Текст книги "Ветер прошлого"
Автор книги: Ева Модиньяни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)
9
Джаннетта не посмела обеспокоить свою хозяйку, которая на долгие часы уединилась с генералом Бонапартом. А если бы кто-то поинтересовался ее собственным мнением, то узнал бы, что от исчезновения Саулины Джаннетте ни жарко ни холодно, напротив, отсутствие несносной маленькой бунтарки приносит ей даже некоторое облегчение.
Проще всего было считать, что, когда Саулине надоест капризничать, она тихо и мирно вернется домой. Поэтому, не раз и не два спросив себя, стоит ли докладывать хозяйке о бегстве ее подопечной, Джаннетта решила промолчать. Но время шло, и с приближением вечера уверенность служанки начала сменяться тревогой. Что только нашла хозяйка в этой мартышке, за что так привязалась к ней? И что теперь будет с самой Джаннеттой? Неужели хозяйка ее накажет? Но за что? Да, она оттаскала мерзавку за волосы, но та подсматривала у дверей будуара! Джаннетта всего лишь исполнила свой долг. Однако если она и дальше будет молчать, а Саулина так и не вернется, ее, чего доброго, могут уволить.
– Синьора, – тихонько позвала она, почтительно постучав в двери парчовой гостиной.
– Не сейчас! – раздраженно прокричала из-за дверей Джузеппина.
– Синьора, – настойчиво повторила Джаннетта, вновь постучав.
– Я сама тебя позову! – по голосу было слышно, что хозяйка не на шутку рассердилась.
– Простите, госпожа, – не сдавалась служанка, призвав на помощь все свое мужество, – но мне совершенно необходимо с вами поговорить.
– В чем дело? – сухо спросила певица, чуть приоткрыв дверь.
– Девочка сбежала.
– Когда? – встревожилась Джузеппина.
– Несколько часов назад.
– Найди ее! Отправь на поиски всех слуг, всю дворню! Я хочу видеть ее здесь немедленно!
И Джузеппина захлопнула дверь перед носом у служанки.
– Кто сбежал? – спросил Наполеон, готовый утешить свою эксцентричную подругу и уверенный в том, что речь идет об очередной причуде.
Джузеппина заплакала тихо и красиво, без рыданий. Слезы подобно жемчужинам скатывались по ее прекрасному лицу.
– Какое несчастье! – прошептала она.
– Я же здесь! Со мной вам нечего бояться. Что случилось? Скажите же наконец.
– Саулина Виола.
Генерал вспомнил девочку, рискнувшую своей жизнью, чтобы спасти его.
– При чем тут Саулина Виола?
– Вплоть до момента вашего прихода она была в этом доме.
– А теперь?
– Увы, она убежала, – пожаловалась Джузеппина, утирая слезы. – И вы даже не спрашиваете меня, каким образом Саулина стала моей гостьей?
– Не будь вы такой загадочной, все было бы намного проще, – проворчал Бонапарт.
Запинаясь, путаясь в словах и беспрерывно роняя слезы, певица рассказала генералу всю историю.
– Я хотела сделать сюрприз, – оправдывалась Джузеппина. – А теперь я в ужасе при мысли о том, что могу потерять ее! В городе куда опаснее, чем в лесу!
– Мы ее найдем, – уверенно пообещал генерал, обнимая свою возлюбленную.
– Вы сняли камень с моей души, – сквозь слезы улыбнулась ему Джузеппина.
– Утрите слезы, – ласково приказал он. – Терпеть не могу женских слез. Они наводят на меня тоску.
– Вы не сердитесь, что я ее привезла в Милан?
Об эпизоде с разбойниками она благоразумно умолчала, решив, что еще будет случай рассказать и об этом.
– Я рад, что вы взяли ее под свое покровительство, – заверил ее Наполеон.
Эта девочка с гордым, сверкающим взглядом напомнила ему детство, родную Корсику с ее беспощадным солнцем, скалистыми холмами и ароматами леса, его собственное беспокойство, тягу к свободе и к перемене мест, его отвагу и честолюбие.
– Не тревожьтесь, моя дорогая, – повторил он, – мы ее найдем.
– А если моим слугам это не удастся?
– Я прикажу прочесать весь город, все дома до единого. Мои солдаты будут искать до тех пор, пока не найдут. Вы довольны?
Певица благодарно улыбнулась ему.
