Текст книги "Ветер прошлого"
Автор книги: Ева Модиньяни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)
16
Кто-то энергично постучал в дверь Обрубка из Кандольи. Изувеченный великан обитал в большой, похожей на сарай комнате на первом этаже убогого здания возле Кузнечного моста.
Круглая тележка инвалида прогрохотала по неровному полу.
– Если ты не тот, кого я жду, – прорычал он, подталкивая могучими руками свое удивительное средство передвижения, – значит, тебе надоело твое здоровье!
Дверь рывком распахнулась, и перед хозяином с широкой улыбкой и приветливо протянутой рукой предстал Гульельмо Галлароли, прозванный Рибальдо.
– Неужели это ты? – воскликнул Обрубок, пожимая руку гостю. – Заходи.
Перед тем как превратиться в Обрубка из Кандольи, Алессандро Казираги был грузчиком с контрады Лагетто. Природа наделила его силой Геркулеса, железным здоровьем и неотразимым обаянием, безотказно действовавшим и на мужчин, и на женщин, слетавшихся к нему как мухи на мед.
Грузчики – или, по-местному, тенчиты – с Лагетто вообще пользовались славой несокрушимо здоровых и крепких мужчин, выживших в результате безжалостного естественного отбора и не подвластных никаким недугам.
Страшная эпидемия чумы, опустошившая город в 1630 году, почти не затронула тенчитов. Они приписали это чудо заступничеству Богородицы и, когда бедствие миновало, наняли нескольких художников для написания большой фрески. Так на стене одного из зданий контрады Лагетто появилось изображение Пречистой с коленопреклоненными перед ней святыми Карлом и Себастьяном.
Фреску закрыли деревянными ставнями от непогоды и посягательств вандалов, но каждый год в день Успения Богородицы ее открывали, и эта честь всегда выпадала ему, Алессандро Казираги, самому сильному грузчику с Лагетто.
Начинался грандиозный и живописный народный праздник с торжественным молебном, крестным ходом, песнями и плясками, гирляндами бумажных цветов и венецианскими фонариками. Голытьба с Лагетто, разодетая в праздничные наряды, веселилась до утра, радуясь своему здоровью и силе.
В местных остериях курили, пили вино, угощались сочными, сладкими арбузами и душистыми дынями. В этот день можно было забыть об усталости, на краткий миг избавиться от страха за завтрашний день и наслаждаться радостями дня сегодняшнего: мужчины пили и развлекались с проститутками, дети объедались фруктами, женщины могли передохнуть от ежедневных трудов и еженощного насилия, которому их подвергали мужчины, называя это любовью.
Алессандро Казираги родился как раз в день Успения Богородицы. В свой двадцатый день рождения он, как всегда, открыл ставни, защищавшие Мадонну, получил причастие в церкви Святого Стефана, а затем ударился в загул. Вечером он во главе целой компании друзей отправился в один из борделей Боттонуто, а утром прямо из постели одной из жриц продажной любви (правда, его она обслуживала бесплатно) вернулся к разгрузке барж на пристани Лагетто.
Прошло совсем немного времени, и он заметил у себя признаки нехорошей болезни, о которой знакомые ему люди говорили шепотом. Это был страшный и позорный недуг, божье наказание за невоздержанность. Лечение (если оно вообще помогало) стоило очень дорого и продолжалось несколько месяцев, а тем временем хворь буквально высасывала из больного жизненные соки.
Первым делом Алессандро Казираги хотел расправиться с той шлюхой, которая вместе с любовными утехами подарила ему адские муки, но вовремя понял, что этим делу не поможешь, и выбрал более разумный путь. Он обратился к одному знающему врачевание аптекарю из Боттонуто.
Лечение оказалось не только долгим, но и страшно дорогим. Лучший грузчик с Лагетто был вынужден по-тратить все свои сбережения, но все равно ни за что не смог бы расплатиться с аптекарем, если бы не помощь Рибальдо.
