Текст книги "Трилогия о Мирьям (Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети)"
Автор книги: Эмэ Бээкман
Соавторы: В. Медведев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)
На душе у Мирьям потеплело, и она пустилась своей дорогой дальше, продолжая носиться по серому стылому двору.
– Рийна! Рийна! – услышала Мирьям голос госпожи Пилль.
Мирьям подбежала к забору, чтобы посмотреть.
Рийна тоже остановилась и нехотя подошла к окну, из которого свесилась ее мать.
– Не бегай так, вспотеешь, ветром прохватит и простудишься, – внушала она дочери.
Рийна, накручивая на палец бумажную полоску, виновато уставилась в землю.
Мирьям отошла от забора, теперь она уже презирала Рийну за то, что та не убежала от матери.
Перед обедом, когда у Мирьям выдалась минутка и она заскочила домой, то застала у себя бабушку, которая нетерпеливо стояла в передней, повесив ридикюль на руку. Отец тут же чистил щеткой пиджак и, как можно было предположить, собирался вместе с бабушкой в город.
Мама стояла возле кухонной двери, опершись о косяк, и тупо смотрела куда-то мимо бабушки и отца.
– И все же мой план самый стоящий, – произнесла бабушка, – запишем все ваши лучшие вещи на мое имя, а в договоре укажем, что у вас в квартире они находятся только в пользовании.
– Если бы удалось этого старого Эйпла засадить в долговую тюрьму, – со злостью проговорила мама.
– Глупая, – устало заметил отец. – Ты же знаешь, что это не так просто. За его содержание в долговой тюрьме платить бы пришлось нам. Деньги! Деньги! – закончил он, как-то странно повышая голос.
Эту перепалку между сыном и невесткой бабушка пропустила мимо ушей.
– Все же мой план самый лучший. Подпишем договоры, и ничего, кроме старого хлама, приставу и не достанется!
Бабушка торжествующе засияла и, повернувшись к невестке, добавила:
– Одежку, что получше, тоже тащи ко мне в шкаф.
Мама покорно кивнула.
– Человек обязан знать все ходы и выходы, – продолжала нахваливать себя бабушка. – Вот, скажем, я в комнату, что была за Латикасом, новых жильцов сторговала. Будут в месяц платить на две кроны больше, чем платил этот старый бедолага.
– А у новых есть дети? – с интересом спросила Мирьям.
– Нет, – коротко ответила бабушка, – зато они артисты.
Хотя последнее слово бабушка произнесла с явным пренебрежением, она и тут не удержалась, чтобы не похвалиться:
– Все поприличнее народ, чем эта серость вокруг!
– Они в цирке артисты? – с жаром допытывалась Мирьям.
– Мужик на скрипке пилит в кабаке, а жена вроде бы поет. Кошек, собак и детей у них нет. Больше ничего не спрашивала.
Внучкины расспросы, видимо, надоели бабушке, потому что она вернулась к прежнему разговору:
– Как хорошо, Арнольд, что мы еще не переписали на тебя долю из отцова наследства, так и останутся они теперь с носом.
Бабушкина бьющая через край самоуверенность вызвала и на мамином потемневшем от горя лице что-то вроде тени улыбки.
«Ну и бабка у меня! – Мирьям все же не могла не восхищаться ею. – И откуда только она все знает и умеет?»
То же самое, наверное, переживал и отец, иначе бы он не пустился с такой резвостью вместе с бабушкой в город.
У Мирьям всегда был верный нюх на разные события. И на этот раз тоже: едва она успела с полчаса проторчать в воротах, как увидела телегу с пожитками, которая приближалась по улице Ренибелла.
Мирьям вытянула шею, чтобы увидеть самих артистов, но глаза от резкого ветра заслезились, да и на всей улице, кроме извозчика, шагавшего рядом с повозкой, ни одного человека не было, если не считать неприметную парочку, которая семенила поодаль.
Мирьям осталась терпеливо поджидать в воротах. Уж, наверно, артисты откуда-нибудь появятся, их, должно быть, издали узнаешь. Мирьям в своем воображении уже представляла их. Выглядели они такими же, как в одной из кинокартин, которую она ходила смотреть вместе с дедушкой. У артистки из-под накидки раздувается платье в оборку, на голове шляпа с развевающимися белыми перьями, у артиста – трость, цилиндр и белые перчатки.
