Текст книги "Ветер прошлого"
Автор книги: Ева Модиньяни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)
Она так и сыпала причудливыми, незнакомыми именами, которые казались Саулине разноцветными камешками, со звоном перекатывающимися у нее в мозгу.
– А вы знаете всех этих женщин? – спросила девочка, заметив, что роскошные экипажи заняты в основном прекрасными дамами.
– Многие из них мне знакомы, но особенно хорошо я знаю их мужей, – ответила певица с лукавым смешком, смысла которого Саулина не поняла.
– А что же они тут делают? Ведь кареты никуда не едут!
– Главным образом сплетничают.
– И все они – важные дамы? – спросила Саулина.
– Все до единой! – подтвердила Джузеппина. – Между прочим, тут нередко назначают любовные свидания.
Саулина вспыхнула. Ей стало неловко.
– Многие выезжают на прогулку ради встречи с любовником, – как ни в чем не бывало продолжала синьора Грассини. – Кто-то просто хочет похвастаться последним парижским туалетом. Но у всех этих дам есть одно общее свойство: они богаты.
– А в Милане все такие богатые? – наивно поинтересовалась маленькая крестьяночка.
– Нет, дорогая, в Милане много нищеты. Погоди, сама увидишь. Нищета тут похуже, чем в Корте-Реджине.
Саулина поверить не могла, что существует более страшная нищета, чем та, от которой она уехала. Она решила, что Джузеппина преувеличивает.
– А когда богачи обедают? – спросила девочка.
– Они только что отобедали.
– Так поздно?
– Здесь все не так, как в деревне. Они обедают не в полдень, когда солнце высоко стоит над землей, а гораздо позже, когда уже темнеет.
– Разве они едят раз в день?
– О, ты за них не беспокойся. После прогулки в карете они направляются на Корсия-дей-Серви и пьют шербет. Или шоколад. Ты знаешь, что это такое?
– Нет, не знаю, – смутилась девочка.
– Ничего, ты их еще попробуешь. Очень вкусно. Шербет – холодный, как снег, а шоколад – горячий, как суп, но только сладкий.
– А потом?
– А потом они возвращаются домой, чтобы переодеться, и едут в оперный театр. А перед уходом могут еще поесть, если захотят.
– Оперный театр – это там, где вы поете?
– Верно. Он называется «Ла Скала».
– И все они там помещаются?
– Нет, что ты, конечно, не все. Но ведь в Милане много других театров: Каркано, Каннобьяна, Лентазио. Есть еще и кукольный театр. Вот пойдем на Соборную площадь и посмотрим их представление.
– Делать ей больше нечего, как только время терять с этим пучком бурьяна, – сквозь зубы проворчала служанка. Она от души осуждала хозяйку, но при этом позаботилась, чтобы никто ее слов не услышал.
Карета с черепашьей скоростью тащилась по городским улицам, которые в Милане на местном диалекте назывались «контрадами», в густом потоке движения. Саулине нравился царивший вокруг хаос. Она с любопытством разглядывала великолепные городские особняки, красивые памятники, величественные фасады церквей. Какой контраст по сравнению с убогими жилищами Корте-Реджины и его никчемными обитателями! Сразу было видно, что здесь живут люди богатые и солидные.
Возница ловко лавировал среди множества других экипажей. Они ехали по набережной. Справа медленно и равнодушно катились серые воды Навильо, оседланные изящным мостиком, а рядом возвышалась колонна с крестом святого Дионисия. Впереди виднелась небольшая площадь, очерченная стенами монастыря и церкви капуцинов. По мере продвижения вперед поток экипажей становился все гуще.
– В жизни не видела столько народу, даже в праздник Богородицы, – проговорила немного робевшая Саулина.
– Ты хоть представляешь, сколько народу живет в Милане? – спросила Джузеппина, намереваясь ее поразить.
– Тыща человек! – выпалила Саулина, не сомневаясь, что перехватила.
– Сто сорок тысяч, – засмеялась певица.
Маленькая крестьянка даже вообразить не могла такую уйму народу.
– Иисус-Мария! – не удержалась даже служанка и с испугом перекрестилась.
– Это еще не считая приезжих, живущих в трактирах и гостиницах.
