Текст книги "Ветер прошлого"
Автор книги: Ева Модиньяни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)
Ева Модиньяни
Ветер прошлого
ПРОЛОГ
– Рано или поздно меня убьют, – сказал я патриарху снов.
– Конечно, тебя убьют, – согласился он, и я сразу проснулся.
Реальность была ничуть не лучше сна. Ведь все это правда: если я не приму их условий, рано или поздно мое тело найдут в темном переулке, в сточной канаве или в любом другом месте, где принято оставлять трупы в этом огромном и грязном мире. Возможно, мой убийца уже изучает самый простой и экономичный способ отработать свой гонорар.
Немного успокаивало только присутствие Стеллы Дианы. Ей было чуть больше двадцати лет. Белокурые волосы, золотисто-карие глаза, голос, напоминающий журчание ручейка, – и я любил ее. Неподвижная, умиротворенная, она пребывала сейчас где-то далеко, на неведомом острове в океане глубокого сна, а я смотрел, как она спит, и пытался разгадать тайну ее мимолетной, то появляющейся, то исчезающей улыбки.
Я любил это забавное имя, напоминавшее о комиксах 30-х годов, этот тонкий запах старинной пудры, такой необычный в безликом гостиничном номере, любил ее гибкое тело, льнущее ко мне и всегда полное желания, ее молчаливую сдержанность и смелость, слегка отдающую безумием!
Увы, вот уже несколько недель я медленно погружался в пучину отчаянья и не мог ничего никому рассказать – даже этой женщине, едва знакомой, но уже близкой, драгоценной, единственной.
В гостиной задребезжал приглушенный телефонный звонок, назойливый, как скрип цикады. Я вышел из спальни во вторую комнату. Слабый луч света пробивался сквозь ставни балконной двери.
Что ж, послушаем, чем порадует нас это утро. Я взял трубку.
– Вас спрашивает синьор Марко Каттанео. – Веселый голосок девушки-оператора был и вправду очень милым.
– Соедините его со мной, – я говорил вполголоса, чтобы не разбудить Диану.
Марко Каттанео был антикваром с улицы Сант-Андреа и считался в Милане кем-то вроде верховного жреца в своем деле.
– Доктор Алессандро Валери? – неуверенно спросил он.
– У телефона, – подтвердил я.
– Наконец-то я раздобыл интересующие вас сведения! Это полотно…
– То, что я приобрел у вас? – уточнил я.
– Да, да, то самое. Так вот, это полотно не принадлежит кисти Лондонио [1]1
Франческо Лондонио (1723–1783) – итальянский живописец и резчик. (Здесь и далее прим. пер.)
[Закрыть], как я и говорил вам ранее. – Голос старика дрожал от гордости и волнения.
– И чья же это работа? – спросил я, притворяясь равнодушным.
– Одного из учеников его миланской школы, – ответил старик.
– Значит, написана после смерти мастера.
– Эксперт из Пинакотеки Брера [2]2
Галерея западноевропейской живописи в Милане.
[Закрыть]датировал полотно 1807 годом.
– Любопытная головоломка.
Эта новость опрокидывала все мои предыдущие построения, но предлагала совсем новое прочтение истории моей жизни.
– Это еще не все, – продолжал антиквар, явно собираясь выложить козырную карту.
– Ну… не томите…
– Я знаю точное место происхождения картины.
– И откуда же она взялась? – спросил я, затаив дыхание. Сердце колотилось как сумасшедшее.
– С виллы Альбериги.
– Это в Милане?
– Нет, в Кассано д'Адда.
– Точно?
На лбу у меня выступил пот, я умирал от желания закурить, но сигарет под рукой не было.
– Абсолютно, – заверил меня старик.
Через открытую дверь я видел спящую Стеллу Диану. Отсюда она вдруг показалась страшно далекой. Я чувствовал, как в душе возрождаются старые надежды. У меня не было причин сомневаться в точности сведений старого антиквара. Я только спросил, не знает ли он, как проехать в Кассано. Мне уже приходилось слышать название этого местечка, но я там никогда не бывал, не представлял, далеко ли это от Милана.
– Но ведь сегодня воскресенье! – напомнил старый антиквар.
– Ничего страшного, – сказал я.
