Текст книги "Трилогия о Мирьям (Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети)"

Автор книги: Эмэ Бээкман

Соавторы: В. Медведев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц)

Вскоре уже все ребятишки орали и кружились в дикой пляске, начатой двумя сорванцами.

На этот раз Латикас не остался безучастным. Он сошел на пару ступенек ниже, уселся на крыльце и начал раскачиваться в такт детским выкрикам. На его лице, заросшем клоками темной щетины, появилось нечто похожее на улыбку.

Это в свою очередь подстегнуло ребячье веселье.

Но вдруг простоватое лицо Латикаса передернулось испугом, и он перестал раскачиваться. Щеки его снова обвисли, и уголки рта опустились. Широко раскрытые глаза были обращены в упор на детей, ребятишки осеклись под таким пристальным взглядом и один за другим останавливались и умолкали.

Латикас все смотрел и смотрел, потом глаза у него часто-часто заморгали и покраснели.

Старик плакал. Редкие слезинки безмолвно катились по щекам и падали на продранные колени брезентовых штанов.

Набрякшее свинцовое солнце, сочувствуя старому Латикасу, роняло с черных развесистых ветвей на землю капельки росы.

Детей охватила жуть.

Они сбились в кучу, схватили друг дружку за руки и боялись отвести взгляд от Латикаса. Никто из них еще не видел плачущего мужчины.

Первым пришел в себя Хуго. Он проворно перелез через забор и исчез из виду. Через некоторое время, запыхавшись, Хуго вернулся, неся в протянутой руке большой ломоть хлеба, вложил его Латикасу в руку.

Теперь и другие дети осмелились подойти к старику. Уно выскреб из кармана слипшиеся карамельки и тоже протянул свое лакомство Латикасу. И Мирьям скользнула рукой в карман передника, но ничего, кроме камешков для рогатки, там не нашла и, смутившись, тайком выкинула их за спину.

Латикас по-прежнему сидел на ступеньке крыльца, откусывая от ржаной краюхи, толсто намазанной маслом, и своим обычным мутным взглядом смотрел мимо детей.

Извозчиха распахнула окно, перегнулась через подоконник и крикнула:

– Латикас! Сходил бы в поле, выкопал картошку!

Латикас не слышал ее. Поев, он свесил меж колен свои заскорузлые руки и начал раскачиваться, так, будто дети вновь с криками «лаль-лаль, Латикас» бросились прыгать и кричать.

Но ребятишки стояли застывшие, серьезные и, не иначе как от холода, вздрагивали…

Вечером, когда Мирьям гляделась в роскошное бабушкино овальное зеркало, правая сторона которого невероятно кривила лицо и вытягивала ухо, явилась цветочница Ронга.

– Nach Vaterland! – вместо приветствия выкрикнула старуха Ронга и плюхнулась на шелковый диван.

– Да ну-у? – чужим голосом воскликнула бабушка, хотя обычно она ничему не удивлялась.

– Meine liebe Tochter studiert auch in Deutschland, – коверкая слова и торжествующе улыбаясь, произнесла цветочница.

– Да ну-у? – повторила бабушка, уже с язвинкой в голосе.

Мирьям следила за ними в зеркало, в которое было хорошо видно всю бабушкину парадную комнату.

Старуха Ронга, одетая в коричневое демисезонное пальто, склонилась вправо, оперлась на подлокотник дивана, и Мирьям пришлось стиснуть зубы, чтобы не прыснуть со смеху, потому что цветочница Ронга, которая сегодня несла такую несусветную чушь, вдруг превратилась в зеркале в стопудовую тушу.

Бабушка расхохоталась, будто не внучка, а она сама увидела свою подругу в зеркале.

– Да какая же из тебя немка, ты же чистой эстонской породы и из самой что ни на есть деревни вышла.

Всегда такая приветливая, цветочница Ронга вдруг рассердилась и начала объяснять бабушке так, что Мирьям ничего не могла понять:

– А как я в девичестве прозывалась? Эмилия! Эмилия Пауман! Это все мой старик, через него я стала этой Ронга. Покойный – пусть ему будет пухом земля – настоял, чтобы я и имя обэстонила. Пришлось послушаться и себя в Мийли переделать! Но теперь, когда фюрер зовет нас, я должна вернуть свое старое имя…

Бабушка, покатываясь от смеха, откинулась на спинку стула, так что резное дерево затрещало, и воскликнула:

– Liebe Freundin! Да что ты там будешь, в этом фатерланде, делать? У тебя же там домов нет.