Рибальдо и Алессандро, вместе боровшиеся против несправедливости еще во времена австрийского владычества, теперь объединили усилия против гонений и злоупотреблений со стороны французов. Их связывала крепкая дружба, они всегда понимали друг друга с полуслова.
Алессандро Казираги оправился от болезни, чему в немалой степени способствовало его природное здоровье. Он тотчас же вернулся на работу, хотя заметил, что стал уже не таким, как прежде. Что-то с ним творилось неладное. Длительное бездействие и изнурительное лечение ослабили его силы, а напряжение, в котором он пребывал, гнев и страх подорвали дух. Но Алессандро решил доказать, что ничего не изменилось и ему по-прежнему нет равных.
С привычным криком «Раз-два, взяли!» тенчиты тянули по сходням толстые канаты. Их мускулы вздувались буграми, выступившие жилы едва не лопались от напряжения. Алессандро заметил, что глыба мрамора, которую они волокли, опасно накренилась на сходнях, потому что один из канатов лопнул. Но ведь он, Алессандро, с его непомерной силой, был здесь, на месте! Он все исправит, он не допустит до беды. Увы, его сила была уже не та, что прежде, – глыба опрокинула его. Он выжил. Он пережил столь страшные муки, что он охотно поменял бы их на смерть. Но он больше не звался Алессандро Казираги. Он стал Обрубком из Кандольи.
Гильдия тенчитов, следуя установленным правилам, предложила ему вспомоществование, предусмотренное для нетрудоспособных и вдов, оставшихся без кормильца, – скромное, но достаточное, чтобы не умереть с голоду.
Обрубок из Кандольи знал, что тенчиты ради этого пособия порой отказывали себе в куске хлеба. Гордость не позволила ему принять их помощь. Он предпочел уйти с Лагетто. На Соборной площади, на Корсия-дей-Серви, на Садовой, у стен замка Сфорца, то есть там, где было много людей, он воровал, делая вид, что просит милостыню.
Через какое-то время к нему вернулись силы, и этих сил хватило бы на четверых, но они были сосредоточены в человеке, от которого осталась половина. Он был способен голыми руками повалить на землю быка. Его друзья из плотников и кузнецов соорудили для него бадью-тележку на колесиках. Отталкиваясь руками, он передвигался со скоростью камня, выпущенного из пращи, по улицам и переулкам, пересекал мосты и площади, наводил ужас на прохожих и заставлял взбрыкивать даже самых смирных лошадей. И хохотал громко и вызывающе, пряча свое отчаяние.
Алессандро Казираги вызывал зависть и восхищение – Обрубок из Кандольи наводил ужас. И тот и другой требовали уважения к себе и ненавидели несправедливость.
По берегу Навильо тянулись складские здания, где хранился уголь. На верхних этажах этих зданий жили угольщики. Зимой здесь было темно и холодно, хотя местным углем отапливали весь Милан. Владельцы складов давно уже передали их в субаренду управляющему, который притеснял угольщиков, непомерно завышая плату за жилье. Когда бедняки не могли платить, городская стража выбрасывала их на улицу.
Этот бессовестный и безбожный управляющий был родом из папского государства, и звали его Мастро Тотаро, а за глаза называли Мастер-Каналья. Однажды туманным утром его нашли бездыханным под изображением Мадонны тенчитов: кто-то сломал ему шею. Все считали, что это акт высшей справедливости, совершенный руками Обрубка из Кандольи, самого сильного человека с контрады Лагетто, но никто не осмелился произнести это имя вслух. После краткого расследования было решено, что преступление совершено неизвестными, и дело сдали в архив.
Узнав об этом, Рибальдо вышел из укрытия, чтобы поговорить с Алессандро Казираги, потому что для населения Боттонуто этот калека мог сделать больше, чем сотня здоровых мужчин. С тех пор они постоянно поддерживали связь друг с другом.
