Текст книги "Трилогия о Мирьям (Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети)"

Автор книги: Эмэ Бээкман

Соавторы: В. Медведев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц)

Эмэ Бээкман
ТРИЛОГИЯ О МИРЬЯМ

Предисловие

Если бы 15 лет назад вы спросили, кто такая Эмэ Бээкман, то услышали бы: оператор киностудии «Таллинфильм». Выпускница ВГИК 1956 года, она участвовала в съемках нескольких фильмов разных жанров. Однако стремление «служить двум музам» выразилось уже тогда в ее успешной работе над сценарием «Парни одной деревни», написанным совместно с Владимиром Беэкманом (фильм 1962 года), а еще раньше – в публикациях очерков и рассказов в периодической республиканской печати. Последнее десятилетие выдвинуло Эмэ Бээкман в число интереснейших прозаиков Эстонии.

Путь Эмэ Бээкман из кино в большую прозу необычен, но естествен. «Тот, кто понял, что значит глазом кинокамеры выделить и подчеркнуть отдельные куски мозаики мира, тот уже не в силах от этого отказаться». Глаз кинокамеры проникает в глубь объекта, обнажает его сущность, освещает в определенном ракурсе, но объект внимания писателя – исследователя, философа, психолога, художника – за пределами заданного объекта, это – вся жизнь с ее проблемами, с необозримым многотемьем.

Дебют прозаика Эмэ Бээкман – роман «Маленькие люди» (1964). Книга написана от лица маленькой девочки Мирьям. В этом первом романе четко прочерчен круг проблем, которые волнуют писательницу и которые она будет неуклонно поднимать в каждом своем новом произведении, – и прежде всего это проблема истинной человеческой ценности, проблема ответственности за совершаемый выбор.

Через два года после публикации «Маленьких людей» выходит новый роман Э. Бээкман «Колодезное зеркало», повествующий о трагической судьбе эстонской революционерки. Роман сразу занял особое место в эстонской литературе: в нем органически переплелись события человеческой жизни с событиями 1940 года и Октябрьской революции. В «Колодезном зеркале» живут персонажи «Маленьких людей», и хотя тональность и стилистика этих произведений резко отличны, – они тем не менее образуют единое самобытное целое. На русском языке дилогия вышла одной книгой (1969). Прошло много лет, и писательница вновь рассказала о Мирьям, теперь уже школьнице, о ее друзьях-под-ростках, пытающихся осмыслить окружающий мир, определить в нем свое место, найти свою «истину» («Старые дети», 1972). Этот роман естественно завершил трилогию.

Годы, предшествовавшие появлению «Старых детей», заполнены интенсивным трудом, отмечены созданием новых значительных произведений, не схожих по замыслу, форме, композиции, но неизменно отличающихся глубоким социально-психологическим анализом.

1967 год. «Стая белых ворон». Роман в новеллах. Перед читателем проходит целая галерея персонажей, герои книги – столичные киноработники. Общая, сквозная тема – мещане в искусстве. Творец должен стать самостоятельным, стремление к легкому успеху неизбежно превратит его в неудачника, в «белую ворону» в искусстве. На русском языке роман издан в 1970 году.

Следующий роман Э. Бээкман – «Глухие бубенцы» (1968). Время действия – три дня 1944 года. Отступают оккупанты. Нацистская пропаганда запугивает жителей. Глухой хутор Западной Эстонии. Сюда стеклись беженцы – люди различных социальных слоев, с разными судьбами. Ведущая мысль: в переломный момент истории каждый должен четко определить свою позицию, свое место в жизни и в борьбе. Книга обращена против идеологии национализма и мещанства.

1970 год приносит два совершенно своеобразных, не похожих ни на одно из предыдущих произведений.

«Сынни Сийм» («Сийм-силач») – мудрая и остроумная сказка о приключениях добродушного, доверчивого, но нелепого великана, определенная автором в подзаголовке как «роман для детей и для других». Кроме сказочных персонажей здесь действуют вполне реальные современные герои, и по многим признакам можно угадать, что все это происходит в Эстонии наших дней. Реальность и вымысел легко переплетаются. Сказочные образы зрительны и пластичны, так и просятся на экран, в мультфильм. Сказка утверждает высокие этические и эстетические идеалы.