– Если хотите, я мог бы вас сопровождать, – предложил он.
– Спасибо, не нужно.
Это была слишком важная встреча, возможно, единственная в своем роде, и компания мне была ни к чему.
– В любом случае я вам очень благодарен, – сказал я ему на прощание.
Положив трубку, я взглянул на часы – было уже около полудня, я встал, вернулся в спальню и начал молча одеваться.
– Почему ты одеваешься? – спросила Стелла Диана.
Она уже вполне проснулась и теперь кокетливо смотрела на меня снизу вверх, опираясь на локоть.
– Потому что уже поздно.
– Разве ты не собираешься в Кассано? – спросила она ласково.
– Собираюсь, – признался я. – Ты все слышала?
– До последнего слова, – ответила она.
– Хочешь узнать, в чем дело?
Она пожала плечами.
– Когда-нибудь ты расскажешь мне эту историю.
Я благодарно улыбнулся ей, наклонился и поцеловал.
– Я люблю тебя, – шепнул я ей на ухо.
– Не торопись. Мы встретились совсем недавно. За такое короткое время люди успевают узнать друг о друге только самое лучшее.
– Возможно, – согласился я. Долгий разговор был мне совсем ни к чему.
– По-моему, ты сам не веришь в то, что говоришь.
– С некоторых пор я вообще ни во что не верю, – помрачнел я. – Если не считать нас с тобой. Ты и я. Здесь и сейчас. В этот миг.
– Ну, этот миг уже миновал, – возразила она просто из духа противоречия. – Значит, в него ты тоже больше не веришь.
Золотые искорки сверкали в ее огромных, миндалевидного разреза глазах, освещая все лицо. Прекрасный рот, безупречно прямой греческий нос… Ни один пластический хирург не смог бы воссоздать такое совершенство. Даже такой, как я, хотя я считался номером первым в мире.
– Слишком сложный разговор перед дорогой, – отшутился я.
Стелла Диана поняла и переменила тему.
– Ты поздно вернешься? – спросила она как ни в чем не бывало.
– Постараюсь как можно скорее.
– Ну тогда, может быть, я тебя подожду.
Мы снова поцеловались. Когда я выдвинул ящик комода, чтобы вынуть табакерку и спрятать ее в карман пиджака, Диана тактично отвернулась, сделав вид, будто ищет что-то на ночном столике. На самом деле искать ей было нечего, просто она давала мне возможность свободно совершить ежедневный ритуал.
– Увидимся позже, – сказал я и направился к дверям.
Она остановила меня и вдруг заговорила, подражая телеведущему, комментирующему показ высокой моды:
– А знаешь, ты мужчина как раз в моем вкусе. Великолепная модель: элегантная фигура, черные волосы с серебряной искрой, глаза серые, взгляд волевой, орлиный нос, решительный подбородок.
– Ну хватит, мне надо идти.
– Одет в изысканный кремовый пиджак, – не унималась она, – синие полотняные брюки и голубую рубашку. Лицо бледное, сохраняющее выражение романтического страдания.
– Я люблю тебя, – повторил я, обнимая ее. – Я бы не смог тебя описать.
– Но ведь в своем роде ты художник, – тихо напомнила она, прижимаясь ко мне.
Я ощутил через одежду ее стройное и гибкое тело. Уходить расхотелось окончательно.
– Хочешь? – прошептала она.
Это было дьявольски соблазнительное предложение, но я все-таки сумел удержаться, хотя отлично понимал, что совершаю непростительную ошибку.
– Я скоро вернусь, – пообещал я, мягко отстраняя ее от себя.
Черт, я должен был ехать. Выяснить все о своем прошлом – единственный оставшийся у меня шанс попытаться спасти свою жизнь.
– Конечно, – улыбнулась Диана, открывая для меня дверь.
Она смотрела на меня с горечью, как на человека, упустившего великую возможность.
* * *
Портье «Гранд-отеля» на улице Мандзони, где я обосновался после пресс-конференции, на которой объявил об уходе от дел, вручил мне два извещения о телефонных звонках с Капри. Вряд ли это дети почтили меня своим нежным вниманием: они только что получили по чекам весьма солидное денежное содержание и теперь, должно быть, развлекались, колеся по всему миру. Скорее всего Лаура хотела напомнить мне о встрече с нашими адвокатами для завершения процедуры развода и – что было для нее куда важнее – раздела имущества.
