Текст книги "Другой путь. Часть первая"

Автор книги: Эльмар Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)

5

Но у меня было куда еще идти. Это мой родной дом. Я уже видел его крышу, когда сворачивал к домику Асты, и теперь направился прямо к нему.

Ничего не изменилось вокруг моего дома, стоявшего в десяти шагах от озера. По-прежнему с одной стороны к нему подступали голые рассыпные камни из лощины, а с другой – широкий наплыв из песка, превращенный когда-то стараниями моих родителей в небольшое картофельное поле. На нем и теперь почему-то росла картошка, такая же пышная и в таких же широких бороздах. Это было любопытно. Как видно, кто-то понял, что грешно оставлять без внимания песок, поглотивший сотни корзин ила и торфа, натасканных двумя парами человеческих рук в течение многих лет.

Это крохотное картофельное поле было самым большим зеленым пятном возле моего дома. Другими пятнами были отдельные пучки травы и кусты ивы, которые умудрились кое-где вцепиться своими корнями в камни и песок. Я заглянул под дощатый навес для сетей. Вместо сетей там хранились чьи-то дрова, и даже топор был воткнут в чурбан, на котором их кололи. Я подошел к дому и остановился перед открытыми сенями, не решаясь войти внутрь. Дом тоже изменился. Крыша у него была заново покрыта струганными досками, уже успевшими немного потускнеть, а в сенях виднелся сколоченный из новых досок шкаф. Кто-то жил в моем доме, и жил давно. Мне тут нечего было больше делать. И я уже собрался тронуться в обратный путь, как вдруг одно окно приоткрылось и густой голос Илмари сказал изнутри:

– Заходи.

Я даже вздрогнул – так это было неожиданно. И, конечно, я первым долгом приготовился бежать без оглядки, но он повторил еще раз:

– Заходи, заходи. Не бойся.

Пришлось зайти. Как не зайти, если тебя приглашают в тот самый дом, в котором ты родился и прожил первые восемь лет своей жизни? Я вошел внутрь и остановился у порога, не узнавая комнаты, превращенной как бы в хранилище для газет, журналов и книг. А он сказал мне:

– Проходи. Садись вот тут. Рассказывай.

Я уселся на кончик скамейки, но не знал, о чем ему рассказывать. А он сидел за столом в расстегнутом жилете и записывал что-то чернилами в тетрадь, заглядывая временами в большую газету, которая перед ним лежала. Кончив записывать, он закрыл тетрадь и просмотрел газету до конца. Взявшись после этого за другую газету, он сказал:

– Так. Очень подробный и обстоятельный рассказ. Где ты выучился такому красноречию?

Я не понял, к чему он это сказал, и продолжал молчать. А он просмотрел несколько страниц в другой газете и вдруг сказал, зажимая уши:

– Да перестань ты болтать. Все уши прожужжал!

На этот раз я понял и засмеялся. Он тоже улыбнулся и, отложив газету, повернулся ко мне.

– Тебя как звать?

– Аксель.

– Ты куда шел, Аксель?

– Домой.

– Домой? Хм… Домой. А что, пожалуй, это и неплохо – домой, а? Может быть, это самое верное направление, какого надо держаться в жизни? Как ты думаешь, Аксель? На других путях долго ли сбиться? А потом сиди и гадай: на ту ли дорогу вышел? Своим ли делом занялся? Свое ли место занял?

– Там папа сидел.

– Что?

– Мой папа там занимал место, где вы сидите.

Он близко придвинул ко мне свое лицо и начал вглядываться в меня. Я немного отстранился, потому что голова у него была, наверно, величиной с мое туловище. А на такой голове и все остальное выглядело крупно. Она вверху была шире, чем внизу. И все-таки, должно быть, немало уходило времени, пока бритва огибала такой подбородок и все другое обширное пространство, окружающее рот, из которого гудел его голос. Расширялась она кверху примерно с того уровня, где нос разделял своим далеко выступающим вперед хребтом два крупных темно-серых глаза, смотревших на меня с таким вниманием. И шире всего она была на уровне лба, который выглядел настоящим полем по своей обширности, хотя на него и налезали сверху поваленные набок, подобно спелым колосьям ржи, густые русые волосы.

