Текст книги "Ветер прошлого"
Автор книги: Ева Модиньяни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)
5
Дворец Марескалки-Вальсекки в этот благоухающий июньский вечер словно магнитом притягивал к себе роскошные экипажи миланской знати. Никто не хотел пропустить встречу с Наполеоном Бонапартом, одержавшим триумфальную победу при Маренго. Первый консул преодолел по каменистым горным тропам перевал Сан-Бернардо, прошел среди вечных снегов, разгромил австрийцев и благодаря генералу Дезе выиграл битву, которую неизбежно должен был проиграть.
– Дезе? Кто такой Дезе? – кокетливо спросила Бичетта, юная графиня Кайрати, блистающая великолепным бальным нарядом и надменной красотой.
– Человек, который спас Наполеона, – разъяснил ей высокий и бледный молодой человек.
– Маркиз Литта! – самоуверенно одернула его юная особа. – Бонапарт не нуждается в том, чтобы его спасал кто бы то ни было.
– Ваши глаза и ваша красота блистают ярче, чем сама правда, – польстил ей маркиз. – Будем надеяться, что в истории найдется достойный уголок и для отважного Дезе. А Наполеон пусть торжествует безраздельно.
– Вы так говорите из зависти, – попрекнула его Бичетта.
– Возможно, – признался молодой Литта. – В глубине души все женщины грезят о герое Маренго, скачущем на белом коне с голубым плащом за плечами.
Бичетта восторженно улыбнулась, представив себе этот образ.
– Разве вы не находите его неотразимым?
Граф Литта промолчал.
Залы палаццо постепенно заполнялись оживленно болтающими дамами, кавалерами в камзолах и французскими офицерами в парадных мундирах. Галантные синьоры, цветущие красавицы, остроумные и элегантные дамы отдавали должное подвигам Мюрата, ворвавшегося в город на коне несколько недель назад через ворота Верчелли, и гордой невозмутимости Бертье, въехавшего во главе своего отряда через ворота Тичино, отныне переименованные в ворота Маренго. Однако главным героем оставался по-прежнему он, Наполеон Бонапарт.
Но Бонапарт заставлял себя ждать, хотя праздник был дан в его честь. Его лихорадочная деятельность оправдывала постоянные опоздания. К тому же он был несколько тщеславен, и ему было приятно сознавать, что его ждут. Иногда он вообще не появлялся, но все охотно шли на этот риск, лишь бы не упустить даже отдаленную возможность принять его у себя.
– Хозяева расстарались, – заметила великолепно наряженная дама.
– Результат налицо, – согласилась ее подруга.
– Званый обед стоил пятьдесят цехинов.
– Наняли сорок шесть официантов в дополнение к домашним слугам.
– Плюс десять цехинов на цветочные украшения.
Элегантно одетая дама извлекла из крошечного ридикюльчика флакончик жасминовых духов, вырезанный из цельного куска горного хрусталя, с серебряной пробочкой, на которой изящной гравировкой уже была нанесена дата победы при Маренго: 14 июня 1800 года.
– Чтобы подарить такой каждой гостье, – сказала она, – потребовалось тридцать пять цехинов.
Хозяева дома – граф Просперо и его жена, графиня Мальвина Марескалки-Вальсекки, урожденная Висконти, – с удовлетворением оглядели плоды своих трудов. Увы, никакое торжество не могло смягчить бесконечной печали, омрачавшей их души. Именно в этот июньский день Марции, их обожаемой дочери, исполнилось двадцать два года, и в качестве подарка настоятельница монастыря, где она приняла постриг, позволила ей вернуться домой, чтобы проститься с ее старой умирающей кормилицей.
Приглушенный шум праздника, доносившийся в комнату старой няни, был для Марции всего лишь далеким отголоском давно забытой жизни. Она всегда была равнодушна к светскому блеску. Даже занимаясь утонченным развратом, она находила в чувственном наслаждении момент мистики и возвышенной философии. Марция достигла когда-то вершины в грехе, как теперь достигла ее в добродетели. Горестное смятение последней жертвы Фортунато Сиртори, маленькой Саулины, заставило ее опомниться. С той минуты она посвятила себя служению богу и помощи страждущим.