– Могу я вам чем-нибудь помочь? – услужливо спросил портье, зная, что может рассчитывать на мою щедрость.
Что ж, я мог позволить себе широкий жест. Деньги, накопленные почти за двадцать лет преобразования прославленных носов, пользующихся мировой известностью физиономий, грудей, более не отвечавших общественному статусу, престижу или ожиданиям своих обладательниц, знаменитых животов и сиятельных задов, облегчили мне задачу теперь, когда пришлось вернуться к нулевой отметке. В сорок шесть лет любому нелегко было бы начать жизнь сначала, а тому, кто привык к неизменным успехам, особенно.
– Да, вы можете мне помочь, – ответил я и положил на стойку банкноту в десять тысяч лир, – если подскажете кратчайшую дорогу в Кассано д'Адда.
– Нет ничего проще! – отозвался он, причем банкнота как по волшебству исчезла со стойки, сменившись картой автомобильных дорог. – Вот, прошу, – он пометил нужное направление красным фломастером. – Здесь невозможно ошибиться.
* * *
Я вел машину через лабиринт современных бетонных построек. В пролетах улиц открывались бескрайние кукурузные поля. Я попытался подвести итог прожитых лет и пришел к выводу, что к сорока шести годам добрался до самых высоких вершин престижа и успеха. Но потом я в один момент отказался от всего, потому что не сумел пойти на сделку со своей совестью.
Надо признать, что даже в лучшие минуты какая-то тень омрачала все происходившее со мною, и этот сгусток тьмы порождал в душе глухую тревогу, печальное предчувствие, видение кипящей пустоты, в которой тонули осуществленные желания и искажались цели.
Ласточки носились низко над землей, предвещая дождь. Я вышел из машины на заросшей травой площадке, примыкающей к парадному двору виллы, и с тяжелым сердцем оглядел безотрадную картину: повсюду валялись скомканные бумажки и пустые жестяные банки. Весь мир полон скомканных бумажек, пустых жестянок. Пренебрежение и беспорядок царят во вселенной. И никто ничего не может сделать.
Мое прошлое тоже было украшено горами мусора. Пришло время, и я решился на генеральную уборку. Но удалось ли мне окончательно очистить свою совесть?
За высокой изгородью виднелось прекрасное здание. Даже вековая заброшенность не могла отнять у него надменной аристократической отчужденности. Какое великолепное равнодушие и презрение ко времени, событиям, людям!
Я подошел к воротам. Навесной замок на проржа-вевшей цепи еще больше усиливал общее впечатление заброшенности. Последнее напоминание о былом величии – внушительный герб маркизов Альбериги д'Адда, орел с распростертыми крыльями.
Я нажал на изящную ручку кованого железа, и калитка с легким скрипом отворилась. В ту же самую минуту я в изумлении ясно услышал биение собственного сердца. Меня посетило редчайшее ощущение потери во времени и пространстве, миг слияния памятью со всеми, кто жил до меня. Верящие в чудо поймут меня. Это был могучий заряд жизненной силы, сигнал, записанный в генетическом коде моей семьи. Им обладал мой отец, получивший его от деда и прадеда. Этот заряд дарил способность управлять людьми и предметами.
Я переступил через порог, за которым мог скрываться первый и последний, а возможно, и единственный ключ к величайшей загадке моей жизни. «Сейчас или никогда», – подумал я, с дрожью ощущая слабость, нерешительность и болезненное любопытство ребенка перед дверью, за которой может скрываться все добро или все зло мира. После долгих скитаний я нашел верный путь в лабиринте, путь, ведущий к самому сердцу тайны, погребенной в веках, тайны моего происхождения.
Я повернул к флигелю и успел заметить в окошке застекленной двери старушку с детским личиком. Она быстро скрылась за белой муслиновой занавеской. Увиденные мельком небесно-голубые глаза старой женщины, на мгновение выхваченные из темноты бьющим прямо в стекло солнечным светом, поразили меня.
