Текст книги "Другой путь. Часть первая"
Автор книги: Эльмар Грин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)
42
В субботу мы выехали с ним глядя на ночь куда-то на юго-запад от Ленинграда. Подремав немного на жестких полках общего вагона, мы к рассвету прибыли на станцию Балабино, откуда в колхоз пошли пешком.
Погода была прохладная, но ясная. На полях люди рыли картошку, дергали морковь, свеклу, брюкву и турнепс. И странно было видеть, что по обе стороны от дороги росли те же деревья, те же кусты и та же трава, что и у нас в Суоми. Даже холмы своей формой напоминали наши, только были менее каменисты. Недаром Арви Сайтури по всем этим признакам считал Россию принадлежностью Финляндии, как это отметил когда-то Илмари Мурто.
С холмов дорога спускалась вниз, пересекая выкошенные луга, заново поросшие осенней молодой травой, по которой ходил скот, а потом снова поднималась на холмы или входила в перелесок. И с каждого холма я жадно оглядывал их поля, далеко уходившие вправо и влево, стараясь угадать по их виду, что с них снято и что им предстоит родить. Зеленые озимые всходы пшеницы и ржи занимали примерно половину полей. Остальные частью освобождались от корнеплодов, а частью ожидали распашки под зябь, желтея срезанной соломой.
Вдыхая запахи земли, я опять потянулся к ней всем своим сердцем. Но я уже знал, как у них обстояло дело с ее приобретением, и сказал Петру со вздохом:
– Как жалко, что земля у вас не продается. Не примите это за обиду, простите в признательности, пожалуйста.
Он ответил:
– А зачем ей продаваться, извините в отклонении? Она и так принадлежит тем, кто ее обрабатывает.
– Я тоже хочу обрабатывать.
– А много вам нужно?
Это был пустой вопрос. Сколько нужно крестьянину земли? Много. Сколько дадите, столько он и возьмет. Хоть всю Россию с ее степями и тайгой, хоть весь мир! Нет на свете крестьянина, который отказался бы от предлагаемых ему земель, который сам сказал бы: «Стоп! Не давайте мне больше. Хватит». Нет, он будет брать и брать, пока ему дают, высматривая вдали все новые и новые куски. Прибрав к рукам полученное, он живо вскарабкается на очередной высокий холм и спросит, жадно озирая окрестность: «А там что? Пустыри? Кустарники? Ничего, давайте и пустыри. Пригодятся – свиней пасти, веники ломать на продажу. А там что? Речка? Давайте и речку. В речке – рыба. Ее выловить можно и продать. А дальше что? Лес? Ого-го! Сюда его! Кто от леса откажется? Он сам растет, не требуя поливки. А распорядиться им и дурак сумеет. А за лесом? Болото? Давайте и болото. Торф будет на удобрение, топливо для электростанции. А еще что? Степи? Забираю их все, какие есть: и черноземные, и песчаные, и солончаковые. Соль тоже в хозяйстве нужна. А за степью что это там такое высится? Горы? Давайте и горы! Камни для фундамента будут, щебень для дороги. В курицу соседскую будет чем кинуть».
Да, трудно крестьянину решить, сколько и чего ему надо, если приспел случай ему же самому это определить. Но я не стал особенно размахиваться и сказал:
– Нет, немного. Небольшой кусок земли возле города, чтобы хватило на сад и огород. Продадут ли мне такой кусок?
Он ответил:
– Нет.
– А почему, простите в любезности?
– А потому, не откажите в изощренности, что вам только домик продадут на этом куске, а земля сама к нему приложится.
Вот как у них делались эти дела. Земля не продавалась. Она прилагалась даром к этому домику, который вы покупали. Это было здорово, конечно. Я спросил:
– А если эта земля хорошо разработана?
Он ответил:
– Это не имеет значения. Плохая или хорошая земля – она прилагается даром.
