Текст книги "Владимирские Мономахи"
Автор книги: Евгений Салиас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)
XVI
Три дня подряд каждый вечер, чуть стемнеет, являлся Гончий к дверям винтушки и подымался в комнаты барышни.
И многое было переговорено, многое удивительное решено бесповоротно. Сусанна Юрьевна, ожив, будто воскреснув к новой жизни, снова похорошела сразу, но зато и нравом, духом стала, казалось, еще тверже.
На четвертый день она после полудня отправилась к Басанову, странно улыбаясь, и, найдя его бодрее, чем когда-либо, она заявила ему, что у нее есть дело и что она хочет переговорить с ним наедине. Бывшие в спальне Михалис, Бобрищев, и еще двое гостей тотчас же поднялись и вышли. Дарья Аникитична продолжала сидеть на стуле около мужа и не двигалась.
– Дарьюшка, – вымолвила Сусанна Юрьевна, – я попрошу и тебя уйти! Это такое дело, про которое я могу сказать только одному Дмитрию Андреевичу.
Дарья Аникитична удивилась, но, по свойству своего характера, тотчас же покорно вскочила со стула и быстро вымолвила:
– Я сейчас… Виновата! Я думала – мне можно…
И она собралась уходить, но остановилась и спросила у мужа:
– Перед обедом позволишь детей привести?
– Приведи ненадолго, – отозвался Басанов. – Но завоет который из двух или подерутся, сейчас выгоню, – прибавил он.
Оставшись наедине с Дмитрием Андреевичем, Сусанна начала с вопроса:
– Выслушайте, что со мной дня три тому назад приключилось… Совсем поразительное и диковинное…
И она рассказала встречу свою с Гончим. Басанов встрепенулся и широко открыл глаза.
– Ну, ну!.. – выговорил он нетерпеливо.
– Ну, вот… Встретились… Сидели на скамье рядом с полчаса и беседовали друзьями.
– Что ты?! – воскликнул Басанов но тотчас же схватился за грудь.
– Что это?.. – встревожилась Сусанна. – Можно ли этак вскрикивать! Больно что ли?..
– Не, ничего… Уж очень удивился! Говори скорей!.. Как же так… Сидели, беседовали?..
– Да!..
– Да как же так?.. И не грозился убить другой-то рукой, здоровой?..
– Нет! – улыбнулась Сусанна.
– Чудеса!..
– Да, Дмитрий Андреевич, истинные чудеса!.. Но это еще не все… дальше будет еще чудеснее…
– Что же?..
– Вчера в вечеру, перед полуночью он был у меня…
– Что та-ко-е?! – проговорил Басанов, растягивая слова от крайнего изумления.
– Да, был! По винтушке поднялся с моего разрешения.
– Зачем?.. Что ты?
И заметив, что он говорит «ты», Басанов прибавил:
– Вон как поразили, что я даже по-старому называть вас стал… Так вы ему разрешили быть наверху? Стало быть, это… Что же этакое значит?
– Да. Конечно, с моего разрешения! И просидели мы долго… А теперь я пришла к вам посоветоваться, или лучше сказать, только предупредить вас, так как сама я это дело совсем порешила. Я хочу перед всей Высоксой вызвать его и простить. Он будет прощенья просить, а я его прощу, а затем опять мы его по-старому определим сначала к Пастухову, а потом в коллегию. Он – малый дельный, умный, он нам на большую пользу будет.
Сусанна смолкла и вопросительно глядела на Басанова. Он сразу стал сумрачнее, молчал, опустя глаза, и долго не отвечал на слова.
– Что же вы? Вам это не по сердцу, сдается?..
– Не знаю Сусанна. Не знаю!.. Чудно очень… Послушай ты меня… To-бишь, вы! Послушайте… Кто мой злодей? Кто меня убить хотел? Скажите?
– Это же неведомо, Дмитрий Андреевич.
– То-то вот… неведомо… А пока еще неведомо, на кого мы должны думать, – теперь я уже совсем верю, что это Анька-то и есть.
– Какой вздор, Дмитрий Андреевич! – воскликнула она, смеясь.
– Нет, не вздор! Другому быть некому!
