Текст книги "Детектив США. Выпуск 9"

Автор книги: Эрл Стенли Гарднер

Соавторы: Раймонд Чэндлер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

5

Воздух обжигал мой язык. Сан-Бернардино изнемогал и плавился в послеполуденном зное. Я проехал через него задыхаясь и задержался ровно настолько, чтобы купить пинту спиртного на случай, если потеряю сознание прежде, чем доберусь до гор. Миновав город, я начал одолевать затяжной подъем на Крестлайн. За пятнадцать миль дорога поднялась на высоту пять тысяч футов, но и там было еще далеко до прохлады. Тридцать миль горной дороги привели меня под высокие сосны в месте, называемом Бабблинг-Спрингз – Журчащие Ключи, – где были только склад бочарной клепки да бензоколонка, но там я почувствовал себя как в раю. Дальше уже было прохладно всю дорогу.

Плотину на озере Пума-Лейк охраняли вооруженные часовые: по одному на каждом конце и еще один посредине. Первый часовой на моем пути велел мне перед въездом на плотину закрыть все окна автомобиля. Примерно в сотне ярдов от плотины канат с пробковыми поплавками не давал прогулочным лодкам приблизиться к ней. Если не считать этих деталей, война, похоже, не нанесла озеру Пума-Лейк большого ущерба.

Мелькая веслами, скользили по синей воде каноэ, вовсю тарахтели движками весельные лодки с подвесными моторами, а быстроходные катера резвились, рисовались, как озорные подростки, оставляя за собой широкие шлейфы пены и разворачиваясь на пятачке, а девушки в них визжали и окунали пальцы в тугую воду. В кильватере у катеров подпрыгивал на волнах упрямый народ, заплативший два доллара за рыболовный билет и пытающийся вернуть хоть пятак из этих денег в виде снулой рыбы.

Дорога пропетляла среди гранитных скал и нырнула в луга, где цвели последние дикие ирисы, белый и пурпурный люпин, и дубровка, и водосбор, и болотная мята, и зверобой. Высокие желтые сосны возносились в ясно-голубое небо. И опять дорога спустилась до уровня озера, и на каждом шагу стали попадаться девушки в кричащих широких штанах, в сандалиях на толстой подошве, с косынками, с лентами в уложенных валиком волосах, с толстыми белыми ляжками. Велосипедисты опасливой раскачкой пересекали шоссе, и время от времени какой-нибудь озабоченный тип с гулом проносился мимо на мотороллере.

В миле от городка от шоссе ответвилась дорога поменьше и по дуге повернула вспять, в горы. На грубом деревянном щите под дорожным знаком стояло: «Малое Оленье озеро – 13/4 мили». Я свернул. На первой миле по склонам еще виднелись разрозненные дачные домики, но затем и они исчезли. Вскоре от этой дороги отошла еще одна, совсем узкая, и очередной грубый деревянный щит сообщил: «Малое Оленье озеро. Частная дорога. Проезд запрещен».

Я вывернул руль своего «крайслера», осторожно объехал несколько огромных гранитных валунов, миновал маленький водопад и углубился в лабиринт черных дубов, железного дерева, манзаниты и тишины. Голубая сойка заверещала на ветке, потом белка выругала меня, сердито хлопая лапкой по сосновой шишке, над которой она трудилась. Дятел в алой шапочке оторвался от своих исследований в тенистой кроне, покосился на меня бусинкой глаза, увильнул за ствол дерева и выглянул из-за него другим глазком. Я подъехал к воротам, сколоченным из пяти жердей, и очередному щиту.

За воротами проселок пропетлял среди деревьев еще пару сотен ярдов – и вдруг подо мною открылось овальное озерцо, утонувшее в деревьях, скалах и диких травах, похожее на каплю росы в ложбинке листа. Ближний край озера был образован бетонной плотиной с веревочными поручнями наверху и старым мельничным колесом сбоку. Рядом стоял домик из неокоренной местной сосны.

