Текст книги "Маска Атрея"

Автор книги: Эндрю Джеймс Хартли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Глава 67

Дебора смотрела в иллюминатор, как остается позади Москва, и думала об Александре и ее муже, который подал обед с икрой и водкой, словно она – посол, а они обязаны продемонстрировать свою русскость и гостеприимство. Во время обеда Василий внимательно наблюдал за ней, но через некоторое время его внимание сосредоточилось на жене, привычная молчаливость которой, казалось, сохранялась только огромным усилием. Лицо Александры походило на плотину во время паводка, и, когда водку начали разливать в третий раз, плотина дала течь.

– Вы считаете... – начала русская, порозовев, – вы считаете, что мой отец, возможно, не был сумасшедшим?

Она едва могла дышать, едва могла выговаривать слова, и Дебора почувствовала, как тяжелая тишина и настороженность опускаются на комнату. Неужели Александра так и не рассталась с надеждой, что отец не был тем шутом, каким казался? Не рассталась, несмотря на стыд и неловкость? Вероятно, потому-то она и позволила Деборе посмотреть бумаги, которые не стала бы читать сама.

Дебора посмотрела на женщину, борющуюся со своими чувствами, и порадовалась, что может быть честной.

– Да, – сказала она наконец, – я не считаю, что он был сумасшедшим. Я считаю... – Она помедлила, все еще удивляясь новой идее. – Я считаю, он был прав.

Плотину прорвало, и Александра заплакала о себе и об умершем отце.

Так что теперь она знала. Время от времени у Деборы возникало ощущение, что она на ложном пути, что во всей этой истории какая-то неувязка, и теперь она знала почему. Археология здесь действительно ни при чем – за исключением того, что нацисты вообразили себя новыми греками. Гитлер, ведя свою ксенофобскую войну против низших народов, полагал себя новым Агамемноном, и когда эта война закончилась, а он покончил с собой, то захотел лежать в роскоши, подобно древнегреческим царям.

Дебора вспомнила разговор с микенским кузнецом о знаменитых нацистах, приезжавших на раскопки, мясниках и безумцах вроде Гиммлера и Геббельса, которые считали Шлимана тевтонским сверхчеловеком – отчасти потому, что он раскопал других сверхлюдей, героев армии Агамемнона. Во всем этом был какой-то извращенный смысл. Наверное, именно поэтому Гитлер так хотел провести в 1936 году Олимпийские игры в Берлине: он верил, что это право Германии как наследницы древних греков. До того как отправиться в аэропорт, она пролистала в московском книжном магазине книгу о фашистской эстетике. Бралась Дебора за книгу с некоторым страхом, боясь увидеть картины дикости и упадка; действительность оказалась противоположной. Нацистское искусство было сдержанным, классическим, избегало абстрактности и экспрессионизма и тяготело к консерватизму. Больше всего они любили искусство и архитектуру Древней Греции. В книге было полно планов зданий – многие нарисованы самим Гитлером, – похожих па афинский Парфенон, и статуй, явно сделанных по образцу или скопированных с классических оригиналов. Даже арийская политическая «философия» уходила корнями в греко-римскую эстетику – в националистическую, этноцентрическую и расистскую ее версию, гласившую, что упадок классического мира был прямым следствием расового смешения. Нацисты верили, что, очищаясь от «низших» народов, восстанавливают золотой век, примером которого служили искусство и культура Древней Греции.

И потому они украсили смертное ложе вождя погребальными дарами Агамемнона, отдавая должное его истинно античному достоинству и имперским амбициям, но предметы – не важно, знали ли нацисты, что это подделки, – служили лишь внешними атрибутами. Важно было тело.

В бумагах Волошинова не было и намека на возможность, что Гитлер не умер в бункере. Все крутилось вокруг теории, что настоящий труп ускользнул от русских, а не вокруг старой идеи Сталина, что живой фюрер, возможно, гуляет на свободе. Видимо, факты опровергали этот домысел, получивший на время довольно широкое распространение. Но отсюда следовал еще один вопрос. Почему, когда земля уже горела у них под ногами, нацисты стремились сохранить тело своего вождя – вождя, планы которого потерпели неудачу и который уже был мертв?

