Текст книги "Ветер прошлого"

Автор книги: Ева Модиньяни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

2

Итак, в маленьком селении Корте-Реджина совершилось историческое событие: победитель в битве при Лоди, главнокомандующий итальянской армии, которого его люди уже величали на французский манер Бонапартом, а не Бонапарте, появился на площади среди бедных крестьян и оказался не грабителем, а дарителем.

Подарком стала расписная золотая табакерка неслыханной ценности. Ее можно было рассматривать чуть ли не как знак отличия или даже орден, а Саулина, как никто другой, нуждалась в талисмане.

На самом деле девочка носила фамилию Виола только благодаря показному великодушию Амброзио, которому просто не хватило смелости отвергнуть ее в открытую, публично признав измену жены. Всем было отлично известно, что Мария Луиджия прижила Саулину с цыганом, бродячим актером.

– У вас усталое лицо и грустные глаза, – сказал ей этот скоморох с горящим взглядом. – Душа ваша жаждет любви. Если бы я не боялся согрешить против божьей заповеди, я позвал бы вас за собой и мы бы вместе странствовали по свету. Я подарил бы вам лес и ради вас превратил бы простые соломенные шалаши в чудесные замки.

Луиджия, считавшая к двадцати годам, что ее жизнь уже кончена, расцвела под благодатным дождем этих нежных слов. В первый и в последний раз в жизни она отдалась мужчине по любви. Стоило ли жертвовать собой ради этого единственного мига? Она об этом не задумывалась. Да и о чем тут было думать? Можно ли просить мечту принять облик живого человека и прийти к нам, чтобы смягчить и подсластить наше безрадостное существование? Надо просто распознать ее, когда она придет, и, если придет, надо принять ее с благодарностью. Так думала Мария Луиджия Виола, отвечая на страстные поцелуи бродячего лицедея. От этой краткой любовной встречи появилась на свет Саулина, унаследовавшая от отца мятежную цыганскую душу.

– Надо же такому случиться, чтобы этой приблудной кошке достался такой подарок, – возмущался Амброзио Виола, стукнув кулаком по тяжелому кухонному столу, за которым собралась вся семья и приходский священник.

– Вещь действительно очень дорогая, – дипломатично заметил дон Джузеппе, тоже имевший виды на драгоценную табакерку.

Золотая вещица с эмалью, украшенная жемчугом, сверкала, как солнце, посреди стола, почерневшего от копоти.

– Это сокровище, – уточнил Амброзио.

Удивительный предмет притягивал к себе жадные взгляды и разжигал страсти в груди у всех собравшихся.

– Что вы собираетесь с ней делать? – с пересохшим горлом спросил священник. Он охотно опрокинул бы стаканчик вина, но в этом доме не было ничего, кроме бедности.

– Ну, не знаю, – угрюмо проворчал Амброзио.

И что только в голову взбрело этому генералу? Зачем ему вздумалось дарить эту штуку Саулине, да еще на глазах у всех? Ведь ее запросто можно было бы отнять. В конце концов, он, Амброзио, глава семьи! Но все видели, как обстоят дела, и теперь даже священник считает возможным совать сюда свой нос. У входа в кухню выросла целая толпа любопытных, застившая свет закатного солнца. Все в почтительном молчании ожидали, каков будет исход семейного совета.

– Решается судьба табакерки, – шепнул кто-то.

Они говорили о драгоценной безделушке так, словно у нее была душа.

– Тихо, – зашипел кто-то другой.

– В конце концов, я здесь отец, – внезапно изрек Амброзио. – Поэтому табакерка моя. Моя, – повторил он, – моя по праву.

Священник покачал головой и в глубоком раздумье закатил глаза к потолку.

– Все не так просто, – объявил он с высоты своей мудрости.

– И ничего тут мудреного нет, – упрямо гнул свое Амброзио. – Я отец, стало быть, все вещи моих детей принадлежат мне.

Но в его голосе уже не было прежней убежденности. Одно было ясно: спор о табакерке будет продолжаться только между Амброзио и доном Джузеппе. У Луиджии вообще не было права голоса, у детей тем более. Саулина, законная владелица табакерки, была вынуждена молчать, но не спускала глаз с талисмана, полученного из рук Наполеона Бонапарта.

– Да какой ты отец! – сквозь зубы пробормотал священник.

– По закону отец я.