На том берегу нависал над водой большой дом, срубленный из красной секвойи (дорога шла к нему вокруг озера, но можно было и срезать путь через плотину), а еще дальше, на приличном удалении друг от друга, виднелись два дома поменьше. Все три стояли запертые, тихие, со спущенными шторами. Большой дом глядел на озеро двенадцатистворчатым окном с оранжевыми жалюзи.

На дальнем от плотины краю озера располагалось нечто вроде небольшого пирса с музыкальным павильоном. На кособоком деревянном щите над ним было выведено большими белыми буквами: «Лагерь Килкэр». Так и не сумев разобраться, что делает это нелепое сооружение посреди живописного пейзажа, я вышел из машины и начал спускаться к домику у плотины. Где-то за ним раздавался стук топора.

Я постучал кулаком в дверь. Топор умолк. Откуда-то донесся зычный мужской голос. Я присел на один из валунов и закурил. За углом зазвучали чьи-то шаги – неровные шаги. Появился смуглолицый человек с резкими чертами лица и колуном в руке.

Он был крепко сбит, не очень высок ростом и хром – на каждом шагу он выбрасывал в сторону негнущуюся правую ногу, заставляя ее выписывать дугу. Темный небритый подбородок, упрямые голубые глаза, седоватые волосы курчавились над ушами и давно нуждались в стрижке. На нем были синие джинсы и расстегнутая на бронзовой мускулистой шее голубая рубашка. Из уголка рта свисала сигарета. Судя по манере цедить слова, это был видавший виды горожанин.

– Да?

– Мистер Билл Чесс?

– Это я.

Я поднялся, достал из кармана рекомендательное письмо от Кингсли и протянул ему. Он покосился на записку, тяжело ступая, вошел в дом и вернулся с насаженными на нос очками. Затем внимательно прочел записку – раз, другой, – спрятал ее в нагрудный карман, застегнул клапан и протянул руку.

– Приятно познакомиться, мистер Марлоу.

Мы обменялись рукопожатием. Рука у него была шершавая, как рашпиль.

– Так вы, значит, желаете взглянуть на дачу Кингсли? Охотно вам покажу. Не собирается ли он, не дай Бог, продавать ее? – Не отводя от меня глаз, он ткнул большим пальцем в сторону того берега.

– Возможно и это, – сказал я. – У нас в Калифорнии все идет в продажу.

– Святая правда. Вот она – это вам не что-нибудь, а секвойя. Изнутри обшита сосной, сборная крыша с асбестовой прокладкой, фундамент и терраса из камня, комплектная ванная с душем, жалюзи на всех окнах, большой камин, печь на жидком топливе в большой спальне – чертовски полезная вещь весной и осенью, – а в кухне комбинированная плита системы «Пилигрим», работает на газе и на дровах. Все первейшего класса. Стоит около восьми тысяч – неплохие деньги для дачки в горах. И еще собственный резервуар питьевой воды, но это не здесь, а повыше.

– Как насчет электричества и телефона? – Это я спросил просто так, чтобы поддержать дружескую беседу.

– Электричество само собой. А телефона нет. Теперь его не достать, а если б и был, тянуть сюда линию – себе дороже.

Он уставился на меня своими упорными голубыми глазами, а я уставился на него. Вопреки его загорелому и обветренному виду, заметно было, что он из пьющих: кожа грубая, лоснящаяся, выступающие вены, ненатуральный блеск в глазах.

– Там сейчас живет кто-нибудь? – спросил я.

– Ни души. Миссис Кингсли была здесь несколько недель тому назад, потом уехала. Наверное, вернется со дня на день. Он вам ничего не говорил?

Я изобразил удивление:

– С какой стати? Разве она идет в придачу к даче?

Он нахмурился, затем запрокинул голову и разразился смехом. Раскаты его хохота, напоминавшие обратные вспышки тракторного двигателя, вдребезги разнесли лесную тишину.

– Вот это хохма! – захлебывался он. – «Разве она идет в придачу…» – Он снова заржал, но тут же умолк, стиснув челюсти.

– В общем, дача что надо, – сказал он, внимательно присматриваясь ко мне.