Марция выглянула в окно, выходившее в сад, освещенный венецианскими фонариками. По саду гуляли гости. Вот под венецианским фонариком показалась высокая внушительная фигура Фортунато Сиртори. Необыкновенно представительный в своем элегантном черном камзоле с белыми кружевами, он стоял, прислонившись к старому искривленному кусту глицинии, и смотрел вверх, на распахнутые окна палаццо.
Марция знала, Фортунато принял приглашение ее родителей не для того, чтобы влиться в хоровод глупых и тщеславных попрыгунчиков. Он пришел, потому что надеялся еще раз повидать ее. Он все еще любил ее отчаянно и самозабвенно. В этот момент он не мог ее видеть, ведь в ее окне не было света.
– Фортунато, – окликнула его Марция.
Придворный лекарь мгновенно узнал ее голос.
– Марция, я тебя не вижу, – сказал он, приближаясь, насколько возможно, к тому месту, откуда раздавался голос.
– Видеть больше нечего.
– Как ты, девочка моя?
– Хорошо. Но мне жаль тебя.
– Я люблю тебя по-прежнему, ты это знаешь?
– Знаю.
– Дороже и прекраснее тебя у меня никого не было в жизни.
– Помоги тебе господь, Фортунато.
– Сможешь ли ты когда-нибудь меня простить?
– Я тебя простила.
– В моей жизни больше не было женщин после тебя.
– Знаю.
– Позволь мне подняться.
– Прощай, Фортунато.
– Только на минутку, чтобы проститься, – в отчаянии молил он.
– Прощай, – тихо сказала Марция.
– Прощай, Марция, – прошептал он в ответ.
Придворный лекарь наклонил голову и удалился. Марция провожала его взглядом, пока он не исчез в вестибюле. Потом она преклонила колени перед изображением Мадонны и стала молиться.
* * *
Придворный лекарь Фортунато Сиртори уже направлялся в гардероб за своими перчатками и шляпой, но его отвлекло объявление мажордома о прибытии новых гостей, сделанное как раз в эту минуту:
– Мадам Джузеппина Грассини и мадемуазель Саулина Виола!
Фортунато вернул свои вещи гардеробщику, повернулся и увидел двух ослепительных красавиц: блондинку и брюнетку. Он знал певицу, много раз восхищался ее выступлениями в театре, помнил ее грудной, низкий голос и ценил его гибкость и выразительность. К двадцати семи годам она достигла вершин артистического мастерства. Сопровождавшая ее светловолосая красавица была воистину необыкновенна. Придворный лекарь замер. Он вспомнил девочку на пороге отрочества, пораженную и подавленную обстановкой его дома, зачарованную проникновенной скрипичной игрой Марции. Эту девочку прислала к нему галантерейщица Аньезе: черные глаза, полные тревоги и строптивого упрямства, густая масса спутанных золотистых кудрей, обрамляющих взволнованное личико. Ну да, это была именно она, Саулина Виола, маленькая крестьяночка, сумевшая толкнуть Марцию на неповиновение. За эти четыре года она превратилась в женщину, стала еще красивее. Редчайший, драгоценный алмаз! У нее была плавная и величавая походка молодой аристократки, но во взгляде сохранилось прежнее бунтарство.
«Вот женщина, знающая, чего она хочет», – подумал Фортунато Сиртори.
Саулина тоже его заметила и послала ему улыбку.
– Придворный лекарь Фортунато Сиртори, – приветствовала его Джузеппина Грассини.
– Неотразимая прелестница, – поклонился он, касаясь губами ее пальцев.
Затем он поднял взгляд своих пронзительно голубых глаз на девушку, которая, в свою очередь, протягивала ему руку в перчатке.
– Мир и вправду тесен, господин придворный лекарь, – сказала Саулина.
– А судьба и впрямь неумолима, – заметил он, обволакивая ее всю с головы до ног своим смущающим взглядом.