И – «Шарманка». Фантастический УУМ (Управление по учету мнений) изображен в реалистических подробностях, как нормально функционирующее учреждение. Роман пронизан веселой иронией, однако покров озорной комедийности скрывает серьезное: страшна бездуховность, и в наш стремительный век человек не должен забывать об этом. Роман получил премию Эстонской ССР имени Ю. Смуула.

В 1971 году опубликован новый роман Э. Бээкман «Запретная зона» (в русском переводе – «Час равноденствия», 1973). В центре – история молодой женщины с несложившейся судьбой, история Простой Души. Душа героини – запретная зона – не приемлет житейской пошлости. Всем своим пафосом роман направлен против куцего идеала мещанского счастья.

В 1973 году написан еще один роман о женщине – «Чертоцвет». Его героиня – эстонская крестьянка. Действие простирается с середины XIX века до 1905 года. Этому роману присуждена премия колхоза имени Э. Вильде.

В 1975 году Э. Бээкман публикует роман «Винный месяц» (в русском переводе назван «Листопад»). Роман пронизан беспокойством: куда спешит человек? Как изменяет его время? В этом «Листопад» перекликается с «Шарманкой». А в скором времени читателя ждет знакомство с новой книгой писательницы – это будет психологический роман «Родовое древо».

МАЛЕНЬКИЕ ЛЮДИ
Роман

I

1

Мирьям проснулась, но глаз открыть не могла. Вернее, она еще ничего толком не соображала – только что видела во сне, как в саду за домом ползла большущая змея, толстенная и неторопливая. Змея вытянулась через весь уголок сада – с яблоней, посаженной дедушкой, десятком ягодных кустов и грядкой под окном вдоль стены, где росли вперемежку оранжевые царские кудри и лимонно-желтые ирисы.

Напуганная жутким сновиденьем, Мирьям поклялась, что вовек ее ноги там не будет, где меж кустами пресмыкаются столь отвратительные твари. Лучше уж возиться во дворе, ничего, что он вытоптан жильцами до бесплодной пустоты. Тут, где все на виду и где лишь под ивой да возле мусорного ящика пробиваются клочочки травы, видно далеко и можно не бояться нежданной беды.

Когда подолгу не бывало дождя, на дворе можно было с удовольствием поволочить ногами – пыль вздымалась столбом до второго этажа, и бархатная мягкость ласкала голые подошвы. Однако удовольствие это всегда бывало непродолжительным – жильцы подпиравших двор обоих деревянных домов поднимали крик, ругались и с таким треском захлопывали створки окон, что сыпалась замазка.

И все равно во дворе самое надежное место! Ведь стоит змее высунуть голову из-под забора, ее сразу увидишь, успеешь убежать домой и спрятаться.

Мирьям на миг открыла веки, поймала краешком глаза яркий солнечный лучик и снова забылась в легкой полудреме. Радостный зайчик успел погасить в ее глазах жуткий змеиный образ, и Мирьям предалась более приятным размышлениям. Еще два лета потерпеть, придет золотая осень, и тогда наконец-то за нею признают право на форменную шапочку и она пойдет в школу. Только эти чудесные мечты омрачались мамиными словами, которая недавно сказала, что разве напасешься денег на новый портфель первоклашке, возьмешь у Лоори старый ранец, он еще совсем приличный!

Злость и слезы подкатывались к горлу, когда Мирьям сейчас думала об этом. Ну почему она не первый ребенок? Почему она должна мириться с Лоориными обносками? Мирьям сама видела, как сестра зимой каталась с горки верхом на ранце – да так, что клочья от него летели.

Мирьям вздохнула. Как бы ей хотелось иметь большущий черный лакированный портфель с блестящим замком, возле которого, подобно колокольчикам, позванивали бы два маленьких ключика, таких же крохотных, как у ее копилки, где завалялось несколько случайных центов.