– Он в те дни сам еле жив лежал у знахарки Ешки. Да и за что же станет он мстить вам? Мне – понятное дело. А вам-то за что? Тысячи разов объясняла я вам это…
– Как за что? Кто барин, кто распоряжается, кто его казнить велел жестоким и срамным образом? Он, конечно, думал, что это все я. А теперь, понятно, не сознается.
– Нет, Дмитрий Андреевич! Всем в Высоксе всегда было известно, что в случаях важных вы без моего совета не поступите и делаете все, как я прошу. Да, наконец, он мне сам вчера сказал, что он знает отлично, кто такую ему казнь надумал. Он даже думает, что если бы не его отважный поступок, то он, по моей милости, мучительной смертью умер бы… Он мне не верит, что когда он был у столба, то я уже…
И Сусанна Юрьевна запнулась, а затем начала действительно чуть не в сотый раз красноречиво доказывать Басанову, что, без сомнения, не Анька покушался на его жизнь. Тогда, восемь лет тому назад, он мог убить или зарезать Басанова из ревности. Но затем, когда он стал мужем Дарьюшки, а ее, Сусанны, любимец был у всех на виду, то уж скорей бы ему этого любимца убивать. Теперь он сам легко может доказать Басанову ясно, что это подозрение на него не имеет не только основания, но не имеет даже никакого смысла.
Сусанна смолкла. Басанов тоже молчал угрюмо.
– Ну, что же, – спросила она, – разрешаете вы мне то, что я надумала?..
– Как знаете, ваше дело… – промычал он.
– Да вы же не считаете его больше покусителем на себя? Доказала я вам? Убедила вас… или нет…
– Да! Теперь уж я опять совсем не знаю, на кого думать! – ответил Басанов.
– Стало быть, я могу его простить? Вы определите его опять в канцелярию или в коллегию?
– Да… – снова нерешительно проговорил Басанов.
– Отчего же вы так отвечаете, точно все еще сомневаетесь? – воскликнула она с досадой.
– Да уж очень это все будет всем удивительно.
– Правда… – вдруг усмехнулась она. Лицо ее оживилось, глаза блеснули. Она будто вдруг обрадовалась чему-то…
– Вот что, – сразу будто решаясь, выговорил он. – Отвечайте по совести! Уж очень мне оно любопытно! Отвечайте правду на то, что я спрошу.
Сусанна поглядела Басанову в лицо и весело рассмеялась.
– Я знаю вперед, о чем вы спросите… Ну-да, правда, да!..
– Да что, что я спросить хотел?
– Да знаю, догадалась… Любопытствуете узнать, снова ли я к Гончему по-прежнему… Ну, понятно, кажется?
– Ну, и что же?.. Опять все к старому вернется?
– Да, Дмитрий Андреевич!
– Уди-ви-тель-но!.. – протянул Басанов.
– Нет, не удивительно… В другой раз я вам загадку всю объясню, и вы поймете… диковинное станет совсем простым… Но теперь я хочу поскорей Гончего определить на службу и иметь его поближе к себе, потому что дела наши плохи.
– Дела коллегии? Дела управления?..
– Нет, я не про то! Я про вас, про вашего злодея! Нам нужен умный человек, а у нас все глупые и ленивые. Когда-то был один заправитель, умница Змглод, да и тот теперь совсем стал мокрой курицей. И вот нам нужен такой же, как и он: умный, преданный, искусный во всяком деле.
– И преданный?.. – спросил Басанов.
– Понятное дело! Как же вы не можете понять, что человек, столько настрадавшийся, которого я снова приближаю к себе, будет меня боготворить пуще прежнего, а потому должен любить и вас! Врагов у него теперь не будет, врагами станут только те, кто против меня и против вас! И он же займется розыском того злодея, что стрелял в вас. Мы много говорили об этом. Он с такой уверенностью толковал, что злодея найти можно, что я даже удивилась. Он говорил: «будь я в доме от зари до зари, я бы сейчас пронюхал, кому выгода от смерти Дмитрия Андреевича». И он мне толково все объяснил. Действительно, надо к этому делу иначе приступить. Обиженных вами в Высоксе нет ни единой души. Стало быть, человек этот не мстил за обиду. Этому человеку нужна ваша смерть по какой-либо совсем иной причине. Вот, что толково объясняет Анька или Онисим… Я больше не стану его звать прежней собачьей кличкой. И вот Онисим говорит, что дело это возможное, хотя время упущено. Надо было искать по свежим следам. Но он и теперь берется.