Так с разговорами мы пришли постепенно в ту деревню, где жила его тетя. Деревня была небольшая. Дорога, по которой мы в нее вошли, образовала главную улицу. Вся деревня стояла на скате холма. По одну сторону дороги дома стояли чуть ниже, чем по другую. На этой более низкой стороне огороды и сады тянулись до небольшой реки, за которой расстилались поля и луга. А на высокой стороне огороды и сады позади домов упирались в лес.
Встречные люди в деревне кивали Петру, как хорошему знакомому, и он кивал в ответ. По случаю воскресенья народу на улице было немало, и поэтому кивать ему приходилось довольно часто. Кто-то даже остановил его и спросил, пожав ему руку:
– К тетушке в гости пожаловали? Давно пора. Каждое воскресенье надо бы вот этак-то использовать по назначению.
Петр сказал на это:
– А почему вы не используете воскресенье по назначению? Я вижу, работаете в поле, как будто для вас календаря не существует.
– Что ж делать? Пришлось. Все время лили дожди. А сегодня, как нарочно, ясная погода установилась. Вот и постановили отменить выходной день. А ты осуждаешь?
– Нет, ничуть. Наоборот, одобряю. Нас, горожан, по крайней мере нынче в покое оставите.
– Не надейся. Если погода подведет, потревожим и вас.
Я не стал дожидаться конца их разговора, тем более что к ним подошел еще один человек, затеявший весь разговор заново. Замедлив шаг, я двинулся дальше по краю улицы, разглядывая их деревенские дома, заслоненные от меня заборами, зеленью деревьев и цветниками. Временами я останавливался, дожидаясь Петра, но, видя, что он все еще занят разговором, продолжал свой путь вдоль деревни. В одном месте я посторонился, пропуская мимо себя грузовик, на котором стояли в два слоя большие корзины с картофелем. Грузовик обогнул меня и въехал в раскрытые ворота, до которых я еще не успел дойти. Дойдя до них, я остановился, разглядывая чужой двор.
Пока грузовик трещал посреди двора, на крыльцо дома вышла женщина и остановилась там, подпершись ладонью. Она была в тонком цветастом платье, которое плотно облегало ее тело. Увидя это, я не стал торопиться проходить мимо, чтобы задержать свои глаза на том, что оно облегало. Утро было ясное и теплое, как это часто бывает в начале октября. Почему было не постоять в такое утро у ворот чужого дома, недалеко от женщины, на которую мне вдруг захотелось подольше посмотреть?
Одна только ее рука, положенная на бедро, уже составляла вместе с этим бедром, тяжелым и выпуклым, такую картину, от которой трудно было оторваться. Но эту картину дополняли еще ноги, открытые снизу до середины икр. А икры тоже были полные и крепкие, под стать ее бедрам. Высокие каблуки, на которых она стояла, не заставили эти икры сжаться в тугие, короткие комки и убежать вверх, как это бывает у иных женщин. Нет, они сохранили свою красивую форму, легко удерживая тяжесть крупного женского тела, которое состояло, конечно, не из одних только полных бедер. Кроме них, были еще груди и плечи, был красивый живот. И груди ее, заставившие очень туго натянуться спереди верхнюю часть платья, показывали, что для женщины этой еще не прошла та пора, когда становятся матерью. А судя по ее лицу, строго и в меру закругленному у щек и подбородка, ей вряд ли было больше тридцати восьми.
Это и волосы ее тоже доказывали, сохранившие густоту и блеск самой молодой поры. Они были туго стянуты к затылку и от этого плотно прижались к поверхности головы. Но даже несмотря на это, чувствовалось, что они составляют на ее голове пышный и толстый слой. А скрученный из них на ее затылке узел был не меньше, чем два хороших кулака, сложенных вместе. Это были черные волосы, слегка тронутые коричневым цветом. И брови ее тоже были черные с коричневым, и глаза – тоже. Она взглянула этими глазами на грузовую машину и, сняв руку, сделала ею в воздухе округлое движение, показывая водителю, как он должен развернуться и куда проехать.