– Я всем сердцем привязалась к Саулине. Меня в дрожь бросает при мысли о том, что ей грозит опасность. Этот город полон опасностей, особенно для маленькой девочки – красивой, одинокой и беззащитной.
– Как я понимаю, бесполезно просить вас сейчас спеть для меня?
Наполеон обожал музыку, и по установившейся между ними традиции после нескольких часов, проведенных в постели, Джузеппина устраивала для него частный концерт, исполняя самые прекрасные отрывки из своего репертуара.
– Я боюсь вас разочаровать. Вы очень огорчитесь, если я попрошу вас отложить пение до следующего раза?
Разумеется, он был разочарован: ведь ему предстояло вскоре присоединиться к своей армии, уже выдвинувшейся на передовые позиции для новой схватки с австрийцами и подавления стихийных выступлений крестьян, обозленных бесконечными реквизициями.
– Вы споете для меня в следующий раз, – сказал он вслух.
Все равно настроение пропало.
Вернулась усталая и запыхавшаяся Джаннетта.
– Ну как? – спросила ее хозяйка.
– Ни следа, – призналась обескураженная служанка.
– Но вы хорошо искали?
– Повсюду, синьора. Девочки нигде нет. Однако ее видели.
– Кто? – спросила Джузеппина, загораясь надеждой.
– Два бродячих певца исполняли балладу у подножия льва на площади Сан-Бабила. Один из них говорит, что видел девочку, похожую по описанию на Саулину. Она завернула за угол контрады Монте и направилась на Корсия-дей-Серви.
– А больше он ничего не сказал?
– Сказал, что она летела как молния, – добавила служанка. – Словно кто-то гнался за ней.
Джаннетта была до крайности встревожена оборотом событий. Рано или поздно хозяйка узнает, что Саулина сбежала из-за взбучки, которую Джаннетта ей закатила.
– Генерал, – умоляюще обратилась Джузеппина к своему другу, – вы должны что-то сделать! Вы должны вернуть ее домой живую и невредимую.
– Обещаю, – торжественно заверил ее Бонапарт. – Но когда я верну ее вам, я рассчитываю увидеть вас улыбающейся и гостеприимной. Завтра я уезжаю, но уже сегодня вечером отдам приказ начать поиски нашей Сау-лины.
10
Лекарь Анастазио Кальдерини подошел к уснувшей девочке, держа в руке свечу. Он долго смотрел на Саулину, не смея дотронуться до нее. Он безумно хотел коснуться этой гладкой кожи, красиво очерченных нежных губ, спокойного белого лба, шелковистых золотых волос, но медлил, словно это неподвижное тело излучало некую неведомую силу.
За свой тайный порок он уже заплатил высокую (по его мнению, непомерно высокую) цену, проведя два года в страшной подземной темнице Модены без воздуха и света, на пустой похлебке и заплесневелом хлебе. Официально пытки были отменены, но Анастазио Кальдерини был подвергнут испытанию розгами и соленой водой. Мучили до тех пор, пока он не признался, что совершал развратные действия и в конце концов изнасиловал девочку, которой едва исполнилось двенадцать лет. А ведь он знал, что не виноват.
Ну, не то чтобы совсем не виноват: он не сумел воспротивиться извращенному желанию продемонстрировать свои гениталии этой девочке, оказавшейся, на его беду, племянницей Тибурцио Кортезе, епископа Модены. Анастазио Кальдерини знал, что всему виной разум: это в его темных недрах рождалось неудержимое стремление поразить невинность, обнажив перед нею свою снасть невероятных размеров, чтобы потом упиваться неистовым наслаждением, доходящим до судорог. Больше он ничего не делал, ровным счетом ничего. И что самое интересное, двенадцатилетняя плутовка не сбежала в ужасе. Нет, вопреки его ожиданиям она проявила любопытство и даже согласилась принять участие в игре. Ее ангельски голубые глазки округлились от изумления, только и всего.
– Можешь потрогать, если хочешь, – предложил он ей.
И она послушно подошла поближе и дотронулась до его громадного орудия, уже начавшего конвульсивно вздрагивать.
Анастазио Кальдерини был опытным медиком, он овладел ремеслом в больнице города Павии, усовершенствовал свое искусство в Милане и зарабатывал на хлеб, практикуя по городам и весям. Хорошо зная анатомию, он понимал, что его чудовищный орган способен изувечить и даже убить женщину, не говоря уж о маленькой девочке. А главное – он слишком сильно любил маленьких девочек. Ему даже в голову не приходило подвергать их смертельной опасности. Если они соглашались посмотреть на него, он чувствовал себя безмерно счастливым. Однако наивысшую радость доставляла ему возможность потереться об их беленькие, еще не развитые детские бедра. Когда они задирали для него свои юбочки, обнажая восхитительно маленькие и нежные лонные холмики с едва пробивающимися первыми волосками, – о, это был истинный рай.
