Текст книги "Ветер прошлого"

Автор книги: Ева Модиньяни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

21

В точности следуя указаниям Марции, Саулина очутилась в прелестном маленьком садике. Казалось, его нарисовал художник, а разбил искусный садовод. Девочка пришла в восторг, хотя ей не с чем было сравнивать. Она ведь и понятия не имела, что перед ней классический французский сад с подстриженным газоном, маленькими узорными клумбами, изящными ажурными калитками из кованого железа, как будто оживающими статуэтками и плоским фонтанчиком в середине. Просто красиво, и все. Правда, очень уж странно. Сад был похож на синьора Фортунато. Чересчур изысканно и немного фальшиво.

Перепрыгнув через низенький ажурный палисад кованого железа, Саулина оказалась во фруктовом саду, между двумя рядами вишневых деревьев. Ветви ломились под тяжестью спелых ягод, и она набила ими оба кармана. С соседней колокольни донесся звон, созывавший к вечерне. Значит, скоро стемнеет. Но Саулина только что избежала одной опасности и не хотела думать о следующей. Она найдет, где переночевать.

Саулина села в тени бузинной изгороди и начала одну за другой поедать вишни, решив, что на сытый желудок думается лучше. С тех пор, как она убежала из дома Джузеппины Грассини, Саулина многому научилась. Она поняла, что нельзя доверять лекарям, потому что они шарлатаны и воры, нужно держаться подальше от торговок галантереей, которые вроде бы на все для тебя готовы, а на самом деле преследуют свои собственные нечистые цели, а главное – носа не показывать в Боттонуто, где любому находиться небезопасно, а уж для маленьких девочек это просто сущий ад. И еще кое-что ей стало ясно: правдивость – не лучший способ завоевать чье-то доверие, иногда гораздо лучше соврать, лишь бы ложь звучала складно.

Зато сегодня у нее было три преимущества по сравнению с вчерашним днем: свобода, кошелек с монетами и добрый совет. Используя все три, она сумеет найти дорогу на контраду Сант-Андреа, где живет Джузеппина Грассини. Поднявшись, Саулина с чисто женской грацией отряхнула платье и тронулась в путь. Вдали вырисовывался в начинающихся сумерках силуэт городских ворот. Наверное, скоро стража их закроет.

Саулина обрадовалась. И почему ей раньше в голову не пришло такое простое решение? Она подойдет к воротам и спросит дорогу у солдат.

* * *

Даже в этот час на улице царило оживление: всадники, крестьянские телеги, купеческие фургоны, почтовые и частные кареты и множество пешеходов.

Сборщики податей уже предупреждали, что пора закрывать, а торговцы спорили, не желая оставаться за воротами со своим товаром до самого утра.

За Римскими воротами открывалась дорога на Пьяченцу, проложенная еще во времена Древнего Рима. Когда-то по ней передвигались имперские легионы. Это были самые старинные и важные ворота Милана.

С решимостью человека, у которого нет иного выхода, Саулина направилась к воротам. Проскользнув между людьми, толпящимися у ворот, она подошла к человеку в мундире. У него было доброе крестьянское лицо, внушавшее доверие.

– Синьор! – окликнула она его.

– Чего тебе, девочка? – спросил он торопливо, давая понять, что у него есть дела поважнее.

– А я вам говорю, что я не перекупщик сливочного масла! – надрывался, обращаясь к нему, какой-то великан, стремившийся прорваться в город со своей телегой.

– Рад за вас, – усмехнулся в ответ таможенник. – Если бы это было доказано, вам пришлось бы сесть в тюрьму.

– Синьор, – настойчиво повторила Саулина. Чем больше она смотрела на него, тем больше доверия он у нее вызывал.

– Разве ты не видишь, что я занят? – сказал он с упреком.

– Я могу подождать.

– Ладно, жди. А вы на этот раз, так и быть, проезжайте, – милостиво разрешил он владельцу телеги, и тот, довольный, проехал через ворота со своим товаром. – Ну, чего тебе? Только говори скорей, – повернулся таможенник к Саулине.