– Бог тебя прости! – всплеснул руками священник. – Для тебя Саулина всегда была ублюдком, цыганским отродьем. А теперь, как дошло дело до табакерки, сразу дочерью стала!

Больше всего на свете ему хотелось заполучить табакерку, хотя он от души проклинал безбожных французов, взбаламутивших мирную деревню.

Физиономия Амброзио тем временем посинела от злости.

– Да разве не вы мне говорили, что как добрый христианин я должен простить? – попрекнул он священника.

– Конечно, конечно, – забормотал тот и даже замахал руками. – Я тебя не упрекаю за доброе дело, совершенное тогда. Я тебя осуждаю только за жадность, проявленную сейчас. Помнишь, что говорил Иисус богатому человеку?

– Нет, – растерялся Амброзио.

– Он говорил: «Продай все, что у тебя есть, и раздай бедным. Тогда обретешь сокровище на небесах».

– Но почему именно я? – завопил Амброзио, чувствуя себя жертвой какого-то мошенничества.

– Потому что сегодня на месте того богача – ты.

– А бедный кто?

– Церковь бедна, – напомнил дон Джузеппе и поднялся из-за стола, собираясь покинуть смиренное крестьянское жилище. – Церковные пожертвования распределяются между самыми нуждающимися.

Среди крестьян, толпившихся у входа, поднялся ропот. Амброзио решил, что все согласны со словами священника. Ему хотелось разогнать толпу, но не посмел. То, что случилось, затрагивало всю общину.

– Эй вы, не стойте там у входа! Из-за вас ничего не видать! – крикнул он все же.

– А вы зажгите свечу, Амброзио, – посоветовал кто-то. – Небось теперь, когда ваша дочка разбогатела, на сальной свечке не разоритесь.

– Где это она разбогатела? – рассвирепел Амброзио. – Может, эта маленькая бродяжка съездит в миланскую курию и скажет: «Этой табакеркой я хочу выкупить участок земли на три пертики»? [7]7
  Пертика – старинная мера длины, равная 2,96 м.


[Закрыть]Я-то мог бы это сделать, а она нет. Как же ты говоришь, что она богата?

Он высказал вслух то, что было у всех на уме. Все селение Корте-Реджина целиком принадлежало папской курии, и крестьяне гнули спину на чужой земле. Раз в год приезжал поверенный и собирал дань деньгами и натурой согласно договору аренды, который обновлялся каждые пять лет.

А вот участок позади церковного огорода, где земля самая прекрасная и тучная во всей округе, был свободен. Раньше Амброзио даже мечтать о нем не смел. Теперь же он живо представил себя хозяином этой земли, ведь за золотую табакерку участок наверняка можно было бы выкупить.

– Ты сказал «участок на три пертики»? – зловеще переспросил дон Джузеппе.

– Я сказал «участок на три пертики», – повторил хитрый крестьянин.

– Тебе никогда не удастся его выкупить, – торжественно заявил священник.

Участок, на который намекнул Амброзио, уже много лет составлял предмет вожделенной мечты самого дона Джузеппе, и теперь у него ревниво заныло сердце.

– Это почему же? – притворно удивился крестьянин, прекрасно знавший, что священник сам положил глаз на спорную землю.

– Никто не даст тебе ни гроша за табакерку, – солгал дон Джузеппе.

– Да почему же не даст? – на шее у Амброзио пугающе взбухли жилы.

– Все подумают, что ты ее украл, – заявил священник, видимо решив окончательно вывести из себя вспыльчивого Амброзио.

Лицо крестьянина стало уже совершенно лиловым, глаза налились кровью и вылезли из орбит. Никто не удивился бы, если бы в эту минуту его хватил удар.

– Я честный человек! – заорал он, обрушив кулак на стол.

– Мы-то все это знаем, – примирительно заметил дон Джузеппе, оглядываясь вокруг. – Но ведь не нам ты будешь продавать табакерку!

Амброзио перевел дух.

– Никто и не говорит, что я собираюсь ее продавать, – неожиданно буркнул он.

Наступило напряженное молчание.

– Табакерка не продается! – раздался в тишине голос обычно кроткой и молчаливой Луиджии.

– Да ты кто такая? – загремел Амброзио и вновь стукнул по столу. – И почему это она не продается?

– Потому что она принадлежит Саулине, – не повышая голоса, заявила Луиджия.