– А кровати удобные? – поинтересовался я.

Он подался туловищем вперед и улыбнулся:

– А как насчет того, чтоб в зубы?

Я уставился на него, разинув рот:

– Не понял юмора, – сказал я. – При чем тут мои зубы?

– А почему я должен знать, какие там кровати? – прорычал он, слегка сгорбившись, примеряясь достать меня жестким правым, если разговор будет серьезный.

– Не знаю, почему бы вам этого и не знать, – сказал я. – Да я и не настаиваю – сам могу это выяснить.

– Ну да, – с горечью сказал он, – думаешь, я не учую легавого с первой же минуты? Да я с ними в прятки играл в любом штате, какой ни возьми. Плевал я на тебя, друг любезный. И на Кингсли тоже. Так он, значит, нанимает легавого проверить, не ношу ли я его пижаму, так что ли?

Слушай, как тебя там, у меня, может, нога не гнется и все такое, но уж бабья я мог иметь…

Я протянул ему руку, от души надеясь, что он не оторвет ее и не зашвырнет в озеро.

– Тебя куда-то не туда занесло, – сказал я ему. – Я приехал сюда не для того, чтобы расследовать твою любовную жизнь. Я в жизни не видел миссис Кингсли. И мистера Кингсли я сегодня утром увидел в первый раз в жизни. Какого же черта ты вдруг завелся?

Он потупился и яростно, словно желая причинить себе боль, провел по губам тыльной стороной ладони. Потом поднял руку на уровень глаз, с силой сжал ее в кулак, разжал и посмотрел на пальцы. Они слегка дрожали.

– Извиняюсь, мистер Марлоу, – медленно произнес он. – Я прошлый вечер малость перебрал и с похмелья места себе не нахожу. Я уже месяц кукую здесь один и до того дошел, что уже сам с собой разговариваю. Хреновое дело со мной приключилось.

– Выпивка в этом деле не поможет?

Его глаза взяли меня на прицел и жадно заблестели:

– А есть?

Я извлек из кармана свою пинту ржаного виски и показал ему зеленый ярлык на колпачке.

– Нет, я этого не заслуживаю, – сказал он. – Видит Бог, не заслуживаю. Подождите, я стаканы принесу. А то, может, в дом зайдете?

– Я уж лучше побуду на свежем воздухе. Мне нравится этот вид.

Он описал дугу своей негнущейся ногой, вошел в дом и вернулся с двумя склянками из-под плавленого сыра. Усаживаясь на валун рядом со мной, Чесс обдал меня запахом высохшего пота.

Я сорвал с бутылки металлический колпачок и налил: ему от души, себе поменьше. Мы чокнулись и выпили. Он подержал виски на языке, и слабая улыбка осветила его лицо.

– Да, брат, розлив – лучше не надо, – сказал он. – Интересно, с чего это я так сорвался? Видно, когда ты один в горах, на тебя хандра находит. Без компании, без настоящих друзей, без жены. – Он помолчал и добавил, покосившись на меня: – Особенно без жены.

Я не отводил глаз от голубого зеркала воды. Под нависшей скалой выметнулась в воздух рыба – вспышка белого света, круги расходящейся ряби. Ветерок тронул верхушки сосен с шумом, похожим на слабый прибой.

– Она ушла от меня, – размеренно сказал он. – Она ушла от меня месяц тому назад, в пятницу, двенадцатого июня. Этот день я не забуду никогда.

Я вздрогнул и замер, но все же ухитрился налить виски в его опустевший стакан. Пятница, двенадцатого июня – именно в этот день ожидалось, что миссис Кристэл Кингсли приедет в город на вечеринку.

– Но вы же не захотите про это слушать, – сказал он. Его выцветшие голубые глаза выражали откровенное и глубокое желание излить душу.

– Конечно, мне до этого дела нет, – сказал я. – Но если вам от этого станет легче…

Он резко кивнул.

– Встречаются два мужика в парке на скамейке, – сказал он, – и начинают толковать о Боге. Замечали вы такое? Мужики, которые не станут толковать о Боге с лучшим своим другом.

