Текст книги "Ветер прошлого"
Автор книги: Ева Модиньяни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)
44
– Почему я должна ехать именно сегодня? – спросила Саулина.
– Я не смогу тебе это объяснить. Даже пытаться не буду, – ответил Рибальдо. – Когда-нибудь ты поймешь.
Она уже устала от этого однообразного припева. Все говорили «когда-нибудь», «в один прекрасный день». Каждое «завтра» превращалось в «сегодня», а потом и во «вчера», оставаясь таким же темным и непонятным.
– Хоть бы раз кто-нибудь ответил по-человечески! – заворчала Саулина. – Нет чтобы сейчас, сразу, здесь, сегодня. Завтра. Всегда завтра.
– Будешь ворчать, век в девках просидишь, – шутливо пригрозил ей Рибальдо.
Солнце медленно склонялось к горизонту. Двое мужчин и девочка не торопясь продвигались вперед, держась в стороне от больших дорог во избежание неприятных встреч. Густая лесная тень и свежий ветерок бодрили силы усталых путников.
По мере приближения к городу в душе у Гульельмо росла уверенность в том, что он поступил правильно, решив отправить Саулину к ее покровительнице. Этим утром среди известий, пришедших из Милана, была и новость о награде, назначенной тому, кто предоставит полезные сведения о похитителе или похитителях «некой Виолы Саулины, девицы на вид лет тринадцати, светловолосой, светлолицей, черноглазой, хрупкого сложения». Извещение, снабженное печатью городского управления, а также подписями его председателя Пьолтини и секретаря Чезати, было развешано на всех контрадах Милана.
Чтобы преодолеть городские стены и въехать в Милан, Бернардино прибег к помощи одного крестьянина, работавшего на миланских огородах недалеко от Сенных ворот. С внутренней стороны прямо под стеной на всякий случай поджидал эскорт во главе с Обрубком из Кандольи. Старый Бернардино был мудрым и предусмотрительным слугой.
Сенные ворота были выбраны не случайно: крестьянин, ожидавший их со своей телегой, груженной сеном, часто проезжал именно через эти ворота. Встреча была назначена у развилки Трех Тополей, на расстоянии меньше мили от города. Крестьянин сидел на земле возле своих двух волов, запряженных в телегу. Он медленно поднялся на ноги при их появлении, стащив с головы соломенную шляпу.
– Мое почтение, синьоры, – сказал он.
Бернардино был мало знаком с этим крестьянином, но знал, что он хорошо известен таможенникам, потому что чуть ли не каждый вечер возит в город сено.
Рибальдо и Саулина спешились, молодой человек поручил своего коня заботам верного слуги.
– Жди меня на рассвете у Восточных ворот, – сказал он.
Бернардино кивнул, бросив крестьянину новенькую золотую монету – оговоренную плату за проезд.
– Прощай, Бернардино, – сказала Саулина, протянув ему руку на прощание.
– Прощай, Саулина.
Крестьянин, который никогда на слух не жаловался, тотчас же сообразил, что это та самая девочка, о которой развешаны объявления по всему городу. Сам он читать не умел, да не беда, возле каждого вывешенного на городских стенах листка с объявлением непременно находился кто-нибудь грамотный, читавший вслух остальным. Необычное имя, произнесенное старым Бернардино, поставило все на свои места.
– Устраивайтесь поудобнее, синьоры, – пригласил крестьянин, откидывая мешковину, прикрывавшую сено сверху.
В сене было проделано что-то вроде пещеры, достаточной, чтобы вместить двоих.
Проходя мимо этого грубого, коренастого простолюдина, Саулина взглянула на его небритую, как будто скошенную на один бок физиономию со слюнявым и похотливым ртом. Он так и таял от заискивающих улыбок, обнажая частокол скверных зубов. От него пахло заста-релым потом. В хитрых маленьких глазках затаилась жестокость. Девочку пробрала дрожь.