Так он смотрел на меня некоторое время и потом прогудел задумчиво:

– Так вот оно что. Ты сын Матти Турханена? Бедняга. Ты шел домой, не зная, что нет у тебя дома и никогда не было. И у твоего отца его не было. Арви Сайтури – хозяин этого дома, в котором мы сейчас так оживленно беседуем. Этот дом помог Арви превратить твоего отца в бесплатного поставщика рыбы для своего высокого двора. И пусть мы с тобой отлично знаем, что отец твой полностью выплатил его стоимость, но Арви уверяет, что не продавал ему дом, а сдавал в аренду и даже недополучил с него за три последних года сколько-то арендной платы, в счет чего он забрал себе его старую лодку, снасти и все пышное внутреннее убранство сего великолепного замка. И если верить этому Арви – от чего избави тебя бог, – то отец твой остался ему должен еще за муку, дрова и керосин. Так обстоят дела с твоим домом, мой мальчик. Ты понял?

– Да.

– И никому ничего не докажешь. Бумаг нет. Арви не любит вести бумажных дел. Вот второй дом у него действительно сдавался в аренду. Но он объявил его собственностью Асты. А почему? Потому что этой хитростью он заполучил себе новую дешевую работницу. Но если понадобится, он живо докажет, что и тот дом его собственность. За этим у него дело не станет. Вот каковы наши с тобой дела, Аксель-Матти Турханен.

Я потихоньку спустил ноги со скамейки на пол и направился к двери. Но он остановил меня:

– Куда же ты? А вежливость где? Я тебе уже в течение четверти часа рассказываю такие веселые вещи, от которых смеяться можно до слез, а ты еще ни слова не сказал о том, как ты там живешь, в приюте. Прежде всего скажи, надолго ли тебя отпустили?

– До вечера.

– Очень хорошо. До вечера еще два часа. Мы с тобой сейчас поедим. Ты обедал сегодня?

– Я у тети… Каарины выпил две чашки кофе.

– У Каарины? Да у нее же вот такие чашки.

Он показал мне один сустав своего большого пальца, и это было так похоже, что я засмеялся. А он сказал:

– Вот мы уже имеем с тобой одинаковое мнение по одному пункту. Попытаемся сойтись и на другом пункте. Возьми эту корзину и отправляйся на огород. Там же увидишь лопату. Выкопай кустика три-четыре картошки, вымой ее на озере и тащи сюда. Будем пировать. Пусть крыша над нами чужая, но жизнь у нас своя. Надо ее поддержать.

Я сделал как он велел, и когда вернулся, у него уже топилась плита, а на плите стоял кофейник и жарилась свинина. Пока он крошил на сковороду картошку, я пристроился к его журналам, разглядывая в них картинки. Скоро кофе вскипел, и в комнате запахло еще вкуснее. Переворачивая ножом картошку, Илмари спросил меня:

– Ты в котором классе теперь?

– Во втором.

– А учителем у вас кто? Такой лохматый, рыжий? Угадал я?

Я засмеялся:

– Не угадали. У нас нет никаких лохматых и рыжих. У нас учительница.

– А-а, знаю! Такая старушка сердитая. Угадал?

– А вот и нет! У нас молодая учительница – Вера Павловна.

– Вера Павловна?

– Да. Вы ее знаете. В прошлом году на торгах видели.

– Видел?

– Ну да! И она вас видела.

– И она меня видела?

– Да. Она даже спрашивала меня однажды: «Откуда этот большой шутник?»

– Большой шутник! Это она так спросила?

– Да.

– А ты что сказал?

– Я сказал: «Он у Арви Сайтури кожи выделывает».

– А она?

– А она ничего.

– Больше не спрашивала?

– Нет.

– А ты что там шепчешь про себя?

– Я читаю.

– Разве ты по-фински тоже умеешь читать?