Саулина бросила на мать полный признательности взгляд. В глазах забитой, измученной жизнью женщины светилась твердая решимость.

– А ты, – сказала она дочери, – ни о чем не беспокойся. Пусть кто-нибудь посмеет отнять ее – я его убью.

Тихая Луиджия была сейчас похожа на львицу, защищающую своих котят. Становилось страшно при виде этой неистовой силы, о которой никто даже не подозревал. Все молча и почтительно проводили ее взглядами, пока она шла через кухню, держа на руках младшую дочку. Не сказав больше ни слова, Луиджия поднялась по ветхой деревянной лестнице, ведущей в «верхнюю комнату», где спала вся семья.

Саулина была благодарна матери, хотя и не сомневалась, что кто-нибудь непременно постарается отнять у нее сокровище. Неторопливым и решительным жестом она протянула руку к табакерке и накрыла ее ладонью, словно давая понять: «Это мое».

– Моя табакерка, – объявила Саулина, сделав ударение на первом слове, – будет храниться в церкви, дон Джузеппе.

Глаза у священника маслено заблестели.

– Господь просветил тебя, – одобрительно кивнул он.

– Она будет храниться на алтаре под статуей Мадонны, – уточнила Саулина, тем самым обрушив на возмечтавшего священника ушат холодной воды. – Она будет храниться в церкви, но останется моей. Я вручаю ее Мадонне, и пусть она ее хранит.

Дон Джузеппе и Амброзио подавленно умолкли. Вот хитрая бестия! Одним ловким маневром эта бродяжка вывела их из игры.

– Подзаборница! – сквозь зубы пробормотал отец.

Священник принял удар, но не сдался.

– Мадонна, – произнес он наставительно, – сумеет подсказать тебе верный путь.

По толпе пробежал шепоток одобрения.

– Девочка рассудила верно, – заметил старик в толпе.

– Будь по-твоему, – продолжал священник, – видать, сама Мадонна подсказала тебе эти слова. Но прежде всего нужно освятить сей нечестивый предмет, доставшийся тебе от еретика.

Он уже протянул руку за табакеркой, но Саулина улыбнулась и покачала головой.

– Нет, дон Джузеппе, эту коробочку я никому не отдам. Даже вам. Я сама пойду в церковь и на глазах у всех положу ее у ног Мадонны.

3

В старинной, выстроенной в романском стиле церкви селения Корте-Реджина было безлюдно. Час назад дон Джузеппе отслужил мессу. Прихожане не понимали по-латыни, но хорошо знали порядок богослужения и во-время осеняли себя крестом или преклоняли колени. Торжественные звуки органа, на котором играл тощий послушник из монастыря Мадонны Лорето, наполняли их простые души умилением.

В воздухе витал сладкий запах ладана, талого воска, полевых цветов, украшавших алтарь. Саулина осталась в церкви одна и сейчас стояла на коленях у маленького алтаря Богородицы, склонив голову к сложенным в молитвенном жесте рукам. Прошло всего несколько дней, как у нее появилась табакерка, и жизнь ее изменилась чудесным образом: отец перестал ее бить, старшие братья ее больше не обижали и даже не мешали ей поесть досыта за обедом. Все теперь стали звать ее Саулиной, а не бродяжкой, подзаборницей или цыганским отродьем, как раньше.

Накануне, когда она вместе с матерью пошла к водяной мельнице стирать и мыть посуду, Луиджия обняла ее и погладила по голове, чего раньше никогда не случалось, хотя мать и прежде была к ней добрее, чем к другим детям. А потом они поговорили.

– Ты не такая, как все, – сказала Луиджия, пристально вглядываясь в лицо дочери измученными гла-зами.

– Почему, мама?

– Потому что ты дочь счастливого мгновения, – призналась мать.

Мысль о том, что она дочь счастливого мгновения, наполнила гордостью сердце Саулины, словно ее назвали дочерью леса или ветра.

– Да, мама.

– Я всегда это знала, – глаза женщины наполнились слезами.

– Что вы знали?

– Что ты не похожа на других.

– Но ведь это хорошо?

– Не знаю. Но твоя жизнь не будет такой, как у нас. – Но отчего же вы плачете? – удивилась девочка.

– Потому что радость и боль – родные сестры. И все-таки хорошо чувствовать себя счастливой, – сквозь слезы улыбнулась Луиджия.

