Текст книги "Другой путь. Часть первая"
Автор книги: Эльмар Грин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)
33
Но финские люди не знали, слава богу, что один из них проявил такое неверие в свою страну. Если бы они знали, то как-нибудь иначе взглянули бы на меня в тот момент, когда я опять ступил на твердую финскую землю, оставив позади остров Ээту Хаапалайнена. А они не знали. Этим объясняется то, что их взгляды так равнодушно скользили по мне и моему чемодану, пока я тащился с ним к остановке автобуса, чтобы уехать в Хельсинки.
Что надо было мне в Хельсинки? Не знаю, что мне там было надо. Ничего определенного я не собирался там искать. Просто так я заехал в этот город, ради его близости к Ловизе. Почему бы не заехать в столичный город, если оказался случайно совсем рядом с ним? Чемодан я оставил в багажном отделении вокзала, а сам вышел на Эспланаду.
День был теплый, солнечный и к тому же воскресный. По этому случаю празднично одетый народ заполнил центральные улицы особенно густо. И надо думать, что составляли этот народ не столько сами столичные жители, сколько приехавшие из разных других мест Суоми. Даже при мне к вокзалу пришли три пассажирских поезда за то короткое время, пока я сдавал там на хранение свой чемодан. И каждый из них доставил в город по нескольку сот человек. Особенно много прибыло людей на северном поезде. И среди этих людей мне почудился знакомый светлый пиджак, облегающий очень широкие знакомые плечи.
На Эспланаде он еще раза два-три мелькнул перед моими глазами далеко впереди, заслоняемый временами только очень рослыми людьми. Зачесанные назад светлые волосы и сильная молодая шея напоминали мне слишком знакомое, чтобы это можно было спутать с кем-то. Следовало ускорить шаг и убедиться в этом. Но я не ускорил шага, и скоро светловолосая голова с бронзовой от загара молодой шеей затерялась где-то в боковых улицах, чем я, правда, не особенно огорчился.
Я тоже скоро свернул с главных улиц в сторону, хотя и не сразу сообразил, в какое место несут меня мои ноги. Только оказавшись недалеко от летнего рабочего театра, я понял, куда меня тянуло с самого начала, едва я прибыл в город. Но зачем был нужен мне летний рабочий театр – этого я не смог бы сказать. Не собирался же я там еще раз встретить на том же месте тех четырех рабочих, чтобы опять завести с ними беседу. Да и беседа с ними могла бы у меня получиться лишь в том случае, если бы я прибыл к ним из Алавеси, упомянув имя Антеро Хонкалинна. Но я не собирался нигде упоминать имя Антеро Хонкалинна и прибыл совсем не из Алавеси, хотя нижние воды залива[27]27
Алавеси – нижняя вода.
[Закрыть] и готовились однажды принять меня в свою компанию.
Подходя поближе к тому открытому скалистому месту, что называлось летним рабочим театром, я замедлил шаги, вглядываясь в толпу гуляющих на другой стороне улицы. Опять знакомый светло-серый костюм появился там перед моими глазами. И теперь я окончательно убедился, что вижу Юсси Мурто. Вежливо уступая на узкой панели дорогу встречным прохожим, он шел неторопливо и верх по улице, в ту же сторону, что и я.
Вдруг он тоже замедлил шаги, вглядываясь вперед. Я проследил за его взглядом. Ого! Вот так встреча! По той же стороне улицы прямо на него надвигался сверху не кто иной, как Антеро Хонкалинна. Он тоже успел заметить Юсси. Сближаясь, они все больше замедляли шаг, не сводя друг с друга взгляда, и наконец совсем остановились.
