Текст книги "Другой путь. Часть первая"
Автор книги: Эльмар Грин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)
Мурто отвернулся. Вялым движением засунул он свои пьексы в лыжные ремни и, взмахнув палками, медленно покатил в сторону леса. Много, должно быть, передумал за последние сутки молодой финский офицер Юсси Мурто, и едва ли он хотя бы на минуту сомкнул ночью глаза, но даже и теперь ничего другого не мог он придумать, как снова направиться к своим солдатам, к своей службе.
А рыжий карел из России, что ему сделалось? Ничего ему не могло сделаться, этому живучему, буйному комку, начиненному огнем и веснушками. Он тоже взмахнул палками и покатил через дорогу к себе на восток. И, разрезая широкой грудью морозный утренний воздух, он, конечно, не упустил случая приоткрыть еще раз отверстие своей глотки для новой песни. И черт его знает, что оттуда вырвалось наружу, когда он дал себе в этом полную волю. Все замерло в лесу на то время, пока он разгружался от избытка наполнявших его звуков, от которых раздиралось на части ухо. И можно было подумать, что не война шла кругом, при которой людям была необходимость таиться, молчать и подстерегать, а была самая мирная и безмятежная пора, и среди этой безмятежности шествовал неторопливо самый главный хозяин земли, изливая свою хозяйскую радость по поводу окружавшей его благодати.
25
Да, так вот будто бы это все происходило там, в далеких северных лесах, к востоку от глухой деревни Туммалахти. Но не я вам буду об этом рассказывать. Найдутся другие охотники до выдумок, умеющие на ходу стряпать всякие легенды. А меня не тянет на легенды. С меня вполне довольно истинных событий. С меня довольно знать, что умер старый Илмари. Рядом с этим горестным событием что могут значить все другие? Даже в промахи молодого Мурто не собираюсь я вникать. Не хватало еще, чтобы я стал вам рассказывать о делах и размышлениях Юсси Мурто, который вовсе не нуждается в том, чтобы кто-то принимал в нем участие. Хватит у этого человека силы, ума и решительности, чтобы самому направить свою жизнь по правильной дороге.
Конечно, его судили, но не за то, что его отец убил нескольких гитлеровских солдат, а за то, что он, Юсси, упустил русского разведчика, из-за которого страна потеряла очень важный мост. Приговор ему вынесли суровый. Но перемирие с русскими и сближение с ними все изменили.
Отпал приговор у Юсси Мурто, хотя офицерское звание он все же потерял. Отпали приговоры у братьев Эйно – Рейно. И опять загремели по глухим лесам Туммалахти их зычные голоса, не привыкшие к стеснению.
Все было пересмотрено в Суоми заново после того, как русских в ней опять признали достойными соседями. И этот поворот выглядел для некоторых так странно, что они не могли понять – победа это или поражение. Однако как бы ни было названо то, чем все это закончилось, но народ финский от этого выиграл. Никогда не дышалось ему так свободно, как после этого выигрыша, похожего на проигрыш. А свободное дыхание – это главное, что дает народу силу для движения к новой ступени своего благополучия. И поэтому была ли тут надобность гадать, кто победил и кто не победил?
С другой стороны, странно было бы говорить о победе русских. Чем было им побеждать нас, если гитлеровская ставка уже за два года до этого объявила всю их армию разгромленной? Пользуясь этим, гитлеровские войска уже давно могли бы продвинуться до самого Урала, прибирая к рукам богатый русский юг, а мы с такой же легкостью могли бы приложить к своей земле их север. Но как-то уж так получилось, что гитлеровцы не пожелали брать Россию до Урала. И даже от Волги они после некоторого раздумья отказались, отойдя на Украину. А потом и украинская земля показалась им, должно быть, не особенно черноземной. Одним словом, разонравилась им чем-то Россия, и, переполненные добротой и миролюбием, они решили в конце концов подарить ее русским, от горячей благодарности которых им пришлось потом очень быстро бежать до самого Берлина. И после этого какие могли быть разговоры о победе русских? Отпадали сами собой всякие разговоры.
Тут нужно было что-то очень обстоятельно сообразить, чтобы утвердиться в каком-то мнении, если оно было необходимо. Но даже моя светлая голова, несмотря на все свои таланты, мало что могла в этом прояснить, тем более что мне пришлось быть свидетелем таких событий, которые никак не подтверждали оправданий гитлеровских сил по поводу их ухода из России. Но, может быть, это все мне просто привиделось в каком-нибудь невеселом сне? Очень могло быть именно так, потому что разве можно допустить что-либо иное?
