Текст книги "Владимирские Мономахи"
Автор книги: Евгений Салиас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц)
XIII
Конечно, вся Высокса диву далась.
Покушение на барышню Сусанну Юрьевну было совершенно невероятным событием и, стало быть, совершенно загадочным.
От барина Аникиты Ильича и до последнего молодца-парня на заводах все одинаково, после первого чувства ужаса, вскоре исчезнувшего, когда узналось, что Сусанна ранена неопасно, пришли в недоумение и разводили руками.
Допустить мысль, что это был вор, который лез красть в барском доме, невозможно было уже и потому, что обе двери на обе террасы и лестницы, спускавшиеся в сад, не бывали никогда заперты… И всему населению это было известно. А если не вор решился на убийство, то кто же и почему? Неужели добрая, ласковая со всеми и щедрая барышня Сусанна Юрьевна могла нажить в Высоксе такого врага и ненавистника? И когда, чем и каким поступком?
Люди поумнее и посмелее говорили потихоньку промеж своих близких и верных приятелей, что уж если народился бы такой отчаянный ненавистник в Высоксе, который бы решился на оплату за месть, так он не на барышню неповинную пошел бы, а на…
Сказать даже страшно… на кого!
Более всех продолжал волноваться, конечно, сам Аникита Ильич…
– Кабы луна с неба на землю свалилась, – говорил он сурово, – то меня меньше бы удивила.
Умный старик, конечно, тайно, про себя, допускал ту же мысль, что и его рабы. Он допускал возможность мести какого-нибудь отчаянного по отношению к себе… За какое-либо жестокое наказание, ссылку, солдатство, наконец, за кого-либо «похеренного» Змглодом в Павлиньем павильоне… Но покушение на его племянницу Санну, чтобы косвенно отомстить ему, старому барину, было уж чересчур хитроумно… Стало быть, изверг мстил прямо и непосредственно самой Санне.
За что?
Долго размышлял и соображал Аникита Ильич и, как умный человек, не находя простого объяснения, стал искать объяснения непростого. Нет ли чего иного ему неведомого?.. Загадка для него и для всех – быть может, не загадка для самой Сусанны? Но она не хочет объясниться? Не хочет потому, что не может, боится… И чем более размышлял Басанов, тем более приходил к убеждению, что загадочное происшествие есть последствие чего-нибудь, чего он никогда не знал.
Между тем Сусанна будучи уверена, что она не в опасном положении, что смерть «шмыгнула» близко как выразился Аникита Ильич, но однако пощадила ее, теперь думала уже не о себе и не о ране, а о последствиях деяния проклятого Аньки.
«Что делать?» – думала и говорила она Анне Фавстовне.
И как она сама, так и ее наперсница, терялись в соображениях и выдумках. Ничего измыслить было нельзя. Назвать злодея по имени, значит, выдать себя, потому что пойманный Анька все расскажет, а его деяние будет служить как бы доказательством истинной правды. С чего пошел бы он на такое преступление, если бы ничего между ним и «барышней» не было? Молчать и не называть злодея было тоже опасно… Не преследуемый и не взятый, он мог скрываться до поры до времени, а затем явиться вновь и повторить покушение… Следовательно, вся сила была в том, где Анька и что намерен делать. Бежать с Высоксы куда-либо и сделаться навек бегуном, исчезнуть?.. Или решил он оставаться ради мести.
Угрюмова была того мнения, что Гончий бежал за тридевять земель, не зная даже, ранил или убил он барышню.
Сусанна напротив, зная нрав Аньки хорошо, судила иначе. Пылкий, упрямый, предприимчивый, смелый до безумия и вдобавок страстно влюбленный и ревнивый, молодой малый, по мнению Сусанны, не мог поступить так, как всякий иной поступил бы на его месте.
