Текст книги "Ветер прошлого"
Автор книги: Ева Модиньяни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)
2
Карета была запряжена четверкой лошадей. На козлах рядом с кучером сидел лакей, и оба они были тепло укутаны. Саулина села рядом с певицей, всем своим видом показывая, что путешествие ее ничуть не волнует. Она с сожалением отказалась от занятий, так как считала образование необходимым пропуском, ведущим ее к намеченной цели.
В свинцовом воздухе кружились редкие снежинки.
– Дай-то бог, чтобы снег не пошел, – заметила Джузеппина. – В снегопад ехать очень тяжело, да и опасно.
– Снега не будет: слишком холодно, – объяснила Саулина, прекрасно разбиравшаяся в погоде.
Карета быстро катила по хорошо утоптанной большой дороге, все окрестные поля были засыпаны снегом, тутовые деревья и акации казались застывшими ледяными скульптурами и заставляли вспоминать волшебные сказки, рассказываемые по вечерам у зажженного камина. Время от времени по дороге попадались отдельные хуторские строения, и дым, идущий из труб, почему-то наводил на мысль о собравшейся у камелька семье.
– Ты так не думаешь? – спросила Джузеппина, поделившись этой мыслью с Саулиной.
– Нет, – ответила та. – Эти дома топятся по-черному и наводят меня на мысли только о холоде, нищете, жестокости и отчаянии.
Певица почувствовала себя неуютно, столкнувшись с такой уверенностью в себе, с таким четким и беспощадным видением мира. Она поправила у себя на коленях медную грелку с деревянной ручкой, наполненную горящими угольями, прикрытыми сверху золой, с тем чтобы жар уходил медленно.
– Разве тебе не холодно? – спросила она, зябко передернув плечами.
– Я тепло одета, синьора Джузеппина, – ответила девушка, подчеркивая разницу между практичностью своей собственной одежды и легкомысленным нарядом певицы.
Саулина была укутана в длинный, до самых пят, шерстяной плащ с широким капюшоном красивого жемчужно-серого цвета, подбитый теплым и мягким куньим мехом.
– Такие плащи вот уже несколько лет никто не носит, – ужаснулась Джузеппина, зябко ежась в своей кашемировой шали. – Даже не вздумай надеть его в городе. Теперь в моде вот это, – и она продемонстрировала свою шаль, не спасавшую от холода, зато гревшую ее тщеславие. – Я только что вернулась из Парижа, – доверительно сообщила певица, – и мне известно все о модах нынешнего сезона.
При этом она улыбнулась, втайне надеясь, что ей удалось затронуть тему, способную вывести ее подопечную из равнодушного состояния.
Саулина смерила ее своим строгим взглядом.
– Прошу меня извинить, синьора, – сказала она, – но если мода предписывает смерть от холода, я ни за что не соглашусь ей следовать.
Итак, Джузеппина снова ошиблась.
– Ты хочешь сказать, что только глупцы следуют за модой?
– Я не имею в виду ничего, кроме того, что уже сказала.
Карета время от времени замедляла ход на засыпанных рыхлым снегом или обледеневших участках дороги.
– С такой скоростью мы никогда не доберемся, – пожаловалась Джузеппина.
– С божьей помощью доберемся, – спокойно произнесла Саулина.
Закутанный с головы до ног священник пробирался по протоптанной среди полей дорожке. Следом за ним шел служка, то и дело звонивший в колокольчик. Они несли святые дары, направляясь к крестьянскому дому с курящейся на крыше трубой. Там кто-то умирал. Или уже умер.
Саулина подумала о своей матери.
– Как вы думаете, успеем мы застать ее в живых? – спросила она у своей покровительницы, приведя ее в изумление.
– Я не знаю. Мне известно лишь то, что сказано в записке дона Джузеппе. Но ради тебя я надеюсь, что вам удастся поговорить в последний раз.
Саулина опустила взгляд, потом вскинула свое прекрасное личико, опушенное мехом, на Джузеппину.
– Я даже не знаю, что мне ей сказать.