– После стольких лет мы встретились вновь.
Саулина смотрела на него с открытой и безмятежной улыбкой. Она была совершенно спокойна. Она не боялась его, и Фортунато Сиртори понял, что воспоминание о нем не относится для нее к числу страшных или неприятных.
– А вы сдержали обещание, – заявил он с галантным поклоном. – Бутон распустился в великолепную розу без единого изъяна.
– Которую никто еще не сорвал, – насмешливо и гордо добавила она.
– Любой, кто попытается это сделать, – заметил Фортунато Сиртори, – должен быть очень осторожен и ни на минуту не забывать о шипах.
– Разумеется. Кто хочет сорвать розу, рискует уколоться.
– Вы говорите с человеком, удрученным годами и давно уже оставившим всякие поползновения к ухаживанию.
– Не стоит себя недооценивать, вы еще не старик. А как Марция? – вдруг неожиданно для себя спросила Саулина.
– Потеряна навсегда, – нахмурился придворный лекарь. Он переменил разговор, и его лицо вновь озарилось улыбкой. – Полагаю, среди здешних молодых вертопрахов нет достойного сорвать эту розу?
– Вы мне льстите, – сказала Саулина.
В глубине зала появился маркиз Феб Альбериги д'Адда.
– Вот разве что этот, – добавил придворный лекарь.
Саулина покраснела.
– Ну почему именно он?
– Хорош собой, богат, сравнительно молод.
– И к тому же хорошей фамилии.
– Нет в мире совершенства, – усмехнулся Фортунато Сиртори, прекрасно уловивший намек Саулины: ни один дворянин хорошей фамилии ни за что не женился бы на девице низкого происхождения.
– И что же? – спросила Саулина, которую развеселила эта словесная пикировка.
– Он, безусловно, влюблен в вас.
Саулина огляделась, испугавшись, что кто-то из окружающих мог перехватить эту последнюю реплику.
– Откуда вы знаете? – спросила она с вызовом.
– Не забывайте, я же немного волшебник.
– Я это запомню.
Гардеробщик по знаку придворного лекаря снова подал ему перчатки и шляпу.
– Подумайте о моих словах. – Он поклонился Саулине, совершенно позабыв о ее спутнице, не принимавшей участия в их разговоре. – Вы многого добились, но вам еще предстоит проделать долгий путь.
6
– Я должен сделать вид, что мы незнакомы? – спросил Феб Альбериги д'Адда у Саулины, которая протягивала ему руку.
– Это вам решать, синьор, – проворковала она и потупила глаза, как предписывалось этикетом.
Феб Альбериги взглянул на Саулину и вспомнил девочку из семьи скоморохов, шествовавшую по гравию аллеи к фонтану на вилле в Кассано. Вот и сейчас под нарядным бальным платьем скрывалось то же свободное, ничем не стесненное тело, лесной цветок, пересаженный в сад высшего общества. Он беспрестанно восхищался ею в Монце, куда ездил якобы навестить сестру, но на самом деле, чтобы повидать Саулину. Его маневры не укрылись от зоркого взгляда сестры Клотильды.
– Смотри, братец, – предупредила она его. – Помни, что она простого племени. Ты никогда не сможешь на ней жениться.
Феб годами жил, храня воспоминание о своей жене, и вот впервые обратил внимание на женщину после трагической смерти Дамианы.
– Это был несчастный случай, – неустанно твердила ему маркиза, его мать. – Ты не можешь вообще отказаться от жизни. Сколько женщин умирает родами? Сколько детей так и не появляется на свет? Если бы каждый мужчина из-за этого отказывался от повторной женитьбы, роду людскому пришел бы конец.
Феб до сих пор так и не женился, потому что не нашел подходящей женщины.
– Вздор! – говорила маркиза. – Хорошая, здоровая жена с большим приданым – вот все, что нужно, чтобы вернуть тебе улыбку и пополнить семейную казну, истощенную армейскими поборами.