– Умею.

– Кто тебя научил?

– Вера Павловна.

– Вот как!

– Да. Она сказала: «Каждый человек должен прежде всего знать свой родной язык» – и дала мне финскую азбуку, по которой спрашивает меня каждый день.

– А тебе нравится Вера Павловна?

– Да.

– Почему?

– Она добрая и красивая.

– И умная?

– И умная.

Он отодвинул на столе в сторону журналы с газетами, и мы принялись, как он сказал, поддерживать нашу жизнь жареным картофелем и сладким кофе с булкой из пекарни Линдблума. Поддержав ее сколько было нужно, мы еще немного поговорили о разных вещах, а потом он сказал:

– Вот и вечер. Пора тебе назад. Пойдем, я тебя на лошади довезу.

Он взял меня за руку, и мы пошли вдоль края каменистой лощины к усадьбе Арви Сайтури. Каарина выглянула из своего домика, когда мы проходили мимо, и постояла некоторое время на пороге, глядя нам вслед.

На дворе усадьбы Сайтури на меня залаяла собака, сидевшая на цепи. Но Илмари прикрикнул на нее, и она умолкла. Он провел меня прямо через двор в сад. Еще издали увидел я в отдаленной части этого сада небольшой турник с повисшим на нем человеком. Человек быстро повернулся несколько раз вокруг турника, потом спрыгнул и прошелся кувырком по земле, касаясь ее поочередно то руками, то ногами. Напоследок он высоко подпрыгнул и перевернулся в воздухе. Илмари сказал мне:

– Вот он какой, наш Сайтури. Как блоха скачет. Впрочем, и всеми другими свойствами блохи обладает не в меньшей степени, не говоря уж о способности впиваться в живое тело. Ты не видел, как он бегает. Ого, брат! Пришли к нему мальчики из Матин-Сауна горох воровать. Он погнался за ними, а они в разные стороны разбежались. Думаешь, убежали? Нет. Он одного догнал, надрал ему уши, а потом еще двоих успел догнать.

Когда мы подошли поближе к Арви, тот уже стоял на ногах и приколачивал планку к жердям, протянутым горизонтально между врытыми в землю столбами. Когда-то, видимо, это был самый отдаленный уголок сада. Здесь кончались ряды старых яблонь, охваченных забором. Но теперь задняя часть старого забора была разрушена, а боковые стороны протянуты дальше. Пока еще это были только очищенные от коры остроконечные столбы, врытые в землю, и даже не полностью соединенные жердями, но они уже точно обозначали новые границы сада, делая его, по крайней мере, вдвое обширнее против прежнего. Арви Сайтури не мог жить без того, чтобы не разрастаться во все стороны.

Заново огороженная часть еще не была похожа на сад. В ней только местами виднелись недавно высаженные молодые деревца и первые побеги ягодных кустов, выращенные за одно лето. Но уже были подготовлены очень большие ямы для более крупных деревьев. Эти ямы тянулись двумя рядами вдоль столбов будущего забора и чернели также в разных других местах нового участка сада. Незнакомый мне мальчик принес небольшую связку деревянных планок и разложил их на траве между двумя столбами так, что самые длинные планки оказались в середине, а самые короткие – ближе к столбам. Он приносил их и раскладывал, а Сайтури набивал их стоймя на протянутые между столбами жерди. Илмари сказал ему:

– Арви, я Шалуна возьму на час.

Арви ничего не ответил, но выпрямился и обернулся в нашу сторону. Его глаза щурились точно так же, как тогда в церкви, и не понять было, на кого он смотрит – на меня или на Илмари. Но вот он сказал:

– А-а, новый рюсся объявился! Неплохо, видно, его там кормят. Ишь как щеки округлились. И даже подрос немного. Это хорошо. Это нам пригодится.

Он подпрыгнул и сел на верхнюю жердь забора в той части, где еще не были набиты вертикальные планки. В таком положении его голова оказалась на одном уровне с головой Илмари. И с этой высоты он спросил меня:

– Понравился тебе русский хлеб? А? Молчишь? Русского духу понабрался? Ничего. Мы из тебя этот дух выколотим. Погоди.