– Мне это знакомо, – сказал я.

Он выпил и окинул взглядом озеро.

– Она была классная малышка, – негромко начал он. – Иногда островата на язычок, но все равно классная малышка. У нас с ней была любовь с первого взгляда, у меня и Мьюриэл. Я повстречал ее в одном заведении в Риверсайде, год и три месяца тому назад. Не тот сорт заведения, в котором можно надеяться повстречать девушку вроде Мьюриэл, но вот так оно получилось. Мы поженились. Я любил ее. Я знал, что мне крупно повезло. И все же я был такой подонок, что не мог с ней по-честному.

Я пошевелился, чтобы дать ему понять, что я все еще здесь, но не сказал ни слова, опасаясь разрушить доверительную атмосферу, и сидел с нетронутым стаканом в руке. Я не прочь выпить, но только не тогда, когда меня используют в качестве дневника.

– Вы же знаете, как это бывает в браке, в каждом браке, – уныло продолжал он. – Пройдет какое-то время, и мужик вроде меня – обыкновенный паскудный мужик вроде меня – хочет пощупать бабу. Какую-нибудь другую бабу. Гадость, наверное, но именно так оно и есть.

Он посмотрел на меня, и я сказал, что уже встречался с такой точкой зрения.

Он опрокинул свой второй стаканчик. Я передал ему бутылку. На сосне сойка поднималась вверх с ветки на ветку – прыгала, даже не раскрывая крыльев и ни на миг не теряя равновесия.

– Ну да, – продолжал Билл Чесс, – все эти бедолаги в горах наполовину чокнутые, и мне тоже этого не миновать. Живу я здесь и горя не знаю, жилье дармовое, каждый месяц получаю чек на солидную пенсию, плюс еще полстолько в облигациях военного займа, женат на чудесной милашке-блондинке, каких еще поискать надо, – живу и понятия не имею, что я мешком из-за угла пришибленный. Меня, видите ли, вот на что потянуло. – Он ткнул пальцем в сторону дачи из красной секвойи на том берегу. Вечерний свет окрасил ее в цвет бычьей крови. – В двух шагах от дома, прямо под окнами – и с кем? С расфуфыренной шлюшкой, которая мне и даром не нужна. Господи, это ж надо быть таким кретином.

Он опрокинул третий стаканчик и поставил бутылку на валун. Затем выудил сигарету из кармана рубашки, зажег спичку о ноготь большого пальца и сделал несколько жадных затяжек. Я дышал осторожно, приоткрыв рот, безмолвный, как взломщик за портьерой.

– Вот ведь какая чертовщина, – заговорил он наконец, – раз уж меня потянуло на сторону, можно было думать, что я не стану гадить рядом с собственным гнездом, и уж если клюну, так хотя бы на другой тип. Но ведь даже этого не было! Курвочка с той дачи – она такая же блондинка, как Мьюриэл, тот же размер и вес, тот же тип, даже цвет глаз почти такой же. Но зато, приятель, во всем остальном – большущая разница. Красивая, это верно, но не красивее моей, это любой скажет, а я и подавно. Значит, в то утро жег я мусор у них во дворе. Занимаюсь своим делом, а что мне еще там делать? И тут она появляется в кухонной двери, в пижаме, причем такой прозрачной, что видны ее розовые соски. И говорит своим ленивым паскудным голосом: «Зайди выпить, Билл. Грех вкалывать в такое чудесное утро». А я что, я же выпить не дурак. Захожу через кухонную дверь и угощаюсь. Стаканчик, другой, потом из кухни переходим в дом. И чем я ближе к ней подбираюсь, тем яснее читаю в ее глазах, что нам прямой путь в спальню.

Он умолк и смерил меня холодным, жестким взглядом.

– Вы меня спрашивали, удобные ли там кровати, и я сразу встал на дыбы. Хотя вы ничего такого не имели в виду. А я как раз об этом только и думал. Так вот – кровать, в которой я побывал, была удобная.