– Я заблудилась, – призналась она, радуясь, что почти не приходится врать.

– И чего же ты хочешь?

– Чтобы кто-нибудь проводил меня до дому.

– Ты что, шутки со мной шутишь?

– Как бы я посмела, синьор?

– Ну тогда растолкуй мне, как вполне смышленая синьорина могла оказаться так далеко от дома, чтобы не найти дороги назад?

Таможенник смотрел на нее с профессиональной подозрительностью, как на любого, кого встречал у этих ворот, хотя в душе был склонен поверить ей: девочка была вежливая, воспитанная, застенчивая.

Саулине пришлось выбирать между правдой, слишком похожей на ложь, и ложью, звучащей как правда. Она выбрала последнее.

– Пошла вместе с маменькой к друзьям с визитом, – придумала она, – вышла погулять в сад и сама не заметила, как заблудилась.

Человек в мундире улыбнулся ей:

– И куда ж тебе нужно?

– На контраду Сант-Андреа.

– Ну хорошо. Я сам тебя отведу.

* * *

Стражник и девочка подошли к дому синьоры Грассини как раз в тот момент, когда слуги господ Марлиани, Верри и других семейств зажигали факелы для освещения улицы, однако дом певицы был погружен в темноту: ставни опущены, двери закрыты.

– Так это и есть твой дом? – спросил таможенник, подавленный величественным видом особняка.

– Да, синьор, это мой дом.

– Ну так позвони в дверь, – посоветовал он.

Саулина с силой потянула за ручку, соединенную веревкой с колокольчиком. Раздался серебристый звон, потом наступила бесконечная тишина. Она снова позвонила, но изнутри так никто и не ответил.

– Похоже, здесь никого нет, – заметил таможенник.

Саулина в растерянности поглядела в лицо этому честному крестьянину, который проводил ее сюда из человеческого участия, хотя в глубине души, конечно, рассчитывал на справедливое вознаграждение.

– Не может быть, – принялась оправдываться Саулина. – Я ничего не понимаю. Уж слуги-то должны быть дома!

– Вот именно, – хмуро подтвердил он, – должны быть. Но ведь никого нет!

– Этого не может быть! – в отчаянии закричала Саулина, продолжая дергать ручку. Потом она повернулась к таможеннику. – Что мне теперь делать? Куда идти?

– Послушай, девочка, – сказал он, – у меня уже полно седины в голове. И если ты думаешь, что меня можно втянуть в темную историю, ты ошибаешься. Может, объяснишь мне, какое отношение имеет твоя маменька к мадам Грассини?

Опять она попала в беду! Теперь, даже если она расскажет всю правду, он все равно ей не поверит.

– Моя мать живет в селении Корте-Реджина, – сказала девочка, не сводя глаз с лица своего спутника.

– Это довольно далеко отсюда, если не ошибаюсь.

– Вы правы, синьор, – продолжала Саулина, ощутив новый прилив надежды. – Я сказала, что не могу найти свою маменьку, но на самом деле, я искала дом синьоры Грассини. Она – моя приемная мать. Я буду сидеть на крыльце, пока синьора Джузеппина не вернется домой. А вам за труды дам вот это, – и она вытащила из кармана кошелек, подаренный ей Марцией.

– Это что еще за новость? – воскликнул он. – Может, теперь ты мне скажешь, что это твои сбережения?

– Это подарок.

– Кто ж вам делает такие подарки, синьорина?

Саулина разрыдалась.

– Ты наплела мне кучу разных баек. От души надеюсь, что ты не окажешься еще и воровкой впридачу, – сказал он искренне. – Потому что иначе у тебя будут большие неприятности.

– Я не воровка! – запротестовала Саулина.

– Идем-ка со мной, я отведу тебя к городскому коменданту, – сказал он, схватив ее за руку повыше локтя. – Как говорится, береженого бог бережет.

И он потащил ее за собой.

22

Дон Франческо Нава, комендант города, прикладывал к глазам примочки из шалфея. У него болели глаза, и примочки хорошо помогали.