И в этом нелепом сне мне привиделось, что на участке нашей стрелковой роты бетонные пулеметные гнезда с броневыми колпаками еще не были готовы. На их месте виднелись пока еще две глубокие ямы, из которых торчали свежие доски и железная арматура, лишь наполовину залитые бетоном. Доставленные к ним по временной узкоколейной железной дороге броневые колпаки оставались еще на платформах вагонеток. На этот участок и проникли русские после того, как пролили на наши головы свои огненные дожди и громы. Мы переждали эту напасть, лежа на дне траншеи, вырытой вдоль средней части южного склона горы Питкяселькя. И сержант, переступая через наши тела, кричал каждому на ухо:
– Держись, ребята! Сейчас это пройдет! Готовься к огню!
Он был неустрашимым и опытным в боевых делах, наш славный сержант, и до прихода в нашу роту успел выдержать не одну схватку с русскими. Однажды, например, его отделению привелось встретиться с большим отрядом русских на льду прифронтовой реки. Сперва в обе стороны полетели гранаты, а потом русские ударили в штыки. Финны поливали их из автоматов, пока не сошлись вплотную. Тогда в ход пошли приклады и ножи.
Наш сержант в ту морозную темную ночь дрался как лев. Он застрелил в упор по крайней мере троих русских. Четвертого он рванул к себе за ствол автомата и опрокинул в снег. Русская ракета его тогда выручила, погаснув раньше времени. Пользуясь тем, что после ее вспышки глаза людей на время ослепли, он ускользнул в темноте от русских на лыжах с пятью своими солдатами.
В другой раз ему случилось быть на участке фронта, где русские провели разведку боем. Они действовали силами примерно полуроты и вторглись в окопы финнов без предварительной огневой подготовки. Схватка получилась короткая и жаркая. В этой схватке нашему сержанту пришлось в самом начале сцепиться вплотную с молодым русским солдатом, который проявил весьма явное намерение скрутить его и утащить к себе в плен.
Русский оказался рослым и плотным парнем. Но и наш сержант был весь как из железа, несмотря на худощавость. Они сшиблись на бруствере, забыв про автоматы, и катались по его краю туда и сюда, пока не свалились в окоп. И там, в грязи и сырости, они долго взрывали ногами стенки окопа, силясь одолеть один другого. Когда русский понял, что финн ему не по силам, он потянулся к ножу. Но еще быстрее выхватил свой нож финн.
Русский едва успел задеть острием ножа бок финна, как уже замер неподвижно, пронзенный прямо в сердце.
Когда сержанта нашли, он сидел весь в грязи, прислонясь к изрытой стенке окопа, и, тяжело дыша, смотрел в молодое лицо убитого русского, с которым так долго и крепко обнимался. Левой рукой он зажимал рану на боку, из которой сочилась кровь. После перевязки он снова вернулся к телу русского и оставался рядом, пока того не зарыли вместе с другими русскими, убитыми в этой ночной стычке.
Рана оказалась нешуточной, и сержант попал в полевой госпиталь, а оттуда – к нам. Иногда он призадумывался у огонька в землянке, глядя на свои железные руки, перевитые жилами. И, вспоминая стычки с русскими, он говорил простуженным басом, хмуря исхлестанное осенними дождями, ветрами и морозами худощавое лицо:
– Не драться бы нам с ними надо, с такими упорными и храбрыми. Дружить бы с ними. Смеяться вместе. Петь, плясать. А мы… Э-э, перкеле…
И всегда в таких случаях среди солдат выискивался кто-нибудь, охотно присоединявший к нему свой голос. И в этом голосе не было осуждения его словам, хотя и сквозила доля насмешки:
– Господину сержанту лучше знать, зачем это нам велено делать. Но если господин сержант распорядится отменить войну, то мы скрепя сердце подчинимся, хотя нам так неохота возвращаться в родные семьи из этой траншейной слякоти.
Но тогда сержант вдруг вставал с места и кричал строго:
– А ну, по местам! Кто там у входа? Иконен? Пойдешь на заготовку дров для бани. Мянтюля! Сменишь у пулемета Салонена! А остальные на расчистку траншеи от снега – марш!