Мирьям поставила локти на краешек буфета, оперлась подбородком на руки и не отводила взгляда от зеркала.

– Я здесь свои дома продам, и денег у меня хватит– и для себя и для дочки! – гордо и беззаботно ответила цветочница Ронга.

– Послушай-ка, барышня Эмилия Пауман! В твоем фатерланде закатают тебя в богадельню, вот увидишь!

Старуха Ронга подняла руку – в зеркале она была такой же толстой, как пушечный ствол, – и крикнула:

– Что же мне, выходит, дожидаться здесь русских? Или хочешь, чтобы они все у меня отобрали и пустили по миру?

– Чего ты болтаешь! – серьезно и твердо ответила бабушка. – Уж власти-то постоят за нас, не задаром же мы им налоги платим?

– Ну, знаешь ли, – цветочница Ронга понизила голос до шепота и с опаской огляделась кругом, – как бы эта власть скоро сама в штаны не наклала, не то разве бы она допустила русские базы на эстонскую землю.

– Ах, это так… дипломатия… – Бабушку невозможно было поколебать.

– А что, плохо ли мне будет разгуливать по фатерланду, как настоящей фрау, а то ходи тут по домам, выколачивай из этих голодранцев деньги за квартиру! – оправдывалась цветочница.

– Да, получить с них свои кровные – крест тяжкий, – согласилась с подружкой бабушка. – У меня тоже есть один такой, старик Латикас, уже два месяца с него ни одного цента не могу получить, надо будет что-нибудь придумать.

Мирьям уже больше не прислушивалась к разговору бабушки и цветочницы Ронга, она и в зеркало смотреть перестала и принялась напряженно думать, как бы спасти старого Латикаса от бабушкиного «придумывания».

После ухода подружки бабушка отыскала книгу с квитанциями, и Мирьям уже знала, что ей надо сделать.

Быстро-быстро побежала она в темный коридор переднего дома и остановилась возле двери, ведущей в комнату Латикаса. Постучалась и крикнула в замочную скважину:

– Латикас! Латикас! Это я, Мирьям. Ты не открывай дверь, а то бабушка идет с тебя деньги за квартиру требовать!

Едва девочка успела спрятаться в темном углу между стеной и чуланом, как явилась бабушка.

Она долго стучалась в дверь и требовала, чтобы Латикас открывал, но в комнате царила тишина. Бабушка дергала ручку, из других дверей высовывались любопытные женщины, но Латикас не отзывался.

Бабушка ушла рассерженной, двери вновь захлопнулись, и Мирьям могла выбраться из своего затянутого паутиной убежища, где она мужественно таилась, несмотря на все свое отвращение к длинноногим тварям.

Назавтра бабушка привела с собой даму из попечительского совета и полицейского. Им повезло. Дверь в комнату Латикаса была не заперта, старик сидел перед печкой и, привычно разламывая на равные куски сухие ветки, подкладывал их в огонь.

Дверь оставалась распахнутой, и все желающие могли наблюдать за тем, что происходило в комнате. Мирьям и Пээтер пробрались вперед и видели, как сухопарая дама с опаской, одними кончиками пальцев, собирала с полки красочные открытки.

Это же те, которые прислала старому Латикасу его дочка, смекнула Мирьям и, нагнувшись к Пээтеру, шепнула ему на ухо:

– Это дочкины письма, которые она посылала родителям из Америки.

Уж лучше бы, чертовка такая, послала старику денег! – в ответ прошептал Пээтер.

Наверное, сама бедная! – сказала Мирьям, снова наклоняясь к Пээтеру.

Откуда она бедная, если покупает такие шикарные открытки и посылает их через весь океан в Эстонию! Скупердяйка просто, – предположил Пээтер, который был и старше и опытнее Мирьям.

Недовольный с виду блюститель порядка стоял посреди комнаты и исподволь следил за действиями дамы из попечительского совета.

Протянув к сидевшему перед печкой Латикасу открытки, дама хотела было выяснить, кто и что это такое, даже рот открыла, но старик с неожиданной быстротой выхватил почтовые открытки из тонких пальчиков попечительской дамы и швырнул их в огонь.