Так они постояли на месте секунд пять, эти два рослых парня, один черноволосый и черноглазый в темно-сером костюме, а другой светлый с головы до ног. Покатость улицы чуть прибавила росту молодому Антеро, и от этого их глаза оказались почти на одном уровне. Что им надо было друг от друга – непонятно. Но в глазах того и другого затаилось ожидание. Только в голубых глазах это ожидание выглядело серьезным, а в черных оно содержало легкую примесь усмешки. Черные как бы говорили: «Мне все равно. Могу ответить, если будет вопрос. А если не будет – великолепно обойдусь без разговора. У меня в жизни нет неясностей». Но и голубые глаза не выказывали особенного нетерпения, сохраняя все то же спокойное и вежливое ожидание.
Тогда Антеро двинулся дальше своим путем. Но, делая первый шаг мимо Юсси, он продолжал смотреть ему в глаза. И далее при втором шаге его лицо оставалось повернутым к Юсси, сохраняя веселую готовность к разговору. И только с третьим шагом оно обратилось в сторону движения ног Антеро вниз по улице. Тогда и Юсси тронулся с места, продолжая свой путь вверх.
Но, отойдя на несколько шагов от места встречи, оба они одновременно обернулись и в таком положении помедлили немного, словно каждый из них ожидал от другого оклика и приглашения к разговору. Но опять никто из них не сделал такой попытки, и оба продолжали путь в разные стороны. После этого оглянулся еще один раз только Юсси. Но, кинув последний взгляд вслед Антеро, он, больше уже не оглядываясь, дошел до самой высокой части улицы и перевалил через нее.
Потеряв его из виду, я некоторое время тоже смотрел вслед Антеро. Но, спрашивается, зачем мне это было нужно? Не собирался же я догонять этого мальчишку. Не хватало еще, чтобы я побежал за ним вприпрыжку, да еще на виду у всего города. Нет, я подумал немного и опять взял направление туда, где видел весной тех четверых рабочих.
Так уж у меня повелось в жизни. Когда следовало без колебания к чему-то примыкать, я не примыкал. А когда я наконец решался на это и спешил к нужным людям, их уже не оказывалось на месте. Ясно, что никто не ожидал меня возле театра, и нелепо было бы предполагать, что я надеялся кого-то там увидеть. Кого я мог надеяться там увидеть? Уж не тех ли четверых рабочих, что мастерили ранней весной на травянистом склоне скалы разрезанную надвое мельницу? Никого из них я не увидел. Спину Юсси я опять увидел, которая неторопливо удалялась от билетной кассы театра. Вот зачем он, оказывается, приходил в этот конец города. Не за тем ли самым приходил сюда и Антеро Хонкалинна?
Да, так оно и было. За тем же самым. И вечером во время спектакля они сидели почти рядом, отдаленные друг от друга лишь на ширину прохода, разделявшего ряды скамеек. Сидя позади них, я видел, как они смеялись над проделками молодого мельника, сумевшего опутать доверчивые сердца молодых женщин и девушек целой деревни. Друг друга они еще не заметили. Получилось так, что Антеро запоздал к началу и уселся на свое место: у него уже не было времени озираться по сторонам. Смеялись они одинаково громко и смеялись в тех же местах, где и все остальные зрители. Так ловко умел Майю Лассила затронуть какую-то общую струну и в душе коммуниста, и бывшего члена «Суоелускунта», и всех остальных, не говоря уж об Акселе Турханене, который тоже смеялся во весь рот.
Дело было, конечно, в том, что там, на зеленом склоне скалы, артисты показывали кусок настоящей финской жизни, которая была всем зрителям одинаково знакома и близка. Промчалась лошадь с телегой, на которой стоял парень, помахивающий вожжами, – и это было свое, финское. Вышел из бани крестьянин в одном нижнем белье – и это тоже было свое. А когда внутренность мельницы наполнилась возлюбленными молодого мельника, которых он туда упрятал одну за другой, и когда они были там наконец обнаружены их мужьями и матерями, смех среди зрителей уже не прекращался ни на минуту. Так со смехом и улыбками все поднялись со своих мест.