На кровати закашлял отец, принялся нетерпеливо чиркать спичкой. Запахло табачным дымом. И донесся приглушенный шепот. Значит, мама тоже проснулась. И только старшая сестра Лоори по-прежнему сопела рядом.

Вспомнила минувшую ночь, когда она проснулась от шума. Сонно светил ночник, и мать, в рубашке и босиком, направилась в прихожую, чтобы открыть дверь.

Явился отец.

Шатаясь, он прошел впереди матери в спальню и, потеряв равновесие, привалился к спинке железной кровати, на которой спали дети.

Мирьям поглядывала из-под ресниц и видела совсем рядом резко очерченное отцовское лицо, зеленоватое от света ночника, и его свинцовые глаза, уставившиеся, казалось, прямо на нее.

Она замерла, не смея ни натянуть одеяло на голову, ни даже зажмуриться.

Нет, отец не разглядывал ее. Он с трудом выпрямился, уцепившись за спинку кровати, и так неуверенно шагнул вперед, что кровать выехала вместе с детьми на середину комнаты. Так наискось, в некотором отдалении от стены, она и оставалась, пока мать не придвинула ее обратно. Мирьям ощутила тяжелый, горьковатый запах перегара, услышала, как отец рухнул на широкую деревянную кровать.

Мирьям открыла глаза. На солнечном свету все ночное – и сон и явь – казалось чем-то далеким и невозможным.

Шепот на кровати родителей усилился, отец шуршал спичечным коробком – видно, старался зажечь новую папиросу. Наверное, ночью мать открыла окно, потому что синеватый дымок тянулся меж занавесками во двор.

Девочке стало скучно. Но так как ничего лучшего она придумать не могла, то принялась тормошить спящую сестренку. А той хоть бы что! Вот соня! А еще в школу ходит! Мирьям придвинулась спиной к стенке, уперлась ногами чуть пониже Лоориной поясницы и стала спихивать сестру с кровати. Хотя бы для этого годится ее опостылевшее место. Мама все говорит, что ты поменьше, можешь упасть и должна спать у стенки.

Лоори проснулась. Теперь жди щипков, и Мирьям посчитала за лучшее выскочить из постели.

– Доброе утро, Мирьям! – хриплым голосом приветливо произнес осунувшийся отец.

«Ну да, – подумала девочка, – задабривает, лень подняться, чтобы ремнем отстегать».

В ответ на отцовское приветствие Мирьям стала громко сопеть и продолжала одеваться уже гораздо медленней.

– Будь паинькой, сходи к бабушке, попроси у нее пять крон, – произнес отец уже куда раздраженнее. Он боялся, что Мирьям заупрямится, а у него и впрямь не было настроения, чтобы подняться и наказать ребенка за возможное ослушание.

Мирьям вздохнула. До чего же она не любила клянчить у бабушки деньги. Но именно ей приходилось делать это, и к тому же довольно часто. По словам отца, бабушка любит внучку и не откажет ей.

«Как же это плохо, когда тебя кто-нибудь любит», – думала Мирьям.

В чем заключалась эта любовь, Мирьям, по правде, и не знала. Может, в том, что бабушка иногда купала ее в ванне, или в том, что угощала летом клубникой. Во всяком случае, самой Мирьям нравилось куда больше проводить время с дедушкой, – тот хотя и скупился на слова, зато повсюду брал ее с собой.

Наконец Мирьям оделась и мельком скользнула взглядом в сторону родителей, надеясь, что, может, отец забыл свое приказание. Куда там! Он приподнялся на локтях и сердито взглянул на замешкавшуюся дочь.

Бабушка жила тут же, через коридор.

Несмотря на летнее утро, от каменного пола несло холодом, который охватывал девочку в ситцевом платьице легкой дрожью.

Мирьям пришлось порядком тянуться, чтобы нажать на белую кнопку возле темной двери. Дверь была мрачной, под стать полутемному коридору; сверкало только у открытого парадного входа – поднявшееся уже довольно высоко солнце кинуло на пол в коридоре угловатое пятно света.

Мимо с топотом пробежали детишки. Сегодня воскресенье, во дворе белья никто не сушит, и жильцы в этот день добрее, можно было вволю побегать. С каким бы наслаждением Мирьям сейчас помчалась во двор.

