Текст книги "Ветер прошлого"
Автор книги: Ева Модиньяни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)
26
Бродячие акробаты оказались одной большой семьей, и все носили фамилию Чампа. Они разбили лагерь на берегу Адды, у подножия укрепленного средневекового замка Кассано.
Семью возглавляли Джулиано Чампа, дед Икара, и его жена Джиневра. Старик Чампа, и сейчас сохранивший силу и бодрость, в молодости отличался необычайной красотой и был непревзойденным по своей ловкости акробатом. Вместе с женой он имел оглушительный успех при дворе прусского короля.
Он проделывал невероятные по сложности сальто-мортале, при случае превращался в гуттаперчевого человека-змею, сворачивался клубком, завязывался узлом, ухитрялся при этом жонглировать – словом, демонстрировал ловкость за гранью человеческих возможностей, и все это безо всякого видимого усилия.
Джиневра в молодости была канатной плясуньей: прекрасная, как видение, она балансировала на канате, натянутом на смертельно опасной высоте, в пышной, до пят, мантилье, шляпе-треуголке и шелковых туфельках. Под восторженные и испуганные крики зрителей она ухитрялась одну за другой снять с себя все свои одежки, оставшись в традиционном трико, обтягивающем стройное, безупречно сложенное тело. Публика не могла устоять перед этим головокружительным раздеванием.
Заурядный несчастный случай положил конец цирковой карьере Джулиано Чампы, а вот его жена продолжала выступать, пока возраст позволял. Джулиано стал учить акробатическим трюкам сперва детей, а потом и внуков.
Все эти главы семейной хроники Саулина узнала от Икара во время долгого перехода к берегам Адды, поскольку медлительная поступь терпеливых животных не позволяла членам семьи заняться чем-то более дельным, чем болтовня. Саулина была этому рада: рассказы Икара и его деда хотя бы отчасти отвлекали ее от горьких мыслей о собственных бедах. Она охотно внимала захватывающему повествованию о незнакомом мире, в котором теперь, похоже, ей предстояло жить. В сердце ее жила тоска по своей покровительнице и страстное желание найти утерянный талисман.
– Акробаты, – рассказывал дедушка Чампа, – с незапамятных времен занимают первое место среди уличных циркачей. Народ их больше всех любит. А тебе надо запомнить основные разновидности нашей профессии, – обратился он к Саулине.
– А их много?
– А вот считай. – Старик принялся загибать пальцы: – Есть прыгуны, гимнасты, вольтижеры, наездники, эквилибристы.
– Много, – изумленно протянула Саулина.
– Дальше идут жонглеры, – продолжал старик, – но если они ничем больше не занимаются, им достаются только ошметки успеха. Жонглер вызывает восхищение своей ловкостью, но он не рискует жизнью, не заставляет публику трепетать, затаив дыхание. Больше всего публика любит канатоходцев. Когда Изабелла Баварская, супруга французского короля Карла VI, торжественно въехала в Париж, один канатоходец, держа на руках двух своих сыновей, которые, в свою очередь, держали по зажженной свече, прошел по канату, натянутому между крышей дома моста Сен-Мишель и самой высокой галереей собора Нотр-Дам.
Саулина понятия не имела о размерах собора Нотр-Дам, но, вспомнив шпили Миланского собора, живо вообразила себе человека, балансирующего на такой высоте с двумя детьми на руках, и у нее закружилась голова от ужаса.
– Он же мог убиться! – прошептала она.
– Существует множество способов умереть, и этот – далеко не худший.
– Нужно быть отчаянным храбрецом.
– Храбрость необходима в любом виде искусства. Она никогда не выходит из моды, и никакие уловки и ухищрения не могут ее заменить.
– Дедушка Чампа, мне нравятся ваши истории. Откуда вы так много знаете?
– Люблю свою работу, прислушиваюсь к другим и учусь.
Саулина вздохнула. Легко ему говорить. А она даже не умеет читать и писать. И она тут же сказала об этом старому акробату.