В самом дальнем уголке ее памяти горел неугасимый огонек, и она согревалась его светом – единственным, что осталось от девичьих мечтаний.

– Мы, крестьяне, по белому свету не ходим, ничего о нем не знаем, – продолжала она. – Для нас жизнь не хороша и не плоха.

– А когда в доме есть нечего и отец меня бьет? – спросила Саулина.

– Это просто жизнь. У нас ничего нет, значит, у нас и отнять ничего нельзя. А вот у тебя теперь все по-дру-гому.

Саулина внимательно выслушала эти странные слова матери, не понимая толком, что они означают.

– Мама, мне кажется, вы страдаете из-за меня. В чем я виновата?

– Ты ни в чем не виновата. Ты дочь минуты счастья. Ты не такая, как мы, помоги тебе господь.

– Да, мама, – кивнула сбитая с толку Саулина.

Но теперь, стоя на коленях перед Мадонной и подняв глаза к табакерке, лежащей на балюстраде алтаря, Саулина начала понимать: она и вправду не такая, как другие, потому что ни у кого в селении никогда не было сокровища. Никто, кроме нее, не видел у своих ног генерала, обязанного ей жизнью.

* * *

– Саулина! Саулина!

Услыхав за спиной шаги дона Джузеппе, она обернулась.

– Что случилось? – спросила Саулина, опасаясь, что хрупкому перемирию, установившемуся между ними, пришел конец.

– Со мной – ничего, – ответил он, давая понять, что пришел не по своей воле. – Из Милана приехала важная дама.

Черные, влажные, как у олененка, глаза Саулины широко раскрылись. Ей хотелось спросить: «А я-то тут при чем?», и вопрос этот был написан на ее выразительном цыганском личике.

– Синьора хочет видеть тебя, – объяснил дон Джузеппе.

Видать, дама и впрямь была важная, раз уж сам приходский священник побежал исполнять ее поручение. Вон даже вспотел, хотя в церкви царила приятная прохлада.

– Может, ей нужна моя табакерка? – встревожилась Саулина.

– И что это тебе в голову взбрело? – Священник взял ее за руку и слегка подтолкнул к выходу.

Саулина неохотно последовала за ним.

– Шевелись, – приказал дон Джузеппе, – нельзя заставлять ждать ее превосходительство.

Тем временем священник думал, что еще двенадцать с лишним лет назад, когда он опускал ее в купель для крещения, ему бы следовало догадаться, что это крохотное существо станет источником всяческих несчастий. Хотя родила ее кроткая Луиджия, эта девочка была дочерью греха. Напрасно он тогда взывал к добрым чувствам Амброзио Виолы, напрасно уговаривал его принять цыганское отродье в семью. Надо было отдать девчонку в приют.

– Вот как вознаграждается христианское милосердие, – проворчал дон Джузеппе.

Из богатой кареты, украшенной золоченой резьбой, вышла красивая молодая женщина с добрым, улыбающимся лицом, наряженная в темно-розовое платье с поясом под самой грудью и белый кружевной капор с широкими полями. На руках у нее были белые перчатки, а на маленьких ножках, мелькнувших, когда она спускалась с подножки кареты, – туфельки в цвет платья с золотыми пряжками.

Саулина так и пожирала глазами это чудесное видение. Давным-давно ей довелось послушать одну сказку, но рассказчик все свое внимание сосредоточил на описании злых героев, а про добрую фею почти ничего не сказал, однако Саулина ее сразу узнала: точно такой она ее себе и представляла.

– Синьора, – низко поклонился дон Джузеппе, – вот эта девочка.

Незнакомка в знак приветствия протянула ей обе руки, и Саулина шарахнулась в сторону, как пугливый жеребенок.

– Все верно: это и есть та маленькая дикарка, которую мне описали, – сказала дама, повернувшись к священнику.

У нее был мелодичный и звонкий голос, она свободно говорила на миланском диалекте.

– Осторожнее, – предупредил ее священник, – никогда не знаешь, что ей в голову взбредет.

– Мне все-таки кажется, что она девочка добрая, хотя и не очень покладистая, – решила незнакомка. – Ты знаешь, что о тебе говорит весь Милан? – обратилась она к Саулине. – Все уже наслышаны о маленькой крестьянке, которая спасла жизнь генералу Бонапарту. Все говорят о тебе.