– Так этой карге и надо! – шепнул Пээтер. Видимо, бабы полагали так же, потому что позади раздался одобряющий шумок.

Дама отозвала полицейского к окошку, о чем-то тихо переговорила с ним.

– Не знаю, чего они там придумывают? – обернулась к Пээтеру печальная Мирьям.

– Наверно, хотят в богадельню упрятать, – мрачно ответил Пээтер.

– А разве в Эстонии тоже есть богадельни? – допытывалась удивленная Мирьям.

– Дура, а то как же! – рассердился Пээтер.

Как Пээтер сказал, так оно и случилось.

Полицейский взял Латикаса под руку, дамочка засеменила следом, и все втроем они направились в сторону города.

Из потухших глаз Латикаса катились такие же редкие и безмолвные слезы, как и в тот раз, когда его дразнили ребята.

– Он не хочет в богадельню? – шепнула Мирьям Пээтеру, когда они, совсем как на похоронах, шли да старым Латикасом.

– А кто туда хочет! – по-стариковски буркнул Пээтер и вздохнул.

Солнышко светило на этот раз, вопреки ожиданию, совсем по-летнему, отливало золотом – может, чтобы ободрить Латикаса.

Хорошая погода принесла душе облегчение, и девочке хотелось прокричать:

«Латикас! Не горюй! Посмотри, как на небе радуется солнышко!»

Но она не вымолвила и словечка, понимала, что это было бы и неуместно и глупо.

В тот же вечер к бабушке пришла ее подруга, цветочница Ронга, и со слезами на глазах стала жаловаться:

– Они мне визы давать не хотят! Говорят, что я не чистой арийской породы!

– Да не скули ты! – сурово сказала бабушка. – Очень тебе надо в эту богадельню в твоем фатерланде!

Услышав это, Мирьям задумалась: старуха Ронга хотела попасть в богадельню, которая находится в фатерланде, – и не смогла. Старый Латикас не хотел идти в свою эстонскую богадельню – а его увели… Ну почему людям никогда не достается то, чего они желают?

23

Ссора началась с Рийны Пилль.

Хуго, единственный из всех окрестных ребятишек, вопреки всеобщему запрету, посмел пойти и посмотреть на русских, которые вот уже третий день проходили по тихому прибрежному шоссе. Хуго забыл об опасности и начал во всеуслышанье рассказывать во дворе о своем геройском поступке. Рийна тут же побежала и наябедничала его матери. Та выскочила во двор, с розгами наготове, и взялась за сына, словно это был еще невесть какой сосунок. Отважный Хуго и голоса не подал и, лишь когда показалась Рийнина мама, госпожа Пилль, крикнул во все горло:

– Так и знайте, шею ябеде сверну!

Этого разбойничьего заявления было достаточно, чтобы засадить Хуго на неделю под домашний арест.

И вот теперь Хуго стоял за кухонным закрытым окном и, приложив к стеклу бумагу, огромными буквами извещал друзей, что:

«ЭТОЙ ЯБЕДЕ ШЕЮ ВСЕ РАВНО СВЕРНУ!»

Пээтер в ответ скорчил рожу, выказывая свое единодушие с арестантом. И обещание со своей стороны отплатить несчастной подлизе.

А Рийна расхаживала по своему двору, розовая кукла была чуть не с головой засунута под белый воротник нового пальтеца, и мурлыкала себе под нос какую-то песенку про кисоньку.

Пойти и отколотить Рийну на ее же дворе было рискованно. Следовало подкараулить другую возможность.

Пээтер и Мирьям забрались на березку, которая возвышалась над забором, уселись на ветви и сделали вид, что играют в какую-то свою игру. На самом же деле было скучно и холодно и единственную радость им доставляло подсматривание за Рийной.

А та заботливо уложила свою розовую куклу на крышку канализационного колодца и, мурлыча, стала сгребать в кучу шуршащие желтые березовые листья. Уложив куклу на кучу, Рийна на шаг отступила, склонила голову на левое плечо и нежным голоском произнесла:

– Баю, баю, Лийзи, баю…

В то же мгновение красивая госпожа Пилль распахнула окно и звонким голосом позвала:

– Рий-на!