Стоило подождать и потерпеть, чтобы увидать такое наяву.
Повозка с вещами остановилась неподалеку от парадной, что выходила на улицу.
Извозчик надел лошади на морду торбу с сеном и стал чего-то дожидаться. Мирьям уже хотела было подбежать, чтобы показать извозчику отремонтированную квартиру Латикаса, куда следовало снести вещи артистов, но вдруг увидела, что будничного вида парочка почему-то тоже подошла к телеге и стала в нерешительности.
– Поднести вещички или как? – спросил извозчик у мужчины, поглядывая исподволь на худую женщину.
Теперь и Мирьям заметила, что невзрачный мужчина держал в руках футляр из-под скрипки.
Ну почему человека на каждом шагу должны ожидать столь ужасные разочарования!
Если бы только новые жильцы подозревали, что они разрушают иллюзии у девочки, которая притаилась в воротах, они бы поговорили с извозчиком с глазу на глаз, в четырех стенах, и не стали бы распространяться здесь, на виду, в присутствии Мирьям.
Артистка. А сколько это будет стоить?
Извозчик. Если поднести вещички, то все четыре кроны. Путь неближний.
Артист. А если мы сами отнесем вещи?
Извозчик. Тогда само собой… три кроны.
Артистка. Мы снесем вещи сами.
Артист подал скрипку жене и взвалил на спину огромный узел. Вместе они скрылись за парадной дверью. Извозчик зашел спереди к лошади, пошарил в кармане и отыскал там корочку хлеба, которая тут же исчезла за губами у коняги.
Артисты вернулись назад и с трудом стащили с повозки кухонный шкаф. Извозчик мельком взглянул на них, потом решительно подошел и взялся вместо женщины за угол шкафа. Артистка, отступив в сторону, сказала:
– Больше трех мы не сможем заплатить.
– А я и не прошу, – ответил извозчик и поднял шкаф.
Мирьям бросилась со всех ног домой, обратно она прибежала с куском хлеба в руках. Поднесла ломоть к лошадиной морде и услышала за спиной голос извозчика:
– Ох ты кроха, смотри-ка, она умеет животину кормить.
Мирьям повернула голову к извозчику и серьезно произнесла:
– А что тут такого, у нас во дворе тоже лошадь живет, белая Мийра.
Артисты, стоявшие возле повозки, улыбнулись. Мирьям осталась довольна собой – знакомство с новоселами состоялось.
Вещи все снесли, извозчику отсчитали три кроны, и повозка покатилась по прямой, как стрела, улице Ренибелла в сторону красного железнодорожного забора.
Улица ненадолго опустела.
Из магазина вышла госпожа Пилль, и была она куда красивей и роскошней, чем приехавшая артистка.
Показалась Лоори, на ее шапочке задорно подпрыгивал красный помпончик.
– Двойку получила, да? – посчитала за нужное спросить Мирьям, когда сестра подошла к воротам.
– Это ты будешь их хватать! – пообещала Лоори, но сказала она это со столь кислой миной, что Мирьям невольно заподозрила сестру во лжи.
– Ты только маме не говори, если получила! – крикнула Мирьям. – У нее и так забот хватает!
– Сама знаю! – через плечо бросила в ответ Лоори.
Наверное, Лоори долго свою дорогую форменную шапочку с красной шишечкой теперь не поносит. Еще меньше надежды на то, что сама Мирьям когда-либо попадет в лицей.
Но грустные мысли тотчас же улетучились, как только Мирьям увидела отца и бабушку, возвращавшихся из города. Отец шел подпрыгивающей походкой впереди, размахивающая ридикюлем бабушка со вскинутой гордо головой и развевающимися на ветру полами пальто – немного позади.
Улица перестала интересовать девочку, и Мирьям, ожидавшая радостных вестей, засеменила вслед за взрослыми в комнату.
И в самом деле, отец широким жестом кинул на стол кипу бумаг, лицо у мамы сразу засияло. Бабушка, уставив руки в бока, с торжествующим видом стояла рядом.