Рибальдо заметил это.
– Что с тобой? – спросил он.
– Ничего, – ответила Саулина и взобралась на телегу. Душистый запах сена немного успокоил ее.
Рибальдо задержался еще на минуту.
– Когда высадишь нас неподалеку от контрады Сант-Андреа, – сказал он, – получишь еще одну монету.
– Будет исполнено, синьор, – поклонился крестьянин.
Как только Рибальдо взобрался на телегу, крестьянин опустил мешковину и забросал ее сеном так, чтобы никто снаружи не мог догадаться о существовании тайника.
Оставшись в темноте, Саулина и Рибальдо некоторое время молчали. Потом ее маленькая ручка нащупала его сильную руку.
– Не отсылай меня, – прошептала она, – пока еще не поздно.
Телега тронулась в путь, от толчка их тела теснее прижались друг к другу.
– Не могу… – шепнул он в ответ.
Их дыхание смешалось.
– Вчера ты так не думал, – говорила она, заставляя его вздрагивать.
Рибальдо осторожно прижался губами к ее щеке и почувствовал, как ее кожа вспыхнула и загорелась от его прикосновения.
– Когда-нибудь мы снова встретимся.
– Когда-нибудь – это бог знает когда, – ответила Саулина. – Мне хочется радоваться и горевать сегодня, прямо сейчас.
Густой запах сена кружил им головы. Саулина прижалась к Рибальдо и затихла.
– Что такое любовь? – спросила она вдруг.
Рибальдо крепче привлек ее к себе и принялся укачивать в такт движению телеги.
– Любовь – это такое слово. Иногда оно соответствует чувству.
– То, что я чувствую к тебе, – это любовь?
Простой и наивный вопрос. Словно появление первой звезды на небе.
– Ты еще ребенок.
– Может быть. И все-таки мне бы хотелось, чтобы ты меня любил.
– Я тебя люблю.
– Ну так докажи мне это!
– Я везу тебя в безопасное место. Разве это не доказательство?
– Ты мог бы это доказать, позволив мне остаться с тобой.
– Тогда бы я тебя погубил.
– Но ведь я уже стала взрослой!
– Это просто так говорится. Это ничего не значит. Ты слишком молода.
– А когда я буду не слишком молодой?
– Через четыре года. Когда тебе будет шестнадцать.
– Через четыре года я буду старухой.
Рибальдо поцелуями осушил ее слезы.
– Давай заключим договор, – предложил он. – Через четыре года я приду за тобой, где бы ты ни была. И больше мы никогда не расстанемся.
Саулина с детской доверчивостью прижалась к нему.
– А до тех пор?
– Ты подрастешь. Будешь ходить в школу. Научишься жить.
– А Мирелла? – насторожилась Саулина.
– Это всего лишь краткий эпизод.
– Что значит «эпизод»?
– Это значит, что у тебя нет причин ревновать к ней.
– Но ведь она любит тебя?
– Я тоже ее люблю, но не так, как тебя.
– А почему ты прячешься? – вдруг спросила она.
– У меня много врагов.
– «Ты не знаешь, кто такой Гульельмо Галлароли». Так она мне сказала.
Рибальдо вздрогнул в темноте.
– Кто?
– Мирелла.
– Это просто слова ревнивой женщины.
– Но кто ты такой на самом деле?
– Вот приду за тобой через четыре года и все тебе объясню.
– Так долго ждать? Да за это время умереть можно!
– Наступит 1800 год, – объяснил он. – Мы начнем нашу новую жизнь в новом веке.
Такое обещание заставило Саулину улыбнуться: она об этом еще не думала.
– Нашу новую жизнь, – мечтательно повторила она.
Рядом с ним она чувствовала себя счастливой, спокойной, сильной, уверенной в себе.
Они подолгу молчали, лишь изредка обмениваясь несколькими словами. Слова были не нужны. Они обрели любовь, обнимая друг друга, они сами стали любовью в благоухающей темноте, пока придумывали для себя общее будущее.