Послушная деточка сразу же пустилась к дому, оставив свою Лийзи на березовой постельке.

Пээтер тотчас же оживился, злорадно хихикнул и вытащил из кармана рогатку.

Мирьям смекнула и выудила из кармашка вязаной кофточки свои лучшие и верные камешки.

Капитан Пээтер, кроме всего, был также неплохим стрелком. Четвертым выстрелом он поразил цель, и нос у куклы отлетел в ворох опавших листьев.

С кошачьей ловкостью Пээтер и Мирьям соскользнули с березы и прильнули к забору, наблюдая в щели за дальнейшими событиями.

Через некоторое время на крыльце, весело подпрыгивая, появилась Рийна, рот у нее был набит, очевидно, каким-то лакомством.

Когда она увидела свою куклу безносой, слезы с неожиданной быстротой так и полились из глаз – казалось, что у нее под черепом спрятаны сосуды с водой.

На крик дочери выскочила госпожа Пилль, она схватила Рийну на руки и стала утешать:

– Дорогая ты моя деточка… Кто посмел обидеть мою крошечку?

Рийна же при этом заливалась еще пуще и жалостливее.

Хуго, который видел все это, начал от радости подпрыгивать и хлопать в ладоши, пока его не оттащили за вихры от окна.

На следующий день к вечеру Рийна уже разгуливала по двору с новой куклой, которую она показывала всем желающим и которая была куда лучше прежней, той, что осталась валяться на березовых листьях.

– А моя мама купила мне новую куклу! – задавалась Рийна и продолжала присюсюкивать, как и прежде.

Не виданная доселе роскошная кукла с настоящими волосами и закрывающимися глазами потрясла даже Мирьям, хотя она в общем-то и не очень признавала игру в куклы. Мирьям уже протянула было руку, чтобы дотронуться до шелкового платья Рийниной куклы, но тут Пээтер бросил:

– Тоже мне невидаль – сосунок как сосунок!

Презрительный голос Пээтера заставил Мирьям опустить руку обратно в кармашек кофточки; разглядывая громоздящиеся темно-лиловые облака, девочка принялась насвистывать.

Ссора на этом пока закончилась, и Мирьям подумала, что теперь следовало бы самой взглянуть на этих русских, из-за которых Хуго сидит взаперти.

Жажда познания привела озябшую девочку в конец улицы и направила ее взгляд в сторону сосняка, который темнел возле моря.

Мирьям шла по безлюдной и неприютной дороге, холодный осенний ветер толкал в плечи, вынуждая размахивать руками, чтобы удержать равновесие, сбивал дыхание и заставлял лицо рдеться. Затем ощущение холода исчезло, отстало где-то между последними домиками окраины. Ветер странствий, разгулявшийся в поле, быстрыми ручейками разгонял по жилам кровь и будоражил мысли, и Мирьям запела на свой лад и склад песенку, которая ко всему была очень простой и состояла всего из одной строчки:

 
А я-я-я иду смотреть!..
 

В промежутках между пением Мирьям посмеивалась над своим страхом, который там, между домами, вносил в мысли сомнения и принуждал подумывать о теплом доме, а теперь вот взял да и улегся на шалом ветру.

Чудными сейчас казались Мирьям эти взрослые, которые говорили о русских со страхом, презрением и отчаянием одновременно:

– Большевики!

После этого слова в представлении Мирьям еще некоторое время возникали огромные великаны, они шагали несметным строем и смеялись отталкивающим смехом.

Или когда взрослые с ужасом и со злобой в глазах восклицали: «Красные!» – Мирьям овладевал безотчетный испуг, и она начинала видеть перед собой этих «красных», эти дьявольски хитрые человеческие создания, которые шли, подобно громадинам, в своих пламенеющих и развевающихся одеждах, вместо рук – раскаленные вилы, под бровями – огнедышащие камни, на желтых щеках – красные, в завитках, бороды.

Мирьям расхохоталась, пошла вприскок и запела свою немудреную песенку:

 
И все же я иду смотреть!
 

Разнообразия ради Мирьям повернулась спиной к морю и взялась прыгать задом. Теперь разгуляй-ветер дул в лицо, и бесчисленные окна Вышгорода отражали лучи уже опустившегося на поверхность моря солнца, казалось, что на Тоомпеа приготовились к великому празднику и большому пиру, ради этого и зажгли в каждой комнате люстры. А над башнями, в сторону моря, резво бежали лиловые кучные облака.