С тех пор, как девятого мая глава городского совета Лоди ворвался к нему в спальню и объявил, что французы вторглись в Ломбардию, политическая ситуация в обществе неуклонно ухудшалась у него на глазах, а его собственное положение стало просто невыносимым. И вот теперь, когда по всей территории провинции творилось бог знает что, он должен заниматься поисками какой-то Саулины Виолы, чтобы услужить фаворитке генерала Бонапарте. Если поиски маленькой крестьяночки увенчаются успехом, это может обернуться ему на пользу: главнокомандующий французов убедится своими глазами, что представители местной власти, назначенные эрцгерцогом Фердинандом, заслуживают его доверия.

– Есть новости? – спросил он своего секретаря.

– Нет, гражданин, – ответил молодой дворянин, с трудом выдавливая из себя ненавистное слово: он никак не мог смириться с языком революции, оскорблявшим аристократию.

И в самом деле, вся революционная пресса изо дня в день изощрялась в нападках на «благородных», публикуя ядовитые пасквили и непристойные карикатуры, излюбленным сюжетом которых было изображение простолюдинов, справляющих нужду на дворянские гербы.

– Возможно, господь сжалится над нами, – вздохнул граф Нава, больше полагавшийся на божье милосердие, чем на помощь людей, не раз его подводивших.

– После бунтов, разразившихся в Павии и Милане, генерал Бонапарт непременно примет свои меры, – предупредил молодой человек.

– Вряд ли он возложит на нас ответственность за насилие, совершенное отчаявшимся народом, – возразил комендант, прекрасно понимая, что имеет в виду его секретарь. – Мы откликнулись на его призыв и встали под французские знамена. Мы приветствовали Бонапарта как освободителя, но он, помнится, обещал не вмешиваться в нашу веру, сохранить нашу собственность, уважать наши обычаи.

– Да, но впоследствии кое-кто выразил свое возмущение его непомерной жадностью, – заметил секретарь, намекая на недавние бунты, на которые народ созывали церковные колокола.

– Знаю, в Милане и в Павии были повалены «шесты свободы», – признал граф Нава, – а самые злонамеренные нападали на якобинцев из Народного общества. Но положение становится невыносимым. Казна пуста, французы уже конфискуют одежду, обувь, нательные рубашки. Конечно, я понимаю, им необходимо экипировать армию, но нельзя же делать это, раздевая народ!

Секретарь почтительно улыбнулся этой вспышке праведного гнева у своего принципала, человека, славившегося необыкновенной мягкостью и терпимостью.

– Говорят, Бонапарте потерпел сокрушительную неудачу при попытке взять штурмом Мантую, – доверительно сообщил он. – И еще ходят слухи, что тридцать тысяч австрийцев высадились в устье По.

– Слухи, друг мой. Слухи, и ничего более.

– Стало быть, вы полагаете, что ничего из этого не выйдет?

Молодой человек не любил австрийцев, терпеть не мог французов и радовался, когда они уничтожали друг друга на поле боя.

– Полагаю, когда к горлу приставлен нож, разумнее заплатить, – сказал между тем комендант.

– Но это же совершенно несправедливо!

– Вся человеческая история состоит из несправедливостей. А когда несправедливости творят победители, это называется чрезвычайными мерами.

– Значит, пока кругом рушится мир, мы должны продолжать искать протеже мадам Грассини.

– Должны, мой юный друг, – с горечью подтвердил граф. – И если нам повезет и мы найдем ее, мы сможем извлечь из этого большую выгоду, особенно сейчас, когда Бонапарте был вынужден спасать свою певицу от разъяренной толпы, собравшейся под окнами ее дома.

– Джузеппина Грассини, спасенная солдатами Наполеона, – саркастически заметил молодой человек. – Победитель в битве при Лоди берет под защиту куртизанку!

– Прошу вас, замолчите, – нахмурился комендант.

«Этот Бонапарте – тип холерический и мстительный», – подумал он.

В комнатах особняка зазвучали шаги и приглушенные голоса. Дворецкий поспешно открыл двери и едва не был опрокинут французским офицером в сопровождении двух солдат.