– Ты не одна такая, – вздохнул старик. – Большинство детей не ходит в школу.
– А вы, – решилась она задать самый важный вопрос, – вы меня научите?
– Чему?
– Читать и писать.
– Ну что ж, можно, но тебе придется проявить сообразительность, а главное – большое желание научиться, – улыбнулся дедушка Чампа.
Теперь, пока члены семейства Чампа упражнялись каждый в своей специальности на глазах у захваченных бесплатным зрелищем местных детишек, старик преломил с Саулиной хлеб знания и дал ей первый урок грамоты. Вместо пера он взял прутик, а бумагой ему послужил чистый, тонкий и светлый песок на берегу Адды. Для Саулины этот первый урок стал необыкновенным, волшебным, волнующим до слез переживанием, которое ей предстояло помнить до конца своих дней.
Потом дети семейства Чампа в пестрых костюмах, расшитых мишурой и увешанных звенящими бубенчи-ками, направились на центральную площадь селения, чтобы под барабанный бой объявить о вечернем представлении. А Саулина пошла в лес собирать дрова для костра. Вернувшись, она стала помогать бабушке Джиневре перемешивать поленту и менять солому в фургонах.
Работала она тяжело и много, но была счастлива, потому что уже успела выучить несколько букв и неустанно повторяла про себя: «А, БА, ВА, ДА». Она даже научилась читать свое собственное имя: С-А-У-Л-И-Н-А. Видеть свое имя, такое знакомое, написанным палочкой на песке – да, это было настоящее волшебство. Как будто она сама со своей душой и телом была заключена в эту магическую надпись.
Между делом она не раз вынимала из кармана коротко обломанный прутик, служивший ей пером, и неуклюжими, расползающимися каракулями писала свое имя на земле.
– Вот что я скажу тебе, женщина, – поделился с женой старый Чампа, – эта девочка умна и хочет учиться. Мы могли бы научить ее нашему ремеслу и оставить у себя насовсем.
– У этой девочки вместо ног крылья, – покачала головой Джиневра, женщина практичная и менее подверженная увлечениям, чем ее муж. – И эти крылья унесут ее далеко, очень далеко.
27
Лекарь Анастазио Кальдерини понял, что попал в капкан. Обрубок из Кандольи, доводивший его до смертного страха своим необычным видом и нечеловеческой силой, преградил ему дорогу. Раненые, за которыми Анастазио так любовно ухаживал на барже, были уже отправлены в больницу, а он остался один на один с самым опасным головорезом миланского преступного мира – и все из-за единственного доброго дела, совершенного им в своей жизни.
– Нам с тобой надо кое о чем потолковать, – сказал безногий. – За тобой должок.
Люди благоразумно обходили их стороной: никому не хотелось быть замешанным в дела Обрубка из Кандольи.
– Мы никогда раньше не встречались, если не ошибаюсь, – робко возразил лекарь, наслышанный о легендарной силе безногого инвалида.
– Зато у нас есть общие друзья, – зловеще усмехнулся Обрубок из Кандольи.
– А мне кажется, что нет, – Анастазио Кальдерини как мог тянул время в попытке понять, в чем именно он провинился перед этим чудищем. – Если я вам продал какое-то средство, которое вам не помогло, я готов возместить расходы.
Это был выстрел наугад. Он чувствовал себя смертельно усталым, а приключения последних дней, и в особенности подвиг на барже с ранеными, лишили его остатка сил.
– Да неужто ты и впрямь такой простак? – спросил Обрубок голосом, режущим как бритва.
За всю свою жизнь Анастазио Кальдерини не смог бы припомнить ни одного поступка, за который его можно было бы назвать простаком, если не считать глупейшего возвращения вместе с ранеными солдатам в Лагетто.
– Возможно, – признал он, чувствуя, что шансы избежать столкновения с исчадием ада, преградившим ему путь, тают на глазах.
– «Возможно», – передразнил его Обрубок. – Возможно, когда я переломаю тебе все кости, поблизости найдется тележка вроде этой, – и он указал на свою, – чтобы сложить в нее то, что от тебя останется!