– Слышишь? – сказала Саулина.
К шуму телеги, тяжело катившей по дороге на скрипучих колесах, стали примешиваться шумы других экипажей и людские голоса.
– Мы приближаемся к воротам.
– Мне страшно, – призналась Саулина.
– Чего ты боишься?
– Сама не знаю.
Она дрожала как в лихорадке. Такое состояние охватывало ее всякий раз, когда она ждала наказания или ощущала опасность. В Корте-Реджине поговаривали, что у Саулины нюх на несчастья, как у животных, умеющих предчувствовать беду. Телега остановилась.
– Мы у ворот, – прошептал Рибальдо ей на ухо.
Он и сам напоминал натянутую струну, но в тайнике из сена им ничто не угрожало. Снаружи его поджидали друзья во главе с Обрубком из Кандольи, готовые прийти на помощь.
Рибальдо прикинул, что телега уже движется по берегу канала в направлении Мельничной площади. Но путь к свободе внезапно оборвался. Телега остановилась, мешковину отбросили рывком, и закатный свет, хлынувший потоком, больно ударил по глазам Саулины и Рибальдо, слишком долго просидевших в полной темноте.
– Можете выходить, синьор, – сказал крестьянин с елейной улыбкой.
Молодой человек высунулся из укрытия, чтобы глотнуть свежего воздуха, и прищурился, пытаясь разглядеть, что происходит. Он увидел Обрубка из Кандольи и его друзей на барже, приставшей к берегу.
– Мы приехали, да? – с сожалением спросила Саулина.
Рибальдо не успел даже рта раскрыть для ответа, потому что в тот же миг в золотисто-багровых сполохах заката блеснули ружейные стволы и мундиры военных.
– Ни с места! – прогремел голос с сильным французским акцентом.
Крестьянин скатился с телеги.
– Спасибо, друг, что доставил нам похитителя девочки, – сказал ему солдат.
Саулина смотрела на солдат со вскинутыми ружьями, не понимая, что происходит, а тем временем с баржи на берег начали спрыгивать люди, кто-то помогал спуститься Обрубку из Кандольи.
– Гражданка Виола? – громовым голосом продолжал жандарм. – Этот человек вас похитил.
– Черта с два он меня похитил, – живо откликнулась она. – Этот человек спас меня и собирался отвезти домой!
Командир отряда, сбитый с толку таким ответом, отдал своим людям приказ опустить оружие. В эту минуту Рибальдо могучим прыжком преодолел бортик телеги и побежал. Солдаты начали стрелять, на белой рубахе молодого человека расплылось кровавое пятно, и он рухнул на землю.
Саулина бросилась к нему, склонилась над ним и положила его голову к себе на колени. Ее золотисто-желтое платье окрасилось кровью.
– Они тебя ранили, бедная моя любовь, – прошептала она, целуя его в губы.
Он не ощущал боли, но силы покидали его. Ему удалось улыбнуться.
– Возвращайся к своей опекунше, – сказал он.
– Это все из-за меня, – зарыдала Саулина. – Я не могу тебя так оставить. Никогда себе этого не прощу!
– Ты тут ни при чем. Уходи, прошу тебя.
Каждое слово давалось ему с трудом, жизнь покидала его.
Саулина это чувствовала.
– Ты ведь мне обещал, помнишь? Ты мне слово дал, – ухватилась она за последнюю ниточку, связывающую их.
– Я всегда держу данное слово.
Саулина тихо плакала, поглаживая его светлые кудри.
– Я знаю, – сказала она.
Военные окружили их.
– Поднимитесь, гражданка, – обратился к ней офицер. – По приказу генерала Бонапарта мы должны препроводить вас в дом Джузеппины Грассини.
– Мы туда и направлялись. Позовите кого-нибудь. Разве вы не видите, что этот человек умирает? – Ею двигала какая-то неслыханная дерзость отчаяния.