Таков он был, наш бравый сержант, высохший в окопах от тоски по жене и детям. Служба для него всегда была главным делом, и сержантские погоны недаром обременяли его плечи.
И теперь тоже, пока мы лежали на дне траншеи, пересекавшей склон горы Питкяселькя, пережидая русский огненный шквал, его басистый голос гремел над нами, поддерживая в нас бодрость:
– Держись, ребята! Не робей! Сейчас мы им тоже всыплем по первое число!
Бог пронес русские снаряды и мины через наши головы. Но они еще не перестали сотрясать землю, как послышалась новая команда нашего сержанта:
– По местам! Оружие к бою готовь!
Как он еще мог видеть, думать и выполнять свою службу в такое время, когда мир доживал свои последние секунды, проваливаясь в огонь и грохот, – один бог ведает. Но его хладнокровие и мужество передавалось и нам. Русские еще не прекратили огня, а он уже успел заметить, что их пехота пошла в атаку. Я ничего не увидел, когда поднял голову, но тоже приготовился к стрельбе из своего автомата. И когда сержант крикнул: «Огонь!» – я открыл огонь, еще не видя ясно, по ком стреляю. Но скоро я заметил, как они перебегали и падали, подползая к противотанковому рву, где были укрыты острые камни. Они не пустили сюда танков, зная, что их ждет во рву. Но они, должно быть, разглядели издали броневые колпаки на платформах и, догадавшись о какой-то недоделке, поручили здесь попытать счастье своей пехоте. И вот она двинулась, несмотря на то, что их же снаряды все еще продолжали ложиться на ее пути к нашей траншее.
Разглядев наконец то, по чему мне нужно было стрелять, я стрелял уже не так беспорядочно. Я выжидал, когда кто-нибудь из русских приподнимется над землей, и только тогда нажимал на спусковой крючок, не забывая и о прицеле. Я видел, как они падали от моих выстрелов, но видел также, как они снова вставали и делали новую перебежку в сторону нашего рва. И я не знал, попадал я в кого-нибудь или нет.
Скоро они добрались до рва, заполненного острыми надолбами, и на некоторое время исчезли из виду. Мы водили дулами автоматов и ручных пулеметов по переднему краю рва, ожидая, что вот-вот над ним появятся их головы. Сержант крикнул: «Не выпускать из рва ни одного!» – и мы готовились выполнить его приказ. Он сам не отрывался от прицела своего автомата. Но пока мы высматривали их головы над передним краем рва, новые отряды русских заполняли ров с другого его края, несмотря на наш огонь.
И получилось так, что русские выбрались из рва в каком-то другом месте, где некому было встретить их огнем. Оттуда они проползли под платформами и броневыми колпаками в малинник, росший по эту сторону узкоколейки. А выскочив из малинника, оказались так близко перед нами, что мы снова открыли дружный огонь, уже не дожидаясь команды нашего сержанта.
Русские все, как одни, попадали на землю и далее выбирались из малинника только ползком. Мы били по малиннику. Откос горы, по которому они поднимались к нам, был покрыт камнями, кустарниками и молодым лесом. И за этими прикрытиями они накапливались, укрываясь от нашего огня. Мы старательно посылали им навстречу струи пуль над самой поверхностью земли и этим кое-как сдерживали их. Но что-то неладное образовалось у нас на флангах, заставившее наших командиров пустить по цепи команду «Назад!».
Сержант наш тоже крикнул: «Назад!» и первый выпрыгнул из траншеи, чтобы отбежать с нами на запасные позиции. Мы начали выскакивать вслед за ним. Но в это время русские, успевшие подползти совсем близко, вскочили на ноги и, крича что-то однообразное, ринулись на наш окоп.
Сержант крикнул нам: «Скорей!» и, видя, что двое еще не успели выбраться из окопа, выхватил из сумки гранату. Перескочив окоп в сторону русских, он размахнулся и метнул гранату им под ноги. Те из русских, кто оказался к его гранате поближе, легли на землю, пропустив ее осколки над головой. Но, лежа на земле, они успели дать по сержанту очередь из автомата, и он упал.