– Своей матери? – поразилась та.
– Нам почти нечего было сказать друг другу, даже когда мы жили вместе.
Что послышалось при этом в ее голосе? Равнодушие или сожаление? Джузеппина так и не поняла.
– Когда люди близки друг другу, слова не нужны.
– Мы, крестьяне, вообще не привыкли говорить больше, чем нужно, – заметила Саулина. – Нам важны дела, а не слова.
– Но ты уже не крестьянка. И ты сумеешь найти верные слова.
– Ну, если на то пошло, я никогда не была крестьянкой. Вы ведь знаете, что Амброзио Виола мне не настоящий отец. Если бы моей матери хватило смелости последовать за тем цыганом-скоморохом, возможно, я стала бы актрисой. Или танцовщицей. Но, уж конечно, меня бы не было сейчас здесь с вами, в этой карете. Просто моей матери не хватило смелости.
Она ни на минуту не вспомнила о том, что у матери были и другие дети, семья, принципы, требующие уважения. Так уж была создана Саулина: существовала только она и цель, которой она намеревалась достичь. Все остальное не имело значения.
– А тебе хотелось увидеть своего отца-бродягу? Вдруг ты на него похожа? – полюбопытствовала певица.
– Да, мне хотелось его увидеть, особенно когда я была маленькой. Мама говорила, что я в точности на него похожа, если не считать светлых волос. Тогда я смотрелась в воду в ведре или в поилке и видела лицо своего отца. И мне смешно было видеть этого отца с кудряшками и с лицом девчонки.
– А теперь тебе больше не смешно?
– Я вообще больше не смеюсь и не плачу.
– Ты все еще вспоминаешь Гульельмо Галлароли?
Саулина не ответила и переменила разговор.
– Вы больше месяца провели в Париже, – сказала она, – и ни слова не говорите мне о Бонапарте. Я знаю, что он разогнал Директорию и стал первым консулом.
– Я с радостью отмечаю, что благочестивые сестры держат тебя в курсе мировых событий.
– Когда им не удается мне в этом помешать, – уточнила Саулина.
– И когда же, к примеру, такое бывает? – полюбопытствовала певица.
– Когда события наступают прямо на нас.
– Какие события? – спросила Джузеппина, сраженная железной логикой Саулины.
– Сестра Клотильда, – привела пример Саулина, – очень умна и хорошо разбирается в политике. Конечно, она горой стоит за австрийцев, но все-таки понимает, что австрийское владычество в Ломбардии доживает последние недели.
Глядя на свою подопечную, Джузеппина надивиться не могла на ее красоту, а слушая ее речи, поражалась ее трезвому уму. Сколько ни старалась, она не могла примирить в уме образ этой просвещенной молодой дамы с воспоминанием о маленькой безграмотной дикарке, одетой в лохмотья, грязной, с исцарапанными колючей ежевикой руками и ногами, найденной случайно в небольшом селении в нескольких милях от Милана. Из невзрачной бесформенной куколки появилась на свет великолепная бабочка с широкими крыльями и чуткими усиками; никто не смог бы предсказать, куда она улетит.
– Сестра Клотильда всегда была очень внимательна к тебе, – заметила Джузеппина.
– Она понимает, что со мной ей не приходится терять время понапрасну, – с равнодушной гордостью объяснила Саулина.
– Она очень высокого мнения о тебе, – продолжала певица.
– Я была бы лицемеркой, если бы сейчас начала скромничать.
– Но скромность украшает женщин…
– Синьора Грассини, – четко объяснила Саулина, – за четыре года я много думала, прочитала много книг и кое-что усвоила. Некоторые мудрые мысли произвели на меня большое впечатление и остались в моей памяти навек. В особенности одна. Я убедилась, что бессмысленно и невыгодно преуменьшать свою значимость. Это глупо. Только малодушные ценят себя ниже, чем на самом деле стоят. А ханжество никогда не считалось доброде-телью.