Мирьям засмеялась, повернулась снова лицом к морю, чтобы ветер дальних странствий дул в спину и подталкивал сзади, и запела свою песенку:

 
И все же я и-иду смотреть!..
 

Запела довольно мужественным и звонким голосом, хотя вообще-то она мелодии не держала. Но ведь мотив-то своей песни выдерживает каждый.

На прибрежном шоссе никакого движения не было.

Меж невысоких сосенок горели костры, и на краю дороги дремали, окутанные сумерками, зеленые военные машины.

Мирьям сунула руки в карманы и, собравшись с духом, вошла в соснячок. За одним из деревцев она остановилась, потому что увидела прямо перед собой, у костра, солдат.

Красные!

Мирьям чуточку даже разочаровалась. Самые обыкновенные люди. Взять хотя бы того же коренастого мужчину, который держал на коленях карту и что-то рассказывал сидящим.

Девочку никто не замечал.

Она вышла из-за сосенки, чтобы получше разглядеть этих «большевиков» и «красных». Но ничего удивительного не разглядела.

Мирьям вдосталь насмотрелась на ужинавших возле огня русских.

Подумала было уже повернуть назад, но тут один из солдат заметил ее. Мирьям сразу же прыгнула за сосенку, однако тот быстро подошел к ней и спросил по-русски:

– Что тебе надо?

«Неужели ты, русский, не знаешь, что я по-твоему ни словечка не понимаю и пришла сюда смотреть, а не разговаривать?»

– Как тебя зовут? – снова спросил мужчина.

Мирьям покачала головой и принялась высматривать вшей на одежде у русского, хотя, по правде сказать, она и не знала, какие из себя эти вши. Но ведь бабушка уверяла со знанием дела:

– Они же сплошь все вшивые!

Тогда Мирьям впервые взглянула солдату в лицо.

Молодой парень, нагнувшись, очутился совсем рядом с девочкой. Она видела его дружелюбные карие глаза и чуть улыбающийся рот с толстыми губами.

– Ну, понимаешь, я Петр, – солдат указал пальцем на себя, – а тебя как зовут? – он показал пальцем на Мирьям.

Мирьям сразу как-то не поняла.

– Петр, – медленно протянул солдат и снова ткнул себя между ребер, там, где находилось сердце.

– Пээтер? – удивилась Мирьям и тоже нерешительно ткнула своим пальчиком в грудь молодому солдату.

Мирьям стала смеяться. Завтра же она скажет капитану Пээтеру, что у него русское имя, или скажет, что среди красных тоже есть Пээтер.

Солдат теперь указывал пальцем на Мирьям, туда, где у нее билось сердце, и девочка догадалась представиться:

– Мирьям.

– Значит, Ира. – И русский тоже почему-то обрадовался. Он отцепил от гимнастерки маленький блестящий значок и протянул его девочке.

– Возьми, возьми, это Ленин, – сказал он, делая ударение на имени, оно и в самом деле запомнилось Мирьям.

Было оно ясное и простое.

– Ленин, – на всякий случай повторил солдат.

Мирьям сделала вежливый книксен и приняла маленький красный значок.

– А теперь ступай домой, – посоветовал солдат и показал рукой на Вышгород, где праздничные люстры в окнах уже потухли.

Мирьям зажала значок в ладони и бросилась прочь.

– До свидания! – крикнул ей вслед русский.

Она выбралась из сосняка на безлюдную дорогу и снова осмелилась запеть свою песенку, лишь немного переиначив слова:

 
А красных я увидела!
 

Мирьям прыжками неслась навстречу ветру и поглядывала на громоздящиеся облака, которые, отсвечивая багрянцем, лавинами мчались со стороны Вышгорода к морю.

«И почему только эти взрослые боятся красных?» – удивлялась про себя Мирьям.

Вот так, вприскок, Мирьям дошла до домов, исполненная гордости, что хоть раз в жизни она оказалась смелее взрослых. А то все смеются над ней, стоит только заговорить о страшной черной змее.

«Кто же такой этот Ленин, которого носят на груди?» – томилась Мирьям в неведении.