– Уходи, Саулина, – попросил ее Рибальдо еле слышным шепотом.
Он всегда бесстрашно шел навстречу смерти, желая заглушить душевные тревоги и метания. Но в момент, когда жизнь действительно вытекала из него по капле, в его сердце зародилась бесконечная тоска по несбывшейся любви.
Впервые он оказался не готов к мысли о смерти и на последнем краю существования не вспомнил о поразительных строчках Цицерона, которые знал наизусть. Он отыскал глазами страстный взгляд Саулины и увидел в нем отсвет своей собственной угасающей жизни. Это было последнее, что видели его глаза, перед тем как закрыться.
Саулина разглядела и узнала страшную фигуру Обрубка, наблюдавшего за кровавой драмой издалека. Меж тем двое мужчин подошли к солдатам и сказали:
– У нас тут баржа. Мы отвезем его в больницу.
В ту же минуту две сильных руки решительно подхватили Саулину и заставили ее подняться на ноги.
– Оставьте меня! – закричала она и принялась отчаянно брыкаться, стараясь высвободиться, но ее потащили и силой затолкали в карету.
Она успела увидеть на берегу Навильо крестьянина, который предал Гульельмо. Его широко раскрытые глаза слепо смотрели в небо, на шее виднелись два больших синяка. Кто-то, воспользовавшись суматохой, успел задушить его.
Саулина, высунувшись в окно, бросила последний взгляд на безжизненное тело Гульельмо Галлароли, брошенное на мостовой. Потом она потеряла сознание.
Саулина: 1800
1
Мать-настоятельница колледжа Святой Терезы в Монце посмотрела на маленькие часики. Монахиня эта когда-то отказалась от громкого имени Вивианы Альбериги д'Адда ради скромного имени сестры Клотильды, примирившего ее с собой и с богом.
Она любила власть, данную ей, как она считала, от бога, и, безусловно, предпочитала быть первой в женском колледже в Монце, чем довольствоваться последней ролью на вилле в Кассано д'Адда. Лесть – дочь страха и интриги – заменяла ей любовь и уважение. Имя сестры Клотильды могло открыть многие двери и многие наглухо закрыть.
Спрятав часы, она решила, что пятьдесят минут ожидания – более чем приемлемый срок, чтобы вывести из себя нежеланную гостью. Одернув на себе апостольник и вскинув голову, прямая как доска, она подошла к массивной темного дерева двери, отполированной до блеска. Холодный, безжалостный, мрачный взгляд был отличительной особенностью этого мрачного, не отличавшегося красотой существа. Несколько секунд она простояла неподвижно, как актер, старающийся сосредоточиться перед выходом на сцену, затем энергичным жестом распахнула дверь и решительным шагом вошла в приемную монастырского колледжа.
Всю обстановку этого негостеприимного помещения составляло огромное полотно кисти флорентийского художника Джулиано Трабаллези – коленопреклоненная святая Тереза с экстатическим выражением на прекрасном лице. Однако одной картины, пусть даже самой яркой и прекрасной, было маловато для создания уюта, как маловато было и одной-единственной жаровни с углями для обогрева.
За время ожидания Джузеппина Грассини стерла до дыр подметки своих туфель, безостановочно кружа по комнате в отчаянной попытке не замерзнуть до смерти. В конечном итоге это не спасло ее ноющие от усталости ноги от окоченения. Кроме того, певица, добровольная рабыня моды, как и все дамы хорошего общества, не надела теплой меховой шубы, а отдала предпочтение роскошной кашемировой шали с восточным узором и длинной бахромой, доходившей до щиколоток. Бархатная шляпа с широкими полями, завязанная пышным бантом под подбородком, обрамляла ее прекрасное лицо.
Увидев монахиню, Джузеппина резко повернулась к ней и пронзила ее гневным взглядом.
– Laudetur Jesus Christus [18]18
Хвала Господу (лат.).