Миновав площадь Сан-Бабила с вознесенным на колонне львом, карета въехала на контраду Монте-ди-Санта Тереза и остановилась недалеко от Новых ворот, возле изящного и невысокого особняка, построенного на месте некогда возвышавшейся здесь церкви Сант-Андреа.
– Ну вот мы и дома, – объявила Джузеппина со вздохом облегчения.
– Мы можем выйти? – спросила Саулина.
– О, безусловно, – ответила певица, потирая затекшие в дороге ноги.
Слуга уже распахнул парадную дверь, а ливрейный лакей помог хозяйке выбраться из кареты. Саулина первая спрыгнула на землю. Массивная Джаннетта вылезла последней.
– А куда денется карета? – захотела узнать неутомимая Саулина.
– Возница отвезет ее в конюшенный сарай графов Марлиани, – объяснила Джузеппина. – Я не настолько богата, чтобы позволить себе собственный экипаж. Карету и лошадей я беру напрокат, когда они мне нужны.
– Как, – встревожилась Саулина, – разве вы не богаты?
– Это с какой стороны смотреть, – загадочно ответила певица и, взяв маленькую крестьянку за руку, вместе с ней перешагнула порог дома.
6
Стоя на изящном балкончике, Саулина смотрела сквозь ажурную решетку кованого железа на ленивые воды Севезо. Ей нравилось наблюдать за бесконечным потоком воды, все время одинаковым и поминутно меняющимся, как ее мысли, не дававшие ей покоя. Она недавно встала, умылась с помощью Джаннетты над фарфоровым тазиком, расписанным огненно-красными маками, потом спустилась в кухню – просторное и несколько мрачноватое помещение с громадной, никогда не остывавшей плитой, выложенной грубым камнем. С утра до вечера здесь готовились невиданные ею ранее яства.
Кухарка пригласила ее занять место за массивным дубовым столом и подала ей чашку густого горячего шоколада. На плите тем временем поджаривались кофейные зерна, наполнявшие своим ароматом всю кухню: в доме не переводились гости, желавшие непременно отведать душистого напитка.
Саулина тоже захотела попробовать, но кофе показался ей горьким, как желчь.
– Дикарка! Где тебе понять, что такое хороший кофе, – сказала ей повариха.
– Может, я и дикарка, но мне не нравится, – упрямо повторила Саулина.
Саулина давно уже поняла, что попала в волшебный мир, где всякую минуту происходит что-то новое и непонятное. Вот только что на нее обрушилась последняя новость: ей предстояло научиться читать и писать. Она смотрела, как солнце играет и переливается блестками на поверхности реки, и ждала, что ее вот-вот позовут к наставнику, который должен прийти и научить ее держать в руке карандаш.
– Я это делаю ради твоего же блага, – объяснила ей Джузеппина.
– Да что в этом проку – уметь читать и писать? – бунтовала Саулина.
– Послушай, Саулина. Полагаю, что уж теперь-то ты меня достаточно хорошо знаешь и понимаешь, что силой я тебя здесь держать не собираюсь. Но если ты хочешь остаться, я сделаю из тебя красивую, воспитанную и образованную синьорину.
Все это казалось Саулине пустым звуком. С той самой минуты, как она приехала в Милан, в голове у нее гвоздем сидела одна мысль: еще раз увидеть генерала Бонапарта. Конечно, все жаждали познакомиться с ней (теперь она точно это знала). Но Джузеппина уже не хотела превращать Саулину в салонную игрушку, поэтому, когда у нее бывали гости, она просила девочку уйти в свою комнату.
Она даже подарила своей маленькой подопечной красивую куклу.
– Лялечка… – зачарованно протянула Саулина. – Такая лялечка… Никому не отдам!
Саулина увлеклась игрой в куклы в том возрасте, когда другие девочки кукол бросают. Пока другие играли в куклы, ей приходилось довольствоваться ящерицами. В крайнем случае она сворачивала тючок тряпья, придавая ему вид спеленатого младенца, и качала его на руках. Кукла, похожая на настоящую девочку, пробудила в ней ребенка.
– Лялечка… – восторженно повторила она, отстранив от себя куклу, чтобы полюбоваться ею издалека.
Служанка Джаннетта, упорно продолжавшая считать Саулину змеей подколодной и злобной дикой мартышкой, покорилась воле своей прекрасной госпожи и проводила с девочкой долгие часы, обучая ее шитью новых платьев для прекрасной «лялечки».