Она не дала маме порадоваться избавлению от заботы.
– Теперь начинай перетаскивать вещи ко мне, – скомандовала бабушка.
Мама нехотя поднялась.
Бабушка указала пальцем на картину с изображением морского берега, которую адвокат Кикенфельдт подарил однажды матери, и сказала:
– И это тоже неси, вдруг цену какую имеет.
«Значок, значок… – подумала Мирьям и обомлела: – Я же забыла найти его!»
Встревоженная, Мирьям мигом выскочила в сад и с чувством глубокого стыда начала шарить под яблоней в шуршащей листве.
Ей повезло, хотя угрызения совести после этого улеглись не сразу.
«Все ценные вещи нужно спрятать», – успокоившись, решила Мирьям и приступила к делу.
В подвале, на подоконнике, она отыскала заржавленную банку.
Использовав момент, когда матери не было в комнате, Мирьям засунула за пазуху розовое американское платье. Только достать кусок бумаги и лопату!
Подмерзлая земля поддавалась с трудом. Мирьям до того долбила лопатой почву, что ей стало жарко и пришлось скинуть пальто.
Наконец нужная ямка была готова.
За садовым домиком, подальше от случайных взглядов, Мирьям свернула розовое шелковое платьице, прикрепила к нему красный значок, все это завернула в бумагу и затолкала в жестяную банку.
Теперь оставалось незаметно пробраться к вырытой ямке и захоронить имущество.
Мирьям притоптала хорошенько землю и даже натрусила сверху опавших листьев, чтобы никто ничего подозрительного тут не заметил. В довершение всего она воткнула в землю неприметную хворостинку и на всякий случай отмерила шагами от стены место захоронения. Она слышала от Пээтера, что немало кладов оттого и затерялось навеки, что люди плохо помечали его.
Теперь можно было и передохнуть. Мирьям придирчиво оглядела свой великолепно скрытый тайник.
Постепенно радость улетучивалась. Мирьям, только что с азартом прятавшая свои сокровища, поникла головой. А что, если на деле хитрость – то же самое, что и глупость?
И откуда только набрело это сомнение?
Но тут мама распахнула окно и крикнула:
– Мирьям, сейчас же надень пальто!
26
Утром в сочельник Мирьям долго не осмеливалась открыть глаза, потому что еще накануне загадала, что, если утром пойдет снег, тогда праздники будут радостными, а если нет – то они будут такими же гнетущими, как все эти дни, которые пошли с того вечера, когда отец сказал:
– Вексель Эйпла опротестовали.
«Если уж на то пошло, так самое большое горе должно быть позади, – думала Мирьям, притворяясь спящей, – второй раз пристав вряд ли придет! Да и мама ясно сказала этому приставу, предъявляя бумаги, что на нет и суда нет!»
С дрожью и отвращением вспоминала Мирьям того сухопарого человека, который заглядывал у них в квартире во все уголки и, казалось, вынюхивал своим заостренным носом ценные вещи. С чувством удовлетворения подумала Мирьям о своей предусмотрительности, о том, что она вовремя запрятала в землю свое богатство. Когда судебный пристав оценивающе оглядывал кровать, на которой спали Мирьям и Лоори, она спросила у этого остроносого:
– Что же, мы с Лоори теперь должны спать на полу, так же, как дядя Рууди?
Пристав взглянул на нее поверх очков, и Мирьям с удовлетворением отметила, что она, пожалуй, может уже постоять за себя, как настоящий взрослый человек, потому что старик махнул рукой и кровать их описывать не стал.
Новых бед Мирьям было не предугадать, на душе у нее начала зреть надежда на лучшие времена, и она решительно открыла глаза.
На дворе крупными хлопьями падал мягкий снег.
В то утро Мирьям на радость матери тщательно вычистила зубы и даже вымыла шею. Старалась не огорчить, чтобы у матери не было причины накричать, – а с ней это в последнее время, к сожалению, частенько случалось. Тем более что на кухонном столе благоухали булочки, и мама улыбалась, словно снег на дворе был и для нее предзнаменованием радостного рождества.
Кто-то постучался.