– Ради всего святого, – взмолился Анастазио Кальдерини, собрав остатки своей гордости, – скажи, в чем ты меня обвиняешь?
Обрубок из Кандольи произнес только одно имя.
– Саулина, – сказал он тихо.
Анастазио Кальдерини побледнел и покачнулся. Ноги больше не держали его, сердце отказывалось ему служить. Сказались бессонная ночь, нечистая совесть, воспоминание о цитадели в Модене. Страх, вечный страх наконец догнал его и схватил своими цепкими лапами.
– Я знал, что эта девчонка меня погубит, – успел прошептать Анастазио, перед тем как лишиться чувств.
Кто-то из окружающих бросился ему на помощь, но Обрубок поднял бесчувственное тело одной рукой и взвалил к себе на плечи.
– Я отнесу его к себе домой, – сказал он доброхоту и добавил, кивнув на багаж лекаря, оставшийся на барже: – А ты принеси лучше мне эти сумки.
Обрубок уложил Анастазио Кальдерини на постель и привел его в чувство, плеснув ему в лицо ушат холодной воды. Несчастный открыл глаза и горестно покачал головой: нет, это не сон, разъяренный зверь по-прежнему стоял у него на пути.
– Ты мне так и не ответил, – напомнил Обрубок.
– Насчет чего?
– Ты мне так и не сказал, что ты сделал с маленькой Саулиной, – прорычал Обрубок, казалось, истощивший весь запас своего терпения.
У Анастазио Кальдерини больше не осталось сил бороться, защищаться, оправдываться.
– Деньги со мной! – воскликнул он без колебаний, указывая на свой медицинский саквояж.
Вот чего добивался от него этот негодяй: хотел прикарманить его денежки!
– Какие деньги? – удивился Обрубок.
– Деньги, вырученные за табакерку.
– Что ты плетешь, старый хрен?
– Деньги, вырученные за табакерку, которую я взял у девочки, – терпеливо объяснил лекарь, вновь обретя присутствие духа.
Он был уверен, что прав, и дело именно в этом. Какой еще интерес для этого гнусного бездельника могло представлять воздушное создание вроде Саулины?
Обрубок даже засомневался: уж не тронулся ли лекарь умом? Но глаза у него были ясные, и он явно не притворялся.
– Ты ведь этого хотел? – спросил Анастазио Кальдерини, уже начавший сомневаться.
– Этого, – согласился Обрубок. – Но для начала я спросил, что ты сделал с девочкой. Ты мне так и не ответил.
Анастазио Кальдерини решил сознаться во всем, отпираться было бессмысленно. И он заговорил – уже не из страха, но искренне желая со всем покончить и облегчить душу.
– Деньги со мной, – повторил он под конец, указывая на большой саквояж черной кожи. – Там все до последнего грошика. Я не истратил ни единого чентезимо. Можешь взять их себе или вернуть мадам Формиджине и попытаться выкупить табакерку, хотя вряд ли она захочет ее вернуть.
Обрубок взял саквояж, выбросил из него все инструменты и лекарства, нащупал двойное дно и извлек пригоршню золотых монет.
– Однако недешево обошлась ей эта табакерка, – присвистнул он, не веря своим глазам.
– Что мне теперь за дело до этих денег, – тяжело вздохнул Анастазио Кальдерини.
Он закрыл лицо руками и беззвучно заплакал. У него больше не осталось ни сил, ни воли, ни желаний – один только страх перед бесконечной пустотой, в которой отражалась вся его никчемная жизнь.
– А девочка? – спросил Обрубок, чтобы иметь последнее подтверждение.
– Я ее не тронул. Даже пальцем не коснулся! Клянусь богом, Мадонной и всеми святителями небесными!
– Но зачем ты заманил ее в таверну «Медведь», в это грязное логово? Ведь ты тогда еще не знал о существовании табакерки.