– Другой бы, – говорила она Угрюмо вой, – разумеется, теперь бежал бы. Отомстил и спасся, чтобы не отвечать… А этот не таков. Он теперь понимает, в каком я положении, и ждет… назову я его дядюшке или промолчу… Если назову, он или совсем скроется, зная, что именно его ищут, или дастся в руки, чтобы зарезать меня без ножа… Если он увидит, что я его не называю, он будет до времени скрываться поблизости и через месяц, хоть бы даже через полгода, нагрянет как снег на голову… И уж тогда наверное убьет.
И Санна в отчаянии восклицала иногда:
– Господи! Где у меня был разум, когда я этакого выбрала! Всякий другой смирился бы, если б не утешился просто… а этот Каин – сатанинской гордости и смелости!
И чем больше думала Сусанна, тем менее знала, на что она должна решиться.
– Как же однако порешите вы? – ежедневно повторяла Угрюмова, тревожась из любви к своей барышне и понимая, что если признание во всем барину опасно, то молчание или лучше, или стократ хуже. – Сусанна Юрьевна, – рассуждала она, – надумайте что… решите. Ин бывает отложить хорошо, ин бывает долгий ящик погибелью человеческою.
Но Сусанна окончательно не знала, на что решиться тотчас, не знала, на что и завтра или через неделю она решится.
И это колебание было нравственною пыткою, а оно в свою очередь действовало на ее физическое состояние, казалось, даже мешало выздоровлению.
Немец-доктор, посещавший Сусанну по два и по три раза в день, был слишком умен, чтобы не заметить нравственного состояния своей пациентки. Она была задумчива и тревожна, а между тем она не могла, по мнению Вениуса, бояться за себя, так как видела, что ее главная рана быстро заживает, а первая, нанесенная злодеем, уже на пути полного заживания.
«Что же ее смущает?» – думал доктор.
И он отвечал себе на это слухами.
А слухи в Высоксе уже стали ходить, конечно, «по шепоту и опасливо».
Исчезновение Аньки внезапное и беспричинное… Злодеяние в барском доме невероятное, небывалое и почти бессмысленное… дружба Гончего и Анны Фавстовны… Эти три обстоятельства сопоставлялись.
– Уж не ошибся ли Анька? И, желая хватить Угрюмову, хватил барышню… – говорили простодушные люди.
– Уж не у барышни ли бывал Анька? – говорили более дальновидные.
Но главный вопрос был:
– Зачем он пропал с Высоксы еще прежде злодеяния?.. Чтобы на него не подумали? Да что же ему до этого, раз он в бегуны себя произвел?
Как ни мудрствовали обитатели Высоксы, но не могли уразуметь и объяснить неслыханное и невиданное происшествие… Однако, исчезновение молодца и любимого канцеляриста барина с загадочным покушением на барышню упорно напрашивалось само собой на сопоставление и вело к догадкам, которые были правдой, но правдою отгаданною и недоказанною.
Разумеется, случилось нечто простое… Смутный слух достиг и коснулся смущенного и подозревающего Аникиты Ильича, который в некотором смысле хватался даже за соломинку, чтобы объяснить себе загадочное происшествие в его Высоксе.
– Да. В моей Высоксе?! – повторял старик то, что его наиболее поразило.
Случись такое преступление у кого-либо из помещиков самых важных и богатых на Руси, Аникита Ильич не удивлялся бы. Он помнил Пугачевщину и видел ее близко… Давно ли она была, лет двадцать пять тому назад! А сколько было за это время «откликов» Пугачевщины или маленьких вторичных вспышек в плохо затушенных местах главного пожарища!.. Наконец, даже повсюду на Руси могло случиться такое происшествие… но не у Басман-Басанова, не в Высоксе!