Мирьям побежала открывать дверь. Улыбающийся почтальон пошаркал на циновке заснеженными ногами и подал отцу два конверта. Отец достал из кармана монетку и протянул ее письмоносцу. Надо, чтобы и почтальон порадовался рождественским праздникам!
Возбужденная Мирьям протянула руку, чтобы первой после отца прочесть рождественскую открытку, но ей подали только один конверт. Содержание другого письма отец изучал почему-то слишком долго, словно на маленьком листочке уместилось целое послание.
«Доброго рождества!» – по складам прочла Мирьям слова, написанные под еловой веткой. На обороте открытки значилось: «Желает Кузнецов».
Мирьям протянула открытку нетерпеливой Лоори, а сама выжидающе уставилась на отца.
Но он по-прежнему стоял неподвижно возле двери и все еще перечитывал свой листочек.
Молчание было столь долгим, что мама заглянула из кухни в переднюю и, предчувствуя недоброе, тревожно спросила:
– Ну, что там опять стряслось?
– Если я не уплачу до Нового года по векселю Эйпла, они грозятся посадить меня в долговую тюрьму.
Прежде чем Мирьям сообразила, о чем идет речь, мама уже бросилась в слезы.
А на улице шел великолепный рождественский снег.
Мирьям знала всего лишь одного человека, которого посадили в тюрьму. Это был известный забулдыга с улицы Ренибелла – Карли, который как-то пырнул ножом такого же лоботряса Юсся.
«Лоботрясу Карли было поделом, так ему и надо, – рассудила Мирьям, – он полез с ножом на другого, пускай бродягу, но все-таки человека. Но за что отца в тюрьму?»
Ей стало жутко при виде его восковой желтизны. Только матери она посмела сказать:
– Не плачь, а то скоро состаришься.
Так обычно мама говорила самой Мирьям, когда та со злости или обиды начинала хныкать.
Но сейчас дочкины слова не подействовали на маму, она еще сильнее разрыдалась.
Мирьям поняла, что ничем она тут помочь не может. Натянула на себя ворсистые рейтузы, пальто и завязала под подбородком тесемки своей светло-зеленой пушистой шапочки.
Никто не обратил даже внимания, когда она исчезла за дверью.
Уселась тут же на крылечке и принялась строить планы.
«Отца надо куда-нибудь спрятать, где его никто не найдет», – пришла она наконец к выводу, который потребовал от нее немалого напряжения.
Но куда спрятать?
Снегопад все усиливался.
Мирьям продолжала сидеть на крыльце, хотя Рийна Пилль уже несколько раз звала се к себе во двор лепить снежную бабу.
– У меня нет времени, – крикнула Мирьям, когда Рийнины приставания ей вконец надоели.
– А что ты делаешь? – удивилась Рийна. Она же видела своими глазами, что Мирьям сидела просто так и руки в варежках держала на коленях.
– Я думаю! – крикнула в ответ Мирьям.
– О чем? – не отставала Рийна.
– Не хватало еще, чтобы я это тебе докладывала, – пробормотала Мирьям, – все равно ты ничего не поймешь, только и хватает глупости, чтоб пищать над ухом.
Но Рийне было уже не до Мирьям. Госпожа Пилль сама вышла во двор и с хохотом принялась скатывать из липкого снега ком. Рийна визжала наперебой с матерью, и Мирьям в сердцах подумала:
«Будто нарочно развозятся, чтобы не дать человеку покоя».
Ну куда запрятать отца? Конечно, можно бы в лес, но там холодно. Где же найти верное место? Где оно, такое, которого никто не знает? В винном погребе? И ключ бы забросила… Нет, там крысы… Не пойдет… И вина там тоже очень много, еще напьется, забудется, затянет песню и выдаст себя. Нет, не годится.
Кто-то положил ей на плечо руку, и Мирьям вздрогнула.
Она подняла взгляд и увидела дядю Рууди, который улыбался, как обычно улыбаются в праздники люди.
– Что ты, снеговик, поделываешь тут?
– Не видишь разве – думаю, – расстроенно ответила Мирьям.
– Тебя так занесло, что макушки и той не видно, – оправдывался Рууди, отряхивая племянницу от снега.