Только вот пряжка у отцовского ремня слишком больнющая…

Мирьям потрогала свои округлые ягодицы, не отошедшие от последней порки. Сколько она ни вспоминала, за что ей тогда досталось, вспомнить так ничего и не смогла.

Дверь открылась.

Ну что за чудо эта бабушкина, дедушкина и дядина квартира! Когда не надо клянчить деньги, здесь так приятно.

На стенах невиданные картины – на одной нарисована ночь и море, а по нему при луне гребет одинокий лодочник, на другой – навстречу утреннему солнышку скользил челн. На этажерке с точеными ножками – Библия в кожаном переплете и с металлическими застежками, а в ней заложены певческие листки. Между страницами можно было найти еще засушенные веточки туи и фотографии, где мрачные люди стояли в ряд по ту сторону цветов и венков. Бабушка говорит, что снимали на похоронах. Что такое похороны – этого Мирьям не понимала. Одно было ясно: человека закапывали в землю. Как бы там ни было, но Мирьям не хотела, чтобы ее ни с того ни с сего уложили под землю.

Больше всего в доме бабушки, дедушки и дяди Рууди ей нравились чучела со стеклянными глазами и несчетные оленьи рога, которые вперемежку украшали стены. Когда девочке удавалось оставаться на бабушкиной половине одной, она обязательно забиралась с ногами на резную деревянную софу, обитую красным плюшем, и трогала пальчиками этих удивительно безмолвных птиц.

Много-много раз она вот так же рассматривала и трогала их, пока однажды не случилась беда. Одно из чучел упало со стены и развалилось. От прекрасной птицы осталась лишь кучка жалких перьев и кудельной трухи, глазки-стекляшки звонко покатились в разные стороны, и густая пыль повисла вокруг.

Бабушка страшно рассердилась, сказала, что Мирьям плохой ребенок, она разбила дорогой господский подарок.

Но что это за звери – господа, – бабушка почему-то не объяснила. А когда Мирьям осмелилась спросить, вместо ответа получила взбучку. Это, конечно, не шло ни в какое сравнение с отцовской поркой: бабушка била не ремнем с больнющей пряжкой, а взяла из вазы две запылившиеся бумажные розы и пару раз стегнула ими. Разве это взбучка: ни то ни се – только вид один.

Крепкую и властную бабку в доме боялись все, кроме внучки. Шкура у Мирьям была достаточно задубелой, чтобы считаться с бабушкиными розгами, которые были больше для порядка. С другими бабушка вела себя куда строже. Она распоряжалась всеми: дедушкой и домочадцами, то есть жильцами; командовала ребятами, а это означало – дядей Рууди и Мирьяминым отцом. Даже маме приходилось частенько выслушивать бабушкины окрики.

Мирьям сперва удивлялась: почему никто не возразит бабушке. Потом догадалась: если бабушка рассерчает, она не даст денег – ни дедушке, который дни напролет работает в своей мастерской, ни ребятам, которые, по словам бабушки, оба порядочные бедолаги.

Высокая, красивая, бабушка всегда ходила прямо, волосы неизменно заплетала узлом на затылке и страшно любила одежду с блеском.

Когда бабушка отправлялась в город, она выглядела такой же гордой и грозной, каким выглядит пастор в церкви, потому что бабушка тоже надевала черный плащ, правда, шелковый. Черную пасторскую шапочку заменяла черная соломенная шляпа с узкими полями, которая блестела на солнце. На руке у нее болталась большущая черная сумка, а на ногах переливались серые шелковые чулки.

Но сегодня бабушка была взлохмаченной, на ней был обвислый красный халат, окаймленный чем-то блестящим. Когда Мирьям вошла, бабушка хозяйничала в кухне, собирала в кучу посуду. Очистила уголок на столе, протянула руку за бутылкой, села и налила полную рюмку. Выпив, оперлась локтями о стол и спросила у внучки, которая в робкой, выжидающей позе остановилась возле двери:

– Ну что, послали за деньгами?