И вот теперь Джаннетта позвала Саулину с порога ее комнаты.
– Хозяйка желает тебя видеть.
– Зачем? – спросила Саулина, просто чтобы потянуть время.
– Идем, пришел твой учитель.
Саулина последовала за служанкой в малую парчовую гостиную. Там ее ждала певица в обществе молодого аббата в черной сутане. У него были карие глаза, нос крючком и бледные впалые щеки, а на лице как будто навек застыло выражение кроткой меланхолии.
– Вот твой наставник, – начала Джузеппина.
– Да, синьора, – чинно поклонилась Саулина, разглядывая наставника с детским любопытством.
Одно из правил городской жизни, к которому она так и не привыкла, гласило, что воспитанной девочке полагается опускать взгляд в присутствии посторонних, особенно мужчин.
Аббату явно пришлось не по душе столь откровенное разглядывание: рот у него задергался. Саулина заинтересовалась еще больше, а несчастный молодой человек еще сильнее занервничал.
– Он научит тебя читать, писать и считать, – торопливо вмешалась Джузеппина.
– Все сразу? – испугалась Саулина.
– Твой наставник сам будет решать, в каком порядке тебя учить, когда проверит твои способности. Ты будешь звать его господином учителем. И запомни: ты должна вести себя почтительно и слушаться его.
Саулина кивнула, но осталась при своем мнении насчет учения. Она поняла, что спорить бесполезно.
– Вот прямо сейчас? – предприняла она последнюю попытку оттянуть неизбежное.
– Немедленно, синьорина, – уточнил аббат.
Голос у наставника был тонкий, пронзительный, совершенно не вязавшийся с его внешностью изголодавшегося хищника.
– Да, господин учитель, – покорно кивнула Сау-лина.
– Меня зовут Антонио Чеппи, – продолжал он. – Я буду говорить с тобой по-итальянски, и ты обязана всегда отвечать по-итальянски.
– Да, господин учитель.
– Когда ты будешь ошибаться, я буду тебя поправлять. Для этого я и пришел. – Он повернулся к хозяйке дома, показывая в улыбке испорченные зубы.
Джузеппина поднялась со своего места, собираясь уходить.
– Это не так трудно, как тебе кажется, – ободрила она Саулину.
– Да, синьора, – с тоской прошептала девочка.
– Ты будешь ждать меня в своей комнате, – продолжил свои указания аббат Чеппи. – Ты будешь сидеть за столом, а когда я войду, встанешь и сделаешь реверанс.
– Реверанс? – удивилась Саулина.
– Я требую этого не ради своей скромной персоны, – обиделся аббат, – а ради правил хорошего тона, которым ты должна научиться.
Саулину охватило почти неодолимое искушение сбежать. Как прекрасно было благоухающее и свежее дыхание лесов! Но воспоминания о тяжелой руке отца, о драчливых старших братьях, о нищете, царившей в селении, помогли ей удержаться от соблазна. Все-таки занятия с аббатом, обучение чтению и письму, хорошим манерам – это нечто новое, и, если она проявит добрую волю, авось утро пролетит быстро. А после обеда в этот день, как доподлинно было известно Саулине, должно было состояться событие, ради которого она все еще оставалась здесь и терпела все неудобства. Джузеппина сказала ей, что генерал Бонапарт заедет ее проведать, останется на обед и, возможно, задержится.
– Итак, начнем? – предложил аббат, увидев, что ее мысли витают где-то далеко.
– Да, господин учитель, – весело воскликнула Саулина и изобразила неуклюжий реверанс.
7
Саулина питалась в кухне вместе со слугами, но никто не смотрел на нее, как на служанку. Повариха, мажордом, горничные – все были с ней ласковы и заботливы, за столом ей доставалось лучшее место.
Она только что смела с тарелки щедрую порцию рисового плова с мозговой телячьей косточкой и собралась помериться силами с полной миской черешен, когда у входных дверей послышался серебристый звон колокольчика. Сердце подпрыгнуло у нее в груди, дыхание пресеклось, кровь прихлынула к лицу, ставшему вдруг того же цвета, что и черешни.
– Он приехал! – закричала Саулина, вскочив из-за стола, чтобы бежать к двери.