– Ах, брось, – сказала Мирьям и с усилием поднялась на ноги. Тут она почувствовала, что зад у нее совсем застыл, и она принялась хлопать по нему руками, чтобы разогреться.
– Послушай, Мирьям, – начал дядя Рууди и насупил брови, как делал всегда, когда заводил серьезный и важный разговор.
Девочка приготовилась слушать. А вдруг дядя Рууди посоветует такое место, куда можно будет спрятать отца?
– Старуха сунула мне тут в карман горсть денег и велела съездить на кладбище, – продолжал Рууди. – Говорит, в сочельник на могилке у деда должны гореть свечи. Так как, поедем?
– Ну, ясно! – воскликнула Мирьям и подумала: разве может какая-то Рийнина снежная баба сравниться с такой дальней дорогой?
– Если барышня согласна, – пророкотал Рууди и развел сомкнутые брови, – тогда прикажем извозчику Румму, чтобы он нацепил Мийре бубенцы на шею, вынес в сани соболиные накидки и – поехали!
– И – поехали! – повторила восхищенная Мирьям и в подтверждение схватила дядю Рууди за руку.
– А Лоори возьмем с собой? – спросил дядя Рууди.
– Возьмем, – согласилась Мирьям и тут же побежала сказать об этом сестренке.
Дядя Рууди усадил девочек по бокам от себя, натянул им почти под самую шею повытертый санный полог и крикнул извозчику так, будто тот бог знает в какой дали находился:
– Давай ходу, господин Румм!
Извозчик оглянулся, доброжелательно хмыкнул и взмахнул кнутом над головой. Старая кобыла Мийра в свою очередь посмотрела через оглоблю на хозяина и пошла медленным шагом.
– Нно-оо! – кричал Румм и смеялся: – Мийра, не позорь меня!
Мийра, знать, поняла и затрусила потихоньку, колокольчики на шее у нее зазвенели, словно это были настоящие бубенцы.
– Слушай, Румм, а ведь колокольчики-то у тебя ржавые! – весело крикнул извозчику Рууди.
Извозчик оглянулся и, посмеиваясь, ответил:
– Каждый год не до новых! – так, будто все это из– за лености, а не потому, что в кармане пусто.
«Все сегодня смеются», – подумала Мирьям и решила развеселить Лоори, которая сидела мрачная, – показала ей язык, что обычно всегда действовало.
Но Лоори осталась серьезной, мало того, сама в ответ показала язык и отвернулась.
«Ну где найти для отца убежище?»
Когда многоопытная Мийра осторожно свернула с улицы Ренибелла на улицу Освальда, какая-то красивая барышня помахала дяде Рууди рукой. Тот помахал в ответ.
– Она что, твоя невеста? – допытывалась Мирьям.
– Да нет, просто так, барышня, – ответил Рууди и снова положил руку, которой только что махал, на плечо племянницы.
Мирьям осталась довольна таким ответом: не хватало еще, чтобы дядя Рууди женился и у него пошли бы дети, тогда он возьмет и забудет Мирьям!
Снег застревал в челке, скатывался капельками на лоб, чтобы просохнуть тут же, на раскрасневшемся от ветра лице.
По городским улицам сновали люди: кто с елкой на плече, у кого руки полны свертков.
Мирьям с удовольствием помахала бы всем, мимо кого, звеня колокольчиками, они проносились, но заботы превозмогали ее веселье.
Когда уставшая после долгой дороги Мийра, изредка позвякивая колокольчиками, не спеша свернула на дорогу, проходившую по кладбищу, Мирьям спросила у дяди Рууди:
– А пристав, он ведь не ходит на кладбище?
– Да вроде бы нет, – деловито ответил Рууди, уже привыкший к странным вопросам племянницы.
– А полицейский? – вполголоса допытывалась она.
– И ему особо нечего здесь делать, разве что когда хоронит родичей.
Мирьям смотрела на мелькавшие по обе стороны дороги свечи, что были зажжены на могилах, и думала:
«Тут самое спокойное место на всей земле».