Для следующего раза, мрачно произнес голос у нее в голове.

Это не просто труп. Это икона, памятник вроде тела Ленина, покоящегося возле Кремлевской стены многие годы после того, как общественный строй, за создание которого он боролся, рухнул. Символ. Какие бы мотивы ни были у русских, уничтоживших похороненные в Магдебурге останки, они знали, что мученик лишь немногим менее опасен, чем живой человек. Самые его кости способны стать вдохновляющей идеей для нацистов...

Ладно, так что же было дальше?

Тело какого-то двойника оставили русским для идентификации, но по дороге в Швейцарию настоящее тело Гитлера – во всем его микенском убранстве – перехватила воинская часть, наиболее явно противостоящая всему, что олицетворял Гитлер: укомплектованный только чернокожими танковый батальон.

Ирония?

Наверное, если бы находка осталась с ними, история на этом и закончилась, но нацистская Германия не обладала монополией на расизм.

– Дичь какая-то, – вслух произнесла Дебора.

Именно это отец Тони сказал своему водителю, Томасу Моррису, о том, что увидел в ящике. «Дичь какая-то».

Наверное, Гитлер, обряженный, как Агамемнон, подходил под определение «дичь».

Военный полицейский украл ящик, убил по ходу дела одного чернокожего командира танка – преступление, которое, как он полагал (и справедливо), не станут тщательно расследовать. Сначала он, вероятно, не знал, что это за греческие штуки – только что они могут быть ценными. Он вытащил несколько образцов и связался с британским коллекционером, чтобы узнать побольше о золотой маске и прочих вещах, перевозившихся вместе с трупом. Надо думать, полицейский пообещал их продать и таким образом получил деньги на перевозку тела Гитлера. После этого он отправил ящик в Соединенные Штаты, но груз почему-то так и не прибыл, и след его потерялся. Полицейский основал тайное общество, чтобы разыскать пропажу.

Долгие годы местоположение ящика было неизвестно, пока он не обнаружился на побережье Франции. Ричард разыскал его по каналам черного рынка и привез в Атланту, но решил, что тело – которое он принял за Агамемнона – должно вернуться в Грецию.

Но в Грецию оно не попало, и Дебора понятия не имела, где оно сейчас и у кого. И станет ли оно тем, на что надеялись давно умершие нацисты, – способом объединить безумных сторонников превосходства белой расы под единым знаменем, сплотить их, приумножить их ряды, послать их штурмовать Трою изнутри? Жилые массивы и населенные пункты, деловые комплексы и малые предприятия – все падут перед врагом, который всегда таился внутри, как греки в деревянном коне... Конечно, это невозможно. Или это она наивна? Дебора вспомнила карту «групп ненависти» на сайте Южного центра по законам о бедности, заполненный эмблемами экран: ККК, «Арийские нации», бритоголовые, «Новые конфедераты»... Может быть, это не так уж и фантастично.

Как только она приземлится, позвонит Керниге и все ему расскажет. Расскажет о Гитлере и Волошинове, расскажете Магдебурге и падении Берлина, расскажет ему...

...что он был не прав?

И это тоже. Разговор будет нелегкий.

Она подумала о Кельвине и спросила себя, что сказал бы он. Вчера, лежа в постели, Дебора наконец позволила себе вернуться к ночи перед тем, как они получили результаты из лаборатории ЦПИИ, ночи, которую они провели вместе. Оказалось, что она почти ничего не помнит. Все воспоминания остались на кончиках пальцев, а не перед мысленным взором, потому что Кельвин выключил свет, а тяжелые шторы полностью закрывали свет уличных фонарей. Утром он встал раньше, и Дебора вдруг поняла, что жалеет, что ни разу не видела его голым – хотя бы потому, что такое воспоминание ощущалось бы более реальным, более конкретным, чем неуловимые ласки в темноте, которые только и сохранились в памяти. Было бы приятно увидеть его лицо тогда, приятно теперь вспомнить.