Многие убегали, но находились и такие, что были уже искушены в запретных играх, познали тайну, подсматривая за взрослыми в замочную скважину, а то и лишились девственности.
Двенадцатилетняя девочка с ангельским личиком погладила его гигантский член, наводивший на мысли об ослах и жеребцах, своими нежными пальчиками и послушно подняла юбку, когда он стал умолять ее об этом. Она позволила ему сделать все, что он хотел, и лишь когда он залил ее бедра своим семенем, вдруг оглушительно завизжала и опрометью кинулась наутек, крича, что плохой человек сделал ей больно. Впоследствии коварная маленькая искусительница утверждала, что ее изнасиловали, а акушерка, осмотревшая ее перед процессом, подтвердила, что ее пациентка – не девственница.
Островок тишины и спокойствия, каким стала Модена благодаря своему правителю – разумному, добродушному и мягкому герцогу Эрколе д'Эсте Третьему, превратился в гудящий улей, растревоженный известием о том, как чудовище в человеческом обличье надругалось над племянницей епископа.
Анастазио Кальдерини был заключен в тюрьму и, будучи человеком разумным, предпочел признаться в преступлении, которого не совершал, не подвергаясь испытанию дыбой и раскаленными щипцами. Нет, он не совершал насилия, и об этом было известно даже его преосвященству епископу, который в ходе кровавых допросов в подземных казематах городской цитадели имел возможность своими глазами увидеть невероятных размеров орган предполагаемого насильника и понять, что если бы это адское орудие вонзилось в девочку, она была бы мертва.
Новость уже облетела все земли герцогства, включающего города Модену, Реджо и Марандолу; народ требовал наказания виновному. Однако благодаря заступничеству епископа, который был несказанно рад найти козла отпущения, якобы ответственного за потерю невинности его племянницей, преступник не был кастрирован, как того требовал закон. Просидев два года в подземной темнице, он был изгнан из города, а все его имущество конфисковано.
Без дома, без гроша в кармане, он вновь оказался в Милане, находившемся под французской оккупацией, и был вынужден поселиться в квартале Боттонуто, на самом городском дне. Зато здесь можно было устроиться дешево, и он ел раз в день, сочетая обед с ужином. Ремесло кое-как кормило его.
Он научился готовить целебную мазь от сифилиса, растирая ртуть со свиным салом, и это позволило ему заработать, даже скопить немного. Он понемногу начал практиковать свое искусство на более богатых улицах. И надо же было такому случиться, что именно теперь, когда все потихоньку становилось на свои места, судьба толкнула в его объятия эту девочку – нежный полураспустившийся бутон.
Малютка крепко спала под действием сонного зелья. Теперь можно без помех предаться тайному пороку. Но Анастазио одолевали страхи. Поставив свечу на стол, он приготовил для себя успокаивающую настойку из опия, белены и белладонны. Сразу же стало лучше. Как только дрожь в руках унялась, он снова подошел к спящей девочке и принялся осторожно, едва дыша, развязывать бархатный пояс с бантом у нее на талии. Бант оказался накладным и крепился к поясу множеством потайных шелковых завязок. Анастазио тихонько тянул их одну за другой, уже предвкушая, как обнажит беззащитную детскую плоть, как налюбуется ею досыта и наконец совершит непристойный, но сладкий обряд, доводивший его до экстаза. А потом, возможно, он вновь оденет ее и проводит до дому.
Кровь молоточками застучала у него в висках, когда ему наконец удалось развязать кушак. С улицы доносились приглушенные голоса, и время от времени под тяжестью кого-то из припозднившихся постояльцев таверны поскрипывали ступени ветхой лестницы. Примешиваясь к лихорадке ожидания, эти посторонние шумы заставляли его вздрагивать. Он уже собрался повесить пояс на спинку стула, но вдруг понял, что вещь необычно тяжела. С чего бы это? Анастазио быстро ощупал кушак и обнаружил зашитый в пояс предмет.
Красноватый огонек сальной свечки едва освещал грязную комнату в трактире. Застыв на полпути между кроватью и стулом, Анастазио Кальдерини разрывался между порочной тягой к юной и беззащитной красавице и желанием узнать, что скрыто в ее поясе.