Она решила, что обязательно спросит об этом отца, он обо всем понемногу знает.

Дверь открыла встревоженная мама.

– Где ты шлялась? – задала она свой извечный и обыденный вопрос, на который даже не стала ждать ответа.

Она сердито подтолкнула молчавшую дочку на кухню, где, понурив голову, сидел отец.

Мирьям уже совсем было открыла рот, чтобы спросить у отца о Ленине, но вдруг поняла, что для этого сейчас совсем не подходящее время. И тут же испугалась новой мысли, возникшей у нее в голове: представлялось вполне вероятным, что всякий, приколовший себе на грудь значок красных, так и будет считаться красным.

Мирьям собралась с духом, намереваясь сразу же внести во все ясность, но тут отец, сидевший с опущенной головой, вдруг произнес голосом, от которого стыла кровь:

– Вексель Эйпла опротестован…

24

Мирьям сидела в углу комнаты на корточках, ощупывала в кармане значок с изображением Ленина и мучилась желанием задать свой вопрос. Но взрослые говорили о более важных вещах – о деньгах. И девочке пришлось выжидать.

Зеленый свет настольной лампы напомнил девочке давешнюю долгую зиму, когда она лежала больной, и Мирьям дотронулась тыльной стороной ладони до лба. В этот момент отец снова виновато повторил свои странные слова:

– Вексель Эйпла опротестован…

Мама стояла между дверью и печью, держа руку на ручке двери, и, как казалось Мирьям, готова была каждую секунду бежать из гнетущего покоя комнаты, тишину которой прорезали лишь вздохи маминой матери и отцовские шаги.

– Так, значит, остался без места? – спросила мамина мама.

– Можно считать, что так оно и есть, – с напускным безразличием ответил папа.

«Вот и конец счастью в нашей семье», – догадалась Мирьям, с трудом удерживая горечь, переходящую в слезы, – только сейчас загадочная фраза о векселе обрела для нее реальный образ.

– Неужто в самом деле у этих Эйплов нет состояния, чтобы погасить долг? – удивилась бабушка, постукивая ногтями по подлокотнику кресла.

Отец, словно школьник, остановился перед сидевшими в креслах матерью и тещей и ответил:

– Почему нет. Дом, магазин и еще кое-что…

– В чем же тогда дело? – теперь удивлялась уже теща.

Возле двери раздался вздох – мама наперед знала, что ответит муж.

– Все имущество записано на госпожу Эйпл, а у нее оформлен официальный развод с мужем.

– Так ведь они живут вместе! – резко вставила бабушка.

– Перед законом это значения не имеет, – коротко бросил папа.

Он стал снова нервно прохаживаться по тесной комнатке перед матерью и тещей, и Мирьям увидела в желтом круге света, падавшего сверху на пол, насколько поношены его полуботинки. Такие же убогие, как и ее собственные туфельки, те самые, которых должно было хватить на все летние и осенние воскресенья. Зато у бабушки поблескивали на ногах совершенно новые туфли, с лаковыми украшениями, туфли эти она носила даже в обычные будние вечера и заботы не знала. Да и маминой матери не нужно бояться зимы – ее коричневые туфли с пряжками еще не скоро начнут промокать. Что же до чулок, то тут, конечно, мамина мама оставалась в проигрыше – ее простые чулки не могли тягаться с теми, что на папиной маме, которые были из серого шелка.

«Все-таки бабушка – самая видная хозяйка», – решила про себя Мирьям.

– Опять моя дочка должна страдать из-за вашего сына! – шипела мамина мама, не оборачиваясь к бабушке.

«Начинается!» – с болью подумала Мирьям и сжалась в углу, сделалась совсем маленькой.

Отец отошел с середины комнаты к стене и, прислонившись к книжному шкафу, сунул в рот сигарету.

– Если бы у вашей дочери было что за душой, мы не сидели бы тут и не рассуждали.

– Моя дочь родила вашему сыну двух детей! – с гордостью заявила мамина мама.

Мирьям оторопела – такое нечасто случалось, чтобы их с Лоори втягивали в перебранку.

– Это любая баба может, – презрительно бросила бабушка.

Мама нажала на дверную ручку, но уйти не ушла.

– Ты чего здесь? – отец заметил съежившуюся в углу дочку.

