. Помимо женского любопытства ее мучило «темное» затейничество ее любимца.
Не прошло получаса, как Гончий пришел к ней наверх, он вдруг поднялся уходить.
– Что ты? – окончательно изумилась она.
– Мне надо к себе, Сусанна Юрьевна.
– Зачем?
– Дел много… Вон на домне завтра начнут лить по-новому чугун, я и хотел…
– Полно лгать! – перебила его Сусанна. – Я по голосу твоему… да по всему наконец вижу, что ты что-то строишь… Поужинай со мною, благо я сегодня здесь буду ужинать… Поужинай и уходи.
– Не могу, золотая моя. Ей-Богу! Не могу. Не гневайтесь: дело такое важное, каких в Высоксе и не бывало никогда…
– И все о злодее, что якобы разыскал…
– Понятное дело.
– И ты сейчас махнешь ночью, тайком, в охотный дом?..
Гончий удивленно глянул в лицо Сусанны.
– Догадалась? А!.. Не дура?
Он молчал.
– Что же, ступай… – уже сердито прибавила она. – Я здесь не проболтаюсь за ночь. Да и не с кем… Разве с Анной Фавстовной одной. Ступай. Скачи.
Гончий стоял не двигаясь, будто колебался… Он не мог выносить гнева обожаемой им женщины. Каждый раз, когда Сусанна сердилась на него, в нем как будто сердце ныло.
– Сусанна Юрьевна… – выговорил он наконец. – Я после полуночи… а то и пред рассветом по винтушке опять приду.
– Слетав в охотный дом! – раздражительно произнесла она.
– Ну, хоть бы и так… Дозвольте придти. Может быть, я… ну… может статься, я в эту ночь вам кой-что доложу… правду страшную скажу… Позвольте придти… хоть пред зарей.
После минутного молчания Сусанна выговорила мягче:
– Приходи.
XXI
Был уже одиннадцатый час…
В доме стало совсем тихо… Дежурные, бросив карты, подремывали в передней… Некоторые храпели, крепко заснув: опасаться было нечего, так как обер-рунт редко приходил ночью в дом… И, конечно, ни барыня, ни барышня в такой поздний час не могли пройти через переднюю, давно собравшись спать или уже заснув…
Среди темноты высокая мужская фигура поднялась из сада на террасу правого крыла дома и осторожно вошла в дом и в тускло освещенный зал.
Это был Гончий.
Он был сильно взволнован, озирался такими глазами, как если б явился с преступным умыслом; шептал что-то себе самому, даже бормотал вслух.
Осмотревшись, прислушавшись к комнатам правого крыла и к храпу дежурных, который довольно явственно доносился в зал через анфиладу гостиных, Гончий быстро приблизился к портрету императора Петра Алексеевича.
Портрет великого императора огромный, чуть не упиравшийся в потолок, достигал, однако, уровня подоконников… Картина в широкой золотой раме так висела между двух окон, что заслоняла собой тоже целое окно, стекла которого были заделаны простым деревянным щитом… Сзади, на пыльном подоконнике, стояли испорченные и давно заброшенные голландские часы.
Гончий прошел в буфет, взял простой стул и вернулся. Подставив около портрета стул, он влез на него, а затем, с трудом протискавшись между стеной и рамой, пролез на подоконник… Затем он прибрал к себе и стул, высоко подняв над головой и пропустив там, где уклон картины от стены оставлял более свободного пространства.
– Всякая хитрая бестия, – проворчал он, – сейчас увидит: стоит стул там, где их никогда не видывано было…
Поставив стул около себя, Гончий уселся на корточках. Из-за картины зал был не видим ему, но он мог видеть хорошо входные двери из правого крыла и равно с другой стороны другие двери в апартаменты барыни…
Прошло около получаса полной тишины в доме, помимо дальнего храпа дежурных. Гончий волновался… Изредка он закрывал лицо руками и говорил мысленно:
«Неужто же и впрямь обманулся ты, Онисим?.. Возмечтал о себе?.. Ум за разум у тебя зашел?.. Сновиденья свои за дела людские стал принимать, как все умалишенные делают… Готов был поклясться, хоть руку другую отдать, а то и голову отдать… А вот, смотри, ничего не будет… как есть ничего…».
Но вдруг сердце Гончего екнуло и застучало шибко… Даже в висках застучала вдруг хлынувшая в голову кровь…
Он через силу спер в себе тревожное дыхание, а рука сама двинулась… Он перекрестился, сам того не заметив от крайнего волнения. Было одно мгновение трепетного страха от сомнения в своем разуме. Но разум ясный и сильный взял верх над суеверным испугом… Что же смутило его?
Из дверей правого крыла дома показалась фигура седого старика в длинном кафтане, бархатных сапожках и с костылем в руке… Старик тихо и беззвучно двинулся через зал и, заслоненный на время с глаз Гончего картиной, снова стал видим перед дверями комнат барыни, в которых и скрылся. Сомневаться хотя бы мгновение в том, что это сам Аникита Ильич, – было немыслимо…
Гончий перевел тяжело дыхание… Он задыхался, как если бы кто схватил и держал его за горло. Кровь продолжала стучать в виски…
Понемногу он успокоился и тихо, осторожно, с крайней медленностью в движениях, выставил стул на прежнее место, а затем снова с трудом протискался на него с подоконника.
Быстро перенес он стул за дверку буфета, вернулся в зал и стал…
Он будто не знал, что делать теперь, будто колебался в своем решении… Затем он двинулся, подошел к дверям комнат барыни и крайне медленно, тихонько повернул ручку замка. Дверь отворилась… Он на цыпочках перешел комнату, слегка освещенную из зала через дверь, и, приблизясь к следующей двери, прислушался. Все было тихо… Чудились ему голоса, говорившие шепотом, но он решил, что это его воображение…
Он так же тихо двинулся назад, но вдруг ахнул и остановился, как вкопанный… Луч света падал на большой диван и на что-то лежавшее на краю дивана… Он приблизился и разглядел лежавшее кучей: кафтан, сапожки, костыль и седой парик…
«Ну, не хитер ты!.. – мысленно воскликнул Гончий, – или смелости у тебя хоть отбавляй… Двери чуть не настежь… Случися что в доме?.. Сумятица… бросятся люди к барыне: все отперто, и маскарад на диване…»
И, постояв мгновение, он подумал, внутренне смеясь:
«Ох, унес бы я все это… Да. Кабы глуп был, то унес бы… попужать. Но я не дурак… Я пугну не этак: так пугну, что все наместничество испугается…»
Он тихонько двинулся из комнаты, осторожно притворил снова дверь и, очутясь в зале, зашагал уже смелым шагом, как правый.