На стене флигеля висела бронзовая доска с рельефной надписью под старину, гласившей: «АДМИНИСТРАЦИЯ«. По траве у дверей настороженно бродили кошки.
Вдалеке, за лугом, окружавшим виллу, лихорадочно кипела жизнь, но здесь время словно остановилось. Я приехал сюда почти наугад, зная, что жизнь и история часто определяются игрой случая. Даже картина размером два метра на полтора, которую я теперь спрятал в надежном месте, была обнаружена мною когда-то совершенно случайно. Но отнюдь не случайность тот факт, что пейзаж, изображенный на французской табакерке, датированной 1769 годом, в точности воспроизведен на картине, написанной почти сорок лет спустя на итальянской вилле Альбериги д' Адда? Пасторальный сюжет: заросли высоких белых акаций и кустов ежевики, бегущий через них ручей, золотистое предвечернее небо, а на первом плане наивная пастушка в неглиже, протягивающая кувшин с водой кавалеру в костюме восемнадцатого века. Полотно было прострелено восемнадцатью пулями. Стрельба велась прицельно: пулевые отверстия словно пунктиром обрисовывали четкий контур человеческой фигуры.
Со Стеллой Дианой мы познакомились там же, где я случайно обнаружил полотно, в точности воспроизводящее пасторальную сцену на моей табакерке: в антикварной лавке Марко Каттанео. Моя золотая табакерка с эмалевой миниатюрой на крышке досталась мне от отца. Он унаследовал ее от деда, а тот, в свою очередь, от прадеда – Рибальдо Валери. Много лет я рассматривал ее, изучал, показывал экспертам. Все они в один голос утверждали, что речь идет о редкостном художественном шедевре. Единственным дефектом можно было считать небольшую трещинку на эмали.
Миниатюра на крышке, бесспорно, принадлежала талантливому художнику, увы, оставшемуся безымянным. Точно были известны только место и дата создания табакерки: Париж, 1769 год. Полотно, воспроизводящее тот же самый рисунок, было написано на тридцать восемь лет позднее – предположительно одним из учеников Лондонио – на вилле Альбериги. Но где же связь? Моя семья и маркизы Альбериги д'Адда?
Когда я был еще ребенком, мой отец передал мне драгоценную табакерку, лежа на больничной койке. Слова его были бессвязны, но я их запомнил.
– Меня пытали, – повторял он, словно в бреду, – меня мучили. У меня за спиной был пейзаж с табакерки. В меня стреляли… стреляли…
Теперь, когда я нашел большое полотно с виллы Альбериги, не осталось никаких сомнений в том, что слова моего отца были не бредом умирающего, но показаниями уцелевшего.
Я постучал. Ждать пришлось долго. Наконец белая муслиновая занавесочка отодвинулась в сторону, и за стеклом показалось лицо старушки. Дверь открылась, и она появилась на пороге. На лице у нее играла веселая и лукавая улыбка непослушной девочки. Она держала на руках пушистого полосатого кота.
– У нас гости, Наполеон, – сказала она, и кот неохотно приоткрыл желтые щелочки раскосых глаз.
Ее тщедушная фигурка тонула в длинном черном платье. Я так волновался, что в эту самую минуту, деликатную и долгожданную, не смог удержаться и оглушительно громко чихнул – раз, два, три, четыре! Четыре раза подряд! При каждом чихе желтые щелочки зажмуривались и тут же недовольно раскрывались снова.
– Ты эльф, – решительно заявила мне старушка.
– Эльф? – растерялся я.
– Разве ты не знаешь, что такое эльф? – насмешливо спросила она и взглянула на кота, словно призывая его в свидетели. – Бьюсь об заклад, ты даже стихов не читаешь.
Она, конечно, права, стихов я не читал, но тоже готов был биться об заклад: у старушки не все дома. – Когда восходит луна, – принялась она декламировать, – эльфы покидают дупла деревьев, где прячутся днем, и собираются на траве для ночных танцев. Ты это знал?
– Нет, – ответил я, растерявшись от этой непредвиденной встречи. – А эльфы злые?
– Эльфы черные, маленькие, безобразные и злые.
Я решил, что не подхожу под такое описание.
– Ты солнечный эльф, – успокоила она меня. – Ты ласковый и добрый, но у тебя каменная болезнь.