Илмари положил мне на голову ладонь, закрывшую ее всю от глаз до затылка, и сказал:

– Не бойся. Это он так. Пугает. Он сам очень любит русский хлеб и тоже никогда не упустил бы случая отрезать от него ломоть побольше.

Арви сказал:

– Почему бы и не отрезать, если каравай велик?

А Илмари спросил:

– У кого отрезать? Не у того ли русского мужика, который несет сейчас на своем горбу основную тяжесть этой огромной войны, охватившей весь мир?

– Для меня все рюсси одинаковы.

– Но у него каравай пополам с мякиной.

– Не думаю. А если и так, бедному не приходится разбираться.

– Бедному? Какому бедному? Такому, как ты или как я?

– Мы все бедны, весь финский народ.

– Все? Даже те миллионеры, которых у нас развелось больше пятисот и которые получают в год сотни тысяч дохода? И даже те столичные кутилы, которые выбросили в день весеннего праздника на увеселение четверть миллиона марок? Сам, наверно, слыхал об этом празднике. Одних только бумажек в виде конфетти было разбросано по улицам на десяток тысяч марок. Возами пришлось потом увозить эти бумажки. На автомобили и извозчиков затрачено около полусотни тысяч марок. А рестораны, а пароходы сколько взяли? Хороша бедность. Не отказались бы и многие русские от такой бедности.

– Все равно их надо гнать вон из Суоми.

– Кого из них гнать: генералов или рабочих?

– Всех.

– Что так строго?

– Хватит нам их терпеть. Сам знаешь, какова им цена рядом с нами.

Илмари снял руку с моей головы и потрогал жердь, на которой сидел Арви. Стиснув ее пальцами, он сказал:

– Хотел бы я знать, чья пьяная пасть первая изрыгнула эту глупость вместе со своей блевотиной в Иванову ночь.

Арви сказал:

– Это весь народ говорит.

– Нет. Никогда наш народ не опозорит себя беспричинным оскорблением другого народа.

– Так то другого народа, а то рюссей.

– Чем они тебе так насолили?

– А тем, что мы бедны, а они богаты и не умеют по-хозяйски распорядиться своим богатством.

– А ты бы распорядился?

– Еще бы!

– Так я беру Шалуна.

– Берешь или просишь?

– Беру.

Арви помолчал немного, глядя неизвестно куда своими глазными щелями, и потом сказал:

– Бери. Но имей в виду, что и это я тебе припомню, когда буду резать тебя на куски.

– Ладно.

Илмари привел меня на конюшню Сайтури. Там запряг одну из лошадей в двуколку, посадил меня рядом с собой и поехал через Алавеси в Суолохко, где стоял наш приют. К приюту он подъехал уже в полной темноте. Навстречу нам вышла Вера Павловна. Одна из женщин посветила ей фонарем с крыльца. Илмари снял меня с двуколки и поставил перед Верой Павловной, сказав ей по-русски:

– Получайте своего питомца.

Она удивилась.

– Как! Вы говорите по-русски?

– Как и вы по-фински.

– Но я из уважения к народу, среди которого живу.

– А я из уважения к вам.

Это была шутка, на которую она собиралась ответить строгостью. Но, всмотревшись внимательнее при свете фонаря в его серьезное лицо, она подавила в себе строгость и сказала:

– Спасибо вам за мальчика. Мы уже тревожились. Большое спасибо.

Он молча поклонился, сел в двуколку и уехал.

6

И еще прошел год, в течение которого ничего не изменилось в жизни приюта, если не считать, что выпала из нашего обихода одна молитва, содержавшая в себе желание победы благоверному императору нашему Николаю Александровичу. По-прежнему пахал Иван землю, на которой стоял наш приют. По-прежнему работала с ним наравне его жена. И мы тоже по-прежнему помогали им все лето как умели. А в конце лета, когда опять вернулась из Петрограда Вера Павловна, я еще раз отпросился у нее в Кивилааксо. Она спросила:

– Ты опять к этому большому пойдешь?