Ну что ж, еще не поздно. В следующий раз посмотришь и запомнишь.

Возможно. Но прежде потребуется разговор более трудный, чем все объяснения с полицией.

Глава 68

– Очередная идиотская теория заговора, – сказал Кин.

Кернига неохотно согласился встретиться и появился у нее в сопровождении Кина.

– Послушайте, – сказала Дебора. – У нас есть мертвый русский, одержимый поисками тела Гитлера и выследивший его до музея в «Друид-хиллз»...

– Только потому, что какой-то безумный старик считал...

– Послушайте, – повторила Дебора. – Вам кажется, что все это запутанный вздор из серии «что, если высадку на Луну на самом деле снимали в павильоне», но возьмите факты. У нас есть неофашистская группировка, охотящаяся за тем, что вы считаете оружием. Есть коллекционер, охотящийся за тем, что он считает древним экспонатом. Есть тело середины сороковых годов, обряженное, как древний воин. Что, если все это – одно и то же? Что, если вы ищете не ядерное устройство и не возбудителя оспы? Что, если тело представляет собой и экспонат, и оружие?

Кин открыл рот, чтобы протестовать, а вот Кернига слушал внимательно. Гнев, который он обрушил на нее во время последней встречи, сменился своего рода смирением, но чем больше она говорила, тем больше фэбээровец хмурился. Дебора нутром чувствовала, что Кернига готов поверить в ее правоту.

– Что вы имеете в виду? – спросил он.

– Возможно, это оружие не биологическое или химическое, – ответила Дебора. – Возможно, оно идеологическое. Политическое. Для нацистских безумцев Гитлер – бог и отец. Его телу приписывается значение, граничащее с магическим.

– Магическим?

– Так им кажется. Это больше, чем просто знамя. Это талисман, икона, высочайший человеческий символ того, что они есть и во что верят.

– Хорошо, – кивнул Кернига, – но почему это оружие?

– Потому что такого рода символы привлекают людей. Предполагалось, что тело ликвидировано несколько десятков лет назад, уничтожено врагами всего, что символизировал Гитлер. Если тело появится сейчас во всем блеске – это почти воскрешение. Триумф, знамя войны, и группа «Атрей» считает, что оно может привести их именно к этому – к войне.

– Против кого?

– Евреев, арабов, черных, геев, неполноценных, левых, – ответила Дебора, загибая пальцы, – и всех, кто помогает им или признает их право на существование.

Теперь они оба смотрели на нее – молча, с тревогой.

– Появление тела Гитлера – в руках его друзей – стронет лавину, – добавила она.

– Только не у нас, – ответил внезапно притихший Кин.

– Надеюсь, вы правы, – отозвалась Дебора.

– Даже если бы началось, они не смогли бы победить.

– В прошлый раз они не победили, – сказала Дебора Кину, – но вспомните, какой ценой мы заплатили. Во всяком случае, все будет не так, как тогда: ни танков, ни военной формы, ни вторжений. Это будут атаки террористов: взрыв моста, выстрелы в «Макдоналдсе», бомба на гидроэлектростанции. Для нежелательных последствий не нужна открытая война. Даже один погибший на такой войне – это уже слишком много.

Наступило долгое молчание, а потом Кернига встал. Он был явно расстроен, словно тоже складывал картинку-головоломку, а Дебора все перевернула. И картинка теперь выглядела совершенно иначе, еще более странной, чем раньше, тревожащей, но все же осмысленной.

– Не знаю... Не знаю. Надо этим заняться. Я не говорю, что вы правы, но, возможно, в вашей версии что-то есть. Спасибо.

Дебора просто кивнула. Кин внимательно рассматривал свои ботинки.

– Послушайте. – Кернига, собираясь уходить, сменил тему. – Я тогда накричал на вас. Не ваша вина, что те греки погибли. Не вы же стреляли...