[Закрыть], – невозмутимо произнесла монахиня.
– Semper laudetur [19]19
Вечная хвала (лат.).
[Закрыть], – ответила певица с легким поклоном.
В комнате было так холодно, что с губ у обеих женщин при каждом вздохе слетало белое облачко пара. Сестру Клотильду отделяла от Джузеппины Грассини тяжелая крупная решетка: непреодолимая преграда между территорией колледжа и посетителями извне.
«Так вот какова эта злобная настоятельница, битый час продержавшая меня тут в ожидании», – подумала Джузеппина. Ее голос теперь, безусловно, пострадает; при одной мысли об этом ее начинало трясти от ярости.
Тонкие губы матери-настоятельницы изогнулись в дежурной улыбке, затем ее лицо вновь стало неподвижным. Дворянка по рождению, деспотичная тиранка по натуре, поднаторевшая в осуществлении безграничной власти в пределах своего маленького царства, она хотела непременно дать почувствовать своей гостье, какая пропасть отделяет обычную комедиантку, пусть даже прославленную, от представительницы аристократического рода, избравшей путь монашества и достигшей, благодаря милости господней, высочайших вершин.
– Чему мы обязаны этим неожиданным визитом? – строго осведомилась сестра Клотильда.
– Я здесь ради Саулины, достопочтенная мать-настоятельница, – ответила Джузеппина со смирением, отнюдь не отвечавшим подлинному состоянию ее духа.
Если бы не австрийцы и не русские, преградившие Наполеону путь к возвращению в Милан, если бы серьезность события, касавшегося Саулины, не переросла в прямую угрозу, она уже давным-давно ушла бы отсюда, высказав напоследок в письменной форме все, что думала о надменной монахине. Однако при сложившихся обстоятельствах певица не могла себе этого позволить.
Джузеппина Грассини только что вернулась из Парижа, где выступала в Гранд-Опера. Это было рискованное путешествие. Хотя, конечно, австрийцы и проавстрийски настроенные местные власти ни в коей мере не были заинтересованы в преследовании любимицы толпы. У них не было ни малейшего желания вызывать народные волнения.
В Париже певица пела главным образом для Наполеона Бонапарта, который с 13 декабря 1799 года был провозглашен первым консулом. Пока в Милане свирепствовали австрийцы и русские, которым город был отдан на разграбление вплоть до апреля, Париж переживал угар балов и праздников.
Джузеппине приходилось быть предельно осторожной, пока в Милане хозяйничал наводивший ужас русский генерал Суворов. Его солдаты безжалостно грабили, насиловали и устраивали бешеные пьяные драки на улицах.
Наполеон встретился с Джузеппиной в апартаментах на улице Шантерен, которые первый консул предоставил в полное ее распоряжение. Это была встреча не только любовников, но и старых друзей, поверяющих друг другу свои задушевные тайны. Тоска по Милану ни на минуту не покидала Бонапарта.
– Прочтите, моя дорогая, – сказал он, – что написал мне в ноябре Франческо Мельци д'Эриль.
Джузеппина прочитала трогательное послание. «L'homme, plus encore que le général, nous manuait» [20]20
Нам больше не хватало человека, нежели генерала ( фр.).
[Закрыть]– писал миланский аристократ из Сарагосы, где он был вынужден скрываться.
– Он умоляет меня изгнать ненавистных врагов, – сказал Наполеон.
– Вы даже не представляете, сколько людей, включая меня, подписались бы под этим призывом, – ответила ему Джузеппина.
– Когда французы были в Милане, – начал вспоминать первый консул, – вокруг меня суетилось множество придворных блюдолизов, но истинных друзей я мог бы пересчитать по пальцам. Многие вздыхали по Австрии, многие были недовольны нами. А теперь…
– Когда же вы вернетесь, чтобы освободить нас от австрийцев? – умоляюще спросила она, не забыв кокетливо улыбнуться.
– Очень скоро, – обещал Бонапарт.