Оказывается, ее рука могла не только тяжело опираться на бедро. Она могла также делать и другие, очень легкие и быстрые движения, несмотря на свою полноту: Женщина указала на стену своего дома рядом с крыльцом, и машина двинулась в ту сторону. В стене дома под окном было отверстие, ведущее в погреб. Перед этим отверстием и стали валить в кучу из корзин картошку другие две женщины, приехавшие на машине.
На этих женщин я тоже смотрел во все глаза. Но они были теплее одеты, и это скрадывало формы их тела. Открытыми были только их руки и лица; но руки были как руки и лица как лица. А та женщина повернулась на крыльце и ушла в дом. Это позволило мне взглянуть на нее также сзади. Да, это была женщина! Я проследил за тем, как двигалось ее тело, узкое посредине, где его перехватывал кушак платья, и широкое внизу и вверху, смотрел, пока оно не исчезло за дверями. И только вздохом смог я отозваться на стук скрывшей ее двери.
Идя дальше, я еще внимательнее вглядывался во все встречные дворы, надеясь увидеть в каком-нибудь из них еще такую женщину. Может быть, у них тут много было таких? Надо было проверить. Но в это время меня окликнул Петр. Подойдя ко мне, он сказал в своей обычной веселой манере, не забывая и о вежливости:
– Задержали меня там, простите в корректности. А вы куда так заторопились? Идемте назад. Мы уже прошли ее дом.
И оказалось, что Петр недаром повел меня назад. Мы пришли на двор того самого дома, перед которым я только что останавливался, любуясь черноволосой женщиной. Там рядом с крыльцом все еще валили в одну груду картофель из корзин, привезенных грузовиком, и эта груда, уже немалая, продолжала расти. Петр поднялся со мной на то самое крыльцо и, открывая ту самую дверь, куда ушла женщина, сказал громко:
– Ау, тетя Надя! Ты дома?
Из комнаты в сени вышла та самая женщина и сказала приветливо:
– Дома, дома. Заходите, пожалуйста.
И голос ее показался мне таким, словно бы он выходил не из ее горла, а прямо из глубины груди. Она была все в том же летнем платье, но уже держала в руках какую-то другую одежду, собираясь, должно быть, переодеться, чтобы выйти разделываться с картошкой. Однако, впустив нас внутрь дома, она отложила то, другое, в сторону.
Петр сказал ей:
– Принимай гостей, тетя. Мы к тебе на полдня. В четыре уедем. Это вот товарищ Турханен из Финляндии. Ему захотелось взглянуть на нашу советскую деревню, а мне – на тебя.
Это было не совсем точно – то, что он сказал. Не только ему захотелось взглянуть на нее. Появился на свете еще один человек, желающий заняться этим приятным делом. А она ответила: «Милости просим», – и показала на стулья, стоявшие у стены по обе стороны стола.
Когда мы уселись на них, Петр сказал:
– Мы тебя не затрудним, тетя. Мы главным образом на деревню общий взгляд пришли кинуть, а на тебя – в частности.
Тут уж я не мог обидеться на него, потому что он сказал «мы». Только следовало сказать немного наоборот: пришли кинуть взгляд главным образом на нее, а на деревню попутно.
А он продолжал свою речь:
– Это товарищ Турханен надоумил меня приехать в необычное время – пожелал с нашей колхозной жизнью познакомиться. А то он живет у нас в Союзе уже третий месяц, а ничего, кроме города, не видел.
Она сказала:
– Вы разденьтесь. Да и позавтракайте кстати. На сытый желудок и впечатления о колхозе приятнее останутся. А завтрак у нас уже готов.
Мы сняли свои летние пальто и повесили их вместе со шляпами на вешалку возле двери. И тут я впервые устыдился своего видавшего виды синего костюма. Рядом с новым светло-серым костюмом Петра он выглядел изрядно затасканным. Костюм Петра мало того, что был новый, он еще и подогнан был неплохо к его тонкой, высокой фигуре и по цвету тоже хорошо вязался с его белокурой головой. А у меня все было не в лад.