Наконец-то она вновь увидит этого молодого, красивого и сильного человека! Он встал перед ней на колено и подарил табакерку, драгоценный талисман, с которым она никогда не расстанется. И еще – эти его слова: «Саулина Виола, я никогда не забуду твоего имени. Не забуду, как ты рисковала своей жизнью ради спасения моей. Когда тебе понадобится моя помощь, я приду и спасу тебя». Они грели ее душу.
– Он приехал! – повторила Саулина вне себя от радости.
Джаннетта послала ей испепеляющий взгляд. – А ну-ка сядь немедленно, – приказала она.
– Да говорю же тебе, это он! – твердила Саулина. Ей казалось, что надсмотрщица просто обязана ее понять.
– Мне это известно, – процедила служанка.
– Ну так пойдем! – воскликнула Саулина.
– Не тебе принадлежит честь принимать его, – ледяным тоном изрекла Джаннетта, преграждая ей дорогу. – Он будет обедать с синьорой Грассини, и, когда наступит подходящий момент, он сам тебя позовет, если сочтет нужным.
– Ах вот как? – сказала Саулина и молча заняла свое место за столом.
Дом сразу же показался ей холодным и негостеприимным; во взглядах слуг, еще совсем недавно таких приветливых и ласковых, Саулина увидела признаки враждебности. Даже черешни потеряли всю свою привлекательность.
– Что это тебе в голову взбрело? – выбранила ее Джаннетта. – Да кто ты вообще такая? Кем ты себя воображаешь?
– Никем, – буркнула девочка, хотя в душе считала, что для генерала нет никого на свете важнее ее.
– Генерал – не чета нам, – назидательно проговорила Джаннетта.
– Знаю, – вздохнула Саулина.
– Ну и нечего соваться, пока тебя не позвали, если вообще позовут, – неумолимо продолжала служанка.
Саулина сумела подавить слезы, чтобы не доставить удовольствия злобной гонительнице, которой ее горькое разочарование как будто приносило какую-то извращенную радость.
– Могу я по крайней мере уйти в свою комнату? – спросила она.
Вдруг ее позовут в гостиную, а ее на месте не окажется? Ей не хотелось так оплошать в день прихода ее ку-мира.
– В твою комнату? – недоверчиво переспросила Джаннетта. И правда, с чего бы девчонка сегодня такая смиренная?
– Я ведь уже поела, – напомнила Саулина. Она старалась быть тише воды ниже травы, но и это ей не помогло.
– Если хочешь соблюсти хорошие манеры, придется тебе подождать, пока не закончат остальные. Только когда все поедят и встанут из-за стола, – упиваясь своей властью, поучала Джаннетта, – тебе тоже можно будет уйти в свою комнату.
Тем временем лакеи уже проворно натягивали ливреи, готовые в любую минуту броситься прислуживать сиятельному гостю. Вот-вот мог прозвонить колокольчик из гостиной или из столовой. Все были заняты делом. Поэтому Саулине удалось выскользнуть из полуподвальной кухни и подняться на первый этаж.
Однако к тому времени она уже успела передумать и, вместо того чтобы направиться в свою комнату, бросилась прямиком в музыкальный салон, просторный зал с высоким расписным потолком, где главными предметами обстановки были клавесин и фортепьяно. Здесь Джузеппина Грассини выступала перед избранными гостями. Саулина решила наблюдать за дверью, ведущей в малую парчовую гостиную. Там Джузеппина принимала своего высокого визитера. Саулина надеялась, что ее скоро туда позовут.
Она села на низенький стульчик с мягкой спинкой возле одного из окон, выходившего в переулок. Ну почему ее не зовут? До нее доносились какие-то шумы, неизвестно что означавшие, но почему-то вызывавшие у нее отвращение. Какие-то шорохи, вздохи, бессвязный шепот… Замирая от страха быть обнаруженной, она прокралась к дверям парчовой гостиной и прижалась ухом к замочной скважине.
До нее донесся слегка приглушенный серебристый смех Джузеппины, прерывистые вздохи и голос генерала, о чем-то тихо умолявшего на непонятном языке.
Ну почему они ее не приглашают? И почему звуки, доносящиеся из-за дверей, вселяют в нее такую тревогу? Ей хотелось снова повидать генерала, потому что если и жило в ее маленькой душе чувство, похожее на любовь, оно предназначалось генералу Бонапарту, красивому, могущественному и доброму, обещавшему ей помощь и защиту. Она стала жертвой первой влюбленности, самозабвенной и страстной, поэтому вздохи, доносившиеся из-за двери, вызвали у нее раздирающую душу ревность, хотя их значения она не понимала.