Мать рассуждала здраво, особенно в том, что касалось имущественного состояния, более не отвечавшего ни приличиям, ни традиции, ни общественному положению семьи Альбериги.
Саулина, единственная из женщин, сумевшая привлечь его внимание, не отвечала ни одному из требований маркизы, кроме разве что здоровья: ни знатности, ни богатства. И Феб, хоть он и придерживался либеральных идей – единственный в своей проавстрийски настроенной и консервативной семье, – даже помыслить не мог о возможности неравного брака. Представитель девятого поколения благородного дворянского семейства и сколь угодно очаровательная, образованная, хорошо воспитанная простолюдинка – нет, это было за гранью возможного! Тем не менее он многое мог сделать для нее: оказать ей протекцию, предложить содержание, достойное ее красоты, хороший дом с большой челядью. Да, он мог все это сделать для прекрасной Саулины Виолы.
Но сейчас, когда Саулина была совсем рядом, маркиз утратил уверенность в себе и свойственное лицам его высокого ранга красноречие.
– Вы самая прилежная и самая блестящая ученица колледжа под попечительством сестры Клотильды.
– Меня учили не доверять лести, – парировала Саулина, глядя на Джузеппину Грассини, окружившую себя толпой поклонников в другом конце салона, – но я не в силах устоять перед чарующей силой комплиментов. Правда, при одном условии: если они искренни.
Феб на расстоянии ощущал исходящие от нее волны чувственности.
– Назовите мне хоть одну причину, которая могла бы подвигнуть меня на ложь! – воскликнул он с вызовом.
– Я могла бы перечислить целую тысячу, – улыбнулась она, опираясь на протянутую ей руку, – но сегодня такой чудесный вечер, что мне не хочется смущать ваш покой и заставлять краснеть.
Они вместе направились к бальному залу, откуда доносились звуки менуэта.
– Вы сделаете мне большое одолжение, согласившись танцевать со мной, – пригласил ее маркиз.
– Сестра Клотильда не одобрила бы этого, – лукаво возразила Саулина.
– Проницательный и острый ум придает вам особое очарование.
– Вы хотите сказать, что глупость – неотъемлемое свойство женщин? – насмешливо спросила она.
– Хочу сказать, что вы необыкновенная женщина.
– Вы преувеличиваете мои достоинства, уделяя излишнее внимание самой незначительной особе.
– А вот эта фраза, которую я, пожалуй, уже успел выучить наизусть, – усмехнулся Феб, вспомнив при этом сестру, – не делает чести вашему уму.
– В таком случае, – объяснила Саулина, ничуть не смутившись, – воспримите мои слова как совет соблюдать приличия, установленные общественной традицией и обычаем.
Другая девушка, высокого происхождения и с большим приданым, пришла бы в восторг, увидев свою крепость осажденной столь могущественным завоевателем, но Саулина умела сохранять хладнокровие даже в самых трудных ситуациях. Пережитый опыт помог ей рано повзрослеть; лишившись иллюзий, она прекрасно знала продолжение этой истории. При одной из ближайших встреч благородный маркиз, несомненно, с величайшей учтивостью предложит ей стать его протеже. Такая перспектива не шокировала ее; для женщины в ее положении, решившейся самостоятельно строить свою жизнь, это был вполне реальный выход.
Прошлой зимой, в тот незабываемый вечер, когда она, покинув монастырь и простившись с матерью, возвращалась в Милан, ее первая любовь, родившаяся в лесном убежище, великая, единственная любовь всей ее жизни, умерла и была похоронена глубоко у нее в сердце. Теперь она собиралась жить только ради себя и ради собственного продвижения в свете.
Саулина и Феб влились в ряды танцующих менуэт, притягивая к себе восхищенные и завистливые взгляды. Девушка кокетливо играла распахнутым веером, то пряча за ним лицо, то бросая поверх него горящий взгляд на своего кавалера. Феб грациозно следовал за ней. Он пропускал ее у себя под рукой в одной из характерных фигур танца, когда шум, стоявший вокруг, вдруг стих: в бальных залах и гостиных дворца наступила тишина. Мелодия прервалась, все глаза обратились ко входу в зал. Среди почтительно расступающихся гостей на пороге появился герой Маренго.