Поднялись и Юсси с Антеро, тоже продолжая смеяться. Но, шагнув от своих мест к середине прохода между скамейками, они оказались лицом к лицу и сразу оборвали смех. Однако длилось это самое короткое время. Пьеса Лассила успела начинить их за два часа таким запасом веселья, что оно прорвалось наружу, переборов их серьезность, и они опять громко рассмеялись, черти белозубые, уходя из театра плечом к плечу.
Мое место было не у самого прохода, но все же я смотрел на них во все глаза, думая, что они заметят меня и прихватят в свою компанию. Нет, они не заметили меня, увлеченные смехом. И я понял, почему они теперь смеялись особенно заливисто. Они вспомнили свою дневную встречу на улице и подумали о том, что едва не повторили ее здесь. А повторять ее не было никакой причины, потому что весело выглядело все у них впереди. Да и в этот момент с чего бы им хмуриться? Пьеса была хорошая. Это была своя, финская народная пьеса, и поставлена она была в своем, финском рабочем театре, не огражденном от мира никакими стенами, что как бы сливало его в одно целое со всей той землей, которая его окружала, и с тем народом, который в него валил волнами в эти летние светлые вечера.
С чего бы им угощать друг друга молчанием и отчужденностью, если одинаково горячей любовью к прекрасной Суоми бились их сердца? Только умы работали по-разному. Но кто мешал им сравнить в хорошем споре направление своих раздумий и по достоинству разобраться и взвесить, на чьей стороне больше истины? В их собственных руках было все это. Вот какая мысль, если она у них родилась, могла добавить еще больше силы и звонкости их смеху. К тому же вечер был светлый, теплый и тихий. А народ, выливаясь вместе с ними за ворота театра, то и дело сшибал их вместе плечами. И были они оба молоды, красивы и сильны. Почему им было не продлить от всех этих причин свой смех до самых ворот и даже продолжить его за воротами?
Но я тоже хотел примкнуть к их веселью. Почему мне было дано посмеяться только внутри театра? А разве за его пределами я не имел права на свою долю смеха? Не так уж много перепадало мне его в жизни. Так почему бы не призанять малую толику смеха у молодого Антеро, начиненного им, как видно, с избытком. Ведь сумел же он зарядить им Юсси Мурто, известного своей угрюмостью. Разве был бы способен Юсси прогреметь подобным смехом один, без Антеро? Этого смеха ему хватило до самых ворот рабочего театра. И даже за воротами его рот остался в растянутом положении, сверкая молодыми зубами, и сощурились от веселости голубые глаза. Смотрел он при этом куда-то вперед, вдоль улицы – не на Антеро, но в то же время не торопился отходить от него в сторону, приноравливая к нему свой шаг, хотя разговора опять-таки не затевал.
Когда я их догнал, они все еще шагали молча, сохраняя на лицах улыбки. Я, конечно, собирался сразу окликнуть их и втиснуться между ними, чтобы пойти с ними в одном ряду, но не придумал, как их окликнуть. Надо было сказать примерно так: «Нно! Кого я вижу вместе? Привет смертельным врагам!». Или так: «Эгей! Здорово, непримиримые! Что нового в политике?» – или что-то еще в этом роде. Но пока я подбирал подходящие слова, Антеро сказал, глядя в небо, на котором еще виднелись последние отблески вечернего солнца:
– А день все еще держится. Не желает уступать места ночи.
И Юсси ответил ему: «Да», – и тоже взглянул на небо. Он, кажется, был не прочь прибавить к этому еще что-нибудь, но ничего не придумал. А Хонкалинна, как более быстрый на язык, добавил к сказанному:
– Сегодня долгота дня восемнадцать с половиной часов.
Юсси сказал:
– А у нас двадцать один час.
– В Туммалахти?
– Да.
И отсюда у них разговор перекинулся на другой предмет. Антеро спросил:
– Давно оттуда?
А Юсси ответил:
– Нет. Всего два дня. А здесь я проездом. Справочная контора понадобилась. Одна наша женщина просила выяснить местопребывание Акселя Турханена.