Джузеппина сделала вид, что закашлялась, вытащила из ридикюля розовый платочек и, выглянув в окно, убедилась, что снег повалил гуще. На самом деле она пыталась избежать спора, в котором ей не суждено было уцелеть. Язычок, отточенный светской болтовней, не годился для пикировки с беспощадной логикой маленькой дикарки из Корте-Реджины.
– К нам скоро вернутся французы, – сказала Джузеппина после недолгой паузы. – Ты рада?
– Слава богу, – ответила Саулина совершенно равнодушно.
– Что касается первого консула, – кокетливо продолжала оперная дива, – он по-прежнему мой лучший друг. И передает тебе свой самый горячий привет.
Саулина теперь уже хорошо понимала, что имеет в виду Джузеппина, называя Наполеона своим лучшим другом, но это признание ее не волновало.
– Он доволен моими успехами? – спросила она не столько из искреннего интереса, сколько для того, чтобы просто поддержать разговор.
– Он гордится твоими отличными результатами. Каждый раз спрашивает, как у тебя дела, – сказала Джузеппина, сжав ее руку обеими руками и глядя на нее с любовью. – Я ему обещала, что по окончании занятий привезу тебя в Париж.
– Могу я узнать, в чем причина?
– Мне кажется, что тебе больше не нужно учиться.
– Знаний никогда не бывает слишком много, – возразила Саулина.
– Ты изучила латынь, французский, естественные науки и математику.
– Ну, раз уж об этом зашел разговор, я еще умею вышивать, готовить, сочинять пригласительные записки, а также письма с поздравлениями и соболезнованиями.
– Зато ты почти незнакома с музыкой, – подхватила Джузеппина. – Почему бы нам не поехать домой и не заняться музыкой всерьез?
– Заманчивое предложение, – сказала Саулина, – но я приму его лишь в том случае, если вы мне позволите продолжить занятия и по другим предметам.
– Ты хочешь сказать, что согласна покинуть эту мрачную темницу? – обрадовалась Джузеппина, протягивая ей обе руки.
– Я хочу сказать, что при определенных условиях была бы готова принять ваше предложение.
– Ты сняла камень с моей души, Саулина! – воскликнула певица, стискивая ее руки в своих. – Мне так нужен близкий друг, – растроганно добавила она, – на которого я могла бы положиться.
Саулина в глубине души не исключала для себя возможности, которую сейчас предложила ей ее благодетельница. Жизнь в колледже давалась ей с трудом. Тупицы благородных кровей, на чьих геральдических знаках должны были бы фигурировать ослиные уши, завидовали успехам Саулины и третировали ее за низкое происхождение, хотя за нее аккуратно вносили немалую плату.
Мать-настоятельница испытывала к ней противоречивые чувства. Девчонка оказалась упрямой, строптивой, замкнутой, ревниво оберегающей свой внутренний мир от любого вторжения. Но она была полна решимости учиться и безропотно подчинялась самым суровым правилам с терпением истинного стоика, а любые трудности преодолевала с легкостью благодаря своему изобретательному уму. Она ни на что не жаловалась и ничему не радовалась, просто шла своей дорогой, шаг за шагом, ни о чем не жалея, ни с кем не вступая в споры, ни разу не оглянувшись назад.
Одно время сестра Клотильда даже тешила себя мыслью открыть для девочки ворота монастыря и очень осторожно перечислила ей все возможные преимущества, но в этом вопросе Саулина была неумолима.
– У меня своя дорога, – сказала она в ответ. – Если мне суждено подняться по общественной лестнице, это произойдет на глазах у всех, а не за закрытыми дверями монастыря.
– Подняться по общественной лестнице означает приобрести дворянский титул, – напомнила ей монахиня с высоты своего положения и опыта. – Ты могла бы приобрести его только через замужество. Но ни один аристократ никогда не женится…
– На крестьянке? – холодно перебила ее Саулина.
– На мещанке, – уточнила монахиня, поместив ее в более почтенное третье сословие.