Мирьям облегченно вздохнула: как хорошо, что бабушка сама догадалась, но в то же время какой-то странный комок подкатывал к горлу и слезы сами наворачивались на глаза.

Не обращая больше внимания на внучку, бабушка протопала, развевая полы халата, в другую комнату. Пошарила в глубоком кармане и стала открывать дверцу стоявшего в углу несгораемого шкафа со множеством замочных скважин. Прошло немало времени, прежде чем из связки был найден для каждой дырочки нужный ключ и толстая дверца отворилась. Самой Мирьям, чтобы открыть свою копилку, требовалось куда меньше хлопот.

Девочка чуточку побаивалась этой возвышавшейся в углу громадины. Не потому, что у нее были такие толстущие стенки, обитые изнутри чем-то темно-синим. Нет, вещь эта стала неприятной с той самой поры, когда Мирьям впервые потрогала ее. Девочка прямо-таки вздрогнула и быстро отдернула руку. Шкаф был холодным, словно ледышка.

Бабушка подала внучке три кроны.

Мирьям не протянула руки, чтобы взять деньги.

– Ну?

– Папа велел принести пять, – в нерешительности сказала она.

Бабушка без разговора добавила недостающие две кроны и с треском захлопнула дверцу холодного шкафа.

Девочка исчезла из комнаты, словно ее ветром сдуло. В следующее мгновение пять крон лежали на тумбочке возле кровати – отцу оставалось лишь протянуть руку, чтобы взять их.

В спальню из кухни вошла сумрачная мама и вопросительно остановилась.

Отец кивнул ей.

«Интересно, принесут ли маме радость эти деньги из ледяного шкафа?» – думала Мирьям, поглядывая на мать. Никакой теплинки пока на мамином лице не появилось.

Девочке надоело ждать, и она побежала во двор.

Но удовольствия шаркать ногами в пыли уже не было.

«Как плохо, если тебя кто-нибудь любит!» – думала Мирьям.

2

Посреди двора стояла Рийна, дочка Пилля – хозяина соседского дома. Мирьям, как только свесилась с подоконника спальни, так сразу и увидела ее. Рийна в окружении галдящих ребятишек была совсем как лубочный ангел. Ну просто кроткое воскресное утро – чистенькая и торжественная в своем розовом платьице с оборками, белых носочках и лакированных туфельках с пуговками. У Мирьям даже дух захватило от зависти. Тем более что ее никто не замечал, все смотрели на Рийну – склонив головы набок и отведя грязные руки за спину. Один Пээтер не в духе расхаживал поодаль, целясь из рогатки в иву.

– Рийна! – крикнула Мирьям.

Рийна повернулась к окну, и вместе с ней повернулись другие дети. Светило яркое солнышко, и глаза у Рийны были прищурены, совсем как у мурлыкающего котенка, а уголки ее тонкого рта растянулись от удовольствия до самых ушей.

– Ты куда? – спросила Мирьям.

– В воскресную школу! – не в меру громко крикнула в ответ Рийна, так, чтобы услышали во всех открытых окнах обоих домов.

В школу – это потрясло Мирьям.

– Я с тобой!

Рийна пренебрежительно скривила ротик и великодушно произнесла:

– Только скорее!

Мирьям исчезла в окне. И уже в следующее мгновение героически терла щеткой и мылом свои разбитые, облезлые колени.

– Это куда же? – удивилась мать.

– В вос-крес-ную школу! – с гордостью объявила дочь.

Не вдаваясь в подробности, мать принесла чистое платье и белые гольфы. В том, что пришлось надевать туфельки со сбитыми носами, беды большой не было, хуже было с дыркой на пятке, – туфля ерзала на ноге, и пятка на каждом шагу сверкала.

А тут еще эта торопучая Рийна раструбилась под окном:

– Ми-и-ирьям!

Напустив на себя торжественность, Мирьям вышла из парадных дверей на улицу.

Дети пустились в путь.

Ошеломленные было Рийниной ангельской внешностью, ребятишки снова обрели дар речи и вовсю потешались над Мирьям, которая шла, припадая на правую ногу. В ответ Мирьям из-за спины Рийны грозила им кулаком.