Саулина смотрела на свои грязные босые ноги. Удивительная получилась пара – дама в розовом наряде и маленькая босоногая оборванка в заплатанных обносках.

– Можно мне вернуться в церковь? – спросила Саулина.

– Я сказала, что о тебе говорит весь Милан, – настойчиво повторила дама.

– А я вас спросила, можно ли мне вернуться в церковь, – тихо отозвалась Саулина.

– Не хочешь побыть со мной? – удивилась дама.

– Хочу, – тихо ответила девочка, – но в церкви мне лучше.

Ей нравилась эта красивая дама, она бы охотно поверила, если бы ей сказали, что незнакомка спустилась с небес. Саулина восхищалась ее каретой, величественным возницей на козлах, великолепными лошадьми, двумя лакеями в изумрудно-зеленых ливреях, обшитых золотым галуном. Но здесь, посреди залитой солнцем церковной паперти, на глазах у чужих людей, Саулина чувствовала себя слишком маленькой и совершенно беспомощной. Ощущение не из приятных.

Жители деревни следили за ними издалека, но никто не решался приблизиться.

– Ты совсем не хочешь меня послушать? – дама наклонилась к ней и погладила по голове.

Саулина состроила неописуемую гримасу и вновь уставилась на свои босые ноги.

– Она очень застенчива, – извинился за нее священник, радуясь возможности истолковать странное поведение бродяжки как знак смирения.

– Ты меня стесняешься? – спросила дама.

Саулина кивнула.

– Хочешь знать, как меня зовут?

– Если вам угодно, – сказала Саулина без особого интереса.

– Меня зовут Джузеппина Грассини.

– А я Виола Саулина из Корте-Реджины, – одним духом отбарабанила Саулина.

Гостья разразилась звонким смехом, окатившим Саулину подобно прохладной и чистой ключевой воде. Священник усмотрел в этом откровенном взрыве веселья признаки греховного сластолюбия.

– Я певица, – продолжала Джузеппина Грассини.

– Я тоже умею петь, – сказала Саулина. – Я пою у реки или в лесу, когда я одна.

– Пение – мое ремесло, – объяснила дама, уже не сомневаясь, что сумела завоевать внимание своей маленькой собеседницы. – Я пою в театре «Ла Скала» в Милане. Это великий театр. Самый прекрасный на свете.

Саулина перевела взгляд с Джузеппины Грассини на священника и обратно.

– Что такое театр? – спросила она.

Любопытство и робость боролись в ее душе, но желание знать, как всегда, одержало верх.

– Ты поедешь со мной, – прошептала певица на ухо маленькой крестьянке, – и я все тебе расскажу. Я тоже, – добавила она, внезапно погрустнев, – прежде чем стать певицей, была бедной девочкой вроде тебя. И тоже всего боялась, но мне очень хотелось побольше узнать о мире. Видишь, я перестала бояться.

– Такие девочки, как я, рождаются только в Корте-Реджине, – с величайшей убежденностью изрекла Саулина.

– Совсем не обязательно. Я, например, родилась в селении Сан-Челсо на берегу Навильо. Это недалеко от Милана.

– А как поют в театре?

– Хочешь, я спою тебе песенку?

Саулина навострила уши.

– Да, очень.

Джузеппина Грассини взяла ее за руку и подвела к гранитной скамье, врытой в землю у самой церкви. Они вместе уселись, и певица запела. Ее нежный, необыкновенно чистый голос лился свободно, безо всякого усилия.

Саулина была в восторге, священник же, убедившись, что оправдались его наихудшие подозрения, гневно обрушился на прихожан, осмелившихся слушать легкомысленную мелодию, и потребовал, чтобы они удалились от греха и не вводили себя в искушение.

– Прочь! Прочь! – шипел он, размахивая руками, словно огородное пугало на ветру. – Господи, ты видишь, что мне приходится терпеть по милости этих безбожных французов?

– Очень красивая песенка, – похвалила певицу Саулина. – И вы так красиво поете! Никогда ничего прекраснее не слышала!

– Это старинная песня. Ей больше ста лет.

– Я тоже знаю одну песню, – отважилась признаться Саулина.

– Спой, я тоже хочу ее выучить.

Саулина не заставила просить себя дважды и, облизнув губы розовым язычком, запела:

 
Стелла Диана, Стелла Диана,
Сколько листочков у майорана?
 