– Да.

– Хорошо. Можешь даже заночевать у него, если засидишься.

И я пошел опять к большому Илмари Мурто. Но на этот раз я его дома не застал, потому что день был субботний. Пришлось вернуться в усадьбу Сайтури и разыскать его там. Он работал в кожевенной мастерской, которая была поставлена в стороне от других хозяйственных построек, чтобы не отравлять их своим запахом. И действительно, запах от нее давал о себе знать за двадцать шагов. А внутри мастерской запах был настолько густ, что можно было задохнуться. Несмотря на это, там спокойно работали двое: Илмари Мурто и сам Арви Сайтури. Илмари скоблил костяной пластинкой раскисшую, вонючую конскую шкуру, разложенную на косо поставленной толстой доске, а Сайтури стоял на возвышении и помешивал что-то палкой в большом чане, откуда несло особенно кислым запахом. При моем появлении он направил на меня щели своих глаз и сказал:

– А-а, рюсся пришел! Не забывает нас. Знает, что не минует в жизни этого места.

Слова вырывались из его сухого рта коротко и быстро, как выстрелы. На них он тоже не любил тратить лишнего времени. Илмари сказал мне, не переставая соскабливать мездру с вонючей конской шкуры:

– Ты иди погуляй пока. Я приду через два часа.

Арви обернулся к нему:

– Почему через два?

– Я уже сказал.

– Перешел на восемь часов?

– Да.

– Да? Ты целую неделю прошлялся неведомо где и теперь вернулся, чтобы заводить у меня свои порядки?

– Да.

Арви помолчал немного, продолжая ворочать палкой прокисающие в растворе из коры бычьи и конские шкуры, потом сказал:

– И это я тебе припомню. Ты у меня волком будешь выть. Погоди.

Илмари сказал мне: «Иди, иди», – и я вышел из мастерской. Дойдя до озера, я свернул от своего домика влево. Здесь вдоль берега тянулся невысокий обрыв, ниже которого у самой воды шла узкая песчаная полоса. К обрыву подступали хлебные поля Сайтури. Но между краем хлебов и краем обрыва пролегала узкая травянистая полоса с тропинкой посредине. В летнее время она всегда была полна цветов и благоухала земляникой. Но и теперь, в первых числах сентября, позднее теплое солнце придавало ей совсем летний вид. Правда, многие цветы уже перезрели, рассыпав вокруг себя семена, но трава оставалась молодой и зеленой. Большое поле медленно дозревающего овса, подступая к ней вплотную, сделало ее недосягаемой для скота. И даже листья земляники сохранились целыми вдоль всей засоренной мелкими камнями межи, приобретя багровый цвет.

Я прошел по тропинке до того места, где строилась новая дача Арви Сайтури. Обрыв над рекой не везде был крут. Местами он успел осыпаться. Эти пологие места густо поросли ольхой, ивой и березой. Напротив одного из таких мест и строилась дача. Пока еще это были одни лишь бревенчатые стены с голыми стропилами вместо крыши. Но уже наметились вокруг стен балконы, веранда и два крыльца.

Я постоял немного возле стройки, захватившей край овсяного поля, которое было предварительно выкошено в этой части. Из разговоров плотников я понял, что Арви собирается застроить дачами весь этот красивый обрывистый берег, чтобы привлечь сюда богатых господ не только из Корппила, но даже из Виипури и Хельсинки. Потом я прошел по краю берега дальше, до самого леса, хозяином его был тот же Арви.

К лесу прилегали две маленькие торпы, но я миновал их, пройдя прямо в лес, где нашел много спелой брусники. Набрав ее полную кепку, я тем же путем вернулся домой. В ожидании Илмари я побегал немного босиком по мелководью и покидал в озеро мелкие камешки. Ближе к вечеру пришел Илмари. Увидав ягоды, он сказал:

– Молодец. А теперь возьми вот этот кувшин и попроси у Каарины свежего молока к ягодам.