Мы уже удирали от своего окопа, выполняя приказ, как вдруг Аарне Мянтюля, бежавший рядом со мной с ручным пулеметом, крикнул: «А где сержант?» – и остановился. Я тоже остановился и увидел, что русские уже перескакивали через нашего сержанта, прыгая в окоп. Мы ударили по ним огнем, и они легли. К нам с Аарне присоединились те двое, что опоздали выпрыгнуть из окопа. Вчетвером мы так расчистили пулями место возле тела нашего сержанта, что уже готовились вернуться за ним. Но в это время русские стегнули нас огнем из окопа. Мы пригнулись пониже и ответили им тем же. Они кинули в нас гранату. Тауно Иконен успел поддеть ее горстью и отбросить, но сам закряхтел и застонал от пули, которая впилась ему в бедро. Мы с Аарне подхватили его и потащили в сторону верхнего окопа. Матти Салонен пустился вслед за нами, огрызаясь время от времени в сторону русских, пока не опустошил свой диск.
Из верхнего окопа нам привелось увидеть, как по русской наступающей линии прошлись «мессершмитты». Свой главный груз они сбросили на русские танки, пробивавшие себе дорогу справа от нас. Кто-то из наших офицеров догадался пустить ракету в первый окоп, уже полностью занятый русскими. И тогда два самолета, отделившись от остальных, прошлись вдоль того окопа, высыпав на него все запасы своих мелких бомб. Над русскими взметнулось кверху в разных местах столько огня, дыма и земли, что можно было не сомневаться: это был их конец.
Но лучше бы уж не утешать себя подобной надеждой, потому что едва самолеты удалились, как русские начали выпрыгивать из окопа в таком большом количестве, словно бомбы размножили их там, вместо того чтобы уничтожить. Пришлось опять сдерживать огнем их упрямый натиск. И хорошо, что мы в это время оказались на вершине горы, откуда можно было обозревать происходящее на флангах. Это помогло нашим командирам вовремя заметить, как справа от нас русские танки прорвались-таки вперед по дороге, далеко проникая в наш тыл. А вслед за танками густой лавиной хлынули по той же дороге давно раздавленные и уничтоженные нами русские войска.
Командиры, слава богу, умели соображать. Немедленно до нас донеслось их новое распоряжение: «Назад! В лес! И там разобраться по подразделениям!». И вот мы уже катились кубарем с вершины Питкяселькя в сторону ближайшего болота. В болоте мы кое-как разобрались между собой и весь этот день полубегом продвигались на север, с удивлением прислушиваясь к тому, что стрельба никак не хотела остаться у нас позади, а двигалась где-то слева почти наравне с нами. Только к ночи она замедлила свое движение на север, и тогда нам было разрешено остановиться и погрызть няккилейпя, у кого он еще сохранился. А к утру мы выбрались наконец за линию фронта и окончательно разобрались, кому и куда следовало отправляться.
Такое пришлось мне претерпеть на перешейке, засевшее в моей памяти как некий страшный сон, который обрушился на меня внезапно, оглушил огнем и громом, протащил на брюхе через каменистую гору и выбросил в тишину болот. А может быть, это и на самом деле был сон? Да, все это мне привиделось, конечно.
И еще мне привиделось, как мы, финны, воевали с нашим союзником. Это был уже совсем нелепый сон, в котором наш полк оказался на далеком севере, где занял боевые позиции в километре от села Саммалвуори. Зачем понадобилось нашему полку занимать позиции перед Саммалвуори? Затем, чтобы подготовиться к атаке. Против кого понадобилась нам атака? Против гитлеровцев, засевших в Саммалвуори. Против гитлеровцев, засевших на финской земле, откуда они не хотели уходить, словно считали ее своим завоеванием. Это была такая нелепость, в которой даже моя умная голова отказывалась разобраться.
Они были нашими друзьями, пока мы воевали с русскими. Что делает хороший друг, увидя, что его друг пошел с противником на мировую? Он радуется за него, поздравляет его и уходит восвояси по своим делам. А что сделали наши друзья, когда мы предложили им уйти из Саммалвуори по своим делам домой, в Германию? Они открыли по нашей первой роте пулеметный огонь. Вот как выразили они свою радость по поводу выхода их друга из войны.
Командир нашего взвода лейтенант Ялонен всегда учил нас уважать немцев за их высокую культуру, достойную подражания. Он изучал немецкий язык и выписывал немецкие журналы. Но в этот вечер он сказал нам:
– Вот что, ребята. Дела обернулись для нас неблагоприятно. Они вынуждают нас к враждебным действиям против наших братьев по оружию. Как это ни прискорбно для всех нас, но мы обязаны на время подавить наши личные симпатии и выполнить свой солдатский долг. Надеюсь, краснеть мне за вас не придется.