Вот какими делами он, оказывается, приехал сюда заниматься. Тут бы мне кстати втиснуться между ними и сказать: «Могу дать справку, поскольку знаком немного с упомянутой темной личностью, не сумевшей оценить в свое время доброго сердца Майи Линтунен». Но пока я набирал в грудь воздуха, чтобы выпалить это, их разговор покатился дальше. Антеро спросил:
– Ну и как? Выяснили?
– Нет еще. Завтра обещали дать ответ.
– А не желали бы вы получить эту справку сию минуту?
– Хм… Пожалуйста. Буду признателен.
– Зачем он понадобился этой женщине?
– Просила передать ему привет и пожелать доброго здоровья, если увижу.
– Он работает у островитянина Хаапалайнена на Леппясаари, что южнее Ловизы.
И тут бы мне втиснуться между ними и сказать с равнодушным видом: «Устарела справка. Чуть поближе к вам он теперь. А именно там, где его видите». Но я опять не успел высунуться вперед и продолжал тащиться сзади, едва не наступая своими сапогами им на пятки. Позади меня, перед ними и по обе стороны от нас шли к центру города также другие люди. Поэтому мои шаги не привлекали особого внимания этих двоих, слишком занятых своим разговором. А не успел я высунуться вперед потому, что Юсси сказал в это время:
– Благодарю. Это данные вашей агентуры?
Антеро обиделся:
– Зачем агентуры! У нас это называется товарищеской солидарностью. Нельзя же нам быть безразличными к судьбе людей своего класса.
– Своего класса? А в заботах о судьбе людей своего класса не забываете ли вы, случаем, о судьбе своей страны?
– О, на этот счет можете быть спокойны, господин Мурто. Наши интересы неотделимы от интересов страны.
– Попробуем допустить это. Но думаю, что если бы вам доверили ее защиту от русских, то она уже не была бы самостоятельной.
– Прежде всего она при таком условии вообще никогда не воевала бы с Россией. А это была бы заслуга более важная, чем если ввергнуть ее сперва в войну, а потом защитить кровью и смертью своих сынов.
– Да, так вы всегда поете, имея в виду заполучить в руки власть. Но попробуй тогда сунуться к вам с каким-нибудь советом или упреком, не сломав на этом шеи. Сами-то вы не стесняетесь поучать, поскольку не признаете никакой иной власти, кроме своей.
– Почему не признаем? Признаем. Например, нас, как видите, устраивает наше нынешнее правительство, потому что оно считается с интересами народа, выполняя условия нашего договора о дружбе с Советским Союзом.
– То-то вы под него подкапываетесь в сейме.
– Мы не подкапываемся. Это неверно. Наоборот, мы его укрепляем, поддерживаем, ну и напоминаем ему, конечно, о повседневных насущных нуждах народа.
– Без вас оно их не знает.
– Без нас оно может запутаться, поддаться чужому пагубному влиянию, свернуть с правильного пути. Мы поправляем его.
– Кто вы?
– Мы, то есть наши представители в сейме.
– Чьи ваши?
– Представители народа.
– А остальные в сейме – это не представители народа?
Юсси задавал свои вопросы очень вежливо, поворачивая при этом каждый раз к Антеро лицо. А на каждый ответ Антеро он слегка наклонял голову, словно вполне с ним соглашаясь. Но затем опять следовал его вопрос.
Антеро сказал:
– Там все – представители народа. Но некоторые из них представляют довольно узкие круги. А мы отражаем интересы всех. Нас двести тысяч, одних только организованных народных демократов[28]28
Организованные народные демократы – члены Демократического Союза Народа Финляндии (ДСНФ).
[Закрыть], и среди нас вы найдете не только рабочих, городских и сельских, не только крестьян, лесорубов и рыбаков. Среди нас есть учителя, врачи, профессора, торговцы, журналисты, писатели, инженеры, владельцы магазинов, мастерских и даже фабриканты. Спрашивается, что их объединило? А очень простая вещь. Все они в одинаковой степени поняли всю важность мирного соседства с русскими. Я уж не говорю о тех, кто не входит в нашу организацию, но всей душой и всеми мыслями поддерживает нас. Их не сочтете. Некоторое представление об их количестве дает миллион подписей, собранных под воззванием за мир. Но и это далеко не все.