– Она опасна?
– Нет. Все эльфы ею болеют. Они живут в лесах, среди деревьев, а когда подходят к каменному дому, начинают чихать. Ты эльф.
– А ты кто? – спросил я, включаясь в эту безумную игру.
– Я злая ведьма.
Ее присутствие, словно грозовая туча, подгоняемая ветром, оспаривало пространство у солнца и голубизны.
– Я пошутила, – сказала она, и атмосфера волшебства вмиг рассеялась.
– Вы хранительница виллы? – спросил я, приспосабливаясь к новой ситуации.
– Я хранительница своих кошек, – ответила она. – И своих воспоминаний.
– Можно осмотреть дом? – снова попытался я.
– Ну мало ли… – протянула она, окинув меня пристальным взглядом небесно-голубых глаз, так поразивших меня в первое же мгновение.
– Мало ли – что?
Я привык сметать препятствия на своем пути, и этот нелепый словесный менуэт уже начал выводить меня из себя.
– Мало ли что скажет управляющий, – улыбнулась она.
– Могу я с ним поговорить?
– А вы кто? – спросила она, опять поставив меня в тупик.
– Я просто случайно проезжал мимо, – придумал я с ходу.
– Никто не заезжает сюда случайно, – изрекла непоколебимая старуха.
– А я заехал именно случайно, – упрямо повторил я, решив стоять на своем. – Вилла очень хороша. Хотелось бы походить здесь, посмотреть.
– Да, но все-таки кто вы такой? – вежливо переспросила она, улыбаясь и не сдвинувшись ни на шаг.
Имело ли смысл говорить ей правду? С таким же успехом я мог бы объявить себя вице-королем Индии. Мое подлинное имя скорее всего ничего для нее не значило. А впрочем, в конечном счете я ведь и сам не знал, кто я такой. Более того, я приехал сюда именно для того, чтобы это выяснить.
– Я врач, – сказал я наконец. Это был дурацкий ответ, но он помог мне продолжить не менее нелепый разговор. – Мне хотелось бы знать, не продается ли вилла.
– Нет, – ответила она без колебаний. – Вилла не продается.
– Вы уверены?
– Разумеется. Срок еще не истек, – пояснила старушка.
– Какой срок?
– Столетний срок со дня смерти маркизы Саулины. Она умерла в октябре 1882 года. Значит, осталось еще два месяца.
– То есть через два месяца будет ровно сто лет?
Несколько кошек, видимо попривыкнув к незваному гостю, подошли поближе и теперь опасливо кружили около меня, сохраняя, однако, некоторую дистанцию.
– Не бойся, Рибальдо, – сказала старушка, поворачиваясь к огромному сиамскому коту, который терся о ее ноги, не спуская с меня глаз.
Я вздрогнул. Каким образом одному из котов досталось имя моего прадеда, да притом того самого, с которым была связана история табакерки? Неужели это тоже простая случайность?
– Почему Рибальдо? – спросил я.
– А почему бы и нет? Почему Саулина? Почему Феб, Ипполита, Фортунато или Стелла Диана?
– Стелла Диана? Откуда тут взялась Стелла Диана? – растерялся я.
– А откуда взялся Наполеон? – продолжала загадочная старуха, не отвечая на вопрос.
Услышав свое имя, полосатый кот нежно замурлыкал у нее на руках.
– И почему же?
– Для памяти, – доверительно призналась она. – Память порой играет со мной скверные шутки. Я и даю своим котам имена людей, бывавших в большом доме. Вот и не забываю.
– Понятно, – протянул я, хотя ровным счетом ничего не понимал.
– Ты слышишь, Наполеон? Он говорит, что ему понятно, – обратилась она к коту с видом заговорщицы. – Он думает, что мы и вправду его не узнали!
– Вы меня узнали? Что это значит?
– Ах, господин маркиз, да вы, должно быть, решили подшутить над старой женщиной? – чуть ли не обиделась она. – Вас ни с кем не спутаешь! Я бы вас узнала в любой толпе: это бледное лицо, черные волосы с серебристой проседью, пронзительный взгляд серых глаз, полный властности и силы, орлиный нос, решительный подбородок.
– Диана, – сказал я задумчиво. – Диана сегодня утром говорила мне те же самые слова.