– У меня и во дни властвования Емельяна Иваныча, – говорил старик Дмитрию, – было все смирно так, что смирнее, чем в самой Москве. А почему? Потому что с самого начала бунта, когда мне доложили, что ночью в кабаке около плотины прохожий человек объясняет моим заводским, что явился великий государь Петр Федорович, то я наутро уже распорядился… Народ мой, проснувшись, нашел на двух деревах, по бокам кабака, двух затянувшихся на бечеве – прохожего вещуна и самого Антипа-кабатчика. Они оба якобы сами в петлю полезли и з страха моего наказания. Но, понятное дело, мои-то все поняли. И затем, когда пол-России было объято пламенем, у меня было тихо и смирно… И вот вдруг в Высоксе моей – да этакое… Что же я? Даром всю жизнь устроял свои поместья, зря гордился и похвалялся сим устроением, зря в своей гордости ослеплен был?..
И Аникита Ильич повторял:
– Да. Обида! В моей Высоксе?! Обида!
Всякое утро старик говорил Змглоду, являвшемуся с докладом:
– Что же, Турка ты прямая… Обер-щенок слепой, а не обер-рунт! Так мы при этом и останемся. Что же нам к гадалке какой или к колдуну идти для расследования?
Змглод угрюмо отмалчивался и ждал повидать самое барышню, узнать от нее, как она прикажет поступить.
Всякое же утро Аникита Ильич говорил и Масеичу:
– Ну, что же?.. На кофейной гуще в чашечке нам злодея разыскать…
Масеич или ухмылялся, или по привычке сопел. Наконец, однажды он не выдержал и, подавая барину пилу «голландку» для утренней работы, выговорил:
– Диковинно, Аникита Ильич, что приключилось оно за раз… и Гончий сбежал, и злодей проявился.
Басман-Басанов превратился в истукана! Это соображение ни разу не явилось в его голову. И теперь слова Масеича поразили его, как громом.
Но через несколько мгновений он рассудил так же, как и многие в Высоксе.
Зачем же Анька сначала бежал или пропал?.. Неужто затем, чтобы на него не подумали… Что если и Анька, то все же… За что? Почему?
– А зачем, скажи, – обратился он к камердинеру, – зачем Гончему Сусанну Юрьевну умерщвлять?
– А кто их знает, – ответил Масеич.
– Их? Кого – их? Дурак…
– Я это так сказываю…
– Так?
– Да-с… Так это…
– Дурацкое слово российское, за кое бы вешать следовало, – рассердился Аникита Ильич. – Так?.. Спросят человека, почему он не весел… Так, мол. Отчего иной помер вдруг?.. Так? За что другой убил?.. Да так!.. Тьфу!
И Аникита Ильич сердито плюнул, а затем принялся пилить кружки.
XIV
Едва только Сусанна видимо поправилась, казалась даже вполне здоровой, как три человека пожелали с ней объясниться тайно «по одному делу».
Разумеется, «дело» это было прошлое происшествие, оставшееся и остававшееся загадкой.
Первый, страстно ждавший объяснения, был молодой Басанов; второй, угрюмо спрашивавший всякий день у Анны Фавстовны, когда его примет барышня, – был Змглод; третий, уже заявивший, что явится «беседовать о важной материи», был сам Аникита Ильич.
Сусанна знала заранее, о чем все трое будут спрашивать.
– Но что скажет дядя? Что может он думать? – говорила Сусанна своей наперснице. – Он не может додуматься до правды, не может собственным умом дойти до подозрения, что на ее жизнь покусился любовник.
Принять у себя днем молодого Басанова, лежа в постели, было, конечно, невозможно: все обитатели дома пришли бы в негодование от такого соблазна. Встать, одеться и выйти в свою гостиную для приема Сусанна боялась, чувствуя себя еще слишком слабой. Хотя Вениус и дозволил ей это, отвечая, что у нее достаточно сил, чтобы стать на ноги, и что опасности в ее положении нет и малейшей, тем не менее она предпочитала лежать до тех пор, пока не почувствует себя совершенно бодрой.