Нет, конечно, краснеть ему за нас не пришлось. И не только за нас. Ему вообще никогда больше не пришлось в жизни краснеть. Когда мы его подобрали, он лежал в грязи дороги бледный как мел и кровь вытекала сразу из четырех дырок, просверленных в его груди немецкими пулями. Как человек, хорошо говорящий по-немецки, он был послан к ним от имени командира полка с требованием очистить село в двухдневный срок. О том, что он пойдет к ним по этой дороге в сопровождении двух связных, было несколько раз передано на немецком языке через полевую радиостанцию. То же самое было ночью дано световыми сигналами, а на рассвете много раз повторено через рупор. И все-таки гитлеровцы встретили его огнем пулеметов.
Казалось бы, к тому времени им уже было не привыкать принимать у себя парламентеров, предлагающих сдаться. Русские уже два года подряд приучали их к этому, начиная от Сталинграда. И если они научились не причинять вреда таким вестникам, приходившим к ним от русских, то тем более благосклонно должны были они принять подобного же вестника от своих лучших друзей, которых они, надо думать, любили и уважали, как это и принято между союзниками. Но они убили нашего лейтенанта, хотя он представлял собой в ту минуту целый финский полк. Они стегнули по нему пулеметным огнем без всякого предупреждения, не пожелав даже разговаривать с финским полком. И это показывало, что плевать они хотели на своих финских друзей и союзников. Ниже русских была нам в их глазах цена. И такой низкой была она, наверное, потому, что мы еще не давали им попробовать крепости наших финских зубов.
Нет, краснеть за нас никому не пришлось в тот хмурый осенний день. Мы налетели на них как черти, не прибегая даже к помощи артиллеристов, и к середине дня выбили их вон. Отступая, они поджигали каждый дом, бросая внутрь зажигательные гранаты. Но только три дома сгорело. Все остальные дома удалось отстоять. Даже школу мы спасли, хотя и пришлось для этого выбить окна, через которые солдаты выкинули наружу горящие парты.
Я и не подозревал до той поры, что внутри у нас может оказаться столько ярости против наших уважаемых союзников. Откуда это могло взяться? Ну, пусть я довольно охотно разряжал им вслед свой автомат, перебегая от укрытия к укрытию. Это было вполне объяснимо, потому что в мысли мои наведался в это время старый Илмари Мурто. Но почему с такой же свирепостью действовал Матти Салонен? Почему не переставая строчил по ним из ручного пулемета Аарно Мянтюля? И почему метал в них гранату за гранатой коренастый Тауно Иконен, все время искавший случая схватиться с ними врукопашную, хотя не от них получил он летом пулю в мякоть бедра, а от русских? Я смотрел направо и налево и не мог понять, откуда у всех такая ярость. У всех был такой вид, как будто не с большевиками они воевали три года, а с нацистами, которым и наносили теперь окончательный удар.
А тем нелегко было уйти так внезапно. Здесь был их штаб. Сюда прибывали к ним с юга подкрепления и снаряжение по дороге, пересекающей реку Сювяйоки. Отсюда снаряжение шло дальше на север, усиливая те части, которые готовили наступление на Каннанлахти[22]22
Каннанлахти – Кандалакша.
[Закрыть]. Союзники привыкли квартировать здесь в течение трех военных лет. За это время четыре финские женщины родили от них детей. Почему бы им не жить и дальше так? Вот о чем они, наверно, думали, отвергая наше предложение убраться домой по-хорошему. Но потому-то, пожалуй, и был так свиреп натиск финнов.
Этот натиск не позволил союзникам увезти с собой всю свою технику. Часть пушек осталась в сараях Саммалвуори. А в церкви остался нетронутым склад боеприпасов. На дороге наши артиллеристы тоже кое-что им напортили. Один подбитый финским снарядом грузовик загородил путь последним трем грузовикам, заставив их остановиться. Сидевшие в них солдаты Гитлера вывалились под нашим огнем, как пришлось, в канаву и, пригибаясь, побежали искать спасения в головной части своей колонны.