Шел плотный снег, но безмолвные огоньки продолжали упорно мерцать. Кого-то хоронили, заунывное церковное песнопение уносилось в белесые сумерки.
Звонил по усопшему колокол, звон его жутковатым гулом врезался в теньканье колокольчиков. И Мирьям вдруг почувствовала страх.
Ее взору открылась дедушкина могила, вся запорошенная снегом.
«Нет, отца нельзя прятать на кладбище», – размышляла Мирьям, и горький стыд охватил ее за то, что она минуту назад думала иначе.
Дядя Рууди зажег могильные свечи.
Мирьям пыталась вспомнить дедушку, но печаль об отце помешала воспоминаниям.
И Мирьям впервые с удивлением поняла, что она и отца своего любит.
27
После кладбища Мирьям стала кашлять.
– Придется выпить лекарства, – решила мама.
– Я не хочу! – хныкала Мирьям, которая ненавидела всякие горькие порошки.
– Но я дам тебе необыкновенное лекарство, – уговаривала мама и отыскала маленький коричневый пузырек. – Эти капли в подвале своего замка приготовил мудрый датский король, который смешал нектар с цветков и принцессины слезы. Вот увидишь, это обязательно поможет!
Мирьям согласилась выпить лекарство и не пожалела. Кашель вроде бы улегся.
К вечеру наступила оттепель. Снег обмяк, и в темнеющих вмятинах следов выступила вода. Влажный воздух был полон звенящего зова колоколов.
Мирьям спряталась за занавеску и глянула в окна противоположного дома, где так дружно мерцали свечки и где под выбеленными потолками не горели сегодня яркие, без абажуров, электрические лампочки.
Девочка растрогалась. В окне Пээтера вспыхнул бенгальский огонь, а в соседней квартире можно было видеть Хейнца, который, сложив руки, стоял возле елки.
«На рождество, наверное, все люди становятся добрыми», – подумала Мирьям и тоже хотела стать под елку, скрестить руки, чтобы и самой почувствовать себя хорошей.
Мирьям увидела, как Хейнц открыл рот, закинул голову, будто находился у зубного врача, потом вытянул губы и тут же растянул рот до самых ушей.
«Поет», – догадалась Мирьям, которую эта немая картина вначале привела в замешательство.
Известные по дворовым баталиям противницы – дворничиха и самогонщица Курри, – повязав большие темные платки, шагали, взявшись под руки, – не иначе как в церковь.
«На рождество все люди добрые», – думала Мирьям, провожая взглядом старух, и в своей душе ощутила порыв к примирению. Вот только не было рядом ни одного врага, чтобы при свете рождественских свечей великодушно подать ему руку.
– Дети! – крикнула мама.
Мирьям ощупью выбралась из темной спальни и пошла на мамин голос.
Посреди жилой комнаты стояла внесенная только что со двора елка, под ней на полу образовались лужицы растаявшего снега.
Мирьям была уверена, что у них на этот год елки не будет, – из-за утреннего письма, того, что угрожало долговой тюрьмой.
Мирьям смотрела на отца, который курил, и на мать, стоявшую в дверях, и еще раз уверилась, что на рождество все люди хорошие.
Удивительный это праздник – рождество!
А вот и раскрасневшаяся Лоори вошла, неся на вытянутых ладонях коробочку с елочными украшениями, да так, что мама, увидев дочкину лихость, испуганно вскрикнула:
– Смотри не урони!
А Лоори осторожно опустила коробку с хрупким содержимым на стул, все было готово к самому веселому занятию на свете.
Лоори, как более высокая, забравшись на отцовский письменный стол, прикрепила на макушку елки серебряную звезду. Мирьям принялась распутывать золотистый «дождик», чтобы его хватило как можно больше. Потом Лоори взялась за свечи и расположила их со знанием дела так, чтобы они не опалили ветки. На долю Мирьям достались длиннохвостые птички с прищепками и разноцветные стеклянные шары – подвешенные к веткам, они медленно раскручивались, словно ожидали, когда зажгутся свечи, чтобы в радужных отблесках отразить их огоньки.
Отец с матерью остались довольны ребячьей работой.
Из передней донеслись шаги и пошаркивания, которые с таким нетерпением ожидались в каждый сочельник.