– Меня толкнул на это мой порок, – признался Анастазио Кальдерини. – Но потом я увидел табакерку и понял, что она стоит целое состояние. Я сбежал, пока Саулина спала. Какое-то время я прятался, а вчера пошел к мадам Формиджине, и она купила у меня табакерку. Я хотел вернуться в Модену. А теперь я устал, и мне больше ни до чего нет дела.
– Идем к Моисею Формиджине, нужно забрать табакерку, – сказал Обрубок уже значительно мягче.
Костоправ посмотрел ему прямо в глаза измученным взглядом.
– Я никого не хочу видеть и не желаю возвращаться в тот дом.
Он был настоящим врачом, когда познакомился с синьорой Формиджине, а не шарлатаном, замешанным в краже.
Обрубок выкатился из дверей на своей адской тележке.
Значит, маленькую Саулину Виолу обманом заманили в таверну, чтобы сделать ее предметом грязных посягательств, ее обокрали, она попала в сети сводни и была продана придворному лекарю Фортунато Сиртори. А потом? Дальше ее следы терялись. Безногий в очередной раз поразился способности Саулины удирать от опасностей.
А почему девочка носила табакерку зашитой в пояс? Подарок Джузеппины Грассини? А может, табакерка была у нее украдена? Табакерка – принадлежность по преимуществу мужская. Скорее всего ее подарил примадонне Наполеон! Вот почему Рибальдо ничего о ней не сказал! Но если табакерка, стоящая целую кучу луидоров, изначально принадлежит Бонапарту, подумал Обрубок из Кандольи, это очень веский аргумент в предстоящем разговоре с Моисеем Формиджине.
– Чем я могу быть вам полезен? – осведомился Моисей, выйдя в вестибюль.
Они не встречались раньше, но были осведомлены о репутации друг друга.
– Ваша жена недавно купила табакерку.
– Моя жена много чего покупает.
Моисей надменно смотрел на своего гостя сверху вниз. Двигаться ему мешало необъятное брюхо, на котором не сходился камзол серебристого шелка.
– Эта табакерка была украдена.
Делец даже глазом не моргнул, он привык и не к таким сюрпризам.
– Не вижу, каким образом это касается меня.
– Она была украдена у Наполеона Бонапарта.
Обрюзгшие щеки хозяина дома приобрели лиловатый оттенок.
– Берегитесь, – пригрозил он гостю с высоты своего могущества. – Если вы лжете… – он не закончил фразы.
– Вам не обо мне следует беспокоиться. В вашем доме находится ворованная вещь, – Обрубок ловко повернул разговор против хозяина. – У меня с собой цехины, уплаченные синьорой – вашей женой, – добавил он, выложив на стол кошелек с золотыми монетами.
– Всему свое время, – перебил его высокомерный хозяин. – Ждите здесь.
Повернувшись вокруг своей оси, как надутый воздухом шар, и покачиваясь на ходу, Моисей удалился во внутренние покои.
Обрубок из Кандольи терпеливо ждал. Он не сомневался, что хозяин, несмотря на все свое могущество, обязательно вернется, потому что успел прочесть промелькнувший в его воловьих глазах навыкате жадный интерес. И в самом деле воздушный шар вскоре приплыл обратно.
– Я полагаю, добрый человек, – сказал Моисей, – что произошло недоразумение. Синьора Формиджине ничего не знает об этой табакерке. Деньги не ее, так что вы можете их забрать. Прошу меня больше не беспокоить.
Стало ясно, что дальнейший разговор ни к чему не приведет.
Обрубок из Кандольи вновь пересек весь город на своей тележке. Странное дело, чертовски странное. Неужели проклятый лекарь солгал?! Нет, скорее солгала прекрасная мадам Формиджине. А может быть, и сам банкир.
Если эта табакерка действительно существует, если она изначально принадлежала Бонапарту, а теперь оказалась в руках Формиджине, банкир использует ее наилучшим образом. Обрубок ворвался в свой дом, намереваясь еще раз подробно обговорить исчезновение табакерки с лекарем.