– Я играю, – притворно веселым голосом ответила Мирьям и в подтверждение своих слов попыталась промурлыкать на свой склад Рийнину песенку.

– Не трогай ребенка, чего она понимает, – сказала бабушка отцу и махнула рукой в сторону Мирьям.

Девочка осталась в комнате.

– Моя дочь стала жертвой пьяницы, – подлила в огонь масла мамина мама.

– С такой женой и не хочешь, да запьешь, – повторила бабушка свою извечную присказку.

Мама распахнула дверь и быстро вышла на кухню.

– Оставьте вы наконец, – крикнул папа, – поговорим лучше о векселе!

В эту минуту Мирьям ненавидела отца, который так и не заступился за маму.

– Ну, ладно, – пробурчала бабушка. – Какая там сумма?

– Тысяча крон, – прозвучал ответ.

– Да-аа… – протянула мамина мама и покачала головой.

– Собрать бы хоть как-то по частям, потом бы устроилось, – отец искал какого-то выхода.

– Ну, на меня особо рассчитывать нечего, – сказала мамина мама и поджала губы.

«Собрать!» Мирьям обрадовалась такому отцовскому предложению, оно толкнуло ее на грандиозную мысль: копилка! За время «обеспеченной жизни» там кое-что скопилось. Теперь Мирьям отдаст свою долю отцу!

Мирьям бросилась в спальню, достала из тайника копилку и с облегченным сердцем великодушного человека принялась насвистывать. Что из того, что ей придется отодвинуть мечту о велосипеде, – вместо него можно свободно обойтись обручем с кадушки, кати себе!..

Котенок Нурр, выросший уже в большого кота, вроде бы тоже одобрял хозяйкину жертву – неспроста же он терся у ног и мурлыкал!

В торжественном настроении Мирьям уселась на краешек кровати возле ночника и по складам внимательно прочла все поучительные надписи, которые имелись на копилке, надеясь отыскать там одобрение своему намерению. Под изображением богатого хутора и сытых коней она прочла: «Прилежно кроны собирай – будет в доме каравай».

Мирьям хотела найти что-нибудь о векселе и повернула копилку другим боком.

Тут на пеньке сидел, понурив голову, изможденный старик, – седая борода чуть не до земли и палка с сумой рядом, а внизу надпись: «Кто не копит с малых лет – от заботы будет сед».

Слова эти не вязались с тем чувством удовлетворения, которое охватило девочку, и она решила, что в душе сама похвалит себя – так, чтобы никто не услышал, потихоньку.

Придя к такому решению, Мирьям открыла витым ключиком боковой замок у копилки.

Желтые и белые монетки едва уместились на маленькой девочкиной ладошке.

Гордая собой, Мирьям вытянула руку вперед и пошла передавать свое богатство.

Еще в дверях она крикнула:

– А у меня что есть!

Ее и не заметили.

Это не огорчило девочку, она со звоном опустила пригоршню центов прямо на пол перед черными туфлями и коричневыми ботинками, так, чтобы все увидели.

Теперь в комнате и на самом деле стало тихо.

Даже показавшаяся в дверях Лоори – и та удивленно посмотрела на сестренку, но мама снова попятилась в кухню, будто про нее опять сказали плохое.

У маминой мамы вдруг задрожали руки, и она полезла за носовым платком.

Бабушка смотрела сверху вниз и постукивала ногтями по подлокотнику.

Отец опустился на корточки рядом с дочкой, собрал монетки в ладонь, осторожно положил их возле зеленой настольной лампы и неровным голосом произнес:

– Спасибо, ты добрый ребенок, твои деньги – большая мне помощь.

От радости Мирьям показала Лоори язык. Та усмехнулась.

В наступившей тишине Мирьям стояла посреди комнаты героиней и думала, что уж теперь-то у отца обязательно найдется для нее немного времени и она сможет задать вопрос, который так и вертится на языке.

– Папа, кто такой Ленин?

– Русский.

– А еще?

– Вождь красных, – ответил смущенный отец.

– А кто он еще? – требовала Мирьям, которую не удовлетворял столь краткий ответ.

– Он философ, ну, мыслитель, – пытался объяснить отец.

– Где ты подобрала это имя? – наконец пришла в себя бабушка.