 
Стелла Диана, Стелла Диана,
Сколько листочков у шафрана?
 
 
Стелла Диана, Стелла Диана,
Сколько листочков у оригана?
 
 
Стелла Диана, Стелла Диана,
Сколько листочков у тимьяна?
 

Певица улыбнулась, наклонилась к ней и подхватила мелодию. Они спели всю песню до конца на два голоса. Саулина захлопала в ладоши от радости, а священник, укрыв свою паству от греха, продолжал потеть на солнцепеке, утираясь платком в бело-голубую клетку и спрашивая себя, какие еще неприятности припасла для него маленькая бродяжка. Поди ж ты, певица из «Ла Скала» прикатила сюда драть горло с этой оборванкой!

– А знаешь, я почти совсем забыла эту считалочку! – сказала Джузеппина. – Ей больше тысячи лет. А у тебя верный голосок… – Теперь она могла задать тот самый вопрос, который приберегала до этой минуты. – Хочешь поехать со мной в Милан?

– В Милан с вами? – вмешался дон Джузеппе и тотчас же пожалел о своей несдержанности, потому что с этими господами всегда надо было держать ухо востро.

Певица не удостоила его вниманием.

– Хочешь переехать в мой дом? – спросила она Саулину.

– Не знаю… – растерялась Саулина. Мысль об отъезде из селения никогда не приходила ей в голову. Город, как ей казалось, был дальше, чем звезды, потому что звезды она по крайней мере могла видеть. Но она не сказала ни да ни нет. – Надо спросить отца, – прошептала она.

– Ну, с твоим отцом я сама поговорю.

– А что я буду делать в вашем доме? – вдруг спохватилась Саулина. Ответы давались ей с трудом, зато она была большая мастерица задавать вопросы.

– О, мы найдем чем заняться, – заверила ее Джузеппина. – Я научила бы тебя новым песням.

– Но почему именно меня? – недоверчиво спросила Саулина.

– Потому что ты напоминаешь мне одну девочку.

Недоверие во взгляде Саулины сменилось подозрением и ревностью.

– Какую девочку?

Облако печали затуманило прелестное лицо певицы.

– Ту девочку, какой была я сама когда-то.

– Не может быть, чтобы я была похожа на вас, – сурово отрезала Саулина.

– Почему ты так думаешь? – удивилась Джузеппина.

– Когда я вырасту, у меня будет такое же лицо, как у моей мамы.

Джузеппину растрогала до слез неумолимая логика девочки.

– Это совсем не обязательно, моя дорогая, – сказала она ласково, чувствуя, что предстоит долгий разговор, к которому надо подступать постепенно.

– Мне бы хотелось поехать с вами, – продолжала Саулина, – но я не могу.

– Эта госпожа сделает твою жизнь счастливой, дурочка, – принялся убеждать ее дон Джузеппе, понимавший, что отъезд хозяйки табакерки из селения дает ему золотой шанс завладеть сокровищем.

– А как же табакерка? – выпалила Саулина, точно прочитав его мысли.

– О чем ты беспокоишься? – удивился священник. – Она же вверена Мадонне!

– Могу я узнать, о чем идет речь? – заинтересовалась Джузеппина.

Саулина торопливо объяснила, в чем состоят ее затруднения.

– Вот этого генерал даже мне не рассказывал, – улыбнулась Джузеппина и тут же предложила простое и верное решение: – Табакерка твоя, и ты возьмешь ее с собой.

– А вдруг она ее потеряет? – попытался вступиться священник.

– Не потеряет. Стоит только зашить табакерку в мешочек и пришить его к платью, – живо возразила пе-вица.

Священник понял, что проиграл. У него больше не осталось доводов.

– Что ж, – разочарованно вздохнул дон Джузеппе, – вам остается только договориться с ее отцом.

Саулина, не пропустившая ни слова из разговора, выдвинула свое условие:

– Но я хочу сразу зашить табакерку в платье. Прямо сейчас.

Джузеппина Грассини повернулась к священнику. Он нерешительно топтался на месте, не зная, куда раньше идти – к дому семейства Виола или в церковь.

– Будет лучше, если мы сразу заберем табакерку, – решила за него певица. – Зато потом нам не придется терять время.

Священник медленно поплелся в церковь, как всегда проклиная по пути французов.