Ну почему, почему они ее не приглашают? Почему он не скажет своим красивым, звучным голосом: «Я хочу видеть Саулину»?
Она ощупала пояс платья. Табакерка была там, зашитая в подкладку. Эта драгоценность воплощала в себе все то, что происходило на площади в Корте-Реджине на глазах у всей деревни. Все восхищались ею, все ее уважали, потому что она спасла жизнь Наполеону Бонапарту. Неужели он мог забыть свое торжественное обещание?
Точно молния, ударившая и осветившая всю ее юную и краткую жизнь, появился этот добрый военный. Он вел войска на покорение всего мира – и он же преклонил перед ней колени, заронив в ее душу глубокое и невыразимое чувство, он заставил ее ощутить пустоту, которую только он один и мог бы заполнить, если бы снова взял ее руки в свои, как в тот памятный день в Корте-Ред-жине.
* * *
Джузеппина принимала Наполеона в желтой парчовой гостиной.
– Вы сегодня припозднились, мой генерал, – кокетливо упрекнула она его. – Вот уже час, как я вас жду, вам это известно? Мне бы следовало рассердиться на вас.
– Ну если гнев делает вас еще более желанной, – ответил он, целуя ей руку, – мне следует учесть это на будущее.
– Ваше поведение непростительно, – сказала она, плавно поводя бедрами, как на сцене.
– Вам отлично известно, насколько тяжелы и серьезны мои обязанности в этом городе, – оправдывался он, считая нужным соблюсти приличия. – Время – тиран, которого мне так и не удалось одолеть.
Наполеон говорил рассеянно, лаская взглядом обворожительную обольстительницу.
– Ну, как бы то ни было, вы все-таки здесь, – заметила Джузеппина, умело придавая своему чарующему голосу мелодраматический оттенок. Ее длинные шелковистые ресницы вздрагивали, в глазах появилось томное выражение, розовым язычком она то и дело проводила по губам.
– Меня обвиняют в том, что я погряз в праздности. Я эти слухи не опровергаю.
– Злые языки могут вам навредить, – встревожилась Джузеппина.
– На этот раз нет. У австрийцев здесь есть свои шпионы, и они, конечно, передадут эти слухи куда следует. Пусть думают, что перед ними беспутный генерал-гуляка, – с этими словами он опустился на оттоманку. – Враги наиболее уязвимы как раз тогда, когда они склонны недооценивать неприятеля.
– Ах, я ничего не смыслю в военной стратегии, – призналась Джузеппина, усаживаясь рядом с ним, – но зато о вашем беспутстве могу свидетельствовать.
Генерал пропустил ее слова мимо ушей.
– Я устал от бессонных ночей, от битв, переходов, от бесконечных объяснений с людьми, которым полагалось бы облегчать мне пребывание в оккупированных странах. Директория не дает мне покоя. Я чувствую себя свободным лишь в те краткие минуты, что провожу с собой, – добавил он, переходя на «ты».
– От души надеюсь, что это так. Но в таком случае объясните мне, – воскликнула певица, внезапно поднявшись с оттоманки и словно бросая ему вызов, – если ваши занятия не дают вам вздохнуть, как же вы сумели провести столько времени у портного принцессы Висконти?
– Портной принцессы Висконти – это и мой портной. Вот вам и все объяснение.
– Но в городе только об этом и говорят.
– Потому что злословие – любимое занятие жителей Милана. На бульваре и в гостиных все только этим и заняты.
Джузеппина была великолепной комедианткой, но сейчас она притворялась лишь отчасти.
– Всем известно, что принцесса Висконти без памяти влюблена в вас. Всем известно, что ради вас она готова на любые безумства, – певица в волнении расхаживала взад-вперед.
– Все семейства Милана наперебой приглашают меня к себе, – снисходительно усмехнулся Бонапарт.
– Но принцесса Висконти подарила вам пару гнедых!
– Великолепные животные, – согласился молодой генерал.
– А теперь она решила обновить ваш гардероб.
Главнокомандующий взглянул на Джузеппину с удивлением, к которому примешивалась легкая зависть: эту женщину охотно взяли бы на работу в сыскное ведомство любого государства.