Мирьям сделала вид, что она ни за что не узнает дядю Рууди, который нарядился дедом-морозом и бороду себе приклеил, потому что взрослым очень нравится, когда дети верят тому, в чем их хотят уверить.
Дядя Рууди пытался даже голос изменить, он сутулился по-стариковски и вел разговор о санях, которые дожидаются его на улице вместе с подарками для других детей.
Лоори тут же оттараторила свой стишок:
Колокольчики звенят…
Мирьям вздохнула: ей вспомнилась поездка на кладбище.
Теперь наступила очередь Мирьям.
– Ну, а ты что? – вопросительно произнес дед-мороз – дядя Рууди.
– А я ни одного стихотворения не знаю, – пробормотала Мирьям, уставившись в пол.
– Как же так, Мирьям? Ты ведь обещала выучить! – сердилась мама.
– В прошлом году ты знала несколько красивых стихотворений, – не отступал дед-мороз.
Мирьям отвела взгляд от горящих свечей и, заглянув в темный сад, сказала:
– В прошлом году дедушкины яблони были сплошь в яблоках, так что ветки ломились, а в этом году и яблока нет.
Дядя Рууди протянул девочке сверток и больше уже не требовал прочитать что-то наизусть.
«На рождество все люди добрые и уступчивые», – удивилась Мирьям, что так легко отделалась.
Дед-мороз ушел, и Мирьям слышала, как он скрылся за дверью бабушкиной квартиры.
Мирьям развернула сверток. Из зеленой кофты в руки выпала целлулоидная куколка величиной с палец.
Лоори в своем пакете обнаружила новое школьное платье и книгу в красной обложке.
Отец с матерью глядели на радостных детей, и Мирьям чувствовала, что в этот момент родители не думают о долговой тюрьме.
Поскрипывая новыми туфлями, пришла празднично разнаряженная бабушка, с полной охапкой бумажных кульков. Лоори долго пришлось их разворачивать и раскладывать по блюдам: на одно – орехи, на другое – рождественские пряники, покрытые розовой обливкой, на третье – конфеты, на четвертое – мандарины…
Мирьям не могла отвести взгляда от лакомств. Но сегодня запрета и не полагалось, взрослые уселись вокруг маленького диванного столика, и мама поставила бокалы возле бабушкиной бутылки с вином.
Выпив первую рюмку, бабушка начала петь:
Все стали подтягивать бабушке, и только Мирьям напевала на родном, понятном языке собственного сочинения слова;
…тебя со стужи в дом внесут,
вокруг тебя и водку пьют!..
Лоори все же расслышала и ткнула сестренку в бок.
Мирьям перестала петь, она и так делала это без особого энтузиазма, и отправилась жечь бенгальские огни.
Окончив песню, бабушка снова заторопилась наливать в бокалы.
– Погоди немного, – сказал ей Арнольд и вытащил из внутреннего кармана бумагу.
Бабушка читала долго, и бровь у нее грозно хмурилась.
– Что оно значит? – спросила она фразой, которую обычно употреблял Яан Хави.
– Долговая тюрьма, – нервно бросил в ответ отец.
– Читать я умею! – огрызнулась бабушка.
– Я надеялся, что меня просто признают банкротом, для того мы и все бумаги с тобой составляли…
– Знаю, знаю, только почему они не засадят в долговую тюрьму Эйпла?
– Он дряхлый старик… – ответил отец.
– Что из того, он же занимал?
– Все это подстроено, хотят любой ценой выжать из меня деньги, – устало махнул рукой отец.
– Так оно, видно, и есть, – протянула задумавшаяся бабушка и медленно подняла бокал, чтобы одним движением опрокинуть его.
Отец последовал ее примеру.
Мать метнула быстрый взгляд в сторону детей и тоже залпом выпила свое вино.
У Мирьям от удивления глаза полезли на лоб; она никогда не видела маму такой легкомысленной.
Лоори шепнула сестренке на ухо;
– Что с нами будет, если отца посадят в тюрьму?
Мирьям пожала плечами.
Лоори тяжело вздохнула.
Глаза у мамы блестели, и казалось, что она была спокойна.