Оставалось решиться принять Дмитрия тайно, ночью, что было бы уже не в первый раз, а при теперешнем ее положении, в качестве больной, еще менее опасно. Кто бы мог подумать, даже подстерегши его, что он идет или был на свидании у раненой барышни!.. В случае такой беды объяснение было уже приготовленно заранее. Дмитрий должен был сказать, что он из своих окон увидел снова какую-то фигуру на балконе и тотчас бросился в комнаты Сусанны, на всякий случай.
Однажды молодой Басанов около полуночи снова, как прежде, вышел в сад по одной террасе, поднялся по другой и, пройдя быстро пустой коридор, где однако слышались голоса дежурной дюжины, проскользнул в отворенные двери. Разумеется, Анна Фавстовна была на часах, прислушиваясь и оглядываясь на обе стороны.
Войдя к Сусанне и пылко расцеловав ее несколько раз, он молча, сосредоточенно, точно будто тревожно, сел около ее постели. Не она, а он был смущен и взволнован предстоящим объяснением.
– Санна, – начал он тихо и робко, – я хочу тебя спросить… Вот который день я мучаюсь… Все это приключение очень чудно и диковинно… Я хочу у тебя спросить…
– Ну, спрашивай, – невольно улыбнулась она.
– Да. И ты мне отвечай правду. Скажи, ты ответишь правду, не станешь хитрить и обманывать и скрывать?
– В чем? Что? Говори… Я не знаю, про что ты говоришь, чего хочешь, – солгала Сусанна.
– Скажи, что это за приключение? Кто был этот злодей? За что он тебя хотел убить?..
– И непременно убил бы, если б тебя не случилось! – прибавила она с чувством.
– Да. Я тоже так полагаю… Был один миг…
– Смерть была на носу!.. – добавила она.
– Да. Если б не мой рукав, то ножик прямо бы вонзился тебе в шею… Вот куда…
Дмитрий поднялся, показал ей место под левым ухом и снова поцеловал ее.
– Я видел… Я хорошо помню… Моя рука была вот так… А за нею твоя голова и запрокинутая… Хвати он вершком дальше через мою руку, то прямо бы в горло… А бил он шибко… Шутка ли: толстое сукно два слоя и все шнуры – все пробито и прорвано насквозь… Да…
– Знаю. Знаю… А ты говори… Спрашивай? Что ты хочешь знать?
– Я хочу знать, Санна что все это значит. Это не вор был и не грабитель…
– Понятное дело.
– Он тебя прилез убивать… Он тебя назвал очень чудно…
– Назвал? Чудно?
– Да. И не раз…
– Как назвал?.. Я не помню, не слыхала.
– Бранными словами назвал. Скверными. Я и повторять не стану… Но скажи мне, кто он?
– Кто? – странно спросила она.
– Да. Скажи, кто он. Ты знаешь.
– Да. Знаю.
– Ну, и скажи.
– Гончий.
– Что? – не понял он.
– Анька Гончий. Онисим, а прозвищем Гончий.
Наступило молчание.
– Я не про это… – начал Дмитрий как-то робко. – Имя мне ничего не объяснило. Скажи мне, кто он такой.
– Канцелярист дядюшкин. Сын заводского смотрителя…
– Опять я не про это спрашиваю. Что он такое для тебя…
– Для меня? – усмехнулась Сусанна.
– Да. За что он тебя хотел зарезать? Из гнева, ревности, отмщения?.. За что! Он кричал ведь… Он, Санна, кричал: «Теперь другой приглянулся». Потом, увидя меня и доставая нож, он крикнул: «И этот здесь». Что все это значит?
Наступило снова мгновенное молчание, а затем Сусанна вздохнула и вымолвила серьезным голосом:
– Значит это вот что… Слушай…
И она подробно рассказала Дмитрию, что в канцелярии дяди был молодой малый, который дерзнул из самомнения влюбиться в нее. И он стал или от чрезмерной дерзости, или от безумия страсти говорить ей о своей любви. Она была поражена. Стоило ей сказать одно слово Аниките Ильичу, и, конечно, малый был бы стерт с лица земли. Но ей было жаль его. Она надеялась, что это безумие пройдет… Однако поведение молодого малого становилось все смелее, все отчаяннее… Тогда, не говоря ничего дяде, она приказала обер-рунту избавить ее от безумца… Что хотел с ним сделать Змглод, она не знает, но дело в том, что канцелярист скрылся, исчез… Его считали в бегах. И вдруг он явился… тогда… ночью… и отомстил. За что? За отвергнутую любовь. Чью? Любовь крепостного холопа, хама… к ней, дворянке!