– Чему обязан таким визитом? – невозмутимо спросил граф Франческо Нава, взглядом удерживая на месте своего горячего секретаря.

– Гражданин Нава, у меня есть приказ окружного судьи препроводить вас в уголовную тюрьму, – твердо отчеканил офицер.

– Мягко говоря, странное распоряжение, – невозмутимо заметил граф Нава.

– В Милане пролилась кровь, гражданин. Вы представляете народ, запятнавший себя этими преступлениями.

– Я? – улыбнулся городской комендант, не пытаясь, впрочем, заявить о своей невиновности.

– Вы, гражданин, а также ваши друзья: Бельджойозо, Таверна, Арригони, Мельци и другие.

– Что ж, по крайней мере, я буду в хорошей компании, – ответил граф Нава, готовясь последовать за вооруженным конвоем.

23

Дверь была приоткрыта, и Рибальдо не пришлось стучать. Обрубок из Кандольи узнал его. Когда разбойник закрыл дверь, Обрубок зажег свечу.

– Где девочка? – спросил Рибальдо, быстро оглядев помещение.

– Я ее не нашел, – признался безногий.

– Что значит – ты ее не нашел? – Рибальдо едва сдерживал гнев.

– Она сбежала.

– Хочешь, чтобы я поверил, что какая-то девчонка сбежала от Обрубка из Кандольи?

– Я ее даже не видел. Она сбежала от сводни, – объяснил Обрубок. – Но входи же наконец и сядь. Я расскажу тебе все с самого начала.

Рибальдо сел верхом на стул и обхватил руками его спинку.

– Я слушаю.

Обрубок из Кандольи не отличался красноречием. Слова толпились у него в голове, но застревали на губах. А сейчас еще ему очень не хотелось рассказывать историю, в которой был замешан придворный лекарь Фортунато Сиртори.

Есть один человек, Рибальдо, – начал он, – человек, которого я считал святым, а теперь уже не знаю, что о нем и думать. То ли он великий грешник, то ли сам дьявол. Похоже, там, наверху, где они живут со своей наукой, люди так же грешны, как и мы, простые смертные.

– Если ты решил удариться в философию, мы из этих дебрей не скоро выберемся, – нетерпеливо перебил его разбойник. – Какое отношение имеет этот твой таинственный человек к Саулине?

– Девочка сбежала как раз из дома этого человека, – ответил Обрубок.

– Сводня уже успела сосватать ее клиенту? – удивился Рибальдо.

– Но он ее не тронул, – поспешил объяснить Обрубок.

Он все еще находился под впечатлением от случившегося и никак не мог успокоиться. В глубине души он не мог примирить хранившийся у него в памяти образ придворного лекаря, великодушного и всемогущего целителя, с омерзительным портретом, нарисованным галантерейщицей. Несколько часов назад Обрубок сам отправился в дом врача рядом с монастырем Святых Старцев.

Открывший ему слуга тут же попытался захлопнуть тяжелую дверь, увидев на пороге такое чудовище, но Обрубок успел его опередить, перехватив дверь своей могучей рукой.

– Передай своему хозяину, что его спрашивает Алессандро Казираги.

Слуга привык, что к придворному лекарю приходят всякие, в том числе и самые невероятные визитеры, но он никогда еще не видел человека без ног, обладающего силой быка.

Обрубок почти бесшумно скользил на своей обычно громыхающей тележке по комнатам и коридорам. Над гневом возобладал почтительный трепет, уважение, граничившее с религиозным почитанием, которое всегда умел внушить ему придворный лекарь.

– Ты пришел в час печали, – сказал ему Фортунато Сиртори. – А печаль – это тяжкий недуг, который даже я не берусь лечить.

– Я пришел, чтобы оказать услугу другу и спасти заблудшую душу, – тихо ответил Обрубок. – Я вам бесконечно благодарен, но я хочу знать, могу ли я по-прежнему уважать вас.

В эту минуту он вновь стал прежним человеком – высоким, гордым, красивым. Он превратился в Алессандро Казираги, ему казалось, что он вновь ступает легко, как в те времена, когда у него еще были ноги.