– Диана – это чужое имя, я не знаю, кто она такая. А вот Стелла Диана – это семейное имя.
Уже второй раз она упомянула Стеллу Диану. Возможно, речь и не шла о женщине, с которой я расстался всего несколько часов назад, но у меня было такое чувство, что в этот странный августовский день может случиться все, что угодно.
– Кто такая Стелла Диана? – спросил я вслух.
– Не знаю. А что, вы ее знаете?
Я стиснул зубы, чтобы удержаться от ругани.
– Вы, господин маркиз, – продолжала она, – разбудили старых призраков. Представьте, услыхав вашу легкую поступь, я вспомнила другие шаги.
Она горестно опустила голову, скрывая лицо, словно потрясенная каким-то страшным воспоминанием.
– Чьи шаги? – попытался уточнить я без особой надежды.
– Громкий топот немецких сапог. Они бежали. Сперва ворвались сюда с грабежом и разбоем. А потом бежали. – Теперь в ее голосе явственно слышалась старческая усталость.
Я вспомнил бессвязный и полубредовый рассказ моего отца.
– Что делали здесь немцы?
– Эти истории не для ваших ушей, господин маркиз, – сказала она, вновь становясь веселой и лукавой. – В ваши времена было много роскоши и веселья. Позвольте мне угадать. Вы сказали себе: посмотрим, сумеет ли малютка Амелия меня узнать. И видите, вас узнал даже Наполеон.
И правда, полосатый кот выскользнул у нее из рук и принялся с урчаньем тереться о мои ноги. Ощутив головокружение, я нащупал в кармане пиджака табакерку – водораздел между прошлым и настоящим, точку соприкосновения с реальностью. Я ухватился за нее, как за якорь спасения. Мне казалось, что без нее я перестану существовать.
Старушка подняла руку ладонью вверх.
– Возможно, будет дождь, – сказала она. – Но это неточно. В последнее время даже погоду трудно предсказать. Все так изменилось. Весь мир изменился. Извините меня за стариковское ворчанье. Вы молоды. Вам не понять.
Но я ее понимал. С ходом лет многое из того, в чем я раньше был уверен, стало совсем иным. С горечью и неохотой я вынужден был признать, что мне становится все труднее строить планы на будущее.
– Идемте, – пригласила она меня, дав знак следовать за собой. – Давайте на минутку присядем, вспомним старые времена.
Мелкими старческими шажками она просеменила вперед и опустилась на каменную скамью у входа в административное здание.
Кошки окружили скамью, на которой мы уселись. Вдалеке глухо заворчал гром. В воздухе чувствовалось влажное дыхание дождя, листья платанов тревожно затрепетали.
– К счастью, гроза пройдет стороной, – заметила таинственная Амелия, складывая руки на коленях. – Уверяю вас, вилла не продается, – вдруг возобновила она прерванный разговор. – Это невозможно. Существует совершенно определенный запрет. Но вам, конечно, надо обратиться к управляющему, он все объяснит лучше, чем я. Видите ли, уважаемый синьор, я старая женщина, мне гораздо больше лет, чем вы думаете. Я помню… Знали бы вы, сколько воспоминаний… Ведут себя как сумасшедшие: появляются и исчезают, когда им вздумается. Смеются надо мной.
– Могу я узнать, кто управляющий? – спросил я с возродившейся надеждой.
– Конечно, можете! В доме у меня есть адрес. Я дам его вам, если хотите.
– Вы меня очень обяжете.
– Я так много знаю, – вновь начала она, тут же позабыв свое обещание и слегка наклонившись ко мне, будто хотела сообщить что-то по секрету. – Можете мне не верить, но я знаю всю историю.
– Ничуть в этом не сомневаюсь, – поощрил ее я.
– Вот смотрите, синьор, – она широко обвела вы-сохшей, как пергамент, рукой окружавшее нас пространство, – это парадный двор. Все, что вы видите, – дело рук Пьермарини [3]3
Джузеппе Пьермарини (1734–1808) – итальянский архитектор.
[Закрыть]. Слыхали о таком? Это великий зодчий. Театр «Ла Скала» знаете? Это он строил. Королевский дворец в Милане, Королевская вилла в Монце – это все он. Он работал под покровительством Габсбургов и имел титул придворного архитектора эрцгерцога.