– Давай Бог! – проговорил Басанов, оживляясь. – Давай Бог! Уж очень оно меня смущает… За что? Кто такой? И как же так жить: живешь, никого не трогаешь, напротив, всех перемиловал, и вдруг этакое! За что?..
– Стало быть, Дмитрий Андреевич, с вашего разрешения я объявлю Гончему, чтобы он завтра же являлся вас якобы упрашивать, просить прощения и просить, чтобы вы его взяли обратно к себе на службу. Он даже хочет опять считаться вашим крепостным и изорвать свою отпускную.
– Этого по закону нельзя! – улыбнулся Басанов.
– Как? Он хочет приписаться в ваши заводские крестьяне…
– Закон воспрещает, Сусанна! Да это пустое. Пускай числится купцом или как хочет!
– Так завтра вы его примете?
– Пускай приходит.
И, помолчав мгновение, Басанов развел руками и прибавил:
– Да. И вправду диковинное вы мне нынче объявили! Сусанна Юрьевна поднялась довольная и быстро двинулась к себе наверх. Когда она проходила через большую залу, где стоял князь Никаев, он проводил ее ненавистным взглядом и проворчал:
– Вот бы кого прежде других похерить! Прежде Дмитрия Андреевича! Вот она змея подколодная! Кто все повершил? Кто старика похерил? Кто венчание приказал? Попадись ты мне под руку! Да, может, и попадешься!
XVII
Князь Давыд тотчас же вошел в спальню Басанова и сел около него. Дмитрий Андреевич, обещавший Сусанне Юрьевне никому ничего до завтра не сказывать, решил, однако, что любимцу Давыду можно все тотчас же сказать. И он передал ему новость и весь свой разговор с ней.
Тот, взволнованно выслушал, не говоря ни слова.
– Ты еще пуще меня удивился! – сказал Басанов.
Князь молчал, как пораженный громом.
– Чего же ты? Будто даже тревожишься?
Давыд покачал головой и выговорил:
– Простите, только бабы на этакое способны! Что же это такое? Ведь это, стало быть, если мы разыщем, кто в вас стрелял, так мы его сейчас управляющим коллегии сделаем, а то вот при вас он будет состоять: Михалис, я да он!.. Первым приятелем Вашим будет!.. Ведь так выходит!
– Да, правда твоя! Но, видишь ли, она иначе сказывает…
И Басанов передал Давыду все доводы, приведенные Сусанной Юрьевной.
Давыд встал со стула, начал ходить по спальне около сидящего Басанова, сильно волнуясь. Затем вдруг у него как бы вырвалось против воли:
– Никогда, никогда я бы этого не разрешил!..
Голос его, подавленный тревогой, подействовал на Басанова. Он тоже вдруг сильно смутился.
– Да скажи – почему?
– Как – почему! Хотел он когда-то зарезать вас, зная, что вы у Сусанны Юрьевны сидите. Вместо вас вышла на балкон она. Тогда он хватил ее, с тем, когда ухлопает, уложит и вас. Дело не выгорело, потому что в доме все поднялись от крика. Ему и тронуть вас не удалось. Но вот он взялся инако: пошел к Аниките Ильичу, погубил вас еще того хуже… Тут по воле Божией все перевернулось. Аникита Ильич скончался, а вы стали барином Высоксы. Но злоба его на то, что Сусанна Юрьевна из-за вас отдалила его, осталась старая. И вот он опять пробовал убить вас в лесу.
– Он ли? – воскликнул Басанов.
– А кто же другой? Я не хотел говорить прежде наверное. А теперь скажу. Он. Все мои розыски, что я вел и веду, прямо ему улики.
– Он в те дни сам еле жив лежал у Ешки-знахарки.
– Лжет, бестия. Лжет. Его накануне ввечеру видели близ охотного дома. И я знаю, кто видел, и вам…
Никаев запутался, боясь запутаться во лжи, неподготовленной и измышленной внезапно… Но хитрый план вдруг созрел в его голове.
– Да ведь и вы и все думали прежде на Гончего!
– Да, я думал, правда, но Сусанна Юрьевна меня разговорила!
– Ну, а меня она не разговорит! – злобно вскрикнул Давыд. – Я как прежде думал, что это он, так и остался при своем. Да еще и улики теперь имею…
– Так как же быть тогда? – развел руками Басанов. – Как же его в дом-то брать теперь?