Похоже, в душе его происходила борьба. Как всегда, верх взяло виски. Он сделал из бутылки долгий яростный глоток, потом туго, будто от этого что-нибудь зависело, завернул колпачок. Потом подобрал камень и с силой швырнул его в воду.

– Вернулся я домой по плотине, – медленно продолжал он уже захмелевшим голосом. – Иду, как по воздуху плыву. Было дело – и сплыло, никто ничего не узнает. И сколько же раз мы, мужики, накалываемся на таких делах, верно я говорю? Было дело, да не сплыло. Нет, не сплыло. Пришлось мне выслушать от Мьюриэл, что она об этом думает. Она даже голоса не повысила, но сказала мне о таких вещах, о которых я даже не подозревал. Да уж, дело всплыло так, что любо-дорого.

– И она ушла от вас, – сказал я, когда он умолк.

– В ту же ночь. А меня и дома-то не было. Я до того себя паскудно чувствовал, что трезвым все это никак не мог выдержать. Доковылял до своего «форда» и укатил на Пума-Лейк, на северный берег. Там стакнулся с парой таких же подонков, как я сам, и нажрался до поросячьего визга. Правда, легче мне от этого не стало. Гудели до пятого часа утра. Вернулся домой, а Мьюриэл уже нет, упаковалась и ушла, ничего не оставила, только записку на комоде и немного кольдкрема на подушке.

Он достал из потертого старого бумажника листок бумаги с загнутыми углами и передал его мне. На вырванном из блокнота листке в голубую линейку карандашом было написано:

«Прости, Билл, но мне легче умереть, чем жить с тобой дальше. Мьюриэл».

Я вернул ему записку и спросил, глядя на тот берег:

– А там как?

Билл Чесс подобрал плоский камешек и попытался пустить по воде «блинчиком», но тот его не послушался.

– А никак, – сказал он. – Она упаковалась и укатила в тот же вечер. Больше я ее не видел. И видеть не желаю. За целый месяц от Мьюриэл ни слова, ни единого словечка. Где она, понятия не имею. Может, с другим мужиком. Надеюсь, он обращается с ней получше моего.

Он поднялся, достал из кармана ключи и забренчал ими.

Он подхватил бутылку и вручил мне то, что осталось от пинты.

6

Мы спустились вниз по склону, к берегу озера и к узкому гребню плотины. Билл Чесс шагал впереди, размахивая своей негнущейся ногой и придерживаясь за веревочное ограждение на железных стойках. В одном месте вода ленивыми спиральными струйками перехлестывала через бетон.

– Утром возьмусь за колесо и малость спущу воду, – сказал Билл через плечо. – Больше ни на что эта хреновина не годится. Киношники его поставили три года тому назад. Снимали здесь картину. И маленький пирс вон на том конце – тоже их рук дело. Они тут много чего понастроили, потом разобрали и спустили вниз, но Кингсли договорился, чтобы они оставили пирс и это вот мельничное колесо. Это, мол, придает колорит.

Следуя за Биллом, я поднялся по массивным деревянным ступенькам на веранду дома Кингсли. Чесс отпер дверь, и мы вступили в теплую тишину. В наглухо запертом помещении стояла духота. Свет, проникающий сквозь жалюзи, рисовал на полу узкие полоски. Продолговатая гостиная выглядела жизнерадостно: индейские ковры, мягкая «горная» мебель с металлическими планками на стыках, занавески из веселенького вощеного ситца, дощатый пол из твердой древесины, множество ламп и небольшой встроенный бар с круглыми табуретками в одном из углов. Чистое, ухоженное помещение вовсе не выглядело покинутым в спешке.