– Но когда?
– Вы слишком многого требуете. Некоторые тайны не поверяют даже в тиши алькова.
Джузеппина покраснела.
– Я вас умоляю, друг мой.
– Еще до начала лета вы снова будете петь для меня в «Ла Скала».
– Обещаете?
– Обещаю.
Так Джузеппина примирилась с необходимостью вернуться в Милан, где контракт с импресарио Барбайей обязывал ее дать определенное количество выступлений в оперном театре. Но в душе она не могла не роптать. Такая досада! Ей пришлось уехать именно в тот момент, когда Наполеон начал посещать ее с рвением и пылом настоящего любовника, а его отношения с женой заметно охладели и прежняя бурная страсть к ней сменилась крепкой привязанностью, дружескими беседами и мудрыми советами.
По возвращении в Милан певица обнаружила послание от дона Джузеппе Ронкорони, приходского священника из Корте-Реджины. Письмо оказалось коротким и драматичным: мать Саулины давно уже страдала слабым здоровьем и хотела бы еще раз повидать свою дочь перед тем, как навсегда покинуть этот бренный мир. Вот почему этим холодным январским утром она приехала в Монцу и прождала почти час в приемной колледжа Святой Терезы.
– Вы прибыли сюда ради Саулины Виолы, – повторила сестра Клотильда, увидев, что певица отвлеклась, задумавшись о чем-то своем. – Итак?
Джузеппина заготовила убедительную речь, но холод, долгое ожидание и тон монахини разозлили ее.
– Мне нужно забрать ее отсюда на несколько дней, – решительно объявила она.
На непроницаемом лице монахини не отразилось ни тени негодования, вызванного требованием этой беспутной женщины: ведь Саулина была ее лучшей ученицей. Но истинная причина ее возмущения была не в этом. Саулина выбрала верную дорогу, а эта женщина своим присутствием могла отвлечь ее от занятий, размышлений и молитв, сбить с истинного пути.
– Вы не можете забрать ее отсюда! – категорически отрезала она.
– Это почему же? – осведомилась певица.
– Девочка только что перешла на четвертый курс.
– И что же?
– Прерывать занятия было бы крайне нежелательно.
– Нежелательно, но не невозможно.
– Девочка от этого пострадает.
– Синьорина, – напомнила ей Джузеппина, – находится под моей официальной опекой, и я не собираюсь обсуждать с вами свои намерения. Прошу вас свести процедуру к самому необходимому. Я и так уже потеряла слишком много времени в ожидании этой беседы.
Сестра Клотильда, умевшая читать между строк, почувствовала, что уверенность ее собеседницы проистекает из осведомленности о неких переменах, грядущих в самом скором будущем. Возвращение австрийцев и появление русских оказалось неистовым и бурным, как летняя гроза, но можно было со значительной долей уверенности предположить, что оно окажется столь же кратким. И больше, чем кто-либо другой, в курсе событий была эта певичка, напрямую связанная с Наполеоном Бонапартом. Сестра Клотильда вовсе не хотела приобрести врага в лице Бонапарта, который мог вернуться в любой момент.
– Я не собираюсь подвергать сомнению ваши полномочия. Но не считаете ли вы, что внезапное прерывание занятий в столь деликатный момент может повредить вашей подопечной? – спросила Клотильда с наигранным простодушием.
Джузеппину столь неожиданный разумный поворот событий застиг врасплох.
– Я поговорю об этом с Саулиной, – решила она.
Эта вторая пощечина достигла цели: монахиня не предусмотрела никакого пути к отступлению на такой случай.
– Я прикажу немедленно позвать ее, – и сестра Клотильда дернула за шнур, приводивший в действие колокол во внутренних покоях колледжа.
Спустя несколько мгновений на пороге появилась молчаливая и безответная маленькая монашка.
– Синьорину Саулину Виолу сюда немедленно, – негромко отчеканила настоятельница.