Обрубку уже исполнилось двадцать пять лет. Он держал в своих могучих руках весь огромный район между собором, замком Сфорца и Порта-Чикка. Поэтому он быстро узнал кое-что о Саулине, пропавшей девочке, о которой расспрашивал Рибальдо. Теперь он рассказал другу все, что удалось выяснить. Они сидели в большой комнате, пили вино, а тенчиты на пристани тем временем разгружали розоватые глыбы мрамора из Кандольи для строительства и украшения собора.
– Ты уверен, что это была она? – спросил Рибальдо.
– Без сомнения, – ответил Обрубок. – Девочка, выпрыгнувшая из сена, в точности соответствует твоему описанию. Между прочим, мне о ней уже рассказывали.
– Кто рассказывал?
– Старый Захария. Сторож из таверны «Медведь». Он видел ее в таверне в сопровождении одного бродячего лекаря, снимавшего там номер.
– Лекарь притащил ее туда силой?
– Нет, она покорно шла за ним. Старый Захария решил, что она его родственница.
– Что еще?
– Ничего.
– Ты что-нибудь знаешь об этом лекаре?
– Звать его Анастазио Кальдерини. Накануне своего исчезновения он практиковал на контраде Санта-Маргерита.
– Что еще тебе известно? – не отставал Рибальдо.
– Он родом из Милана. Долгие годы отсутствовал, потом появился снова – плохо экипированный и явно нуждающийся в средствах.
– А теперь?
– Опять ударился в бега. И за номер не заплатил.
– Где же девочка?
– Она у Аньезе.
– У какой Аньезе?
– У сводницы Аньезе, и если она еще не получила свою порцию колотушек, значит, скоро получит.
– Ты должен вмешаться немедленно, – приказал Рибальдо.
– Ладно. А когда я ее найду, что с ней дальше делать?
Рибальдо вспомнил о встрече с Саулиной и ее покровительницей на большой дороге между Корте-Реджиной и Лорето.
– Приведи ее сюда, в твой дом.
– Ну, это нетрудно, – усмехнулся Обрубок.
– Но только держи ее крепко, – предупредил Рибальдо. – Меня предупреждали, что она увертлива, как уж.
– Хорошо, я доставлю ее сюда. Что дальше?
– Сегодня вечером я приду за ней. Хочу получить удовольствие, лично доставив ее к мадам Грассини. Любопытно взглянуть, какое у нее будет лицо.
– Ты знаком с любимой примадонной Бонапарте?
– Да, мы с ней познакомились, правда, не на благотворительном балу. Я остановил ее карету, – с дерзкой улыбкой объяснил Рибальдо.
Обрубок взглянул на него с восхищением.
– Наверняка у тебя есть свои причины так рисковать.
– Есть, – подтвердил Рибальдо. – Но мне кажется, у тебя они тоже есть.
– Но ты-то прямо заигрываешь с мадам гильотиной!
Рибальдо трижды плюнул через плечо от сглаза.
– Не каркай, – проворчал он. – О своей безопасности я сам позабочусь.
– Ладно, считай, что мы договорились, – кивнул Обрубок.
– Вот и хорошо, – кивнул Рибальдо, в последний раз чокнувшись с другом бокалом превосходного вина из бутылки, которую они распили по-братски.
– Твое здоровье, – ответил Обрубок.
Они осушили бокалы до дна.
– Возьми вот это, – Рибальдо вложил в ладонь другу кошелек с монетами.
Обрубок поблагодарил его улыбкой.
– Они будут распределены по справедливости, – пообещал он.
– Я в этом не сомневаюсь, – улыбнулся Рибальдо.
Он знал, что все эти деньги пойдут бедным.
– До вечера.
Друзья пожали друг другу руки. Бедняки из Боттонуто узнают, что Рибальдо, лесной разбойник, опять позаботился о них. И будут благословлять его.
17
В облике придворного лекаря Фортунато Сиртори, в его лице, во внушительной, хотя и несколько расплывшейся фигуре, облаченной в длинный, до пят, небесно-голубой халат из тяжелого и блестящего китайского шелка, расшитый крошечными золотыми лилиями, было что-то приторное и извращенное.