Тело Анастазио Кальдерини висело на веревке, привязанной к потолочной балке. На столе лежала записка: «Есть только один способ прийти в этот мир, – прочел безногий, – но существует множество способов покинуть его. Надеюсь, я выбрал не худший и тем самым спас свое достоинство. Возможно, бог учтет это».
28
Живя с акробатами, Саулина поняла, что работа может приносить радость. Она охотно бралась даже за тяжелые задания – не то что дома, где все делалось из-под палки.
Закончив работу, Саулина с чистой совестью повторяла вслух и писала на песке то немногое, чему успела научиться. Одним из ее новых кумиров стала Бьянка, самая молодая невестка Джиневры, занимавшаяся акробатическими танцами.
Саулина восхищалась силой ее воли, ее гибким телом, которое, казалось, было легче воздуха.
– Хочешь попробовать? – спросила ее Бьянка в один из перерывов.
Она не собиралась приобщать Саулину к своему ремеслу и не предполагала в ней особой одаренности; ей просто хотелось хоть каким-нибудь образом выразить одинокой и застенчивой девочке свое участие: ведь Саулина не была членом семьи и часто грустила в одиночестве бог весть о чем.
– Хочешь попробовать? – повторила Бьянка.
– Разве я могу об этом мечтать? – смутилась Сау-лина.
Танцовщица улыбнулась. Эта молчаливая чужачка напоминала ей любимую младшую сестру, унесенную лихорадкой.
– Попытка – не пытка, – рассудительно заметила Бьянка. – Представь себе, что это игра. Попробуй, тебе понравится!
– Ой, правда! – воскликнула Саулина. – Что я должна делать?
– Следи за мной.
Бьянка уперлась обеими руками в землю, оттолкнулась ногами, сделала стойку на руках, потом «колесо» и снова легко и грациозно встала на ноги. Саулина попыталась повторить ее движения: уперлась руками в землю, оттолкнулась ногами и неуклюже шлепнулась на траву.
Учительница и ученица дружно рассмеялись.
– Ты должна верить, что сумеешь сделать вольт, – принялась объяснять Бьянка, – и тогда у тебя все получится. Представь, что ты собираешься взлететь.
С этими словами она возобновила свои упражнения.
Саулина попытала счастья еще раз и опять упала, но уже через полчаса упорной тренировки сумела чисто выполнить «колесо», несмотря на длинное платье.
– У тебя есть способности и упорство, – одобрительно заметила Бьянка.
– Спасибо.
– Если будешь много заниматься, может, что и выйдет.
– Я даже надеяться не смею, – потупилась Саулина, втайне уже мечтая о славе.
– На сегодня я закончила, – объявила Бьянка, утирая пот куском полотна. – Но почему бы тебе не присоединиться к другим детям?
– Никто меня не приглашал.
– Предоставь это мне, – пообещала Бьянка, направляясь к фургону, вокруг которого хлопотала Джиневра. – Девочка тоскует, – сказала она свекрови.
– Она здесь совсем недавно, – резонно заметила старуха, собирая хворост небольшими кучками. – Неудивительно, что ей немного не по себе.
– Может, мне не следует вмешиваться, – почтительно продолжала Бьянка, – но не настала ли пора сказать ей, что она может пойти вместе с остальными? – Под «остальными» она подразумевала детей, ушедших в очередное селение объявлять о вечернем представлении. – С вашего разрешения, разумеется, – добавила она.
– Саулина! – позвала старуха.
Прибежала Саулина.
– Я здесь, синьора.
– Ступай вон по той тропе, – велела ей Джиневра. – Поднимись вверх до самого замка. Там все наши дети. Ты можешь к ним присоединиться.
– Большое спасибо, си… – она хотела сказать «синьора», но с ходу передумала и сказала: – Спасибо, бабушка Джиневра.
В эту минуту Саулина почувствовала себя частью новой семьи. Она с проворством горной козы начала взбираться по крутой тропе, словно у нее и впрямь на ногах были крылья.