На улице Рийна с горделивой медлительностью повернула голову к несчастной Мирьям и спросила:

– Что у тебя с ногой?

– Ревматизм, – мрачно ответила та.

– Хм! – фыркнула Рийна.

«Вот дура, – подумала Мирьям, – не понимает, что я просто скрючила пальцы, чтобы туфля не болталась и чтобы дырку на пятке не было видно…»

Все же Мирьям рядом с торжественной Рийной стала намного сдержанней и уже не гладила всех встречных кошек.

В общем-то, Мирьям шла в церковь всего лишь в третий раз.

Впервые она побывала там на своих крестинах. Сама она, правда, не очень-то помнила, но дома потом не раз говорили об этом. Будто при освящении Мирьям крепко ухватилась обеими ручками за крест, висевший на толстой цепи на шее пастора, и со всей силы дернула. Пастор, по словам, улыбнулся и сказал потом матери, что из этого ребенка вырастет большой человек. Разговоры эти Мирьям слушала с удовольствием, потому что рослые люди ей нравились. И видно далеко, и без натуги можно заглянуть через забор, чтобы полюбоваться белыми лилиями, которые цветут в саду второго соседского хозяина, Таавета.

Еще раз Мирьям ходила в церковь на прошлое рождество. Людская толпа запрудила огромное помещение, и от духоты было трудно дышать. На привезенных из настоящего леса елках, которые стояли возле алтаря, без конца горели толстущие свечи, и от них исходил одурманивающий запах воска.

В общем-то, девочке нравилось бывать в церкви, если бы не этот пастор, который говорил так длинно и так скучно. Говоря в проповеди о святых вещах, пастор искажал голос, слова его были исполнены боли и страдания. Казалось, вот-вот должно случиться какое-то несчастье. Точно так же Мирьям не выносила собачьего воя.

Когда дядя Рууди бывал в настроении, он иногда подделывался под пастора. Только слова у него были совсем не скучными, он шутил, и всем было весело. Он надевал дедушкину черную шляпу, и из нее получалась пасторская шапочка. Дядя Рууди надевал дедушкину шляпу наоборот – донышком на голову. Поля у шляпы выглядели тогда, как помятое сияние над головой у святых. От всего этого худое дядино лицо со скособоченным носом становилось еще длиннее.

И Мирьям думала: почему бы дяде Рууди не стать вместо пастора перед людьми в церкви, с дедушкиной шляпой наизнанку, – никого бы из присутствующих не клонило ко сну, и никому бы не было грустно.

Мирьям сидела, присмиревшая, рядом с Рийной Пилль и смотрела на пастора, у которого был мягкий подбородок, и слушала его рассказы о странствии по пустыне, о Моисее и манне небесной со вкусом медового пряника. Мирьям была сытой, рассказ о еде ее не интересовал, и она стала рассматривать церковь.

Самым привлекательным ей показался алтарь и за ним, на задней стене, просвечивающиеся красочные изображения на стекле. Там стояли красивые люди с печальными лицами, и все они были укутаны в одежды с бесчисленными складками. Мирьям удивлялась: у всех на плечах столько материи, а сами почти босые. На средней, и самой большой, картине был изображен распятый сын божий. «Правитель Пилат, – как объяснила девочкам мама, когда они были на рождество в церкви, – позволил по требованию первосвященников убить Христа», Выходит, Иисус уже мертвый на кресте, но почему его тогда не закопали в землю, как этих бабушкиных знакомых, похороны которых Мирьям видела на снимках, что были заложены в Библии? Может, в той стране просто не делают красивых бумажных цветов и пышных венков, чтобы можно было положить их сыну божьему на могилку? Потому Христос и остался висеть на кресте.

В церкви чуточку повеселело. Пастор раздавал детям листки со словами песен. Мальчики, которые сидели слева, получили синие листки, девочкам – справа – дали розовые. Так как Мирьям еще не слишком разбиралась в грамоте, она беспомощно вертела в руках бумажку, не зная, что с ней делать. Взглянула на Рийну. Та держала листочек двумя руками перед носом и делала вид, будто понимала все, что там написано. Мирьям решила, что уж она-то не станет для виду держать листок перед глазами, лучше снесет его домой и вырежет для белого кораблика, который дедушка выточил из березового полена, розовые паруса. Вот если только не хватит для парусов…

В то время как Мирьям размышляла про себя, дети пели в сопровождении органа, а пастор рокочущим, громким голосом подпевал им. Затем он стал читать следующий стих.