В старые добрые времена, во времена Саулины, над крышей виллы развевался штандарт маркизов д'Адда. Это означало, что дом открыт для гостей. Сменяли друг друга великолепные экипажи, приезжала знать, устраивались пышные празднества. В доме восемьдесят комнат, за ними следили больше сотни слуг. Один слуга только тем и занимался, что открывал и закрывал окна и двери. Больше ничего не делал. Начинал с утра и заканчивал к вечеру.
А вон там, – продолжала она, указывая по ходу рассказа на различные части дома, – располагалась прачечная. За ней – каретный сарай. Гонцов и посыльных принимали с черного хода, там, где были хозяйственные постройки и склады для припасов. А здесь и в прежние времена была контора управляющего.
Я с увлечением слушал рассказ старушки, открывавший передо мной целую эпоху. У меня на глазах исчезали знаки, оставленные временем и людским невежеством. Пропали сорняки и мусор, воздух наполнился красками и запахами, ветер прошлого донес издалека звук охотничьего рожка. Я слышал топот копыт и торопливые шаги слуг. Поверженные, изуродованные статуи, лежавшие на выжженной солнцем траве, вознеслись на пьедесталы в своем первозданном виде: грациозные женские фигуры, изображавшие девять муз.
Чаша овального фонтана, заросшего мхом, очистилась, из нее забила струя воды. По мелкому белоснежному гравию аллеи прогуливались дамы в роскошных, глубоко декольтированных платьях давних времен под руку с кавалерами в парадных камзолах.
С галереи второго этажа, выходившей на большой двор, доносилась музыка струнных и клавесина. Возница осаживал четверых лошадей у короткого лестничного марша, ведущего к парадным дверям.
Ливрейный лакей, открыв дверцу, опускал подножку, и на нее ступала ножка маркизы Саулины, прибывшей бог весть откуда после встречи бог весть с кем.
– Бабушка, что ты делаешь тут во дворе?
Голос, разрушивший волшебное видение, принадлежал платиновой блондинке в шелковом платье с пестрым цветочным рисунком, прикатившей на велосипеде. Ей было около сорока, и она была не лишена привлекательности.
– Ну вот, весь праздник нам испортила, – недовольно проворчала старушка.
– Скоро дождь пойдет, – забеспокоилась женщина, – воздух слишком свеж.
– Это моя мама, – доверительно сообщила мне Амелия, указывая на незваную гостью. – Представляете, она может меня побить за то, что застала нас вдвоем.
– Идем, бабушка, – терпеливо позвала ее женщина. – Я не твоя мама. Я Сильвана, твоя внучка. Этот синьор бог знает что подумает!
– Ничего, – заверил ее я. – Я занимаюсь одним исследованием и надеялся, что ваша бабушка может оказать мне помощь.
– У нее в памяти все перепуталось, – снисходительно улыбнулась женщина.
– Я ему сама говорила про свою память, – с досадой вставила Амелия.
– Вы только не подумайте, что мы ее тут бросили, – продолжала внучка. – Я живу в Кассано со своей семьей и каждый день приезжаю, чтобы ей помочь. Должна сказать, что, несмотря на свой возраст, она до сих пор прекрасно со всем справляется сама.
– Она живет здесь одна? – спросил я.
– Ей так нравится, – словно оправдываясь, ответила Сильвана. – Ни в каком другом месте она бы жить не смогла. Бабушка родилась здесь в 1886 году. Ей девяносто шесть лет. Ее отец был одним из старых управляющих. Как видите, у нее отличное здоровье, только вот с головой не все в порядке.
Старушка слушала наш разговор безо всякого интереса, с рассеянной улыбкой глядя в пустоту, где в эту минуту, вероятно, жили и действовали герои только что увиденного мной мира.
– Меня очаровала эта вилла, – сказал я, но распространяться на эту тему не стал. Сказать правду я не мог, а врать не хотелось.
– Эти старые развалины? – удивилась женщина. – Там внутри смотреть почти что не на что, все пришло в упадок.
– Все?
– Самое ценное – разворовано. Многое повреждено немцами.