Саулина узнала бы его, даже если бы море роскошных нарядов не расступилось при его прохождении: узнала бы по достоинству его походки, по пронзительному властному взгляду, наводившему трепет на собеседников, и по выразительному тонкому рту, так хорошо умевшему отдавать команды.
– Историю чаще делает случай, чем гений, – невольно вырвалось у маркиза.
– Позвольте с вами не согласиться, по крайней мере в том, что касается Наполеона Бонапарта, – сухо возразила Саулина.
Феб Альбериги д'Адда поклонился, чтобы не вступать в спор, который мог нарушить складывающиеся между ними отношения.
Наполеон Бонапарт подошел к Джузеппине Грассини, сидевшей на диване в компании хозяйки дома, слегка поклонился дамам и сказал что-то, чего Саулина, находившаяся слишком далеко, не расслышала.
На миг перед глазами уже повзрослевшей Саулины вспыхнула сцена из прошлого: непристойное и торопливое раздевание, возня с юбками, тяжелое, прерывистое дыхание, бессвязные, ничего не значащие слова, сопение, хриплые вздохи… Воспоминание о том, что четыре года назад толкнуло ее на отчаянный побег, теперь вдруг вызвало в ней странную дрожь, животное ощущение нетерпеливого и жадного ожидания.
Джузеппина Грассини сделала знак Саулине.
– Прошу меня извинить, синьор, – обратилась девушка к Фебу.
– Вы меня покидаете? – ревниво осведомился он.
– Вы же видите, моя покровительница зовет меня, – решительно ответила Саулина и, оставив его стоять столбом, направилась к Джузеппине.
Еще ни одна женщина не смела так с ним обращаться.
«Ну мы еще повстречаемся, маленькая бродяжка», – мысленно пообещал себе Феб, стараясь скрыть разочарование за светской улыбкой.
Саулина подошла к оперной примадонне в тот самый момент, когда первый консул вынимал из кармана камзола табакерку. Бонапарт щелкнул крышкой драгоценной шкатулки, не заметив приближения девушки. Не успела Джузеппина предупредить его или помешать своей воспитаннице, как Саулина проворным и полным изящества жестом схватила свой талисман.
Серо-голубые глаза первого консула блеснули гневом.
– Кто это? – раздраженно спросил он у Джузеппины, недовольный тем, что нахалом оказался не мужчина, с которым он мог бы расправиться сам.
– Законная владелица табакерки, mon général, – вежливо, но решительно представилась Саулина, – возвращающая себе свою собственность.
Наполеон смотрел на нее, как на видение.
– Саулина! – воскликнул он наконец. – Ты Саулина!
– Саулина Виола к вашим услугам, – поклонилась девушка.
– Глазам своим не верю, – сказал он, и его суровые губы смягчились в улыбке.
– Тем не менее это именно я, – улыбнулась в ответ Саулина.
– Мне запомнилась испуганная девочка.
– Дикая и упрямая, как зверь лесной, – добавила она.
– И вместо этого я вижу перед собой такую необыкновенную красавицу, – восхищенно пробормотал Бонапарт, не обращая ни малейшего внимания на взгляды, обращенные на него, и на перешептывания у себя за спиной.
– Должна ли я сказать вам, что я не любительница комплиментов?
Наполеон взял руку Саулины обеими руками и поднес ее к губам.
– Ты можешь говорить или молчать, – заговорил он так, словно, кроме них, в огромном палаццо не осталось живой души. – Твоя красота говорит сама за себя. – И он окинул ее взглядом, более смелым, чем ласка, более страстным, чем объятие, более жгучим, чем поцелуй.
Саулина не опустила глаз перед генералом, который безо всякого стеснения откровенно соблазнял ее на глазах у всего света, и не почувствовала себя оскорбленной столь наглым поведением. Никто не удивился бы, если бы первый консул сию же минуту заключил ее в объятья и страстно поцеловал.