Лицо у него было белое с младенчески розовым румянцем, но под светло-голубыми глазками залегли тяжелые мешки, вокруг смеющегося рта образовались глубокие горькие складки. Ровные белые зубы придавали его улыбке неотразимое обаяние, но порой улыбка гасла и на загадочное лицо опускалась непроницаемая завеса тьмы.
Саулина была до смерти напугана внезапно возникшей на пороге фигурой, напомнившей ей некоторые страшные образы, виденные в церкви. Придворный лекарь Фортунато Сиртори был человеком в возрасте, но следы времени на его порочном лице странным образом сочетались с блеском молодости, словно выторгованной в сделке с дьяволом. Корона белоснежных волос, подобно лавровому венцу поэтов и самодержцев, обрамляла его совершенно голый череп. От ушей тянулись такие же белоснежные, хорошо ухоженные бакенбарды. Густые и кустистые, почти черные брови придавали лицу строгость. Он шел к замершей на пороге Саулине, бесшумно ступая по полу босыми ногами, и остановился в двух шагах от нее.
– Чудо, – произнес он с восхищением, – маленькое, ослепительное чудо.
Голос у него был низкий и звучный.
Саулина оглянулась, не сомневаясь, что увидит у себя за спиной того, к кому были обращены эти слова, но обнаружила только мраморные ступеньки лестницы.
– Извините, синьор, – сказала она, – я, должно быть, ошиблась.
– Почему ты так решила? – ласково улыбнулся он.
– Я искала синьора Фортунато.
– А я разве не баловень Фортуны? Фортуна, случай, удача, судьба, провидение – все это мне сопутствует. Значит, я и есть тот Фортунато, которого ты ищешь, – счастливейший из людей.
Совершенно сбитая с толку Саулина подняла свой невинный взгляд на мужчину, высившегося над ней, как гора. Обстановка комнаты тоже скорее подавляла, чем притягивала. Ей уже приходилось видеть богатые дома, но там все было по-другому.
Стены этой комнаты были увешаны гобеленами и зеркалами. На гобеленах были вытканы ярким цветным шелком беспорядочно нагроможденные переплетения обнаженных человеческих тел и причудливые цветочные орнаменты, бесконечно повторяющиеся в зеркалах.
Из соседней комнаты доносился печальный голос скрипки, наполнявшей напоенный фимиамом воздух причудливой мелодией.
Все эти новые впечатления разом обрушились на Саулину, растерявшуюся от обилия незнакомых звуков и запахов. Все вокруг казалось ей нереальным, словно она попала в зачарованный сказочный замок. Ничего не понимая, она послушно последовала за синьором Фортунато, ласково взявшим ее за руку, в другую комнату, поменьше первой, но точно так же всю в зеркалах и гобеленах. На полу, устланном мягкими восточными коврами, были разбросаны большие, обтянутые переливчатым шелком подушки.
– Тебя послала Аньезе, верно?
Придворный лекарь улыбался, и Саулина поразилась белизне его зубов. Они были красивы, но это были волчьи зубы, делавшие ласковую улыбку фальшивой.
– Да, синьор, – ответила она.
– И этот пакет, а также письмо предназначены мне, если не ошибаюсь? – спросил он, протягивая руку за свертком, который девочка продолжала прижимать к груди, словно это было последнее звено, связывающее ее с реальным миром.
– Да, для вас, синьор, – подтвердила Саулина.
Сверток перекочевал в руки придворного лекаря и был отброшен в угол как ничего не значащая вещь, а вот конверт был вскрыт. Фортунато быстро пробежал глазами письмо.
Оробевшая и смущенная девочка ждала ответа, который ей велела получить Аньезе. Придворный лекарь сложил листок, сунул его в карман и снова взглянул на Саулину с откровенным восхищением.