Саулина ничего не ответила. Она отлично понимала, что не зря благородный синьор старинной фамилии – кстати, родной брат сестры Клотильды! – вот уже несколько месяцев зачастил в колледж. Маркиз Феб Альбериги д'Адда так и не женился во второй раз после смерти Дамианы. Он отверг два чрезвычайно выгодных брачных контракта и, несомненно, положил глаз на Саулину.
Карета замедлила ход.
– Мы приехали, – сказала Джузеппина.
Саулина выглянула в окошко и увидела лишь темные тени за непрерывно движущейся стеной сверкающих белых снежинок.
– Быстро мы добрались, – заметила она.
Она вернулась в дом, где родилась, в дом своих родителей, братьев и сестер, но ее лицо даже не дрогнуло, на нем не отразилось никаких чувств. Джузеппина молчала. Эта девочка уже внушала ей страх.
Карета остановилась на центральной площади Корте-Реджины перед церковью. Возница и лакей спрыгнули на землю, притопывая ногами от холода и дуя на замерзшие пальцы, в ожидании приказов. Холодный резкий ветер резал кожу.
У церкви стоял дон Джузеппе. Саулина узнала его, хотя он постарел, выглядел еще более усталым, бедным и забитым.
– Я Саулина Виола, – сказала она, шагнув ему навстречу.
– Саулина Виола? – переспросил он, с изумлением оглядывая представшее перед ним видение.
– Вы меня не помните?
Бедняга! Конечно, он ее помнил! Он ее никогда не забывал. Только он не ожидал увидеть юную аристократку, изъяснявшуюся на чистейшем итальянском.
– Вы, должно быть, приехали повидать вашу матушку? – спросил он.
– Как она?
– Все в воле божьей. Она мечтает вас увидеть.
Изящная молодая синьорина, закутанная в теплый плащ, подбитый мехом куницы, и старый священник в поношенной рясе стояли неподвижно на фоне старинной церкви.
– Если хотите, я провожу вас, – предложил дон Джузеппе.
– Прошу вас еще минутку подождать.
Саулина подошла к карете, чтобы попрощаться с певицей, безнадежно пытавшейся согреться в своей слишком тонкой щегольской шали.
– Не беспокойтесь обо мне, синьора, – сказала Саулина. – Я, пожалуй, задержусь здесь на несколько дней.
– Я пришлю за тобой карету через четыре дня, хо-рошо?
– Хорошо. Спасибо вам за все, синьора Джузеппина.
– Я думаю, ты правильно сделала, что вернулась, – сказала певица, стараясь даже в момент прощания хоть как-то затронуть чувства девушки.
Саулина и на этот раз ее разочаровала.
– Надеюсь, – ответила она совершенно равнодушно.
– До свиданья, – вздохнула Джузеппина и сделала знак кучеру возвращаться на козлы.
Саулина проводила взглядом карету, исчезающую за деревьями, и обернулась к священнику.
– Идемте, – сказала она дону Джузеппе и прошла вперед к бедной сыроварне, еще четыре года назад считавшейся ее родным домом. Вокруг них уже начала понемногу собираться толпа. Все глазели на Саулину с жадным любопытством, дети молчали, старики перешептывались.
– Это Саулина Виола, – прохрипел один.
– Приблудная кошка Амброзио Виолы? – переспросила какая-то старуха.
– Она самая, – подтвердил старик.
– Но это же невозможно! – воскликнула молодая девушка, в детстве игравшая с Саулиной.
Женщины стягивали шали под подбородком, мужчины, напротив, снимали шапки, словно мимо проходил крестный ход с изображением Мадонны. Саулина сразу увидела Амброзио Виолу и узнала братьев. Двое старших уже стали мужчинами, младшие сильно выросли.
– Добро пожаловать, синьора, – неуклюже кланяясь, сказал ее отец.
– Я хочу видеть свою мать, – прервала его Саулина, недовольная этим церемониалом.
Только маленькая Гита смело бросилась ей на шею и восхищенно прошептала:
– Ты красивая.
– Пойдем к маме, – предложила Саулина.