Юсси наклонил голову в знак согласия, однако тут же возразил:
– Нетрудно упросить простодушного человека подписаться, играя на чувствах, вполне естественных для каждого в наши дни. Но кому нужны эти подписи?
Антеро удивился.
– Кому нужны? А кому была нужна подпись Мауно Пеккала, которую он поставил в апреле сорок восьмого года на советско-финском договоре о дружбе?
Юсси пожал плечами и ответил с усмешкой:
– Советской России, очевидно.
– Нет. В равной степени и нам, если не в большей. И эти подписи тому доказательство. Они как бы скрепляют этот договор, одобряют его и поддерживают.
У Юсси уже пропала, кажется, охота к продолжению разговора. Не зная, что ответить, он сказал ядовито, глядя прямо перед собой:
– Да. Каждый на свете развлекается по-своему.
Антеро рассердился:
– А вас больше устроило бы, если бы мы призывали людей к новой войне?
Юсси промолчал, равняя свои шаги с шагами Антеро. А тот продолжал:
– В том-то и значение этих подписей, что они как бы предупреждают: «Вот мы сказали свое слово относительно наших желаний и теперь будем начеку. Мы поняли, что именно мы самая решающая сила в делах сохранения дружбы и мира между народами, и не позволим больше нарушить нашу волю». Здесь налицо совершенно новый элемент в человеческой истории, понимаете? Эта сила в таком виде не выявлялась прежде никогда. И теперь при решениях судьбы страны ее уже с весов не сбросить и не обойти. Попробуйте представить Суоми опять возвращенной к той грани, откуда ее ввергли в катастрофу. Ничего у вас не получится, потому что это уже невозможно. И наши новые правители, которым тоже близки интересы своего народа, трезво оценивают новую расстановку сил и считаются с нашей волей.
Вот какие вещи он говорил, этот молодой рабочий-лесопильщик из какого-то захолустного Алавеси, идущий в толпе других людей по центральной улице финской столицы, наполненной сумеречным светом летнего вечера. С ним считались правители. Это он сам утверждал. И громадный Юсси, идя рядом с ним, не мог сказать, что это не так. Хонкалинна спросил его:
– Может быть, вы приведете мне пример, когда мы действовали не в интересах мира и, следовательно, не в интересах финского народа?
Нет, Юсси не мог привести такого примера. Он промолчал. А Хонкалинна спросил опять:
– Может быть, вы полагаете, что нас можно в один прекрасный день безболезненно изъять из общественной жизни Суоми и это не вызовет потрясений? И те сотни тысяч хороших финских людей, которые одобрили наши действия, спокойно отнесутся к нашему исчезновению? Мы проложили им широкую дорогу для новых мыслей, вызвали у них новые, дружеские чувства в отношении России. Они приняли эти мысли и чувства, приветствовали их, поняли их выгоду для народа, умножили их, закрепили в своих сердцах, навсегда одобрив такое состояние между двумя соседними народами, и вдруг это все изъять? А ну-ка, представьте себе, что ценного останется в жизни финского народа без всего этого? И сохранятся ли в ней цельность и полнота?
Юсси подумал, но опять ничего не мог ответить и только пожал плечами. А Хонкалинна продолжал:
– Или, может быть, вы полагаете, что вы лично не входите в число этих сотен тысяч?
– Я? – Юсси даже отшатнулся слегка от Антеро, словно несправедливо обвиненный в чем-то. Но тот продолжал говорить горячо и громко, как человек, которому нечего скрывать перед людьми.
– Да, да. Вы давно в их рядах, смею вас уверить, хоть и отказались подписать Стокгольмское воззвание. Да иначе и быть не могло. У человека, искренне болеющего за судьбу своей родины, и нет другого места. Уже по одному этому признаку он всем своим сердцем с нами, не говоря уже о классовой близости. Когда такие люди, как вы, выйдут на свою настоящую дорогу, с ними горы можно будет сворачивать, даже финские холодные, неподатливые горы.