– Я знаю, но если бы я рассказала вам...

– Все равно это не ваша вина.

Он ждал, и Дебора чуть кивнула, крепко сжав губы.

– Вам есть к кому поехать погостить? – спросил он, поднимаясь на ноги. – Друзья, родственники?

Дебора отвела глаза.

– Найдется, – ответила, сама не зная, так ли это.

Глава 69

Когда они уехали, Дебора присела на подоконник и стала смотреть в окно. Мелкий дождь начался, закончился и пошел снова с еще большей силой. Где-то на западе раскатился гром. Еще до конца ночи начнется гроза, и, возможно, сильная.

Дебора открыла телефонную книгу и нашла домашний номер Тони. Она не знала, действует ли он еще, и не могла вспомнить, набирала ли его раньше, но больше ничего не было. После восьмого гудка включился автоответчик. Дебора пробормотала извинения и потом, еще более неуклюже, набросала что-то вроде плана – абсурдная стратегия случайностей, включающая все те мелочи, которые Тони назвала «девчоночьими»: косметика и парфюмерия... Что угодно. Дебора подстригла ногти и сунула пилку в задний карман.

Она позвонила Кельвину домой и тоже нарвалась на автоответчик. Не в силах придумать что-то краткое, остроумное и при этом адекватное – особенно если он сидит и слушает, что она говорит, – Дебора повесила трубку. Было безумно поздно, но она все равно попыталась позвонить ему на работу – на всякий случай – и снова попала на голосовую почту. И уже собралась ложиться спать, когда вспомнила его склонность работать допоздна в музее. Можно заглянуть, будто случайно, на работу и обсудить все на месте.

Готова объяснить, почему ты даже не разговаривала с ним после похода в лабораторию? Почему снова сбежала из страны, не сказав ни слова?..

Она снова переоделась для выхода и позвонила в музей с мобильника, уже закрыв за собой дверь квартиры.

Долгие гудки, потом трубку подняли. Это был Кельвин, и явно раздраженный.

– Да, Дебора, что случилось?

– Как ты узнал, что это я?

– Кто еще будет звонить в такое время?

– Я сейчас приеду, – сказала Дебора. Извиняться по телефону она не собиралась.

– Вот так запросто? – Кельвин был сердит, и Дебора не могла его винить. – Ты уезжаешь из страны, даже не позвонив, а потом просто появляешься у меня на пороге...

– На самом деле это у меня на пороге, – ответила она, пытаясь шуткой разрядить ситуацию. – Ты в музее.

– Без разницы.

– Можем мы поговорить при встрече? – спросила она.

Он, похоже, задумался.

– Ладно.

– Мне чего-нибудь привезти? Что-нибудь китайское?

– Давай ты просто приедешь, и мы поглядим, как пойдет, прежде чем заняться чем-то поспешным вроде совместной еды.

– Справедливо, – согласилась она.

– Я распечатал меню из Сети, – сказал Кельвин, когда она вошла в офис музея. – Из «Гонконг гарден».

– Я думала, мы поглядим, как пойдет, прежде чем заняться чем-то... поспешным, – хмыкнула Дебора.

– Это было наитие, – ответил он.

Они все еще не улыбнулись друг другу.

– А на чем это наитие основывалось? – спросила она.

– Я так понял, что ты едешь извиняться и что у тебя много чего на уме, судя по тому, что я слышал об этом доме в Пальметто. Следовательно, я буду более благожелателен, чем ты заслужила, и...

– Заткнись и дай меню, – прервала его Дебора.

Теперь Кельвин улыбнулся.

– Чего тебе хочется? – спросил он.

– Цыпленок «кунг-пао».

– А еще?

– Пельмени.

– Что-нибудь еще?

– О, – Дебора подняла глаза, когда Кельвин обнял ее за талию, – ты имеешь в виду, чего бы я хотела, кроме еды?

– Верно.