Один крестьянин вызвался внести в дом два тяжелых бархатных саквояжа Саулины.
– Говорят, она вернулась, чтобы выкупить деревню, – переговаривались в толпе.
– А уж Амброзио надает ей добрых советов.
Саулина уже поднималась по расшатанной деревянной лесенке, ведущей в спальню, когда Амброзио Виола окликнул ее.
– Нет, синьора, – предупредил он, – ваша мать теперь лежит здесь, в кухне.
Саулина строго взглянула на него.
– В кухне?
– Это из-за холода, – объяснил Амброзио, предупредительно распахнув дверь и отступая к стене, чтобы дать ей дорогу.
Саулина вошла в темное помещение, где провела столько жарких и столько холодных дней, где она смеялась, плакала, ела, сидела голодная, получала затрещины от старших братьев и удары ремнем от отца. Но это место хранило и воспоминания о мимолетных ласках ее матери.
Луиджия лежала на соломенном тюфяке в защищенном от сквозняков углу между поленницей и очагом. Казалось, она спит.
– Мама, – окликнула ее Саулина, взяв ее за руку.
Под резным деревянным распятием трепетало пламя масляной лампадки.
– Это ты? – прошептала женщина с болезненным хрипом в голосе.
Привыкшая к полутьме Луиджия уже разглядела дочь во всем ее блеске, а Саулине все еще никак не удавалось проникнуть взглядом сквозь сероватый сумрак.
– Вот такой я тебя и представляла, – сказала Луиджия, вложив в эти слова всю гордость за свое сбывшееся пророчество.
– Вам нельзя утомляться, – сказала Саулина первое, что пришло в голову.
– Ты приехала, и ко мне вернулись силы, – улыбнулась Луиджия.
– К вам приедет настоящий доктор, он вас вылечит, – пообещала Саулина. Ей хотелось пробудить у матери надежду.
Амброзио Виола повернул свою грубую и мрачную физиономию к священнику.
– Доктора она позовет. Слыхали такое?
В кухне пахло сажей и дровами, очагом, парным молоком и полентой. Рука Луиджии казалась крылышком раненой птицы в холодных и нервных руках Саулины.
– Я рада, что ты приехала, – проговорила Луиджия.
Присутствие Саулины и вправду придавало ей сил.
– Смотрите, ей уже лучше, – сказал Амброзио Виола священнику, продолжавшему хранить молчание.
– Я буду с вами, пока вы не поправитесь, – произнесла Саулина.
Луиджия покачала головой
– Зажги лампу, – попросила она. – Хочу рассмотреть тебя получше. От тебя хорошо пахнет… Пахнет здоровьем.
Появилась Гита с сальной свечкой, приберегаемой для торжественных случаев, и зажгла ее. Отец и братья продолжали стоять молча.
– В этих сумках подарки для всех вас, – Саулина указала на свой багаж. – Возьмите их и уйдите отсюда. Я хочу побыть наедине со своей матерью.
Это был недвусмысленный приказ, которого никто, включая дона Джузеппе, не посмел ослушаться.
Мысль о том, что в этих роскошных дорожных сумках из расшитого шелком бархата может содержаться что-то, предназначенное для них, вскружила головы всей семье. Им никогда раньше не приходилось получать подарки, и этот день, день, когда умерла несчастная Луиджия, вошел в историю семейства Виола как день подарков.
Луиджии Виоле было тридцать шесть лет, но казалось, что она старше этого дома, старше самого времени. Она перенесла пятнадцать беременностей (шестеро детей и множество выкидышей), она перенесла холеру и злокачественную лихорадку, но от последнего выкидыша, случившегося уже после отъезда Саулины, так и не смогла оправиться. У нее болела спина, болел живот, ныли суставы – она таяла на глазах, силы покидали ее. На Рождество она даже отказалась от супа из свиной колбасы с красным вином.
Состоялся семейный совет, после чего за спиной у дона Джузеппе, но с его ведома решили пригласить Лючию, знахарку из соседнего селения, прославившуюся своими чудесными исцелениями. Лючия долго осматривала больную, разглядывала белки глаз, ощупывала раздутый живот.