– А вот об этом и подумайте!
Наступило молчание. Басанов глубоко задумался и затем произнес тихо:
– Озадачил ты меня! Что же теперь делать? Я ей разрешение дал. Назад слова брать не хочу. Да с ней и нельзя. Ты знаешь: она что хочет, то и творит. У нее есть на меня такое слово, что…
И Басанов махнул отчаянно рукой.
– Да. И творить через край даже! Все сказывают, что вы якобы младенец, на помочах у нее. Не вы – барин – владелец Высоксы, а она – барышня – настоящая владелица. Хоть раз-то бы вы уперлись.
И, помолчав мгновение, князь снова заговорил:
– В доме будучи, ведь он может ночью прокрасться вот сюда и хватить вас ножом среди сна. Он же в этом деле не новичок, – усмехнулся Давыд озлобленно. – Он знает, как орудовать, чтобы человечью кровь проливать. Только удивляться можно Сусанне Юрьевне! Диво дивное! Чем больше думаешь, то больше мысли путаются! И впрямь скажу опять – только бабу на этакое взять! Как же это?.. Вчера меня человек чуть не зарезал, а сегодня я с ним спать лягу. Да что же это? Разве кто, только совсем ума лишась, на этакое пойдет!
Басанов, уже совершенно смущенный, хотел что-то отвечать, но в эту минуту дверь отворилась, и Дарья Аникитична, ведя с собой за руки двух маленьких мальчиков и в сопровождении старухи Матвеевны, вошла в спальню.
Старший мальчик, Олимпий, сурово и косо оглянул всю комнату и уперся глазами в отца, твердо и упрямо. Младший, Аркадий, напротив, добродушно усмехался и губами, и большими светлыми материнскими глазами.
Дмитрий Андреевич оглядел обоих сыновей и в сотый, если не в тысячный, раз выговорил, кладя руку на старшего мальчугана и закидывая ему голову назад:
– Живой Аникита Ильич! Гляди, Давыд! Ну, разве не правда? Гляди! И глаза, и нос, и рот. А пуще всего глаза! Ишь как смотрит! Маленький Аникита Ильич! Вырастет, будет владельцем Высоксы, и тогда…
– Тогда, – перебил Давыд резко, – порядки будут иные, чем теперь! Тогда у него никто тут чудить не будет. И пойдет все по-старому, как было при Аниките Ильиче!
И, нагнувшись к мальчику, он прибавил шутя, хотя голос его продолжал быть суров:
– Так, что ли, Олимпий Дмитриевич? Ты не дашь в Высоксе разным бабам чудить?
Олимпий удивленно, упорным взглядом, поглядел в глаза князя Давыда, ничего, конечно, не понимая, но что-то думал свое и, как всегда, тайное. Никакими допросами нельзя было заставить мальчугана сказать, о чем он думает.
Дарья Аникитична, понявшая по голосу Давыда, что есть что-то новое, тотчас вообразила, что эта новость есть, конечно, последствие разговора наедине между мужем и Сусанной Юрьевной.
– Кабы знали вы, Дарья Аникитична, – обернулся к ней Давыд, – какие в Высоксе чудеса в решете окажутся не ныне-завтра! На ночь запирайтесь. Все двери запирайте, и свою тоже и детскую тоже.
Дарья Аникитична превратилась совершенно в прежнюю наивную Дарьюшку. Она широко раскрыла рот, а в больших да еще вытаращенных глазах появилась тревога… неведомо о чем – от бессмысленного перепуга, или от чего иного, ей ведомого. А князь не удивился этой тревоге.
Дмитрий Андреевич переводил глаза с жены на Никаева, с его лица снова на лицо жены. И в их взглядах, которыми они обменялись, показалось ему внезапно что-то особенное, чего он прежде никогда не замечал. Она будто уже знает, о чем дело идет. Он будто своими глазами ей сказал все… Они будто друг дружку понимают, ничего не произнеся и не объяснив.
«Что же это такое? – подумал он. – Ведь он же ничего не знал, я же ему сейчас про Сусанну и ее затею поведал, а он Дарьюшке еще ничего не рассказал. А они смотрят, и в глазах у них будто видно, что они знали дело. Или будто читают друг у дружки мысли… Удивительно!..»