– Ну и времена пошли! – Мамина мама на этот раз была вроде бы согласна с бабушкиным негодованием.

Мирьям чуточку обиделась, но виду не подала.

– А Ленин живой? – спросила девочка и почему-то страшно испугалась, что ей ответят «нет».

– Нет, – ответил отец.

– А он что, такой же мертвый, как дедушка? – не хотела верить Мирьям.

На этот раз произнесли слово «да», которое уже успело потерять для Мирьям свое обаяние.

– Тогда он должен быть хорошим человеком, – решила Мирьям, – потому что все хорошие люди умирают очень рано…

– Слушай, Арнольд, растолкуй ребенку, чтобы он выкинул из головы эти глупости. – Бабушка уже не могла сдержаться.

– И совсем это не глупость. – Мирьям тоже рассердилась и положила круглый значок на ладонь. – У меня даже его картинка есть!

Бабушка выхватила у внучки значок с изображением Ленина и прикрикнула:

– Сейчас же признавайся, откуда ты взяла.

«Ну, теперь я влипла со своими разговорами», – в отчаянии подумала Мирьям, но быстро собралась с духом и звонко ответила:

– Нашла.

Бабушка поверила. Она поднялась, потянулась – от долгого сидения затекла спина – и небрежным движением выбросила значок в открытое окно.

У Мирьям дух перехватило, ведь ее всегда учили, что дареные вещи следует беречь.

Выброшенный значок означал, что разговор окончен, и интерес взрослых к Мирьям пропал.

Девочка снова забилась в темный угол, с необъяснимым щемящим чувством, и безмолвно глотала солоноватые слезы, которые невольно подступили к горлу.

– Ох ты горе горемычное! – Мамина мама вернулась к прежнему разговору.

– Да уж, хорошенькая история, и какой же ты все– таки дурак, что подписался на векселе за первого поручителя! – возмущалась бабушка. – Нет, мало тебя еще жизнь учила!

«Опять взялись… – вздохнула Мирьям и украдкой вытерла слезы. – Лучше бы и они дали отцу сколько-нибудь!»

– Снова теперь из-за вас ночей не спи! – ворчала мамина мама.

«И почему это ей ночей не спать? – удивилась Мирьям. – Ведь это совсем не ее горе, это папино и мамино горе, и мое с Лоори тоже. Это наше семейное горе…» – думала Мирьям, глядя с досадой и неприязнью на бабушек, которые развалились в креслах.

– Ох, если бы ты женился в свое время на Диане Круньт, не было бы ни заботушки об этом пустячном векселе, ни тебе чего другого, – уставившись на сына, с упреком сказала бабушка.

«В жены отцу Диану Круньт?.. А мама? – На мгновение в голове у Мирьям все перемешалось, чтобы уже в следующую секунду выстроиться в ужасное подозрение: – Если бы у отца была Диана Круньт, то как же тогда мы с Лоори?..»

Мирьям поднялась на ноги, уставилась во все глаза на бабушку – как она смеет?

С этого вечера Мирьям стала ненавидеть Диану Круньт, хотя, по совести, та ничего плохого ей никогда не сделала.

25

Ветер в то утро гонял по мерзлой земле редкие листья.

Бабушка оделила внучку срезками обоев, оставшимися после ремонта комнаты, в которой жил Латикас, и Мирьям, обмотав себя лентами так, чтобы сзади развевались длинные бумажные хвосты, наперегонки с ветром носилась по двору.

Остановившись на секунду посреди двора, Мирьям заметила Рийну Пилль, которая топталась за забором и с нескрываемой завистью смотрела на роскошное шуршащее одеяние Мирьям. Той стало жаль Рийны, которая ничего, кроме однообразной игры в куклы, не знала, и она оторвала у себя пригоршню перепутанных срезков.

Подняв высоко над головой предназначенные для Рийны бумажные полоски, Мирьям приблизилась к забору.

– А больше не будешь ябедой? – потребовала Мирьям.

Рийна, не отрывая глаз от развевающихся лент, благоговейно ответила:

– Не-ет…

Тогда Мирьям забралась на забор и закинула на соседский двор предназначенные для Рийны ленточки.

Возбужденная от радости Рийна тут же обмоталась бумажными полосками и бросилась бежать вокруг кустов сирени.