Мы перешли в спальни. Их было две. В двух – по две односпальных кровати, а в одной – еще и просторная двуспальная кровать с кремовым покрывалом, украшенным вышивкой из шерсти тускло-фиолетового цвета. Билл Чесс сказал, что это хозяйская спальня. На туалетном столе лакированного дерева располагались туалетные принадлежности из нефритовой эмали и нержавеющей стали и широкий ассортимент косметики. На нескольких баночках кольдкрема красовался размашистый золотой знак фирмы «Гиллерлейн». Одна из стен комнаты целиком состояла из шкафов с раздвижными дверями. Я открыл один такой шкаф и заглянул внутрь. С виду он был полон одежды, какую женщины носят на курортах. Я закрыл дверцу и выдвинул из-под шкафа глубокий ящик для обуви. В нем было с полдюжины пар туфель, выглядевших как новенькие. Я вернул ящик на место и разогнулся.

Билл Чесс стоял прямо передо мной, выдвинув челюсть, упирая в бедра свои могучие кулаки.

– Это с какой же стати вы роетесь в хозяйкиных нарядах? – со злостью спросил он.

– Есть причины, – сказал я. – Например, когда миссис Кингсли уехала отсюда, она не вернулась домой. Муж не видел ее с тех пор и не знает, где она находится.

Он уронил руки вдоль бедер, судорожным движением кистей подал кулаки вперед.

– Так и есть – легавый, – прорычал он. – Первый взгляд не обманывает, но я сам себя разубедил. Ну, парень, а я-то перед тобой разоткровенничался. Рыдает крошка Нелли на дружеской груди… Ну, парень, и дешевка же я!

– Я ценю чужое доверие не хуже других, – сказал я и, обогнув его, прошел в кухню.

Большая, зеленая с белым комбинированная плита, раковина из лакированной желтой сосны, автоматический водонагреватель на кухонной веранде; с противоположной стороны кухня выходит в веселенькую столовую с множеством окон и дорогим набором пластмассовой посуды для завтрака. Повсюду полочки с цветными тарелками, стаканами и рюмками, с набором оловянных сервировочных подносов.

Я ожидал увидеть грязные чашки и блюдца на столе для сушки посуды, стаканы со следами помады, пустые бутылки в неположенных местах, засилье муравьев и мух – короче, типичный бардак в духе богемы из Гринич-Виллиджа. Но все было в безупречном порядке. Какой бы распущенной жизни ни предавалась миссис Дерек Кингсли, распустехой она не была.

Вернувшись через гостиную, я вышел на фасадную веранду и подождал, пока Билл Чесс запрет дом. Когда он сделал это и обернулся ко мне все с тем же мрачным видом, я сказал:

– Я не просил вас изливать мне свою душу, но и останавливать вас не стал. Мистеру Кингсли незачем знать, что его жена крутила с вами любовь, – если только за этим не скрывается нечто большее, чем я могу понять в настоящий момент.

– Черт бы вас побрал, – сказал он, не изменяя выражения лица.

– И пусть берет, я не возражаю. Но вы все же скажите мне, могла ваша жена уехать вместе с миссис Кингсли?

– Не понял, – сказал он.

– После того, как вы уехали, чтобы утопить свое горе в вине, они могли подраться, потом помириться и выплакаться друг у дружки на плече. После чего миссис Кингсли могла подвезти вашу жену в город. На чем-то же ей надо было уехать, так ведь?

Это звучало глупо, но он отнесся к моим словам достаточно серьезно.

– Ерунда. Мьюриэл не из тех, кто рыдает на чьем-то плече. У нее вообще глаза не на мокром месте. Если б она и вздумала обрыдать чье-нибудь плечо, то выбрала бы не эту потаскушку. А что до отъезда, так у нее свой «форд». На моей тачке ей было трудно ездить – там рычаги переставлены под мою хромую ногу.

– Это я так, просто мысль пришла в голову, – сказал я.

– Если придут еще такие же мысли, гоните их в шею, – посоветовал мне Билл Чесс.

– Черт возьми, какой же вы недотрога, – заметил я. – А ведь только что поливали мою жилетку слезами раскаяния.

Он шагнул мне навстречу:

– Может, попробуешь тронуть меня еще как-нибудь?

– Послушай, приятель, – сказал я. – Я очень стараюсь верить, что ты в сущности хороший парень. Пожалуйста, не разочаровывай меня, очень тебя прошу.