Дмитрий просиял и бросился пылко целовать Сусанну. Ему казалось, что он даже не узнал от нее ничего нового. Он именно все это смутно угадывал и предполагал. Так и должно все было быть.
Через полчаса молодой человек довольный, счастливый, снова пробирался к себе через террасы и сад. Он был так же восторженно настроен, как когда-то в тот вечер, что впервые тайно явился к Сусанне тем же путем, что и злодей Анька. Причины быть в восторге были те же. Тогда он знал, уходя от нее, что она любит его. Теперь он снова во второй раз, будто обрел ее, потерянную… Ревность душила его, истерзала, и сегодня оказалось, что он, безумец, вообразил себе Бог весть какую нелепицу. Дело оказалось совершенно простое, и все было так, как он сам предугадал.
Наутро, около полудня, Сусанна сказала своей наперснице твердо и самоуверенно:
– Теперь я не боюсь объяснения с «Китой». Его будет помудренее уверить, но все-таки можно. А расскажу я ему тоже самое… И будет это правдой… А что я не всю правду скажу… так поди-ка, это докажи! Сам Анька, приди говорить, что он пользовался моей благосклонностью, так никто не поверит. А я буду полправды сказывать… А знаете ли вы, что такое полправды?.. Это великая сила! Полправдой можно и самого мудрого мудреца обойти и болваном поставить.
Так как Угрюмова не поняла, что ее барышня хочет сказать, то Сусанна объяснила ей, что решилась во всем признаться дяде.
– Во всем? – воскликнула Анна Фавстовна.
– Во всем, только не во всем всем… – шутила Сусанна, уже весело смеясь. – Я скажу дядюшке всю полуправду… что Анька был мною прельщен до помрачения ума, что я его жалела… Принимала у себя и все его разговаривала да утешала, стараясь образумить. А там, видя, что он решился ума и его мне надо бояться как бешеного волка, я приказала Змглоду его похерить… а Змглод сплоховал. Анька, все пронюхав, пришел мне отомстить… Дело простое. А что этот Анька был моим любезным, знают только вы да вот эти четыре стены.
И Сусанна рассуждала про себя:
«Желающему верить можно доказать легко, что луна на небе треугольная. А не желающему верить ты не докажешь, что луна круглая. Он и сам это видел, да если ему другой будет это говорить, то он станет сомневаться. Так ли он подлинно видел? Верно, мол, ошибся! А коли теперь подозрительный мне человек подтверждает, что я сам видел, то, стало быть, я и впрямь ошибался… Луна-то была всегда и есть треугольная».
Однако, в ожидании объяснения с дядей, Сусанна предпочла испробовать иное… Испробовать, нельзя ли избавиться от Аньки, и тогда, конечно, не только ни в чем не признаваться Аниките Ильичу, но даже и не называть злодея по имени.
Узнав, что Змглод снова являлся, желая видеть ее, она приказала послать за ним тотчас. Обер-рунт явился и, войдя в спальню, найдя барышню в постели, стал у порога, опустя глаза. Он только раз глянул на нее, увидел ее красивую голову на подушке с разбитыми по ней волосами и тотчас отвел глаза в сторону, будто смутясь или не желая своим взглядом смущать лежащую барышню.
– Здравствуй, Змглод… – бодро, почти весело встретила его Санна. – Ну, вот видишь, как все потрафилось… Ты ведь умный… Ты, стало быть, знаешь, кто сюда лазил на балкон и меня ножом хватил. Ведь ты знаешь, Змглод?