– Мне хотелось бы кое-чему научить Саулину, – сказала Бьянка. – Похоже, у нее есть природная склонность к танцам.
– Там видно будет, – ответила Джиневра.
Все хотели чему-то научить Саулину, все так или иначе испытывали на себе ее чары. Еще рано было судить, хорошо это или плохо. Это была реальность, с которой приходилось считаться.
* * *
На площади, окруженной немногочисленными ремесленными лавками, мужчины, женщины и дети побросали все свои дела, чтобы поглазеть на скоморохов, разыгравших импровизированный спектакль.
Воодушевленная только что закончившейся репетицией с Бьянкой и напутствием бабушки Джиневры, Саулина плясала и кувыркалась вместе с новыми товарищами перед восхищенной публикой.
– Дамы и господа! – звонким певучим голоском объявил Икар. – Сегодня, после вечерней службы, на этой площади отважные акробаты семьи Чампа, снискавшие милостивое внимание королевских особ Сардинии и Пруссии, выступят для вас с невиданным доселе представлением. Будут исполнены рискованные прыжки с шестом, двойные сальто-мортале, акробатические номера, демонстрирующие ловкость и гибкость за гранью человеческих возможностей, пляски на канате. Приходите все! Невиданное зрелище, смертельно опасные номера за умеренную цену!
Свое объявление, давно заученное наизусть, Икар отчеканил под барабанный бой.
– Ты тоже с нами, Саулина? – радостно приветствовал он ее.
– Бабушка Джиневра мне разрешила.
– Ну тогда пошли.
– Куда?
– Будем делать объявление у ворот виллы маркиза, – сказал Икар, таинственно округлив глаза.
– Это далеко?
– Разве ты не видела этой виллы? – удивился мальчик.
– Не помню.
– Мы же мимо проезжали, – укоризненно напомнил Икар.
– Ну, значит, я смотрела не в ту сторону. Что это за маркиз?
– Маркиз Альбериги д'Адда, – объяснил мальчик, пораженный невежеством Саулины. – Ему принадлежит и этот городок, и все земли вокруг. Всякий раз, как мы приезжаем в Кассано, делаем объявление у ворот виллы. Если хозяева дома, нас впускают и дают нам денег.
– А если их нет дома? – охладила его пыл Саулина.
– Тогда дело плохо, – со вздохом признался Икар. – По правде говоря, – добавил он, – хозяева тут почти никогда не бывают. Но бабушка говорит, что все равно надо туда сходить. Она говорит, что надо иметь веру. Но ведь ты, – вдруг спохватился он, – ты была в Милане, неужели ты никогда не слыхала о маркизах Альбериги д'Адда? Они почти все время проводят в городе. Они очень богатые.
– В Милане я жила в доме синьоры Грассини. Она великая певица и знакомство водит только с такими же знаменитостями, как она сама. И еще с генералом Бонапартом. А об этих маркизах она мне никогда не рассказывала.
– Представляешь, Саулина, – Икар возбужденно зашептал ей на ухо, – эти маркизы Альбериги так богаты, что в задней части виллы начинается аллея, идущая до самого Бергамо! Представляешь? Дорога от Кассано до Бергамо, и все земли по пути принадлежат им!
– Так много? – удивилась Саулина.
– И еще у них есть земли и виллы на озере Лаго-Маджоре, на озере Комо и в других местах.
– А ты-то откуда все это знаешь?
– Да уж знаю, – ответил он с важным видом. – Мы туда каждый год ездим. А дедушка Чампа рассказывает нам обо всех местах, где мы бываем.
– А вы когда-нибудь бывали в Корте-Реджине? – спросила она скорее из праздного любопытства, чем из подлинного интереса.
– Что-то не припомню. Где это?
– По дороге в Кассано.
– Ну, значит, мы через это село проезжали.
– Нет, – грустно покачала головой Саулина. – Надо свернуть с большой дороги на лесной проселок. Никто туда не ездит, если только не нарочно.