Но самый хлесткий удар они получили за мостом, который вел через озерную перемычку возле Ярвенкурку. Там стоял местный отряд «Суоелускунта». Он, правда, имел задачу пропустить отступающих через мост без помехи и только не позволить им его взорвать. Но нашелся один из рядовых членов отряда, недавно возвращенный из штрафной роты, который не стал дожидаться, когда они примутся закладывать под мост взрывные шашки. Сидя в расселине скалы, он ударил по ним из пулемета задолго до того, как они закончили переправу. Как раз в это время они скопились на мосту особенно густо, сидя на грузовых машинах, на орудийных прицепах и пробираясь вдоль перил пешком, и поэтому его огонь сразу принес им потери, заставив их поторопиться с переправой и организовать по расселине ответный огонь.
Последовал строгий окрик начальника отряда, и в расселину к пулеметчику ворвался сержант, потребовавший прекратить стрельбу. Пулемет умолк, но это длилось ровно столько секунд, сколько понадобилось пулеметчику на то, чтобы схватить сержанта за грудь и выбросить его вон из расселины. Все видели, как финский сержант катился по склону скалы к дороге, гремя автоматом. С дороги его взял на мушку пистолета немецкий мотоциклист. Но едва он поднял пистолет, как опрокинулся на дорогу, срезанный огнем из той же расселины.
Тем временем финский сержант вскочил на ноги и, спасая свою жизнь, сам полоснул по гитлеровцам из автомата, а подоспевшие к нему на выручку остальные ребята из его отделения забросали дорогу гранатами, временно приостановив на ней всякое движение. И только спешно прикатившие к месту столкновения два легких танка заставили наших суоелускунтовцев снова уйти в укрытие, где им все-таки было приказано прекратить огонь. Но пулеметчик из скалистой расселины продолжал хлестать огнем по отступающей колонне до тех пор, пока не расстрелял все свои патроны. И никакие приказы не могли его остановить, ибо это был разжалованный в рядовые Юсси Мурто, у которого были с нашими союзниками свои особые счеты.
Наш полк подоспел, когда отступавшие уже преодолели мост, подобрав своих убитых и раненых. Конечно, взрывать мост при таких условиях они уже не пытались. Зато деревню Ярвенкурку сожгли дотла. И далее проделывали это с каждой финской деревней, которая оказывалась на их пути без защиты. То же самое проделывали все их другие части, уходившие из нашей страны на запад, и финским войскам приходилось идти за ними по пятам, чтобы пресекать все такие их попытки. Но не везде это удавалось. И не удалось финнам также спасти свой славный северный город Рованиеми. Его тоже предали огню и разрушению наши доблестные братья по оружию, гостившие в нем три года.
Такое привиделось мне на далеком финском севере в те дни, когда автомат еще болтался у меня на шее. Но даже и после того, как я сдал автомат, мне продолжали видеться всякие чудеса. На своем пути домой я заночевал в деревне Хиеккала, отдав за ночлег и пищу свое двухнедельное солдатское жалованье. Утром я услыхал шум в том конце деревни, где жили рабочие каменоломни, и прошел туда. Шум был поднят по поводу зарытых ночью в старом карьере шести ящиков. У рабочих еще с вечера вызвала подозрение военная машина с непонятным грузом, заехавшая на двор ленсмана. Ночью она отправилась дальше, но рабочему из крайнего домика показалось по звуку, что машина не ушла прямо по большой дороге, а свернула к старому карьеру. Утром он сказал об этом кое-кому из своих товарищей, и они поковыряли там ломами и лопатами среди камней и песка.
И вот плоды их стараний лежали перед нами. Это были шесть продолговатых ящиков, сколоченных из толстых сосновых досок и обернутых в картон. Три из них были вскрыты, показывая людям содержание своего нутра: минометные стволы, мины, пистолеты и карабины русского образца. Хмурый сухощавый ленсман стоял тут же, но не он вершил суд, а над ним произносили приговор местные рабочие, взявшие его под арест. Кто-то из крестьян сказал не очень уверенно:
– Это же от русских спрятано на случай новой войны с ними!
Но рабочие дали на это такой ответ:
– Вот мы и постараемся, чтобы не было больше войны с ними. Не будет оружия – не будет работы провокаторам. А значит, и не будет войны.
Такие вещи видел я в Суоми на своем пути домой и порой даже не знал, верить мне своим глазам или не верить. Все пошло кувырком в Суоми после войны. Но нельзя сказать, чтобы много было огорченных этим. Нет, не много. Вот что было удивительно.