– Что ж, это долг зажиточных миланцев – заново экипировать освободительную армию Италии, оставившую лохмотья своих мундиров в Генуе и на мосту Лоди. Не такая уж это большая жертва в обмен на свободу.
«Liberté, égalité, fraternité» [8]8
«Свобода, равенство, братство» (фр.) – лозунг Великой французской революции.
[Закрыть], – подумала Джузеппина, вспоминая куплет, который распевали на контрадах Милана вскоре после вторжения наполеоновской армии:
Равенство и братство,
Французские победы,
Мы топаем по грязи,
Они в каретах едут.
Но она была слишком хитра и искушена в искусстве интриги, поэтому вслух ничего не сказала. Выгоднее оставаться в рамках любовной пикировки: на этом поле она не знала себе равных.
– Итак, вы провели утро за примеркой панталон и редингота, – и она с искусством настоящей лицедейки выдавила из себя несколько слезинок, скатившихся по щекам. – Разве не так?
Ревность прекрасной певицы, казалось, еще больше возбудила генерала: он усадил ее к себе на колени и принялся покрывать ее шею поцелуями.
– Уверяю вас, ваши тревоги безосновательны.
– А вы докажите! – потребовала она.
– Ну раз уж вы так любите сплетни, моя дорогая, я подарю вам самую свежую.
Джузеппина осушила слезы вышитым платочком. Женское любопытство возобладало над ревностью.
– Принцесса Висконти обратила свои чары на генерала Бертье, когда поняла, что на главнокомандующего они не действуют.
– Я рада это слышать, – с этими словами Джузеппина обняла его, – но приведите мне хоть одно доказательство!
– Ее светлость и Бертье провели вместе феерическую ночь, а нынешним утром он не преминул поделиться со мной пикантными подробностями.
– Ах вот оно что! – воскликнула Джузеппина Грассини. – Вот почему вчера вечером я не застала ни принцессу, ни вашего начальника штаба на балу в доме Танци!
– К тому времени они уже успели где-то уединиться, – кивнул Бонапарт. – Старик Бертье разошелся, как молодой петушок!
– И в самом деле, – подхватила она, – в сорок два года пускаться в любовные приключения!
– Среди моих офицеров он самый старший, – с гордостью сообщил Наполеон, – но я бьюсь об заклад, он еще даст сто очков вперед любому!
– А эта потаскуха! – воскликнула певица, уже позабыв о Бертье: ей важно было уничтожить возможную соперницу. – Уж конечно, она связалась с ним не по любви.
– Любовь! – нахмурился Бонапарт, поднимаясь с оттоманки и принимаясь беспокойно мерить шагами комнату. – Я тоже был жертвой этого гибельного чувства. Любовь ничего не приносит, кроме горя. Любовь – это всего лишь слово, оно ничего не значит.
– А как же я? – обиделась певица.
– А что – вы? – сурово спросил Наполеон.
– Вы не любите меня?
– Поверьте, желание куда важнее так называемой любви.
– О, мой генерал! – счастливо вздохнула она.
– Мне не до балов, мой друг, – признался Наполеон. – В последние дни я чувствую себя просто ужасно. Директория засыпает меня глупейшими приказами, которые я не в состоянии выполнять.
Даже не пытаясь проникнуть в глубину его мыслей, Джузеппина кожей ощущала желание своего страстного, нежного и непредсказуемого любовника поговорить, поделиться, может быть, даже исповедаться. Ей льстило, что он находится здесь, в ее будуаре, пока его армия готовилась к походу на Верону.
– По мнению Директории, – продолжал Наполеон, – я должен сдерживать австрийцев силами половины армии, а силами второй половины завоевывать Италию.
Джузеппина лишь кивнула в ответ. Ей хотелось сказать ему: «Вы могли бы завоевать весь мир одной лишь силой своего взгляда!», потому что от этого двадцатишестилетнего юноши действительно исходило ощущение неистовой силы. Но она промолчала.
– Какой смысл захватывать Милан, не захватив Мантую? – горячился он. – Это настоящая крепость на болотах под прикрытием трехсот пушек. И чтобы ее взять, придется форсировать Адидже.
Он с досадой взмахнул рукой, потом подошел к окну, характерным жестом заложив руки за спину.