Конечно, я мог бы ей объяснить, что у меня тоже скоро будет новый костюм. Денег на это хватало. Полторы тысячи рублей еще оставалось из той суммы, что я получил за финские марки. А к этому каждый месяц прибавлялся мой заработок в тысячу рублей. Так что за деньгами дело не стояло. Но не приспело время. Я уже купил себе летнее пальто и шляпу. Купил туфли и кое-что из белья. А костюм купить не успел. Но не объяснять же было ей, почему я не успел купить себе костюм. Это я держал про себя, радуясь втихомолку, что вообще уходил целым из их магазинов.
Усевшись опять на свое место, я принялся украдкой смотреть на то, как она ходила взад и вперед по комнате и возилась у печки. Там у нее что-то шипело и жарилось. Вошла другая женщина, тоже рослая, но седая и посуше телом. Она принесла пустой ушат и поставила его в углу возле печки. Молодая женщина сказала ей:
– Мама, гости у нас, видишь?
Старая женщина ответила: «Вижу, вижу», – и направилась к нам, вытирая на ходу руки о фартук. С Петром она расцеловалась, а мне подала руку. Я привстал и, пожимая ее холодную влажную руку, сказал:
– Турханен.
Она не поняла и спросила: «Как?». Я повторил:
– Турханен. Аксель Турханен. Из Финляндии.
Петр сказал:
– Бабушка, а ты зови его просто Алексей Матвеевич.
Старая женщина сказала: «Очень приятно», – и отошла к печке. Заглядывая в стоящие на полу чугуны, она спросила у молодой женщины:
– Поросятам-то где?
Та указала:
– Вот в этом чугуне.
Старая женщина вывалила из чугуна горячую картошку в ушат и принялась ее толочь, напустив на всю комнату вкусный запах молодой вареной картошки. Потом она вышла с ушатом за дверь, а молодая женщина пояснила, обернувшись от печки к Петру:
– Откармливаем двух.
Он спросил:
– Крупные?
– Потом увидите.
Она сказала «увидите», а не «увидишь». Значит, она и меня имела в виду, говоря это. Значит, и я уже попал в какой-то мере в ее мысли.
Петр спросил:
– А когда резать думаешь?
– К ноябрю надо бы.
– Хорошо. Приеду на праздник студень есть.
– Обязательно.
Скоро она поставила перед нами на стол сковородку молодой жареной картошки со свининой. Из сковородки она переложила понемногу каждому из нас в тарелку и положила рядом с тарелками вилки. Петру она налила стакан свежего молока, а меня спросила:
– А вы какое молоко предпочитаете, свежее или кислое?
Вот уже до чего дошло дело. Не только мысль ее успела слегка коснуться меня и не только ее руки проявили обо мне заботу, приготовляя мне еду, но еще и голос ее, идущий из глубины груди, был обращен ко мне, и язык ее и губы трудились, выговаривая обращенные ко мне слова. Я хотел ей ответить, что из ее рук готов съесть что угодно, хотя бы кусок полена, но не посмел так ответить и сказал:
– Для меня все хорошо.
Она налила мне стакан свежего молока, и мы с Петром начали есть. Он спросил ее:
– А ты сама что же? А Оля где? А бабушка?
Она ответила:
– Оля еще спит. А мы успеем. Кушайте на здоровье.
Сказав это, она поднесла к своему затылку ладонь, проверяя прическу. От этого короткий рукав ее тонкого платья сполз на плечо, обнажив полную сильную руку до самой подмышки. Рука сразу же опустилась, выполнив нужное, но перед моими глазами так и остался этот укромный уголок ее тела с темными завитками волос в глубине.