– Хм-м, – протянула она задумчиво. – Пожалуй, больше ничего. Разве что хрустящие блинчики.

Он оттолкнул ее со смехом:

– Дразнишься!

– Девочке надо поесть. Десерт мы обсудим позже.

– Ладно, – уступил он. – Хочешь, пройдемся до китайского ресторана? Я просидел здесь несколько часов, а тебе многое надо объяснить.

Музей стоял в заросшей лесом низине в паре сотен ярдов от шоссе, и, когда они шли под дубами и амбровыми деревьями, свежесть омытой дождем ночи одурманивала.

Кельвин выслушал сильно отредактированный рассказ о последних нескольких днях и взял Дебору за руку, когда она сказала, что чувствует себя виновной в гибели греков.

– Ты не виновата. Виновен только тот, кто стрелял в них.

Дебора сжала его руку. На нем была рубашка хаки с поддетой под нее тонкой белой футболкой, хлопчатобумажные брюки и мягкие кожаные туфли. Как выразился сам Кельвин, «юрист-южанин не при параде». В янтарном свете уличных фонарей его лицо было удивительно гармоничным, правильным, красивым. Дебора улыбнулась, благодаря за сочувствие, а потом они пришли в ресторан, оказавшийся большим, красным и, что называется, «диснеевским»: Китай в представлении производителей сувениров.

Еда была уже готова и упакована, так что можно было сразу уходить, но это не спасло их от дождя, который снова полил к тому времени, как Дебора и Кельвин вышли на улицу. На минуту они укрылись под обширным темно-красным портиком ресторана, потом пришли к выводу, что дождь только усиливается. И решили сбежать.

Гром загремел еще до того, как они прошли два квартала: оглушительный раскат следом за вспышкой. Они только засмеялись. Кельвин напевал, подражая Фреду Астеру, а Дебора весело танцевала по глубоким – выше щиколотки – лужам. Вода текла по дренажным канавам, с ревом врываясь в уличные водостоки. Даже боль в лодыжке не могла приглушить радость Деборы: бежать под дождем с этим красивым мужчиной, чувствовать, как липнет к телу одежда, как течет с волос... Им придется раздеться, как только они попадут в дом...

Ко времени когда они добрались до дверей музея и Дебора попыталась вставить ключ в замок, она хохотала так, что с трудом держалась на ногах. Она промокла с головы до ног, словно залезла в ванну полностью одетой. Кельвин выпростал руки из рукавов рубашки, и футболка казалась нарисованной на коже.

Они чуть не упали, когда дверь наконец открылась. В прохладной тишине эхо хохота вдруг показалось неуместным. Все равно что в детстве захихикать в храме, когда внезапная неудержимая смешливость разбивает заплесневелую благочестивую тишину. Кельвин закрыл за собой дверь и повернулся к Деборе, ухмыляясь во весь рот.

– По-моему, я промок, – сказал он.

Дебора просто смотрела.

Нет. Нет. Нет. Не это. Что угодно, только не это.

Кельвин держал мокрую рубашку хаки в руках. Прямо над входом горела лампа, и на фоне темного стекла за спиной он светился, как святой. Тонкая белая футболка, ставшая от воды прозрачной, прилипла к мускулистым груди и животу. И, словно некое пресмыкающееся сбросило кожу, стали видны бледные линии под футболкой, темные и синеватые – татуировка. Погребальная маска с немецким орлом и одно-единственное слово: «Атрей».

Глава 70

Так это правда.

Дебора сомневалась, боялась, старалась не верить, но... вот оно.

«Если я просто отвернусь и буду держаться нормально, может, он не заметит. Обсохнет или снова наденет рубашку и будет думать, что я ничего не видела. Будет думать, что все обошлось, как тогда, когда он выключил свет в номере гостиницы. Решит, что я не знаю, кто он».