И они рассмеялись оба этой шутке, продолжая шагать рядом. И уже не было больше возражений со стороны Юсси. И он не торопился отойти от Антеро, вежливо делая вид, что ему все еще с ним по пути.
Вот с какими людьми я шел вместе по шумным улицам столицы теплым воскресным вечером. По их речам выходило, что они способны были ворочать делами государства. И кто мне мешал присоединиться к ним для участия в том же деле? Шли два настоящих больших человека, делающих настоящие большие дела. Но зачем было мне тащиться от них стороной и спотыкаться об их пятки, если я мог шагать в ногу с ними в одном ряду? Никто меня от них не гнал. От меня самого зависело быть с ними. Стоило для этого сделать один лишний шаг и заодно сказать: «А не потребуется ли там какая-нибудь дополнительная подпорка, когда начнете финские горы ворочать?». Но я не успел сделать к ним лишний шаг. Юсси сказал в это время:
– Кстати, я сожалею, что не подписал. Дело в том…
Но Антеро прервал его:
– Кто я, чтобы мне это объяснять? Перед своей совестью объясняйтесь.
Юсси сказал:
– Я бы не хотел, чтобы ваша сестра…
Но Антеро опять прервал его:
– Во всем, что касается моей сестры, я вам не посредник. Довольно того, что я назвал ей ваше имя, когда она мне описала наружность самоуверенного молодого господина, не пожелавшего подписать воззвание. Как видите, посредничество весьма для вас невыгодное, хотя мне следовало быть снисходительнее, помня, чему я вам обязан с той ночи.
– Ерунда. Там с вами был Аксель. Обошлись бы без меня. Но с такими мерзавцами надо поступать круто и решительно, без всякой жалости.
– Вот в этом у меня с вами полное совпадение взглядов. Остается лишь распространить это совпадение на все другое.
Они опять посмеялись немного, после чего Антеро сказал:
– А вот и мои ребята. Они дожидаются меня, где мы условились. Не составите ли нам компанию?
Но Юсси ответил:
– Благодарю. И за справку благодарю. Теперь я могу не задерживаясь ехать дальше по своим кожевенным делам. Будьте здоровы!
И они не задумываясь пожали друг другу руки – бывший член «Суоелускунта» и коммунист. А я не успел даже подскочить к ним поближе в этот момент, чтобы напомнить им также о том человеке, имя которого они несколько раз упомянули. Когда же я спохватился, один из них уже удалялся в сторону вокзала, а другого тянули к садовой скамейке его товарищи, среди которых я различил сквозь белые ночные сумерки знакомые лица двух рабочих, строивших весной на скалистой сцене летнего театра половинку водяной мельницы.
Я не знал, с какой стороны подойти к ним, и, когда чуть приблизился к скамейке сзади, один из рабочих сказал:
– Ну, рассказывай, что у вас новенького. Все здоровы? Хозяин с вашими требованиями смирился? А того заморского типа не раскусил еще?
И Антеро ответил:
– Нет. Я предложил это сделать полисмену.
– Правильно. С кого же и начинать, как не с полиции? Если ей доверено быть опорой власти, пусть и оберегает ее от всяких подозрительных субъектов.
– Так-то оно так. Но оберегание власти придется нам, пожалуй, взять на себя. Полисмен оказался ненадежным. Он вернулся и сказал, что документы у приезжего в порядке. Кроме того, он находится под покровительством господина Муставаара. А у того финский паспорт. Вот какие дела.
Тут они все встали с места и отправились куда-то по своим делам. А я остался. Что мне было делать? Я уселся на той же скамейке, пропуская мимо себя гуляющую по бульвару публику. Не хотелось мне их догонять. Не очень-то приятно плестись вслед за чужими пятками. Да и не так уж весело было слышать лишний раз имя Муставаара.