– Они повсюду оставили свой след, – заметил я, вспомнив о своем отце.
– Здесь они за несколько дней учинили полный разгром, – подтвердила Сильвана.
– Мне хотелось бы погрузиться в атмосферу этих комнат, этих залов, – сказал я с намеком.
– Ключи у нас есть, но есть и строгий приказ никого внутрь не пускать, – упрямо покачала головой Сильвана.
– А сейчас существует какой-нибудь маркиз Альбериги? – спросил я.
– Нет. Вся семья вымерла. Последний из Альбериги, Адальберто, умер много лет назад. Есть еще одна вдова, принцесса Орсини. Кажется, она живет в Риме. И в роскоши не купается, насколько мне известно.
– Но ведь вилла принадлежит ей! – воскликнул я.
– Ничего подобного, – возразила Сильвана. – В нотариальных документах содержится оговорка, позволяющая ей использовать доходы от собственности. Но того немногого, что тут можно получить, едва хватает на уплату налогов.
– Это же огромное имение, – заметил я.
– Да, когда-то от заднего фасада начиналась аллея, пересекавшая все владения маркизов Альбериги. Она тянулась на много километров – до самого Бергамо. Но сейчас все поделено на участки для крестьян, а что осталось, лежит в руинах.
– А мне даже на руины взглянуть нельзя, – разочарованно подытожил я.
– Без согласия управляющего – нельзя. Мне очень жаль.
Казалось, она говорит искренне.
– Могу я узнать имя и адрес этого господина?
– Записывайте, – вздохнула Сильвана, видимо, поняв, что иначе ей не отделаться от назойливого посетителя. – Счетовод Карбонелли, улица Де Амичиса, восемь, Милан. Может, хотите присесть? – Она жестом пригласила меня в помещение, из которого вышла ее бабушка. – Я сварю кофе.
– Спасибо, – согласился я, – буду вам очень признателен.
Как-никак это был все-таки шаг вперед.
Мы вошли. Прохладно. Полумрак. В просторной комнате огромный камин. Им явно не пользуются, и там уютно свернулся клубком Наполеон. По бокам к камину примыкали старинные резные скамьи темного дерева. Над ними – бронзовый герб маркизов Альбериги.
– Это мой дом, – с гордостью объявила старушка.
Напротив камина стоял диван, обитый на французский манер тисненой кожей, и квадратный стол, покрытый изношенной шелковой скатертью. Слева – потрясающий по красоте старинный комод с инкрустацией.
– Эта мебель принадлежит вам, синьора? – спросил я.
– Это часть обстановки дома, – сказала Сильвана.
Над комодом висел плакат с изображением Мэрилин Монро – вопиющим диссонансом со всей остальной обстановкой.
– Вот это наше, – пояснила Сильвана, указав на него.
Старушка, семенившая впереди, остановилась перед портретом голливудской звезды, перекрестилась на него, как на икону, и очень набожно прочла «Богородице Дево, радуйся».
– Этот плакат принадлежит моему сыну, – продолжала объяснять Сильвана. – Вы же знаете эту молодежь. Повсюду развешивают свои картинки. Бабушка убеждена, что это мадонна. Всякий раз, как проходит мимо, крестится и читает молитву. Лучше с ней не спорить: так проще. Да она и не поймет.
– Конечно, – согласился я. Мне хотелось поговорить о другом. – Вы говорили, что здесь побывали немцы, это когда же?
– В сорок пятом. Я тогда только родилась, так что знаю все по рассказам. Немцы ворвались сюда и привели с собой нескольких пленных – партизан, захваченных при отступлении. Полагаю, это были крупные фигуры. Возможно, немцы хотели использовать их как заложников, не знаю. Их допрашивали, пытали, потом расстре-ляли.
– Не всех, – вмешалась старая Амелия.
– Кто-то спасся? – живо заинтересовался я.
– Один, – решительно ответила она, – только один. Один остался в живых.
Потом она крепко сжала губы, словно демонстрируя, что больше разговаривать не желает, и села на обитый кожей диван. Наполеон вспрыгнул ей на колени и заурчал, требуя ласки.
– Скажите, синьора, – спросил я, стараясь найти верный тон, – тот человек, который выжил… вы его помните?