– Знаю, барышня, – тихо отозвался обер-рунт.
– Ну вот… Не даром я тебя просила тогда…
– Виноват, Сусанна Юрьевна! – с чувством воскликнул Змглод. – Виноват кругом!.. Знай я… ведай я… было бы не то… Я по глупости думал, вы так, зря хотите избавить себя от парня… Я все знал, барышня… знал, что только вы знаете да Анна Фавстовна…
– Как? Что? – воскликнула Сусанна.
– Все, барышня, я знал… Да это не мое дело. И я думал, что парень смирится и будет горевать да молчать… что вы напрасно опасаетесь его и хотите его похерить… А вот правда-то ваша была, а не моя… Я взялся за дело лениво, нехотя… Анька пронюхал и бежал… А, обозляся, вот на что пошел… Да, я, барышня, виноват пред вами… Приказывайте теперь, что изволите… Изволишь приказать мне самому утопиться, – то, право, ей-Богу, готов…
– Нет, Змглод, то не нужно! – рассмеялась Сусанна. – А надо нам подумать, как нам быть… Если бы можно было теперь его достать, то хорошо бы. Если он здесь и укрывается… и не собирается даже бежать… Если же бежал или собирается, то Бог с ним…
– Нет, барышня, не таков он.
– Что? Как не таков?
– Он не убежит… что ему в бегунах делать, когда вся душа его здесь… Вся злоба его здесь останется… Нет, не таков на наше горе. Он останется и будет выискивать случая опять проявиться, опять на вас руку поднять… с ножом. Либо пойдет прямо к барину и повинится и все скажет ему…
– Стало быть, или ножом или без ножа меня зарежет, – выговорила Сусанна сурово.
– Да. Воистину так сказываете вы. А я полагаю, что скорее – без ножа.
– Пойдет к дядюшке?
– Да. Это злобнее. Убил человека и шабаш. Только на душе твой грех совесть заест. А этак, почитай, тоже убил, ногами затоптал и на всю жизнь несчастным сделал живого человека… Он это понимает… Он знает, какая беда вам будет, если Аникита Ильич ему во всем поверит… И какой срам опять…
– А поверит ли дядюшка? Как по-твоему, Змглод?
«Турка» молчал мгновение, едва заметно улыбнулся угрюмой улыбкой и выговорил:
– Не знаю, барышня…
– А если дядюшка ему не поверит, а поверит мне, тому, что я ему выкладу?.. Всякие турусы на колесах? Тогда что?
– Тогда он наш… Но лучше, барышня…
– Вот… Вот… К этому-то я и веду, Змглод, – воскликнула Сусанна. – Нечего ждать, что он явится с россказнями обо мне, и затем поверит или не поверит Аникита Ильич… Надо нам не дожидаясь орудовать…
– Что же? Я вашего разрешенья ждал. А если такое ваше желание, я возьмусь… Завтра к вечеру, парень будет на том свете…
– Так ты знаешь, где он…
– Полагаю, что знаю… а утверждать не могу. Но если и не знаю теперь, то узнаю завтра… А к вечеру…
– Избавишь меня?..
– Точно так-с.
– А как собственно… не в Павлиний павильон?
– Как можно, барышня! Он не таковский. Не дастся.
– То-то… Знаю. Мудрено. Как же тогда?
– Просто, стало быть… Ну, из ружья.
– А тело?.. А свидетели окажутся ненароком? С докладом к дядюшке сунется кто?
– Это все, барышня, уж не ваша забота. Предоставьте. Не опасайтесь. Я не маленький и не дурак… Такое ли с рук сходило… Лишь бы убить, а следы замести и из воды суху выйти – пустое…
И Змглод, уклоняясь от подробного объяснения, как возьмется он за дело, все-таки убедил Сусанну вполне положиться на него. Последние слова его были:
– Уж будьте благонадежны. Лишь бы, говорю, он себя убить дал, а все остальное само собой наладится.