А Мирьям думала про свое, что паруса у корабля должны обязательно быть большими. Тогда они захватят много ветра и понесут так, что в ушах засвистит.

И наступившую паузу в пении вдруг прорезал непотребный звук.

Мирьям испугалась и робко оглянулась по сторонам. Мальчики громко захохотали, девочки прыскали в кулачки и тыкались друг к дружке головами. Пастор сердито посмотрел прямо в глаза Мирьям, а музыканту, который сидел за органом, пришлось после ребячьего смеха начинать опять сначала.

Тогда Мирьям подумала, что ей тут больше делать нечего. Пускай себе поют табуном святые песни, ей куда больше по душе самостоятельная жизнь.

Она поднялась и пошла к выходу. Шагала без хромоты, вовсе забыв о злополучной дырке на пятке. Вышла из дышащей прохладой церкви на тенистую паперть и запрыгала на одной ножке вниз по ступенькам, пока не очутилась на солнышке.

Придя из церкви домой, она рассказала всю историю бабушке, которая повстречалась ей первой. Бабушка смеялась до слез. Мирьям никогда не видела ее в таком хорошем настроении и поэтому, выставив круглый животик и заложив руки за спину, недоумевала перед хохочущей бабушкой.

Самой же Мирьям было довольно грустно, потому что все утренние хлопоты пошли насмарку. Белые гольфы были перепачканы, на локте красовалась ссадина – в воротах навстречу ей бросилась знакомая собака, которая столь бурно выражала свой восторг, что сбила Мирьям с ног.

Отсмеявшись, бабушка положила тяжелую руку на плечо девочке и сказала, что вот теперь-то уж она чувствует – Мирьям ее внучка. Кровинка ее дорогого первенца, потому что очень уж пошла в бабушкину породу.

Она взяла дорогую внученьку за руку, схватила с вешалки ключ, который был такой же длинный, как ручонка Мирьям – от кончика пальцев до локтя, – и они вышли из комнаты.

К радости Мирьям, бабушка остановилась у двери таинственного винного подвала. Замок, в скважину которого как раз умещался девочкин вздернутый носик, не хотел поддаваться гигантскому ключу, что держала в своей сильной руке бабушка. Но все же она осилила замок, и дверь отворилась со ржавым скрежетом.

Из-под лестничной клетки в лицо пахнуло прохладой и плесенью. В первой половине помещения, разделенного простенками на две части, находились длинные полки, уставленные бесчисленными бутылками и банками. Внизу возвышались с двух сторон картофельные сусеки – однажды Мирьямина черная кошка вела там отчаянную борьбу с крысами, ростом с саму Мурку. В первой половине подвала можно было свободно проходить. Зато в боковушках могла стать в рост только одна Мирьям. Но бабушке в этой части подвала и не требовалось прохаживаться – средь оплетенных пузатых бутылей с вином для нее стоял дубовый чурбак. На нем она любила посиживать да поцеживать домашнее ягодное или яблочное вино.

Бабушка зажгла свечу, и теперь погреб можно было разглядеть лучше: все сплошь было покрыто толстой зеленой плесенью – стены, сусеки, известняковый пол, запылившиеся бутылки, и банки на полках, и даже оплетенные булькающие сосуды. И только бабушкин дубовый коричневатый чурбак оставался чистым – это была тут самая обиходная вещь.

Бабушка опустила тоненький красный шланг в бутыль и начала жадно сосать. Не переводя дыхания, утолив первую жажду, протянула шланг внучке.

Вино и впрямь было вкусным. Стоило Мирьям сделать несколько глотков, как она сразу ощутила приятное тепло, разлившееся по всему телу, унялась дрожь, нагнанная сыростью и страхом перед крысами, которые бродили по сусекам и были такие же большие, как кошка Мурка.