– Доверьтесь милости господней, – сказала она наконец.
– Вы хотите сказать, что у меня нет никакой надежды выздороветь?
– Я мало что могу для вас сделать, – призналась Лючия, опуская взгляд. – Вот если бы пришел настоящий доктор… Но, пожалуй, здесь и он не поможет. Только господь бог.
Луиджия давно знала, что болезнь ухватила ее крепко и больше не отпустит. Она спрашивала себя лишь об одном: сколько ей еще жить и страдать? Дон Джузеппе уверял, что страдания посланы ей во искупление грехов и что она должна воспринимать их как приобщение к богу, но она видела в своей болезни лишь незаслуженное мучение.
– Сколько мне осталось? – спросила она у целительницы. – Месяц? Год? А может, всего несколько дней?
Знахарка не раз видела, как женщины умирают от такой болезни.
– Никто не скажет, сколько тебе осталось. Это знает один Всевышний, – заключила она, поднимая глаза к небу. – Я могу лишь облегчить твои страдания.
– Благодарю вас.
Что ж, это было своего рода утешением. Луиджию не так пугал бесконечный сон, как длинная и мучительная дорога, ведущая к нему.
– Когда ваша супруга будет жаловаться на боль, – сказала знахарка, поворачиваясь к Амброзио и протягивая ему мешочек с тонко смолотым порошком в обмен на несколько грошей, – дайте ей две щепотки этого лекарства, растворенного в воде. Это облегчит боль и поможет ей уснуть.
Через несколько дней Луиджия сказала приходскому священнику, пришедшему ее навестить:
– Мне бы так хотелось повидать мою маленькую Саулину…
И вот теперь ее маленькая Саулина, прекрасная, как мечта, сидела рядом с ее соломенным тюфяком на обрубке полена.
– Вам очень больно? – спросила дочь.
– Как странно, – ответила Луиджия. – Твое присутствие оказывает на меня такое же воздействие, как мое лекарство, только от тебя меня не клонит в сон. Мне так хорошо с тобой! Знаешь, как плохо болеть? Болезнь тебя подстерегает, как злодей в лесу. Даже когда боли нет, не знаешь ни минуты покоя, потому что ожидаешь ее появления. Но не будем об этом говорить.
Саулина погладила ее руки, понимая, что раз уж мать позвала ее к себе перед смертью, то не ради утешения. По крайней мере, не только ради него.
– Я должна рассказать тебе о твоем отце, – торжественно проговорила Луиджия и подняла натруженную руку, словно желая подчеркнуть важность того, что собиралась сказать. – Я была наихудшей из жен. Я ни разу не пожалела и не раскаялась в том, что изменила мужу. Надеюсь, дон Джузеппе отпустит мне этот грех.
– Отпустит, не сомневайтесь, – пообещала Саулина, собравшаяся сделать щедрое пожертвование местной церкви.
– Господь рассудит, – с надеждой произнесла Луиджия.
– Господь милостив к тем, кто много любил и много страдал.
– Ты правду говоришь?
– Так написано в Библии, – сказала Саулина.
Впервые за все прошедшие годы она почувствовала, как что-то оттаивает у нее внутри.
– Ты меня хоть иногда вспоминала? – спросила Луиджия.
– Только вас я и вспоминала. Ведь, кроме вас, никто меня не любил.
На обескровленных губах Луиджии появилась слабая улыбка.
– Я все время думала о тебе. Я следовала за тобой шаг за шагом. Всегда.
Саулина не стала рассказывать ей о своих горестях и утратах. Пусть мать думает, что она счастлива. Пусть хоть от этого ей станет легче.
– Мне бы следовало приехать раньше.
– Ты приехала вовремя.
Луиджии стало легко и хорошо как никогда. Поговорив с дочерью, она ощутила невероятное облегчение.
– Твой отец тоже тебя вспоминал, – продолжала Луиджия.
– Амброзио?