Джузеппина Грассини перехватила взгляд Наполеона и побледнела. Герой Маренго потерял голову из-за Саулины Виолы. И в эту же ночь он сделает ее своей. Потому что Саулина тоже позабыла ради него обо всех своих планах.
7
Собственная нагота не смутила Саулину. В один миг без ухищрений и усилий она преодолела то, что мораль и воспитание считали границами приличий и стыда; и ничего особенно страшного не случилось, как и ничего особенно волнующего. А ведь во сне нагота волновала и томила ее… Но с другой стороны, любовь, пережитая во сне, помогла ей познать восторг, в котором реальная жизнь упорно отказывала.
Она переходила ото сна к бодрствованию постепенно, сохраняя ясность сознания. Какой мгновенный закат девственности, конец того самого целомудрия, которое в колледже ее учили оберегать, как самое ценное достояние. Любовь для нее по-прежнему оставалась мечтой. А для мужчины, похоже, любовь не столько даже исполнение желания, сколько удовлетворение потребности. Саулина все больше убеждалась, что женщина – всего лишь тень этого неудержимого стремления, наблюдательница, но отнюдь не всегда участница странного представления, проявляющегося в обостренной лихорадке чувств, а завершающегося зевком.
Кто-то деликатно постучал в дверь. Саулина открыла глаза. Слабый утренний свет проникал сквозь белые шторы на большом окне. Рядом с собой она ощутила какое-то движение, и тут же две сильных руки схватили ее за плечи.
– Ты прекрасна, – сказал Наполеон, привлекая ее к себе.
– В дверь стучат, – напомнила она.
– Знаю.
– Не хочешь открыть?
– Да ну! Там этот надоеда Бурьен.
Секретарь первого консула, очевидно, молча и неподвижно дожидался за дверью.
– Ответь ему, – предложила Саулина.
– И не подумаю.
– А вдруг это что-то важное?
– Сегодня для меня нет ничего важнее тебя.
Саулина позволила ласкать и целовать себя, шептать себе на ухо тысячи нежных слов о ее красоте. Она даже не подозревала, что такой человек, как Наполеон, способен на нечто подобное. Все те нежности и деликатные знаки внимания, которые когда-то он расточал своей жене Жозефине, пока любил ее, Наполеон теперь обрушил на Саулину, единственную среди его многочисленных женщин, сумевшую вновь разжечь в нем огонь любви.
– Ты меня любишь? – спросил Наполеон, нуждавшийся в постоянных заверениях.
– Меня бы здесь не было, если бы я тебя не любила, – заметила она, хотя не могла объяснить даже самой себе свою внезапную капитуляцию.
Она отдалась ему от избытка жизненных сил, из честолюбия, пожалуй, даже по расчету. Возможно, она уступила герою Маренго, побежденная его неотразимым обаянием, но сейчас, когда непоправимое уже произошло, ей вспомнились образы Гульельмо Галлароли, в которого, как ей казалось, она была безумно влюблена, и маркиза Феба Альбериги д'Адда, с которым она кокетничала предыдущим вечером. Прошлое осталось далеко позади, и Саулина опять, в который уже раз, с цыганским безрассудством бросилась очертя голову в новую авантюру, спалив все мосты. И все-таки по-своему она, должно быть, любила этого человека с худощавым телом и пронизывающим взглядом. Она отдалась ему полностью и безоглядно, без притворства. Он сжимал ее в объятиях, а она чувствовала в эту минуту, что это он у нее в руках. Ну конечно, она его любит! Чтобы убедиться в этом, ей достаточно было вспомнить о подлинной причине, толкнувшей ее в свое время на бегство из дома Грассини.
– Ревность, – прошептала Саулина, пока он проводил губами по ее стройной белой шейке.
– Что ты сказала? – спросил он.
– Ревность, – повторила она.
– Что еще за ревность? – нахмурился Наполеон.
– Помнишь, как я сбежала из дома Джузеппины Грассини?
– О да, я не забыл.
– Ни один из вас даже вообразить не мог, что заставило меня бежать из дома.