Мирьям тянула вино по своему разумению. Бабушка ее не останавливала. Когда внучка вдоволь напилась, бабушка покровительственно засмеялась и заметила, что крови господней тут, во всяком случае, больше, чем в церкви. Так как разговор зашел о церкви, бабушка сказала, что это место для придурков, нормальный человек идет туда, лишь когда нужда подопрет – креститься, ну еще венчаться и когда хоронят.

Мирьям удивилась – ну и большущим же должен быть этот господь, не меньше двухэтажного кирпичного дома, наверное, если его крови хватает на бабушкин погреб и на церковь тоже. На внучкины расспросы бабушка ответила, что господа церковники называют вино кровью господней, потому и она величает его так. На самом деле это просто перебродивший сок, и ничего другого. Мирьям страшно разочаровалась: и в церкви пустое мелют.

И тут девочка почувствовала, что ее мутит. А бабушка предлагала еще вина. Скривив рот, Мирьям ответила, что хочет домой. Сделав еще добрый глоток, бабушка согласилась покинуть подвал, чтобы отвести едва стоявшую на ногах внучку домой. Обычно равнодушная к порядку, бабушка на этот раз старательно повесила шланг на гвоздь. Затем погасила свечу. Выведя девочку из подвала, бабушка навалилась всем телом на тяжелую дверь, – теперь она послушно закрылась. Ключ надсадно заскрежетал в скважине. Прижав девочку к себе, бабушка затянула свою любимую песню:

 
Юность прекрасная,
Юность вовек не вернуть.
 

Подвальный проход отдавался громким эхом, и бабы, катавшие белье, на всякий случай отпрянули в сторону. Дворничиха с любопытством приотворила дверь и выглянула наружу. Ее овчарка, улучив момент, выскочила, поджав хвост, во двор. И сразу же там раздался истошный вой. Это кошке Мурке опять попалась в лапы собака. Поднимая пыль, пес носился по кругу с кошкой на загривке. Бабушка невозмутимо шествовала дальше, продолжая горланить:

 
Нет, не вернуть,
нет, нет, вовек не вернуть,
юность вовек не вернуть…
 

В затуманенном воображении Мирьям маячил лишь отцовский ремень с пряжкой, и девочка тяжело вздохнула.

По крайней мере, о том, чем закончилось ее посещение воскресной школы, она ничего не скажет. Ведь что по душе бабушке, может вовсе не понравиться маме. А если не сумеешь вовремя угадать чужих желаний да настроений, можешь себе всю жизнь испортить.

Так думала Мирьям, плетясь домой рядом с напевающей бабушкой.

3

Разгульное воскресенье отошло в прошлое, наступили будни, и Мирьям отправилась на работу в дедушкину мастерскую. Она перешла через пыльный двор и спустилась по каменным ступенькам в подвальное помещение. Мимо дворничихиной двери она прошмыгнула на цыпочках, чтобы никто не услышал и чтобы старуха не высунула свой любопытный нос. Девочке было просто не по себе, когда кто-то следил за ней. Радовало, по крайней мере, то, что клыкастая дворничихина овчарка боялась кошки Мурки. И поэтому Мирьям всегда, когда ей предстояло пройти по подвальному коридору, отыскивала кошку и брала ее с собой.

Справа, у стены, громоздился бельевой каток, в скрипучем ящике лежали пыльные камни – для тяжести. Когда кто-нибудь из жильцов прокатывал белье, Мирьям всегда подходила, чтобы послушать, как громыхают монотонно камни. В такие моменты она забиралась куда-нибудь в темный уголок, где можно было, зажмурив глаза, побыть одной. Она слушала и думала о белых конях, о целом табуне белых коней, которые, развевая гривы, несутся по белым дорогам. Мирьям сама не знала, почему эти лошади так тревожили ей душу.

Сегодня здесь никого не было, и Мирьям на всякий случай одним прыжком пронеслась мимо дальнего угла, где возле катка вызывающе притаилась темень.

Прямо в конце коридора отсвечивала дверь, ведущая в бабушкин винный погреб.