Но Дебора не умела скрывать свои чувства, не умела притворяться. Можно было смолчать и выиграть минуту-другую, однако Кельвин ожидал, что они вместе поедят и, вероятно, не только это. Она не сможет смотреть ему в лицо. Не сможет выдержать эту улыбку и не спросить, улыбался ли он Ричарду перед тем, как пронзить ему грудь нацистским кинжалом. Не сможет слушать его голос и не слышать, как в уборной лаборатории ЦПИИ он шепчет в телефонную трубку адрес дома, где ждут греки.

Ей не требовалось спрашивать, что и как он сделал. Все было совершенно ясно. Все встало на места в той образовавшейся в груди пустоте, где мгновение назад были сердце и легкие, словно Дебора все видела собственным глазами.

Ты знала. Убедила себя, что не знаешь, но ты знала.

Сейчас можно снова повернуться к нему, болтать, смеяться, будто ничего не случилось, а позже, после того как они поедят и попробуют заняться любовью, позвонить федералам и покончить с этим раз и навсегда. Надо выдержать лишь несколько часов. Меньше, если она сумеет найти способ позвонить, не возбудив подозрений.

Можно воспользоваться уборной. Как он, когда приказывал убить греков.

– Ты чего молчишь? – спросил Кельвин, улыбаясь своей беспечной, кошачьей улыбкой.

– Ничего. – Дебора с улыбкой повернулась к нему. – Я насквозь мокрая. Надо переодеться.

– Сначала поедим. Всегда мечтал перекусить возле какой-нибудь тысячелетней реликвии. Давай пообедаем вон на той индейской витрине!

Она заставила губы растянуться пошире:

– Конечно. Расставляй все, а я пока ополоснусь.

– У тебя действительно все нормально? – спросил он. – Ты выглядишь... ну, не знаю... взволнованной.

– Давай назовем это предвкушением, – ответила она.

– Китайской кухни? – Он улыбнулся похотливой, сальной улыбкой.

Ты находила его привлекательным.

– Не только, – выдавила Дебора.

Кельвин ухмыльнулся и шагнул к ней, протянув руки.

– Нет, пока я не помоюсь. – Она попятилась, морщась.

– Пойти с тобой? – Он хитро посмотрел на нее.

– Можешь воспользоваться комнатой для маленьких мальчиков вон там.

– А большие мальчики могут ей пользоваться?

Он шутил. Ей хотелось закричать.

– Только в виде исключения. – Дебора отступила еще на шаг.

– Поторопись, – сказал он. – Я долго ждать не буду – приду посмотреть.

Дебора села на унитаз в запертой клетушке и начала рыться в сумке в поисках телефона. Руки дрожали.

Пожалуйста, Господи, пусть он работает.

Ну...

Господи предвечный, кто посылает утешение всем скорбящим сердцам, к Тебе обращаемся за утешением в этот час испытаний...

Слова пришли непрошено из спящего подсознания, и Дебора стряхнула их, словно заставляя себя проснуться. Уставилась на телефон. Гроза могла подействовать на уровень сигнала, особенно в низине, где находился музей.

Она разыскала в сумке карточку Керниги и набрала номер.

– Будьте добры, – сказала она, услышав женский голос, – могу я поговорить с агентом Кернигой?

– Агент Кернига уехал домой на ночь. Что-нибудь ему передать?

– Мне нужно немедленно с ним поговорить. Крайняя необходимость, связанная с делом, над которым он сейчас работает.

Ну же, давай!

– И какое же это дело?

– Ричард Диксон и двое греков, – пролепетала она. – Пожалуйста, у меня мало времени.

– Позвольте узнать, кто звонит? – невозмутимо поинтересовалась женщина.

– Дебора Миллер. Мне надо поговорить с ним сейчас же.

Дверь в кабинку распахнулась с такой силой, что Дебору отшвырнуло назад. Телефон упал на кафель.

Кельвин Бауэрс поднял его и аккуратно опустил в унитаз.

– И правда надо что-то сделать – никакой звукоизоляции. – Его голос был ровным и спокойным, лицо бесстрастным. Перед Деборой стоял совершенно незнакомый человек. – В этом здании просто невозможно уединиться.