– Чего ты перепугалась? – спросил он жену.
Дарья Аникитична смутилась сильнее от вопроса и снова глянула на князя Давыда с мольбой во взгляде.
– Чего же на него глядеть? Ответствуй сама мне, – сказал Басанов. – Он про двери заговорил, чтобы запирать на ночь, а ты насмерть перепугалась.
– Про двери, – залепетала она, но запнулась. Князь выручил ее, заговорив и объясняя, что он шутит.
– Теперь осень, свежо… Надо двери от стужи запирать, – добавил он.
Но Дарья Аникитична продолжала глядеть тревожно. Глаза ее сказали князю, что она знает, что он лжет, а Басанов тоже подметил этот взгляд и тоже понял его смысл.
«Должно быть, – подумал он, – она всегда так смотрит, что всякий может у нее по глазам все мысли читать… Да, вот за восемь лет не видал я и не знавал за нею такого…».
Басанов посадил к себе на колени обоих мальчиков и стал их расспрашивать про их «лошадок», только что привезенных из Москвы из лучшего игрушечного магазина».
Аркадий заговорил громко, весело, крикливо, совсем детским голоском… Олимпий отвечал лишь на вопросы отца, кратко, глухо и странным голосом, будто сурово недовольным. Иногда он отмалчивался, и старуха Матвеевна, стоявшая около барина и детей, понукала его.
– Отвечай же папаше… Что же молчишь…
В те же минуты князь Давыд отошел к окну и упорно, пристально глядел на Дарью Аникитичну. Когда она случайно глянула на него, он едва заметно кивнул головой, как бы подзывая. Она тихо и, видимо, робея, двинулась к нему.
– Глядите-ка, Дарья Аникитична, – сказал он громко, – какой чудной дым повалил из доменной печи…
Они стали глядеть в окно, стоя спиной к Басанову. Князь Давыд заговорил тихо:
– Онисим Гончий завтра прощен будет…
– Жив?! – изумилась она.
– Завтра прощен будет им… и в канцелярию определен по-старому… Жди я беды какой новой… Ну, эта горше всех жданных…
– Отчего?..
– Проныра, каких нет.
– Что же с того?
– Хитрее Змглода… Этого не испугаешь ничем. Этот и Аникиты Ильича гуляющего не струсит!.. – прошептал Никаев и прибавил громко: —Вона! Вона! Дым-то еще чуднее повалил…
Он хотел снова заговорить, но в это же мгновение один из мальчиков взвыл. Олимпий, сидя у отца на одном колене, все-таки ухитрился подраться с братом, сидящим напротив.
– Ну, опять за драку! – воскликнул Басанов и, спустив с колен обоих мальчиков, он позвал жену. Она приблизилась.
– Не знаю, что из него будет. Не видал я этакого драчуна, – сердито сказал он. – Хоть бы ты что придумала против его задора.
– Что же я могу?! – беспомощно отозвалась Дарья Аникитична.
– Уж очень балуешь.
– Я ничего не могу. Только одну Матвеевну он больше еще других слушается. Таков нрав.
– Аникита Ильич. Второй! – пошутил князь. – Охотник драться. Гусаром будет, как и вы. Тогда держи все ухо востро. Да, тогда посмотрите, чего натворит.
XVIII
Между тем Сусанна Юрьевна вернулась к себе радостная, сияющая и тотчас отдала такой приказ, что через полчаса весь дом, казалось, заколыхался на основании.
Все лица дворни и нахлебников были не то крайне изумлены, не то почти перепуганы.
Первая, оторопевшая настолько, что едва не упала на пол, была Угрюмова, так как ей отдала приказ барышня, чтобы передать кому-либо из дежурной дюжины.
И Сусанна Юрьевна по-детски восторженно радовалась впечатлению, ею произведенному.
– Анна Фавстовна, – сказала она, – прикажите сейчас дойти к церкви в дом пономаря и позвать ко мне тотчас сюда…
И она умышленно запнулась…
– Пономаря? – спросила Угрюмова.
– Онисима Гончего!
Разумеется, как ошалела Анна Фавстовна при этом приказе и имени, так же ошалели и все в доме, где весть разнеслась с быстротою молнии.
Все считали человека мертвым давно, а его барышня требует наверх к себе. Кто-то заподозрил, что барышня помешалась в мыслях.