Она поставила перед нами тарелку с пирожками и два стакана чаю. Но и в стакане с чаем я увидел обнаженную женскую руку, поднятую вверх локтем вперед, И вкус чая был для меня не тот, каким бывал всегда. И пирожки с яйцом тоже могли быть, а могли не быть на столе, потому что их вкуса я все равно не разобрал. Вкус голых женских рук, мелькавших перед моими глазами, проникал мне внутрь, заполняя меня всего и не делая сытым.
Я даже не заметил, когда прикончил свой чай. Петр дал мне это понять, отодвигая свой стул от стола. Он сказал:
– Ну как, Алексей Матвеевич? Не забыли свою священную миссию?
– Какую миссию?
– Высматривать, как мы войну готовим. Имеются шансы обнаружить кое-что. Как вы на это?
И я, спохватившись, немедленно закивал ему в ответ.
Да, они действительно готовились. Прав был Арви Сайтури, когда говорил, что они опять хотят напасть на Финляндию. А что же им еще оставалось делать при их крайней бедности? День и ночь они только о том и думали, чтобы захватить скорей его каменистый хутор да еще лавку Линдблума заодно. Только это и было их главной заботой на каждый день. Для чего же иначе стали бы они торопиться поднимать рассыпанные во время войны в мусор и щебень многоэтажные дома в их городах? Ясно, что они торопились подставить их скорей в обновленном виде под новые бомбы. Ведь людям так нравится, когда те дома, в которых они живут, разваливаются вдруг от хорошей бомбы и сами они разлетаются в дым вместе с домами.
И в деревне тоже шла у них к тому подготовка. Я сразу это сообразил, присмотревшись внимательней к их делам. Увидя позади деревни людей, разрывающих лопатами песчаный холм, я не замедлил указать на них Петру и спросить напрямик:
– Окопы?
Вопрос был задан прямо в лоб, и деваться от него было некуда. Застигнутый врасплох моей проницательностью, молодой Петр попробовал было отделаться веселой улыбкой, но тут же был все-таки вынужден признать:
– Да, окопы. Пойдем туда. Там расскажут, для чего они вырыты.
Там почему-то сперва посмеялись, но потом сообщили еще более страшную истину:
– Это не окопы. Это хранилище для атомных бомб.
– Атомных бомб?
– Да. Вон их везут на грузовике. Просим посторониться.
Мы дали дорогу большой грузовой машине, полной крупной картошки. После того как мы посмеялись немного, нам объяснили, что в этом году урожай картофеля не вместился в старые хранилища. Пришлось выкопать несколько новых. Тогда я подумал немного и сказал:
– А почему бы не отдать этот урожай людям, которые добывали его? Они бы нашли ему место.
Выслушав это, их старший воткнул в землю лопату и сказал мне:
– Пойдем.
Он привел нас с Петром во двор крайнего дома, и мы увидели там целую гору картофеля. А вслед за нами туда въехали еще две полные телеги, дополнившие эту гору. Я спросил:
– Чье это?
– А вот!
Мне указали на хозяев этого дома, таскавших привезенную картошку ведрами в погреб. Им было лет по тридцать пять, хозяевам этого дома, и двое их детей тоже копошились возле картофеля, наполняя им ведра.
Оказывается, это была их доля. Они вместе отработали за год восемьсот трудовых дней. И за каждый такой день им причиталось в этом году по семь кило картофеля. Кроме того, они уже раньше получили по три кило ржи за каждый из этих отработанных дней. Так мне объяснили. Я прикинул в уме, и у меня получились тонны. А их старший сказал:
– Предстоит еще распределить овес, горох, ячмень, капусту и другие овощи. На каждом дворе можете увидеть сейчас такую же картину. Желаете посмотреть?
Нет, я не желал смотреть. С меня было довольно и этого. Я даже подосадовал немного на себя, что растревожил этого человека пустыми словами, задев его гордость за свою деревню. Но чтобы не молчать, я сказал, тронув ногой груду картофеля:
– Что они будут с этим делать?