– Чудо, – повторил он вкрадчивым голосом. – Нетронутая девственность и безупречная красота. Аньезе сделала мне божественный подарок. Скажи мне, дорогая, сколько тебе лет?
– Почти тринадцать, синьор.
– Благоухающий лесной цветок, – протянул он и кончиками мягких пальцев, привыкших лечить и исцелять, провел по шее Саулины от плеча к затылку.
Она задохнулась от этого легкого прикосновения, колени у нее подогнулись, а по всему телу прошла дрожь.
– Я должна еще ждать? – спросила она еле слышно.
– Ну, разумеется, ты должна ждать! – развеселился хозяин дома. – Но еще ты должна задавать вопросы. Ты должна повелевать. Ты должна выражать свои желания. Ты волшебница! Сильфида! В твоем лице, в твоем теле есть магия, воплощающая любые мечты.
У Саулины побежали легкие мурашки по всему телу. Это был тревожный звоночек, возвещавший о необходимости спасаться бегством. Но лавочница была к ней добра, а синьор Сиртори, хоть и странный он человек, отнесся к ней внимательно. Он мог помочь ей найти негодяя, укравшего у нее табакерку, подарок генерала Бонапарта.
– Аньезе велела мне дождаться ответа, – сказала Саулина.
– Ответа? – фальшиво засуетился он, словно очнувшись от глубокого раздумья.
– Вы дадите мне ответ?
– Ну конечно! И не один, а сотню ответов! Любые ответы, какие только пожелаешь! Скажи мне, дорогая, чего бы тебе хотелось? Твоя красота заслуживает наг-рады.
– Я хочу вернуть мою табакерку.
– Табакерку? – переспросил Фортунато, удивленный необычной просьбой.
– Табакерку генерала, – пояснила Саулина.
– Удивительная! – воскликнул придворный лекарь, предвкушая новую игру. – Удивительная и прекрасная.
Саулина решила, что этот человек немного тронулся умом. Собственного опыта у нее не было, но ей приходилось слышать от родных и от жителей селения, что сумасшедшим нельзя перечить.
– Да-да, разумеется, – поспешно согласился он, – Табакерка, золотые монеты, засахаренные розовые лепестки, кружевной веер…
– Мне нужна только моя табакерка, – перебила его девочка, чувствуя себя вправе требовать исполнения обещаний Аньезе, раз уж сам синьор Фортунато подтвердил свою готовность служить ей.
Фортунато опустился на пол, сел на подушку, скрестив ноги, и пригласил ее последовать своему примеру. Саулина уселась напротив него. Придворный лекарь дважды хлопнул в ладоши. Пение скрипки за стеной тотчас же смолкло, и вскоре из-за дверей появилась молодая женщина необыкновенной красоты, наряженная в удивительные шелковые панталоны вместо юбки и тонкий шарф, обернутый вокруг груди. Руки у нее были обнажены, ноги босы. Ее алебастровая кожа была бледна, в черных глазах затаилась печаль. В черные волосы, собранные узлом на затылке, была вплетена нитка жемчуга.
– Что ты думаешь об этом цветочке, Марция? – спросил Фортунато у женщины.
Марция окинула Саулину дружелюбным взглядом.
– Зачем ты меня спрашиваешь? – она говорила сухо и нервно, что совершенно не вязалось с ее внешностью. – Разве тебе своих глаз мало?
– Поиграй нам, Марция, – заискивающе попросил он.
Молодая женщина подняла скрипку к плечу, прильнула к ней щекой, коснулась струн смычком, и из инструмента полилась нежная мелодия, а придворный лекарь Фортунато Сиртори затянул песню на старинном тосканском наречии, показавшемся Саулине совершенно незнакомым.
Не понимая, что происходит, все больше и больше недоумевая, девочка вскочила на ноги. Она вконец потеряла терпение, зато наконец нашла в себе смелость заговорить.