– Ты далек от истины, Алессандро, если для суждения о человеке тебе требуются слова и доказательства. Вода и ветер, немного глины, благоухание и зловоние – вот что такое человек, величайшее творение вселенной, непредсказуемое и загадочное. Он падает с четвертого этажа и остается в живых, а прохваченный легким сквозняком умирает. Считается, что человек – мыслящее животное, но когда он следует дурным инстинктам, толкающим его на зло, разве он человек?

Придворный лекарь сидел в саду на каменном бортике чаши фонтана, его печальный взгляд был устремлен в никуда. Расставшись с халатом из китайского шелка, он надел белоснежную рубашку и светлые панталоны, казавшиеся белыми в прозрачном ночном воздухе, на ногах у него были темные сапоги. Он выглядел гораздо моложе своих пятидесяти лет.

– Итак? – спросил он, приглашая гостя уточнить цель своего визита.

Алессандро Казираги откашлялся, пытаясь привести в порядок свои мысли. Столь изощренная манера разговора подавляла его.

– Сегодня вам привели одну девочку, – начал он наконец. – Ее зовут Саулиной.

Придворный лекарь наконец взглянул на него:

– И что же?

– Я хочу узнать, где она, – упавшим голосом продолжал Алессандро. В глубине души он еще надеялся, что великий человек даже не поймет, о чем его спрашивают.

– Саулина, это маленькое чудо, была здесь. Ты с контрады Лагетто, стало быть, ты знаешь, кто привел ее ко мне.

– Вот поэтому я и хотел узнать наверняка.

– Саулина – это не просто чудесный цветок. Это колдовство. Возможно, ее не существует, возможно, она всего лишь отсвет наших фантазий. Это мечта, это сон, и, как все сны, она растаяла.

– Вы хотите сказать, что она ушла?

– Я тебе все это говорю, потому что это правда, Алессандро. Аньезе сказала тебе правду, – заверил его придворный лекарь, словно прочитав его мысли.

Ах, как тяжело осознавать, что великий человек пал так низко.

– Я должен ее найти. Вы можете мне помочь? – спросил Алессандро.

– Для кого?

Было совершенно очевидно, что Обрубок из Кандольи исполняет чье-то поручение.

– Для одного высокопоставленного лица.

Придворный лекарь ничуть не удивился, узнав, что высокопоставленное лицо интересуется такой чаровницей, как Саулина.

– Не могу ли я узнать его имя?

– Для Наполеона Бонапарта, – признался Обрубок.

Придворный лекарь Фортунато Сиртори многозначительно покачал своей большой головой, увенчанной полукольцом седых волос.

– Мир меняется у нас на глазах, события мчатся за нами подобно стае гончих; дворянство проявляет недовольство, народ бунтует, победители не оставляют нас в покое, а люди, которые могли бы повлиять на все эти изменения, уладить споры, успокоить мятежные души, исправить злоупотребления, смягчить боль, заняты поисками мечты по имени Саулина. – Фортунато Сиртори имел в виду не только Наполеона, но отчасти и самого себя. Обрубок из Кандольи глядел на него в недоумении, не понимая, о чем идет речь. Поэтому придворный лекарь продолжил свою мысль: – Любовь – это ускользающая тень, все ее волнения не более чем суета, она собирает богатства, не зная, кто ими воспользуется.

Две слезинки, блеснувшие в лунном свете, покатились у него по щекам – обычная человеческая слабость.

Алессандро не смел верить тому, что видел.

– Она была вам так дорога?

– Саулина? Саулина упорхнула, как бабочка, случайно залетевшая в мой сад. Но эти слезы я лью не из-за нее. Я плачу из-за Марции.

Обрубок ничего не понимал, а придворному лекарю было безразлично, понимает он или нет.

– Ты ее не знаешь, верно? Откуда тебе знать? Марция ушла от меня, Алессандро. А вместе с ней ушла любовь, ушла жизнь. Она дала денег Саулине, уговорила ее сбежать, а потом ушла сама. Навсегда. Не попрощавшись. Не сказав ни слова.