– Нет. Твой настоящий отец. Он вспоминал о тебе.
– Но он даже не знает, что я есть на свете!
– Он знает, что ты есть. Он тебя видел. Он знает, кто ты и как тебя зовут. Имя, которое ты носишь, дал тебе он. Это имя библейского царя, переделанное на женский лад.
– Я думала, он цыган. Пришел и ушел.
– Он был актером. Бродячим актером.
– Не вижу разницы, – сказала Саулина.
– Его звали Каталин, – не слушая ее, продолжала Луиджия. – Каталин Петре. Он мне рассказывал, что Петре – благородная семья из Богемии. Они королевской крови. Твой отец был высокий, красивый, говорил ласково, а глаза у него были черные и добрые, как у тебя, волосы густые и вьющиеся. Он умел петь песни и читал стихи наизусть.
Как зачарованная, слушала Саулина последнюю сказку, рассказанную ей матерью, преждевременно состарившейся от горя, нищеты и болезни.
– Вы говорили, что я на него похожа, – робко напомнила она.
– Ты его портрет. Только волосы светлые, как у меня. А в остальном ты настоящая Петре. Когда мы с ним… познакомились, – она не посмела сказать «полюбили друг друга», – я была молода и красива. Он хотел, чтобы я ушла вместе с ним, но я не могла. У меня были дети, муж. Каталин вернулся, когда тебе было три месяца. Он увидел тебя, поцеловал и заплакал, когда ты улыбнулась. Он дал мне кое-что для тебя.
– Что? – с любопытством спросила Саулина.
Луиджия сделала знак дочери, чтобы та помогла ей снять с шеи кожаный мешочек на белом шнурке.
– Я храню его с тех пор, – сказала мать, протянув мешочек дочери. – Открой.
Из мешочка, истершегося с годами, на колени Саулине выскользнула медаль. Девушка рассмотрела ее в огне очага. Медаль была похожа на монету, только немного крупнее. Саулина прочитала бегущую вокруг увенчанного лаврами мужского профиля надпись: Katalyn Petre – Dux – Bohemiae [21]21
Каталин Петре – Полководец – Богемии (лат.).
[Закрыть]. На другой стороне медали был высечен рельеф греческого креста с надписью на незнакомом ей языке.
– Вот видишь? – ликовала Луиджия. – Там написано имя твоего отца. А остальные слова что означают?
– «Dux» означает, что он военачальник, – перевела Саулина для своей не знавшей грамоты матери.
– Вот видишь? – повторила Луиджия. – Он как увидел тебя в тот единственный раз, так мне и сказал: «Если когда-нибудь эта девочка спросит о своем отце, отдай ей эту медаль, и она узнает, кто я такой». С тех пор я всегда носила ее на шее. Теперь она твоя.
Саулина зачарованным взглядом смотрела на медаль, которую умирающая мать передала ей как свидетельство ее происхождения.
– Katalyn Petre – Dux – Bohemiae, – тихо повторила она.
– Ты должна была узнать, какого ты рода. В жилах твоих предков текла королевская кровь, – сказала Луиджия и потребовала, чтобы Саулина немедленно надела мешочек на белом шнурке себе на шею вместо ладанки.
Возможно, медаль была не настоящая, как и вся история, выдуманная ее бродягой-отцом, но Саулина убедила себя, что какая-то доля правды во всем этом есть. Недаром она с детства ощущала свою непохожесть на окружающих.
– Спасибо, мама, – сказала она.
Луиджия жестом попросила ее наклониться поближе и поцеловала на прощание.
– Спасибо тебе, девочка моя, – улыбнулась она. – Прошу тебя, возьми меня за руку и сожми ее крепко-крепко. Я скоро тебя покину. Я уже вижу бескрайний белый простор, там нет боли… Снег, теплый снег, я погружаюсь в него, как в перину. Это покой, великий покой, девочка моя…
Так Саулина проводила свою мать до последнего порога и оставила ее там наедине с бесконечным покоем, принадлежавшим ей одной.