– Я полагал, что речь идет о ссоре с одной из служанок. Каприз взбалмошной девчонки.
– Нет, ревнивой девчонки.
– Ревнивой? – усмехнулся Наполеон. – Ты ревновала? Но кого?
– Тебя. Я открыла дверь, когда ты занимался любовью с Джузеппиной.
– Где? – вздрогнул он.
– В желтой парчовой гостиной. Я убежала, потому что сходила с ума от ревности. Теперь я это понимаю. Я хотела тебя с тех самых пор, Бони. Просто тогда я еще этого не понимала.
Наполеон улыбнулся. Дурацкое сокращение его фамилии, придуманное англичанами и ставшее кличкой, пересекло Ла-Манш и теперь следовало за ним повсюду. Саулине оно понравилось, но главное, в ее устах оно теряло иронический смысл, вложенный в него англичанами, и звучало как любовное прозвище.
– Бони, – повторил он. – Только англичане могли придумать такую кличку для солдата.
– Тебе не нравится, когда я зову тебя Бони?
– Нет-нет, – успокоил он ее. – Альковы полны пустых слов и нелепых прозвищ.
– И ревности, – добавила Саулина.
– Ни одна женщина не ревнует меня, – решительно отмахнулся Наполеон. – Даже моя жена.
– А Джузеппина Грассини? – спросила она с горечью.
Ей было не по себе при мысли о том, что она больно ранила единственную женщину, которой ни за что на свете не хотела бы причинить боль.
– Джузеппина просто уязвлена. Пострадал лишь ее престиж.
– И все-таки вы с ней…
– Мы несколько раз делили с ней ложе, – перебил ее Наполеон.
– Без любви? – этот неделикатный вопрос Саулина как будто задавала себе самой.
– Зато с большой охотой.
– Ты и в самом деле уверен, что женщина не может тебя полюбить?
– Женщины влюблены в то, что я символизирую, – назидательно объяснил Наполеон, – они любят власть, силу, миф о непобедимости. Для некоторых из них любовь – это игра и просто удовлетворение любопытства. У ног победителей всегда можно найти множество женщин, но среди них почти никогда, – добавил он с горечью, – нет той, о которой он мечтает.
– Даже на этот раз?
– Ты для меня желанна больше, чем любая другая женщина на свете.
– Разве это не замечательно?
Солнце, должно быть, уже высоко стояло в небе, потому что свет, проникавший сквозь шторы, сделался ярче и теплее.
– Ты удивительное создание, – сказал Наполеон, лаская ее. – Я до сих пор ясно помню тот день, когда ты бросилась на дорогу, рискуя своей жизнью, чтобы спасти мою.
– С тех пор столько времени прошло.
– В тот день я подарил тебе табакерку.
– Ты был прекрасен! – горячо воскликнула Саулина. – Я помню тот майский день, как будто это было вчера. Я подарила тебе ожерелье из живых ящериц. Потом мне стало ужасно стыдно, но больше у меня ничего не было, а мне так хотелось отблагодарить тебя за твой подарок!
– А мне вот не было стыдно опуститься на колени перед тобой, – признался Наполеон, – хотя до этого случая я никогда не преклонял колен перед женщиной, даже перед своей женой. Даже перед своей матерью! Но в тот день мне захотелось это сделать.
– Я была лохматая, грязная и тощая. Настоящее пугало!
– Ты была обворожительна. Такая искренняя и непосредственная! Когда я сказал тебе, что я Наполеон Бонапарт, ты спросила: «Тот, что ворует кур?» Помнишь?
– Это приходский священник нас всех запугал, – улыбнулась Саулина. – Он называл французов дьяволами. – Она прижалась к нему и почувствовала, как по его телу пробегает дрожь. – Помню твои длинные черные волосы. Ты говорил по-итальянски со странным акцентом. А я тогда вообще говорила только на местном диалекте! И все-таки мы поняли друг друга.