Любопытство победило. Над похотью возобладала иная, никогда не угасающая страсть – жажда наживы.
Лекарь взрезал шов ланцетом, волнуясь не меньше, чем при медицинской операции. Что прячут люди за подкладкой одежды? Только две вещи: драгоценные камни или золотые монеты. Анастазио Кальдерини извлек на свет сокровище Саулины. Ничего более прекрасного и дорогого, чем эта золотая табакерка, несчастный лекарь и вообразить себе не мог. Здесь было столько золота и столько жемчуга, подметил он своим цепким и жадным взглядом, что с лихвой хватило бы на компенсацию всех его потерь, включая конфискованный домик на улице Монахинь в Модене.
Он повернулся к спящей девочке. Откуда у нее такая драгоценность? Может, она украла табакерку? Не это ли причина ее побега? Но тогда почему же она так настаивала на возвращении? Раскаялась и надеялась заслужить прощение? Допустим, он исполнит ее просьбу и отведет ее обратно в дом Грассини – и что? Всем известно, что эта Грассини любовница Бонапарта, стало быть, в этом деле замешана власть. А от власти добра не жди.
А с другой стороны, как ему оправдать присутствие богато одетой девочки в его грязной комнатенке? Пройдет еще несколько часов, прежде чем Саулина проснется, а утром оправдаться будет невозможно. Власти, без сомнения, поверят хорошо одетой девочке с личиком невинной жертвы и большими влажными глазами, а не похотливому шарлатану, побывавшему в тюрьме.
Анастазио Кальдерини закрыл лицо руками. Опять он попал в беду. Оставался лишь один путь: спасаться бегством. Драгоценная табакерка станет для него талисманом, волшебным ключом, открывающим многие двери. Стоит только обратить ее в звонкую монету…
Анастазио Кальдерини знал, где найти нужного человека, способного изменить всю его жизнь и вывести его из ночного мрака на свет божий. Он собрал все свои пожитки, рассовал их по сумкам и сбежал, оставив спящую Саулину в таверне «Медведь».
11
Граф Франческо Нава, комендант города, метался по своему кабинету подобно льву в клетке. Даже присутствие графа Гаэтано Порро, верного старого друга, всегда готового протянуть руку помощи, на этот раз не могло его успокоить.
– Друг мой, – мягко посоветовал граф Порро, – стоит ли портить себе кровь из-за недоразумения?
– Остается лишь смириться с ним, не так ли? – воскликнул охваченный гневом комендант.
– Смирение имеет одно неоспоримое преимущество: оно сберегает силы, – заметил граф Порро.
Его философская невозмутимость еще больше распалила гнев городского коменданта.
– Вам легко рассуждать, – сказал граф Нава, остановившись перед своим гостем. – Мы все пошли ему навстречу, – продолжал он, имея в виду генерала Бонапарта, – мы приняли его с наилучшими намерениями. Мы верили и по-прежнему хотим верить его словам.
– Когда за спиной у человека пушки, его слова неизбежно начинают звучать двусмысленно.
– Сначала он приказывает доставить ему из городского арсенала три тысячи ружей, потом требует денег, лошадей, без лишних церемоний забирает из картинных галерей и частных собраний лучшие работы; а теперь мы еще должны посылать наших жандармов на поиски какой-то девчонки, о которой нам ничего не известно. Как бы не начались бунты.
– Эта Саулина Виола – наименьшее из перечисленных вами зол, – примирительно заметил Гаэтано Порро. – Имейте терпение. Теперь, когда генерал перешел в наступление на австрийцев, другим городам придется взять на себя бремя военных расходов. А девчонку надо найти. Главное, помните: бывает и хуже.
– Это верно, – задумчиво кивнул Франческо Нава.
Но не глупо ли заниматься поисками какой-то девчонки? Будь его воля, он в первую очередь пресек бы грабежи, ставшие для французов делом постоянным и привычным.
Миланская аристократия, пережив первый угар восторгов, уже начинала испытывать враждебные чувства к Наполеону. Несколько недель назад на приеме во дворце герцога Сербеллони честолюбивый молодой корсиканец позволил себе необдуманное и оскорбительное высказывание в беседе с кротчайшей графиней Нанеттой, женой Луиджи Порро.
– Мне говорили, гражданка, – ошеломил он ее внезапным вопросом, – будто все итальянцы воры. Должен ли я этому верить?