На это мне никто не сумел ответить, и опять был смех.
Мы еще кое-что посмотрели с Петром в их колхозе, обойдя скотные дворы, сады и огороды, и везде я увидел ту же усиленную подготовку к нападению на каменистую лощину Арви Сайтури и бакалейную лавку Линдблума. Побывали мы также в поле, где копали картофель и дергали морковь. И это у них делалось для той же коварной цели. Никакой другой цели не могло быть в их работе, кроме желания войны. Такая уж это была страна и такие люди. Даже воскресный день они тратили на подготовку к ней.
Я сказал Петру:
– Этот колхоз хочет первым войну начать.
И он был вынужден согласиться с моим утверждением, хотя тут же принялся оправдываться, виновато разводя руками:
– Что ж поделаешь, Алексей Матвеевич? Ведь каждому не терпится скорей кости свои в землю сложить. Вон та бригада, например, чего ради старается, обгоняя других, как вы думаете? Не догадываетесь? Да чтобы успеть раньше всех кинуться на другие страны. А тот старик зачем яблоню сажает? Разгадка проста: чтобы приготовить пищу для водородной бомбы. Обидно, если она упадет на пустое место, ничего не уничтожив. А там вот новый дом строят, на окраине деревни. Молодожены, наверно. Тоже торопятся возвести скорей свое новое жилище, чтобы успеть подставить его под огонь.
Начав с такой откровенностью свои признания в злых намерениях России, молодой Петр уже не пытался больше скрывать ничего, продолжая такого же рода разоблачения на всем нашем обратном пути к станции, куда нас подвезли на колхозной лошади, затем в поезде. Оказывается, все включалось у них в единый военный план, что только виделось по обе стороны дороги: и дома, и деревья, и стога сена, и канавы, и даже старый бурьян. Каменные дома у них строились для того, чтобы их потом было удобнее разбирать на кирпичи, которыми они собирались забросать Финляндию. У деревянных домов для той же цели укладывались в стены бревна. А железнодорожные мосты они предполагали сбрасывать на Хельсинки целиком. Вот какие страшные дела готовили они против нас. Да, Юсси, ты недаром таил против них такое подозрение. Все предсказанное тобой я увидел своими глазами.
В Ленинград мы прибыли в одиннадцать вечера и от вокзала пошли по Невскому проспекту пешком. Недалеко от вокзала в одной из боковых улиц я заметил свежие ямы, выкопанные вдоль панелей, и кивнул на них Петру. Он понял, что бесполезно пытаться что-нибудь от меня укрыть, и признался, таинственно понизив голос:
– Это для дальнобойных орудий. А вот и одно из них.
Я обернулся и увидел грузовую машину с лебедкой, которая удерживала на весу крупное дерево, еще покрытое наполовину зелеными листьями. Машина остановилась. Лебедка приподняла дерево повыше и опустила его корнями вниз в окоп. А за этой машиной уже подползала другая, с таким же деревом. А за ней – еще две. По всему городу проделывали они с деревьями такие военные операции в этот воскресный день. А так как осенний день короткий, то прихватили заодно и вечер.
Да, это было подозрительное дело. Именно такими вещами занимаются люди, когда они готовятся напасть на другие страны. Они воздвигают новые многоэтажные дома на месте прежних, разваленных чьими-то бомбами, воздвигают и отделывают их красивыми красками, чтобы подставить в обновленном виде под новые бомбы, от которых им так не терпится разлететься скорее в дым вместе с этими домами. Они сажают в городе деревья, украшают цветами городские скверы и подоконники, прокладывают по городу подземные электрические пути и газовые трубопроводы, заливают асфальтом улицы и укрепляют набережные. А в далеких степях и пустынях выращивают леса, роют канавы и строят электростанции, чтобы родились новые зоны жизни, удобные для разрушения. Чем же еще, как не этим, заниматься людям, готовящим всему остальному миру войну?