Он сделал несколько глубоких вдохов, уронил руки, беспомощно развел их.

– Да уж, со мной не соскучишься, – вздохнул он. – Пошли обратно. Может, хочешь обойти озеро с той стороны?

– Конечно. Если только твоя нога выдержит.

– Мне не впервой.

И мы пошли рядышком, как два закадычных дружка. Я надеялся, что это согласие продлится целых пятьдесят ярдов. Проселок, по которому только-только могла проехать одна машина, то нависал над водным зеркалом, то вилял между скалами. Примерно на полпути к дальнему краю озера стояла на скалистом основании вторая дача, поменьше. Третья находилась уже за окончанием озера, почти на ровном участке. Обе дачи были заперты и выглядели отрешенно, как все давно пустующие дома.

Через минуту-другую Билл Чесс спросил:

– Насчет того, что курвочка слиняла, – это без дураков?

– Похоже на то.

– А ты сыщик из полиции или так, на себя работаешь?

– Так, на себя работаю.

– Она с каким-нибудь мужиком сбежала?

– Скорее всего, да.

– Еще бы. Это уж не ходи к гадалке. Кингсли давно бы пора понять, что к чему. У нее была куча дружков.

– И здесь бывали?

Ой не стал отвечать мне.

– Не было такого по фамилии Лейвери?

– А мне почем знать?

– Тут никакого секрета нет, – сказал я. – Она прислала телеграмму из Эль-Пасо, что едет с Лейвери в Мексику.

Я выковырял телеграмму из кармана и протянул ему. Он отцепил от своей рубашки очки и остановился, чтобы прочесть. Вернул мне бланк, снял очки и засмотрелся на синеву озера.

– Считай, что это небольшой ответный знак доверия, – сказал я.

– Был здесь как-то Лейвери, – медленно произнес Билл Чесс.

– Он признает, что виделся с ней пару месяцев назад. Наверное, это было здесь. И утверждает, что с тех пор ее не видел. Мы не знаем, верить ему или нет. Вроде и верить нет причин, и не верить тоже не с чего.

– Выходит, она теперь не с ним?

– Он говорит, что нет.

– Не думаю, чтобы она заботилась о таких мелочах, как женитьба, – рассудительно заметил Билл Чесс. – Вот медовый месяц во Флориде – это больше в ее вкусе.

– Больше ты мне ничего не можешь сообщить? Не видел, как она уезжала, не слышал ничего, что могло бы навести нас на след?

– Ни хрена не было. А если бы и было, я бы вряд ли сказал. Я хоть и дерьмо, но не настолько же.

– Ну что ж, спасибо и на этой малости, – сказал я.

– Я тебе ничего не должен, – зачвил он. – К черту и тебя и всех остальных богом проклятых ищеек.

– Опять пошло-поехало, – вздохнул я.

Мы уже дошли до оконечности озера. Я оставил его на берегу и вышел на маленький пирс. Оперся о деревянный поручень в конце пирса и обнаружил, что мнимый музыкальный павильон представляет собой всего лишь подпертые стенки, смыкающиеся под плоским углом по отношению к плотине. На них была насажена крыша, выступающая фута на два вперед и играющая роль перекрытия. Билл Чесс подошел и прислонился рядом со мной к перилам.

– А за спиртное все равно спасибо, – сказал он.

– Ладно. Рыба в озере водится?

– Немного форели. Все старые тертые шельмецы, свежего приплода нет. Сам-то я до рыбы не охотник. Мне ее даром не надо. Извини, я опять сорвался.

Я хмыкнул, облокотился о перила и загляделся в глубокую тихую воду. Сверху она выглядела зеленой. В глубине что-то колыхнулось, скользнула быстрая зеленоватая тень.

– Это Дедушка, – сказал Билл Чесс, – старый проныра. Ты только глянь, до чего здоров. Разжирел, бесстыжая твоя рожа.

В глубине виднелось что-то, напоминающее подводный настил. Я никак не мог понять, к чему он там, и спросил Билла.