– Не верьте, мой генерал, – ответила графиня с несвойственным ей обычно дерзким вызовом. – Не все, а только значительная часть [10]10
Фамилия Наполеона (по-итальянски buona parte) означает «значительная часть».
[Закрыть].
Ни от кого не укрылся сарказм этого ответа, тем более от самого Наполеона, имевшего итальянские корни и владевшего языком хозяев лучше, нежели французским. Однако он предпочел сделать вид, будто не заметил двусмысленности, и уединился со своим другом Массеной. Графине Барбаре Литта Висконти удалось услышать их разговор.
– Эти миланцы, – заметил Наполеон, – уже не улыбаются мне так сердечно, как в первые дни. Чувствую, что в любой момент могу получить удар в спину.
– С тех пор, как существует война, – усмехнулся Массена, – военные трофеи служат жвачкой для политиков. Армии достаются честь и слава. А военные трофеи заставляют замолчать горлопанов из Директории.
– Мне бы не хотелось, чтобы наемный убийца, подосланный духовенством или аристократами, заставил замолчать меня, да притом навсегда, – сухо возразил Наполеон. – Я больше не чувствую себя в безопасности в этом городе. Чем скорее я его покину, тем будет лучше.
– Есть и те, кто вас любит. Как-никак мы все-таки принесли им свободу и справедливость.
– Это верно, – согласился Наполеон. – Доверчивых дураков всегда хватает.
Барбара Литта Висконти не преминула пересказать подслушанное, и вскоре по безотказно действующим каналам городских слухов и сплетен новость уже живо обсуждалась во всех миланских домах, в соборе, в оперном театре.
– Вы, безусловно, правы, – возобновил разговор городской комендант, – у каждого главнокомандующего свои причуды, дорогой граф Порро.
– Гражданин, – насмешливо поправил его родовой аристократ.
– Хотя бы между нами давайте не будем считать себя обязанными соблюдать правила этой дурацкой игры. Мало нам других забот, теперь мы еще должны ломать себе голову из-за девчонки, которую комедиантка, пользующаяся милостями Бонапарте, взяла под свое покровительство. И в довершение всего я буквально погребен под обвалом анонимных доносов. Вот, извольте взглянуть. – Граф Франческо Нава подошел к своему письменному столу, открыл ящик, битком набитый письмами, и вытащил одно наугад. – Якобинцы объявили войну дворянским гербам, а наши дураки и рады стараться. Вот смотрите: заставили хозяина сапожной лавки у въезда на контраду Сант-Андреа сбить железную корону, служившую ему вывеской.
– Но ведь таково было постановление городского совета, – мягко напомнил граф Порро, – упразднить титулы и уничтожить геральдические знаки. Я сам, – добавил он, нахмурившись, – отказался от своих званий и подписал декрет.
– Это было сделано не по искреннему убеждению, а чтобы доставить удовольствие французам, – возразил граф Нава. – Однако народ принял все это всерьез. Вот полюбуйтесь, прошу вас, – и он протянул другу еще одно письмо.
– «Вчера, проходя по Соборной площади, – вслух прочитал граф Порро, – я обратил внимание на венчавшего одну из мраморных капелл так называемого имперского орла. Движимый патриотическим рвением и стремлением искоренить последние остатки тирании в нашем городе, обращаюсь в данное ведомство с тем, чтобы был удален этот позорный символ нашего рабства».
– Вот чем мне приходится заниматься! – раздраженно воскликнул городской комендант.
– Общественное устройство держится среди прочего и на анонимных письмах, – рассудительно заметил граф Порро.
– Прикажете и это считать завоеванием революции?
– Под австрийским владычеством жилось не лучше. Вспомните, как мы барахтались в болоте провинциальных сплетен. Терпение, друг мой, терпение. Такова история, состоящая в числе прочего из досадных мелочей: анонимных писем и потерявшихся девочек, которых надо разыскать. В любом случае вы всегда можете рассчитывать на мою помощь.
– Ваша поддержка смягчает для меня унизительность задания, – признался граф Нава, почему-то воспринявший последний приказ как личное оскорбление.
И в самом деле, без помощи графа Порро, имевшего надежные рычаги влияния во всех слоях миланского общества, местная полиция мало что могла сделать в городе, разделенном непроницаемыми социальными перегородками.
– Я поеду в театр к мадам Грассини, – сказал граф Порро, – и подробно расспрошу ее лично обо всем, что касается потерявшейся девочки.