– Ну, значит, селение маленькое и, уж конечно, бедное.
– Бедности повсюду много, даже в Милане, – сказала умудренная опытом Саулина. Ей хотелось показать этому хвастунишке, что она тоже кое-что знает и понимает.
– А зачем ты расспрашиваешь об этой деревне? Ты ее знаешь? – спросил Икар.
– Я там родилась и жила до недавних пор.
– Ну тогда на будущий год попросим дедушку Чампа поехать в Корте-Реджину, повеселим твоих родных. Ты довольна?
– Нет, – нахмурилась Саулина, – я не хочу туда возвращаться. Там нет никого, кто любил бы меня.
– Разве у тебя нет родных? – недоверчиво спросил мальчик.
– Моя семья давно меня забыла.
– Даже твоя мама?
– Ну, мама, может, и не забыла, – призналась Саулина, – если у меня когда-нибудь будет много денег, я вернусь к ней и обрадую ее.
Впервые в жизни Саулина подумала о деньгах как об источнике счастья, и ей самой эта мысль показалась странной.
Они шли и разговаривали, немного отстав от шумной ватаги остальных детей. Миновали церковь.
– Смотри, Саулина, вот мы и пришли! – воскликнул Икар.
Саулина увидела то, чего не могла вообразить даже в мечтах: подобных зданий не было и в самом Милане. Ослепительное великолепие виллы Альбериги д'Адда обрушилось на нее без предупреждения. Она поняла, что никогда этого не забудет.
Перед виллой раскинулась лужайка с аккуратно подстриженной травой, пересеченная дорожками, усыпанными белоснежным гравием, а вдоль дорожек стояли каменные вазоны с цветущими деревцами и статуи, изображающие молодых девиц. Струи воды били прямо ниоткуда и с нежным журчанием падали в чашу большого фонтана.
На шпиле крыши развевался освещенный послепо-луденным солнцем штандарт с изображением орла, распростершего крылья на белом поле, – символ родовой аристократии, чудом ускользнувший от революционной стихии. В этих местах семейство Альбериги д'Адда пользовалось таким уважением, что никто не посмел донести властям, что они сохранили свой фамильный герб.
Увидев развевающееся знамя, Икар несказанно обрадовался: это означало, что хозяева дома.
– Ура! – закричал мальчик. – Бабушка была права. Хозяева вернулись на виллу!
Саулина заглянула в глубь двора сквозь волнистые прутья высоченных ворот. Через раскрытые окна и распахнутые центральные двери дом просматривался насквозь: можно было видеть расположенный позади него парк с аллеей, которая, если верить словам Икара, тянулась до самого Бергамо. Ничего более прекрасного Саулина в жизни своей не видела.
Икар снова зашептал ей на ухо:
– Ты обо всем позабыла, разглядывая виллу маркиза. Красиво, правда?
– Она прекрасна, – сказала Саулина.
– А ты хотела бы войти внутрь и рассмотреть все получше?
– Я бы хотела, чтобы этот дом был моим, – Саулина больше не улыбалась, в ее голосе послышалась какая-то новая решимость, а в глазах блеснул доселе невиданный огонек.
– Это невозможно! – воскликнул потрясенный Икар.
Саулина перебрала в уме все то необыкновенное, что уже случилось с ней за последнее время.
– Все возможно, – решительно заявила она. – Еще недавно я не сумела бы написать свое имя, а теперь умею. Не умела танцевать, а теперь танцую.
Из боковых дверей слева вышла дородная женщина небольшого роста и направилась к ним.
– Господин маркиз, – объявила она, обращаясь к Икару, – велит вам прийти сегодня вечером после представления на площади.
Мальчик вежливо поблагодарил, а когда женщина скрылась за дверью, из которой вышла, подбросил в воздух свою шапочку, расшитую ленточками и бубенчиками, и закричал:
– Ура! Вот это приключение! Такого раньше никогда не бывало.
– Вот видишь, – рассудительно заметила ничуть не удивленная Саулина, – ничего невозможного нет.