– Мне очень жаль. Но я просто не понимаю, о чем вы говорите, – тихо признался Обрубок.

– И помочь ты мне не можешь, я это знаю. А еще я знаю, кто такая Саулина, и могу тебя заверить, что она вышла из этого дома такой же чистой, какой вошла в него. Впрочем, осквернить мечту невозможно.

– Я лучше пойду, синьор.

– Иди, Алессандро. И пусть тебе сопутствует удача. Я останусь здесь наедине со своей болью. Если бы мы и в самом деле могли учиться на собственных страданиях, как говорит мудрец, мир уже знал бы формулу счастья.

Обрубок подробно рассказал Рибальдо о своей встрече с Фортунато Сиртори, опустив только имя и звание придворного лекаря. Рибальдо не стал настаивать, уважая секреты друга.

– Если бы я не видел ее своими собственными глазами, – заметил безногий, – я бы, кажется, сам начал верить, что эта девочка – всего лишь мечта. Она неуловима, как облачко.

Рибальдо встал и направился к двери.

– Ты поддался чарам этого человека, – сказал он другу. – Не знаю, чего он больше заслуживает: уважения или презрения. Но ты пошел туда с намерением его задушить, а кончил тем, что дал ему возможность выплакаться на твоем плече.

– Это верно, – подавленно признал Обрубок.

– Не стыдись этого, Алессандро, – теперь и Рибальдо назвал его по имени, потому что говорил просто с человеком, а не со своим сообщником или наемным убийцей.

– Мне очень жаль, что я так и не смог тебе помочь.

– Нам придется продолжить поиски.

– Неужели тебе так важно угодить мадам Грассини?

– С сегодняшнего утра она находится под защитой французской армии. Не исключено, что она уже и думать забыла о девочке. Но я дал слово, а слово мое нерушимо. Для кого-нибудь другого эта девочка могла стать разменной монетой, но для меня это вопрос чести. Крутая заварилась каша, верно?

– Ты говоришь о том, что произошло в Павии? – живо догадался Обрубок.

– Бунт послужил французам предлогом, чтобы ограбить город.

– К счастью, они не отдали на разграбление Милан после беспорядков на Соборной площади.

– Французы здраво рассудили, что не стоит искушать миланцев, – заметил Рибальдо. – Миланцы не ограничились бы сбиванием нескольких трехцветных кокард и «шестов свободы».

– Они снесли даже помост с надписью «Права человека», увенчанный фригийским колпаком. Словом, тот самый народ, который приветствовал французов, теперь их ненавидит, – подытожил Обрубок.

– Вот именно, – согласился Рибальдо. – Они отправились к дому Грассини и стали выкрикивать оскорбления, а потом забросали окна камнями. Конечно, сторожевым псам Бонапарте пришлось взять ее под охрану. Кстати, имей в виду, весь цвет миланской знати заключен в монастырь Санта-Маргерита.

– Тебе известны имена? – спросил Обрубок.

– Принц Бельджойозо, граф Таверна, граф Кавенаго, маркиз Арригони, граф Мельци д'Эриль, граф Нава и другие.

– А мы хлопочем о какой-то Саулине? – удивился Обрубок.

– Да, мы должны ее найти, – подтвердил Рибальдо. – Не забывай об этом.

Они крепко пожали друг другу руки и расстались.

Рибальдо отдал приказ, зная, что Обрубок из Кандольи сделает все возможное для его исполнения. А сам он тем временем намеревался найти лодочника Эмилио, переправившего на тот берег лекаря Анастазио Кальдерини. Потом он обойдет все остерии города и распустит слух, что дело Саулины касается всех, потому что этого хочет он, Рибальдо.

Обрубок крепко пристегнул себя к тележке и выкатился из дому. В ночной тишине, сменившей дневной шум, было что-то тревожное, даже пугающее. Город как будто застыл, немой и мрачный. Редкие прохожие жались к стенам. Тьма охватила, казалось, не только город, но и души его обитателей.