Однако, через час после приказа все увидели сами Гончего с рукой, обвязанной полотном, похудевшего, бледного, но красивого. Он явился с главного подъезда и по большой лестнице поднялся наверх… Он был однако смущен, шел, опустя глаза, и лишь изредка поднимал их, кивал головой знакомым…
Сусанна Юрьевна встретила его сияющая…
– Что вы это надумали? – вымолвил Гончий. – Я верить не хотел. Ведь было вчера сказано, что только через неделю я пойду прямо к Дмитрию Андреевичу.
Сусанна, восторженно счастливая, усадила его около пялец, заперла дверь на ключ и стала объяснять, что она уже рассказала все Басанову, и он знает, что Гончий жив и невредим и в Высоксе…
– Ну, стало быть, успокойся, все в порядке, – кончила она.
– Я не хотел идти. Так удивился.
– Я бы опять послала.
– Зачем же идти, теперь, днем? Сюда, прямо к вам?
– Теперь не те времена, что при Аниките Ильиче были, – рассмеялась она. – Мне не от кого и не из-за чего таиться. Что хочу, то и делаю!.. Помни…
Гончий задумался, но повеселел. Он плохо верил в успех… А теперь все уже наладилось. Барин обещал простить… И от радостного смущения, не зная, что сказать, он вымолвил:
– Ну, что цветочек-то вчерашний? Добились? Вывели?
– Да, вот он! – весело отозвалась Сусанна.
И, оторвав приметанное тонкое полотно на вышитой части подушки, она показала маленький цветочек, изображавший незабудку.
– Да, это вот цветочек, – прибавила она смеясь. – А вот будут скоро ягодки!
Гончий удивленно поглядел на нее.
– Что вы сказываете? – спросил он серьезно, зная, что подобного рода загадочные выражения в устах Сусанны бывали неспроста. – Что-нибудь особое? – прибавил он.
– Да. И вовсе, и совсем особое, Онисим! Новое для тебя, будет новое и для всех, а само по себе… ух, какое особое! Помнишь, когда ты первый раз шел ко мне по винтушке около полуночи в эту комнату… Помнишь, ты опасался, что я прикажу тебя умертвить? Ну, вот это твое тогдашнее опасение мне новые мысли дало. Продумала я много об этом и сказала себе. Да, и вправду нужен мне человек, который бы слушался меня так, чтобы по моему указу мог и убивать… а главное, такой человек, при котором сама я…
Сусанна запнулась и смолкла.
– С тех пор, что меня ты ножом хватил, – начала она снова, и видя, что Гончий собрался отвечать, она протянула руку над пяльцами, остановила его жестом и прибавила совершенно другим голосом, прочувствованным:
– Обожди говорить. Слушай, что я тебе скажу! С той поры всякий раз, что до меня доходил слух о каком-либо новом и худом приключении в Высоксе, меня страх брал. Чуялось мне, что хотя я здесь делаю, что хочу, все равно, что настоящая барыня всех заводов, я все-таки в одиночестве. Как перст одна или как круглая сирота! И я всякий раз шибко смущалась. Теперь, с тех пор, что ты здесь около меня, я, Аня, ничего не боюсь: я знаю, что около меня умный человек и не только что преданный, а которому я дороже всего на свете. И я знаю верно, что со мной ничего худого приключиться не может, что он меня как бы загородит от всякой беды, даже от многих бед. Так ведь?..
В голосе Сусанны было так много чувства и нежности, что звук ее подействовал на Гончего. Выражение лица его изменилось, стало серьезнее, зато глаза блеснули ярче… Он долгим взглядом, в котором ясно сказывалось страстное обожание, пригляделся к ее лицу, затем опустил глаза и поник головой.
– Что же ты молчишь?! – удивилась она.
– Что же мне на это сказать?.. – отозвался Гончий шепотом. – Что на это скажешь?! Вы сами сказали!..