Женщина продолжала молчать. Привыкшая больше к легкомысленной болтовне, чем к разговорам о военных действиях, она тем не менее прекрасно понимала, что затруднения французской армии состоят в отсутствии денег и как следствие этого – всего остального. Говаривали даже, что у офицеров одна пара сапог на двоих. Французы казались ей милыми и дружелюбными, но нужда превратила их в записных воров. И все-таки жители Ломбардии относились к новым завоевателям довольно терпимо. Те не вмешивались в их дела, чем выгодно отличались от австрийцев.
Властный, могущественный, надменный Бонапарт был наделен способностью внушать доверие как своим солдатам, так и представителям миланской знати. Женщины сходили из-за него с ума, мужчины пресмыкались перед ним. Джузеппина Грассини гордилась тем, что стала его первой внебрачной пассией в Милане. Всем было известно, что Наполеон страдает в разлуке со своей женой, французской аристократкой, чудом избежавшей гильотины.
Джузеппина Грассини, звезда Великого Театра, была не из благородных. Она была подлинной дочерью своего народа, музыка и любовь составляли смысл ее жизни. И к тому же она была тщеславна. Стать желанной для генерала, стоявшего во главе итальянской армии, самого могущественного на данный момент человека в Милане, – могла ли она мечтать о лучшей доле?
– Вот такая вы мне нравитесь, – польстил ей Наполеон, обнимая и целуя ее. – Вот ваша истинная роль: вы дарите мне утешение.
– Присядьте, друг мой, – пригласила Джузеппина, протягивая ему фарфоровую шкатулку с анисовыми конфетками, которыми он любил лакомиться. – Мне нравится ваше имя, Наполеон. Оно прекрасно звучит. Мне нравится произносить его: оно огромно, как и ваша слава.
Генерал прикрыл свои серо-голубые глаза; на красиво очерченных губах, делавших его похожим на мать, промелькнула легкая улыбка.
– Странная это штука – жизнь, – проронил он с горечью.
– Вы мне не верите? – нахмурилась певица, переходившая от смеха к слезам с легкостью настоящей лицедейки.
– Я верю вам, моя прекрасная фея, – заверил ее Наполеон, – но вы бы мне не поверили, если бы я сказал вам, что мое итальянское имя было предметом хулы и насмешек.
Она зашипела, как разъяренная кошка:
– Никто не посмел бы насмехаться над именем триумфатора в битве при Лоди!
– Триумфатор при Лоди был всего лишь жалким чужаком для гордых французов, маленьким корсиканцем, получившим начатки образования у монахов в Бриенне.
Вспомнив своих чванливых сверстников, потешавшихся в колледже над его скромным происхождением, Наполеон вдруг рассердился по-настоящему. «Сейчас они трепетали бы передо мной», – подумал он в гневе.
– Вы это говорите, чтобы посмеяться надо мной, – заметила Джузеппина.
Он и впрямь казался ей великаном, этот невысокий, хрупкий и нервный офицер с оливковой кожей и волосами цвета воронова крыла. И не только ей одной.
– Вы прелестны, моя богиня.
– Вам я готова простить любую дерзость. Завтра дают бал в честь французов, – сообщила Джузеппина, искусно меняя тему разговора. – Вы будете?
– Нет, – сухо ответил Бонапарт. – Терпеть не могу балы, праздники, приемы! Накормят гадостью, а наутро голова будет трещать от разговоров.
Взгляд его серых глаз был так суров, что она даже оробела.
– Порой вы меня просто пугаете, – призналась Джузеппина, зябко передернув плечами.
– Простите, я не хотел, – он ободряюще взял ее за руку. – Успокойтесь, эти нервные припадки вам не к лицу. Его вдруг охватило неудержимое желание выговориться перед этой женщиной, внимавшей ему с таким материнским участием. Большие глаза Джузеппины, ее нежное лицо, ласковая и чуть насмешливая улыбка и впрямь напоминали ему мать, кормившую его грудью у бивачных костров, на лесных полянах, на горных перевалах его любимого и проклятого острова, пока его отец, молодой и неукротимый офицер, сражался с ненавистными врагами – французами.
Она приблизилась к Бонапарту, интуитивно ощущая, что минута откровенных разговоров миновала, и принялась перебирать волосы у него на затылке. Он закрыл глаза, покорно отдаваясь умелой ласке ее рук.