– Мы и сейчас прекрасно понимаем друг друга. Стоило нам снова встретиться…
И опять послышался осторожный стук в дверь. Наполеон поднял полог, высунулся из постели, схватил один из начищенных до блеска башмаков из телячьей кожи, в которых щеголял вчера вечером на балу, и швырнул его в дверь.
– Черт бы тебя побрал, Бурьен! – заорал он. – Оставь меня в покое!
Саулина подавила смешок.
– Это твой секретарь?
– Это несчастье моей жизни, – ответил он. – Под предлогом того, что мы вместе учились в школе, он присосался ко мне, как пиявка, и с тех пор ни туда ни сюда. Кроме того, он сплетник.
– Значит, теперь о нас узнают все, – слегка встревожилась Саулина.
– Нет, если я велю ему молчать, – успокоил ее Бонапарт. – Но я боюсь, что уже сейчас, в эту самую минуту, весь Милан знает, что мы вместе. Меня это не смущает. А если бы и смущало, теперь уже поздно плакать над пролитым молоком. А вот проклятым Бурьеном придется заняться.
– Если он так тебе досаждает, прогони его, – предложила Саулина, никогда не признававшая полумер.
– В особых случаях он умеет быть полезен, как никто. В один прекрасный день, если он меня переживет, Бурьен порасскажет обо мне немало занимательных историй. Это будет его краткий миг славы. Так что он не зря терпит должность моего верного пса.
Саулину охватила дрожь суеверного ужаса.
– Зачем ты заговорил о смерти?
– Общество с легкостью избавляется от своих властителей. Среди самых высоких вершин дуют самые сильные ветры.
Перестав улыбаться, Саулина отчаянно обвилась вокруг него.
– Знаю, для тебя я всего лишь минутное приключение, – сказала она, – но я хочу стать таким приключением, которое запомнится тебе на всю жизнь. Я хочу, чтобы ты был счастлив, вспоминая обо мне.
– Ты подарила мне минуты ослепительного счастья.
Они вновь занялись любовью, потом надолго затихли, сжимая друг друга в объятиях. Судя по свету, проникавшему сквозь шторы, солнце уже стояло в зените. Наполеон лежал с закрытыми глазами.
Саулина внимательно осмотрела комнату с высоким потолком, расписанным изящными цветочными мотивами, которые повторялись в лепных украшениях стен, в мозаичном узоре на полу и в обивке мебели в стиле Директории. Апартаменты были предоставлены первому консулу маркизами Казати.
Наполеон открыл глаза и посмотрел на нее с восхищением.
– Надеюсь, в моей жизни еще будут минуты, подобные этой.
– Все будет зависеть от нас, – откликнулась она.
Могла ли ожидать большего девушка без имени и без приданого, оставшаяся одна на свете, от своей первой ночи, проведенной с мужчиной? Она отбросила простыню, намереваясь встать.
– Ты куда? – спросил Наполеон.
– Я бы хотела принять ванну.
В туалетной комнате размещалась огромная ванна серого мрамора. Саулина потянула бархатный шнур: это был сигнал, дававший знак горничной, что пора наполнить ванну горячей водой. Наполеон подошел к ней, пока она любовалась собой в огромном зеркале, заключенном в тяжелую резную раму. Впервые она видела себя обнаженной, и рядом с ней стоял мужчина. Они были одного роста и оба хороши собой: она – блондинка с черными глазами и светлой кожей, он – оливково-смуглый, светлоглазый брюнет.
– Ты прекрасна, – сказал он.
– Вижу, – просто ответила она.
– И ты меня очень возбуждаешь.
– Вот это я только что заметила.
Внезапно Наполеон нахмурился.
– Мне не хотелось бы потерять тебя теперь, когда я наконец вновь тебя нашел, – сказал он.
– Все будет зависеть от нас, – повторила Саулина.
– Однако мы сами, увы, в значительной степени зависим от других.
– Давай постараемся не испортить то, что у нас есть, мыслями о том, чего у нас, возможно, никогда не будет.
– Очень разумное предложение.
Горничная постучала в дверь, и любовники скрылись за пологом широкой постели.