– Никто из нашей семьи отроду в тюрьме не сидел, и ты туда не пойдешь, – наконец решила бабушка и в подтверждение своих слов стукнула кулаком по столу так, что бокалы подскочили.
– А вы играйте, дети, играйте, – просила мама своих девочек, которые, раскрыв рот, смотрели на бабушку.
Лоори и Мирьям опустились за елкой на корточки, склонившись над целлулоидной куколкой, той, что была величиной с палец.
– Как ты назовешь ее? – с наигранной беззаботностью спросила Лоори.
– Тути. – Мирьям назвала первое попавшееся имя.
– Дура, – презрительно сказала Лоори, – это же собачье имя!
– Ну и что, – возразила Мирьям, – если бы у меня была собака, я бы назвала ее человеческим именем! Вот!
В наказание за подобное своенравие Лоори одарила младшую сестру взглядом, исполненным упрека.
Ну какая может быть игра, если отец обхватил голову руками и стонет:
– Что делать, что делать?
– Погоди! – приказала бабушка, недовольная отцовской несдержанностью. – Я сейчас придумаю!
– Погоди, – повторила мама, – бабушка сейчас придумает!
Мирьям показалось, что в маминых словах послышалась насмешка, но бабушка на это внимания не обратила.
– Придется выплатить, раз уж ты оказался таким дураком, впредь наукой будет, – решила бабушка.
– Чем выплатить-то? – Отец как-то неестественно рассмеялся.
Но бабушка не удостоила его ответом, исчезла за дверью с пустой бутылкой и тут же вернулась обратно с хрустальным графином, в котором искрилось домашнее вино.
Мама напряженно уставилась на свекровь. И Мирьям тоже, забыв о только что нареченной Тути, что осталась на некоторое время у Лоори, в тревожном ожидании поглядывала на бабушку, которая решительно разливала вино по бокалам.
Осушив свой бокал, бабушка откинулась на спинку кресла, положив руки на стол, и принялась барабанить пальцами по дереву.
– Ну? – не выдержал отец.
– Продай ту часть наследства, которая досталась тебе по завещанию, – многозначительно произнесла бабушка.
– Нашу квартиру? Мое наследство?
– Ну да, ничего не попишешь, продашь, – заверила бабушка, не обращая даже внимания на сыновнюю растерянность.
Отец хрипло хохотнул.
– Я, я куплю ее у тебя, – довершила она свою мысль.
– Все же лучше, чем садиться в тюрьму и оставлять семью беспризорной, – поддержала мама бабушкино предложение.
Отец молчал.
– Найдешь новое место, тогда сможем и за квартиру платить, – пыталась утешить мама.
– Отцово наследство… – тяжело выговорил Арнольд.
– Так ведь продаешь собственной матери, – успокоила бабушка.
– Но квартира стоит больше, чем надо заплатить по векселю, – оживился отец.
– Ни цента больше от меня ты не получишь, – твердо заявила бабушка и повторила: – Ведь собственной матери продаешь!
– Собственной матери, – повторил отец и в отчаянии уставился в потолок.
– Все же это лучшее решение. – Мама повернулась к отцу. – Или у тебя есть другой выход?
– Ладно, пусть будет так, – махнул отец и разлил вино в бокалы.
– Как хорошо, что мы еще не переписали на тебя наследство, – произнесла бабушка, – не то эта банда бог знает кому сторговала бы твою долю.
– Теперь она останется тебе, – бросил отец.
– Оно и лучше, когда дом не надо делить, – осторожно ответила бабушка и с подчеркнутой грустью добавила через некоторое время: – Не вечно мне жить.
– Ну вот, и с заботой покончено, – вздохнула с облегчением мама, не придавая значения последним словам.
– В любом положении найдется выход, – кивнула бабушка и с такой сердечностью глянула на невестку, как уже давно на нее не смотрела.
Мирьям увидела мамину улыбку, с восхищением взглянула на бабушку, и ей захотелось воскликнуть:
– Поверьте же, люди бесконечно добры!
Вернувшая всем праздничное настроение, бабушка снова завела:
Oh Tannenbaum, oh Tannenbaum,
wie grün sind deine Blätter…