И, вздохнув, он снова нежно поглядел на нее и вымолвил отчасти грустно:
– Да, мудрено такое придумать, такое худое, что бы могло стрястись на вас, пока я жив, пока я здесь в доме около вас. Слыхал я, как-то люди говорят: не то, что смерти не испугаюсь, а пускай, мол, сто смертей придут – и тех не испугаюсь! Вот уж сколько лет, что вы одна у меня в голове и на сердце – и чего-чего я ни перевидел за это время! И любили вы меня, и ненавидели, и казнили, и опять полюбили… А во мне моя любовь к вам за все время только пуще разгоралась! И теперь, вместо того, чтобы все было потише на душе, – все пуще огнем горит! Сам я, Сусанна Юрьевна, когда обо всем этом размышлял и теперь вот размышляю, то вот вам, как перед Богом, ничего уразуметь не могу. Что это такое? Это же самое, что во мне огнем горит, заставило меня тогда желать вас зарезать… А когда я без руки ушел – зачем я ушел? Пытки, что ли, испугался, смерти? Того, что меня замучат до смерти? Богом божусь, что нет. Совсем не то!.. Вы же меня злобно казнили, и я уже ушел, упас себя, чтобы жить на свете. А зачем? Нешто моя жизнь была красна, легкая, веселая? Нет! Ушел я только за тем, чтобы потом опять тайком, хоть раз в месяц, бывать и укрываться около Высоксы и видеть вас. Хоть один-то раз в месяц глянуть на вас. И всякий иной человек на моем месте почел бы вас заклятым врагом и злодеем своим, а я ушел без руки, еще пуще по вас безумствуя!.. А вот вы теперь сказываете, что не боитесь ничего и никого, потому что я около вас и вас могу охранить… Да, пока я жив и здесь, вас не то что один человек, – приведите сюда полсотни народа и прикажите мне их всех перерезать одним ножом, и я их всех перережу. Что мне, что на том свете Господь накажет! У меня на этом свете, уж не знаю как это словами сказать… на этом вот свете у меня Господь есть… вот он, сидит за пяльцами!.. – тихо и странным голосом выговорил Гончий.
Наступило молчание и длилось довольно долго. Лицо Сусанны оживилось, а затем она вдруг рассмеялась.
– Чему же вы?.. – почти сумрачно произнес Гончий.
– Глупый ты, никак обиделся?.. Я тебе скажу, чему смеюсь… Смеюсь над собой, смеюсь над обстоятельствами, что за эти годы были со мной. Я смеюсь, сравнивая других разных с тобою, и дивлюсь, что я всех этих разных кисляев могла тебе предпочесть! Зато теперь, Аня, я знаю цену людям!
И после минутного молчания Сусанна Юрьевна, вдруг оживясь, вымолвила:
– А главное-то, я и не сказала еще тебе про ягодку.
– Что же такое? Какая ягодка?
– А то, что завтра ты должен идти к барину, чтобы просить прощения.
– Завтра же? – будто смутился Гончий.
– Чего же ты глупый!
– Да верно ли, что Дмитрий Андреевич простит?
Сусанна Юрьевна рассмеялась звонко и прибавила неясно:
– Вот уж глупый. Совсем глупый.
– Я верю… Да уж очень все это диковинно.
– Что он простит – недиковинно. А вот после прощения что будет, то диковинка.
– А что?..
– А вот сам додумайся.
– Совсем не могу, Сусанна Юрьевна.
– Будешь ты опять в канцелярии…
Гончий широко раскрыл глаза…
– Да. Но это еще не все, Аня… Дальше пойдут другие ягодки, еще побольше да послаще…
– Что же такое?
– Нет. Этого я теперь тебе не скажу… Теперь ты уходи к себе обратно, а вечером приходи опять по винтушке. Вечером я тебе скажу, что ты должен обещать Дмитрию Андреевичу, чтобы его совсем и сразу околдовать, чтобы он души в тебе не чаял. А теперь уходи.
«Что на свете только творится!» – думал Гончий, выходя из комнат барышни.
Когда он спустился по большой лестнице и поровнялся с прихожей, где была дежурная дюжина, двое рунтов остановили его…
– Тебя приказано взять… – сказал один из них.
Гончий слегка переменился в лице и остановился истуканом, более озадаченный, нежели смущенный.
– Кто приказал? – вымолвил он несколько глухо.
– Обер-рунт… Князь… Обожди… За ним побежали. Сам скажет…
– Барин указал ему?.. – спросил Гончий. – Или сам он?
– Нам ничего неведомо. Сейчас придет…
В ту же минуту из анфилады парадных комнат показался князь Давыд и быстро шел…
– Взять его… Запереть в рунтовом доме! – приказал он громко еще издали.