– Раньше, когда плотины еще не было, там был лодочный причал. А когда ее возвели, вода поднялась, и причал ушел под воду на шесть футов.

К одной из стоек пирса была привязана потертой веревкой лодка-плоскодонка. Казалось, она лежала на воде неподвижно, но, если приглядеться, какие-то невидимые течения едва заметно колыхали ее. Тихий, безветренный, прогретый солнцем воздух был насыщен покоем, какого не сыскать в городах. Так бы и стоял здесь часами, ничего не делая, позабыв про Дерека Кингсли, его заблудшую жену и ее дружков-приятелей.

Я ощутил рядом с собой резкое движение.

– Смотри! – сказал Билл Чесс голосом раскатистым, как гром в горах.

Его твердые пальцы зарылись в мое предплечье с такой силой, что я готов был взвыть от боли. Перевесившись через перила, он неотрывно глядел вниз с застывшим лицом, побледневшим настолько, насколько позволял его обветренный загар. Следуя направлению его взгляда, я тоже стал всматриваться в воду у края затопленного причала.

У самой кромки этой зеленой затонувшей деревянной площадки что-то медленно вынырнуло из темноты, поколебалось и снова скрылось из виду под настилом.

Что-то, слишком похожее на человеческую руку.

Билл Чесс неуклюже выпрямился. Не издав ни звука, он захромал прочь к началу пирса, склонился над грудой камней, подхватил здоровенный обломок, сопя взял его на грудь (до меня доносилось его тяжелое дыхание) и зашагал по пирсу. В булыжнике было не меньше сотни фунтов весу. Шейные мышцы Билла проступили под натянувшейся коричневой кожей, как канаты под парусиной. Дыхание во свистом вырывалось сквозь стиснутые зубы.

Чесс дошел до конца пирса, расставил ноги для упора и поднял камень. Какой-то момент он держал его на весу, пристально глядя вниз и оценивая расстояние. Губы его издали неясный страдальческий звук, тело налегло на задрожавший поручень, и тяжелый камень плюхнулся в воду.

Всплеск окатил нас обоих. Расчет был сделан точно: удар камня пришелся на край затопленного настила, почти в том самом месте, где выглянул и скрылся странный предмет.

Вода бестолково забурлила, затем рябь разошлась угасающими кругами, в центре которых оставалась пена, затем раздался глухой скрежет, словно под водой ломалось дерево, – казалось, этот звук доносится до нас с немыслимым запозданием. Вдруг из воды выскочила старая трухлявая доска, ее щербатый край выглянул не меньше чем на фут, шлепнулся о поверхность, и доску снесло в сторону.

Глубина опять прояснилась. В ней что-то двигалось, и это была не доска. Это длинное, темное, скрученное и вяло повертывающееся в воде «что-то» всплывало медленно, с бесконечной томительной ленью. Оно всплыло – разбило поверхность воды – легко, небрежно, не спеша. Я увидел какую-то шерстяную ткань, пропитанную водой, черную, чернее чернил, кожаную куртку, широкие штаны. Увидел туфли и еще что-то, бесстыдно выпирающее между туфлями и отворотами брюк. Увидел потемневшие пряди когда-то светлых волос, как они распрямились в воде, замерли на миг словно с расчетливым эффектом и опять свернулись в клубок. Тело перевернулось еще раз, и вьпрямленная рука выплеснулась над самой поверхностью воды – рука урода. Она заканчивалась разбухшей кистью. Потом показалось лицо. Взбухшая дряблая сероватая масса без очертаний, безглазая, безгубая. Пятно из серого теста, кошмар с шапкой человеческих волос.

Массивное ожерелье из зеленых камней глубоко врезалось в то, что некогда было шеей. Большие грубые зеленые камни с чем-то блестящим, соединявшим их друг с другом.

Билл Чесс вцепился в перила пальцами белее полированной кости.

– Мьюриэл! – прокаркал его голос. – Иисусе Христе, это же Мьюриэл!

Казалось, его голос пробивается ко мне издалека, из-за холма, сквозь густую молчаливую чащу деревьев.