Саулина не заставила себя ждать. Она уже превратилась в женщину. В молодую женщину ослепительной и неприступной красоты. Ее сумрачный цыганский взгляд в обрамлении светлых локонов иногда вспыхивал подобно молнии. Хорошее воспитание несколько смягчило ее повадки, хотя и не смирило любопытства и не развеяло множества терзавших ее сомнений.
– Позволь взглянуть на тебя, – улыбнулась Джузеппина, обняв ее. – Сказать, что ты ослепительна, значило бы ничего не сказать, – заметила она с воодушевлением, даже позабыв ненадолго о ледяной стуже монастырской приемной.
– Прошу вас, синьора, – потупилась Саулина, смущенная комплиментами, прозвучавшими по-светски легкомысленно в монастырских стенах, в присутствии матери-настоятельницы.
Певица сменила тон и перешла прямо к делу:
– Ты должна поехать со мной, – сказала она.
– Но я не могу уехать с вами, мадам Джузеппина, – живо возразила девушка.
Чувствуя, что совсем замерзает, певица усилием воли сдержала вспышку негодования, которая ни к чему бы не привела.
– Объясни мне, по крайней мере, причину своего отказа, – сухо попросила она.
Сестра Клотильда торжествовала.
– Я ушла посреди урока латыни, – бесстрастно произнесла Саулина. – Мне нужно перевести несколько писем Цицерона.
Джузеппина поняла, что ничто не сдвинет с места Саулину, кроме жестокой правды.
– Я приехала за тобой не по собственной прихоти, – объяснила она, – хотя мне вовсе не кажется странным желание провести с тобой несколько дней после долгой разлуки.
– Да, конечно, – сохраняя серьезность, согласилась девушка.
– Речь идет о твоей матери, – с грустью прошептала Джузеппина.
– Что с моей матерью?
– Она больна.
Саулина взглянула на нее, озадаченная, но не встревоженная и не огорченная. Новость просто заставила ее вспомнить давно позабытый отрезок жизни: семью, небольшое селение, поля, лес.
– Моя мать, – проговорила она задумчиво и рассеянно. – Чем она больна?
– Я говорю о твоей матери, Саулина, – настойчиво повторила Джузеппина, неприятно пораженная ее равнодушием. – Твоя мать умирает. Она хочет тебя видеть.
Джузеппина ожидала какого угодно ответа.
– Ну хорошо, едем, – сказала Саулина, не выказывая волнения. Судя по взгляду, брошенному ею на сестру Клотильду, было понятно, что она воспринимает это как свой долг, как новое послушание.
Джузеппина положила руки ей на плечи и заставила взглянуть себе в глаза. Саулина была выше ее ростом, стройнее и сильнее.
– Саулина, – настойчиво проговорила певица, побуждая ее задуматься. – Я говорю с тобой о твоей матери. Я говорю тебе, что твоя мать очень больна. Она хочет тебя видеть.
– Я поняла.
– И больше ты ничего не хочешь мне сказать?
– Я уже согласилась прервать свой урок латыни. Покинуть на время школу. Я сказала, что последую за вами.
– Бедная девочка, – вздохнула Джузеппина.
– Могу я идти собираться? – спросила Саулина, обращаясь к сестре Клотильде.
– Разумеется, – заботливо ответила монахиня. – Я помолюсь о твоей матери.
– Я буду ждать тебя в карете, – сказала Джузеппина.
Саулина разучилась смеяться и плакать, не знала ни радости, ни горя, ее душа превратилась в глыбу льда, которую ничто не могло тронуть, кроме расчетов на подъем по общественной лестнице и завоевание высокого положения, ставшее ее единственной целью. Все свои слезы она выплакала больше трех лет назад, когда оставила Гульельмо Галлароли в луже крови на булыжной мостовой у Сенных ворот. Та боль опустошила ее, и теперь у нее больше не осталось ни слез, ни сочувствия. Ни для кого.