– Барин указал? – спросил Гончий, сильнее меняясь в лице.
– Нет. Моя обязанность такая… – ответил князь. – Я сейчас доложу Дмитрию Андреевичу, что ты проявился… да еще в доме…
– Меня вызвала Сусанна Юрьевна! – совершенно другим голосом выговорил Гончий, смелее и почти вызывающе.
– Все это ты сказываешь… – ответил князь, не глядя ему в лицо и сильно волнуясь. Волнение его многое сразу объяснило Гончему.
«Мудрит! – подумалось ему. – Но что будет?.. Барин слабодушен… Семь пятниц у него на неделе…» Однако он обернулся к дежурной дюжине и выговорил:
– Братцы, кто из вас желает одолжить меня? Добеги наверх сказать Сусанне Юрьевне, что меня Давыд Анатольевич под стражу взял без всякого приказа барина.
Но никто из дворовых не двинулся… Все робко потупились, как-то переминаясь с ноги на ногу.
– Веди! – крикнул князь.
Гончий в сопровождении обоих рунтов двинулся на подъезд, а затем по улице. Прохожие останавливались и глазели, дивясь и недоумевая… Знавшие уже, что Гончий, проявившись, был даже принят барышней, дивились больше тех, которые узнали теперь вдруг, что он жив.
Между тем князь был уже в спальне Дмитрия Андреевича и объяснялся:
– Я свою должность рунтовую справляю. Вы мне по дружбе вашей и доверию сказали про Гончего и про затеи Сусанны Юрьевны. Но я, как ваш любимец, а не как обер-рунт, знаю, что барышня затевает… И вот я, узнал, что он проявился и даже в дом пролез, счел моею прямою должностью его взять… А теперь что прикажете, то и будет…
Басанов смущенный, озадаченный больше, чем, быть может, сам Гончий при внезапном аресте, сидел, широко раскрыв глаза на князя и молчал.
– Время еще есть, Дмитрий Андреевич. Одумайтесь. Она вас погубит… Ей он – бывший приятель, коего она опять по прихоти пожелала… опять, завести у себя… А вам-то что же он? Тот же злодей, что хотел вас убить! Одумайтесь… Дело сделано. Он взят, и сейчас его запрут… Прикажите хоть просто выпустить, но прогнать с Высоксы и не дозволять больше являться под страхом, что мы его сдадим в наместничество. Говорю вам: только прогнать дозвольте. И того довольно будет… Сказываю я вам, что у меня улики… У меня свидетели есть, что видели его близ охотного дома в ночь перед умыслом на вас… Одумайтесь!
Князь наконец замолчал и ждал в крайнем волнении. Басанов молчал.
– Что же, Дмитрий Андреевич? Вы – владелец Высоксы. Ваше одно слово – что закон.
– Тысячи разов говорил я тебе, – глухо произнес Басанов, – тысячи разов…
И он смолк.
– Что? – нетерпеливо вскрикнул Никаев.
– У нее на меня слово… Мое слово, сказываешь, закон. Да… но у нее есть слово на меня, и я ничего против нее не могу…
– Я знаю, какое это слово… и говорю, что оно пустое… Стращает она вас. Зря… И если вы хоть бы раз один…
Князь не договорил. Дверь с шумом распахнулась, и в спальню вошла тихо, мерным шагом Сусанна Юрьевна. Она подошла к Басанову и, не взглянув на князя, вымолвила спокойно:
– Прикажите обер-рунту Никаеву сейчас освободить Гончего.
Басманов хотел что-то вымолвить, но слова застряли, казалось, у него в горле.
– Ну… в таком случае прикажите пока обер-рунту выйти отсюда вон, чтобы нам переговорить…
– Сусанна Юрьевна! – воскликнул князь. – Я ради моей преданности…
– Дмитрий Андреевич! – вдруг вне себя, громко и даже грозно произнесла Сусанна. – Прикажите сейчас выйти ему вон… Я только этого прошу.
– Ступай! – едва слышно произнес Басанов, искоса глянув на Никаева.
– Так уж прикажите прямо выпустить! – дерзко смеясь, выговорил князь.
– Поди вон! – вдруг вспыхнул Басанов и, когда князь двинулся, он крикнул ему вслед: – Набаловал я вас всех!