– Синьор, я бедная невежественная крестьянка, – сказала она, – мне даже по-итальянски говорить трудно, как вы сами изволите заметить. Не сбивайте меня с толку еще больше этими непонятными словами! Просто скажите, можете ли вы мне помочь, и позвольте мне вернуться восвояси.
– То, что ты называешь «непонятными словами», – снисходительно объяснил придворный лекарь, – это стихи Гвидо Кавальканти [11]11
Гвидо Кавальканти (1255–1300) – итальянский поэт, друг Данте.
[Закрыть], друга величайшего из наших поэтов. Но как можешь судить об этом ты, маленький цветочек, если ты даже грамоты не знаешь, по словам Аньезе? Возможно, именно поэтому ты кажешься мне такой волнующей и желанной. Не правда ли, Марция, в ее нетронутой красоте есть что-то первозданное?
Марция положила скрипку на ковер. Печаль, ранее туманившая ее взгляд, превратилась в ненависть.
Когда этот человек спас ее от верной смерти, Марция не знала и не могла предвидеть, что в конце концов возненавидит его. Достаточно она терпела его пороки, его извращенные ласки. Чаша переполнилась. Марция больше не хотела быть участницей отвратительных секретов человека, который вел двойную жизнь: лечил тела и губил самые нежные души.
Придворный лекарь Фортунато Сиртори был родом из старинной семьи медиков, он был уважаем и знаменит. Именно он принимал экзамены у закончивших ученье медиков и давал им разрешение заниматься врачеванием, он, в соответствии с местными законами, осуществлял проверку городских аптек.
Применяемые им методы лечения, хоть и основанные на старинных правилах врачебного искусства, казались странными и даже попахивали колдовством. Он пользовался славой великого целителя, которую всячески укреплял, и тщательно скрывал от окружающих свою истинную натуру – извращенного соблазнителя.
Свои тайные пороки он удовлетворял в «саду радостей земных», любовно сотворенном и скрытом от посторонних глаз за стенами его дома. В этом запретном саду часто пропадали несовершеннолетние девочки, которых он покупал у таких сводниц, как Аньезе, и развращал с помощью и участием Марции.
Юная графиня Марция Марескалки-Вальсекки попала к нему без посредничества сводни. Она не нуждалась в деньгах. Наследница благородной фамилии, она прилетела к нему на крыльях мифа о придворном лекаре Фортунато Сиртори, праведнике и пророке, колдуне и шамане, которому она была бесконечно благодарна и безгранично предана. Ведь он спас ее от смерти! Она стала его другом, потом любовницей и наконец сообщницей.
– Подумай, сколько наслаждения может принести нам это очаровательное создание, – сказал ей Фортунато. – Забудь о возмущении, негодовании, ненависти: это всего лишь отдельные грани любви. Договорились?
– Ну конечно, – согласилась Марция, сделав вид, что смирилась.
– Отведи ее к себе, – улыбнулся Фортунато, уже предвкушая головокружительную сладость предстоящей оргии. – Разотри ее бальзамами. Я хочу, чтобы это божественное создание познало волшебные соблазны нашего маленького рая. Какое неповторимое лицо, – продолжал он, вновь проводя по шее Саулины, но действуя на этот раз уже смелее и легко касаясь кончиками пальцев ее юной, едва обозначившейся груди. – Да, милая Саулина, ты рождена для наслаждения, для того, чтобы дарить радость мужчине… и женщине. Ты – ангел, свободно летающий повсюду и не знающий границ.
Марция взяла девочку за руку.
– Идем со мной, Саулина, – сказала она.
– Куда? – пролепетала девочка.
– Не бойся, – успокоил ее ласковый женский голос. – Я твой друг. Я желаю тебе добра.
– Все желают мне добра, – сказала девочка, – но мне страшно.
Марция обняла одной рукой худенькие плечи Саулины и поцеловала ее в волосы, одновременно увлекая ее к двери.
Придворный лекарь Фортунато Сиртори посмотрел им вслед. Он пребывал на седьмом небе.