Я пошел к ней, боясь, что она не даст. Она сама пила из очень маленьких чашечек. Я помнил ее прошлогоднее кофе и не был уверен, что получу от нее больше той порции. Но я ошибся. Она словно бы даже обрадовалась, когда я передал ей просьбу Илмари, и сразу же наполнила молоком кувшин. Сделав это, она сказала:

– Может быть, ему еще что-нибудь нужно? Может быть, он просил, а ты забыл? У меня сметана есть и яйца. Скажи ему. Я всегда ему все предлагаю и не прошу никаких денег. А он постоянно отказывается и покупает в Алавеси. Я могла бы даже хлебы ему печь в его же печке. У него хорошая печка. А он покупает хлеб в лавке Линдблума. Но это хорошо, что он попросил. Он как сказал?

Я повторил ей слова Илмари. Она выслушала их внимательно и сказала:

– Вот и хорошо, что ему понадобилось молоко. Это потому, что ты к нему пришел. А ты теперь часто к нему будешь ходить?

– Да.

– Это хорошо. Ты скажи ему, что если нужно, у меня еще найдется. Я даже сама могу принести. Не забудешь сказать?

– Не забуду.

– А он что делал в то время, когда тебе это сказал?

– Он сердитый был или ласковый? Он сидел или стоял?

– Стоял.

– Как стоял?

– Вот так у плиты.

– И не сердито он сказал: «Попроси у Каарины»?

– Не сердито?

– Нет, не сердито.

– Не сердито. Ну, дай бог ему здоровья и всякой удачи в жизни. Это такой человек… такой человек… Это великий человек!

В ее глазах заблестели слезы, когда она это сказала, но их можно было не заметить, эти слезы, оттого что снизу ее глаза подпирались толстыми щеками, делавшими глаза совсем крохотными. Но когда между этими щеками, пропитанными насквозь летним загаром и румянцем, очень странно запрыгал и задергался ее большой рот, я понял, что она хочет заплакать, и пошел потихоньку прочь. А она сказала мне вдогонку:

– Осторожнее иди. Не урони кувшин. И скажи ему, что если еще что нужно, я всегда… все, что он захочет…

Придя к Илмари, я передал ему слова Каарины. Он сказал: «Ладно» – и принялся готовить ужин. Меня он заставил чистить картошку. Это не совсем удачно у меня получалось, и ему пришлось потом ее перечистить. Но зато я сам вымыл ее на озере. А он тем временем нарезал на мелкие куски копченую свинину. Картошку он предварительно сварил в кастрюле, а свинину поджарил на сковородке. Про кофейник он тоже не забыл.

Вареную картошку он размельчил и перемешал на сковородке с жареными кусочками свинины и с луком, а рядом поставил тарелку. В нее он наложил из горшка немного простокваши и, когда мы вычерпали ее ложками, добавил еще. Тем временем и кофе закипел. Он отодвинул его на край плиты и вернулся к столу. И опять ему пришлось отодвинуть на столе в сторону газеты и журналы, когда мы уселись ужинать. Но все же он не переставал их перелистывать и заглядывать в них, пока рот его жевал. Бруснику мы тоже ели ложками из той же тарелки, подавив ее предварительно и залив свежим молоком, которое дала мне Каарина. А потом принялись за кофе. Я сказал Илмари:

– Завтра я опять наберу брусники и грибов заодно поищу. Я уже сегодня видел несколько сыроежек и один старый подберезовик. И картошку опять буду чистить. Я умею теперь.

Он сказал: «Да, да» – и продолжал просматривать газеты и журналы, допивая свою долю кофе. Покончив с кофе, он вымыл посуду и снова приготовился читать, но сначала подумал о постели для меня. В комнате стояла только одна деревянная кровать, на которой я когда-то спал с моим отцом. Решено было, что мы устроимся здесь вдвоем, и для этого он подготовил мне место поближе к стенке.

Но я не торопился ложиться, продолжая рассматривать картинки в журналах. Илмари зажег лампу, и в комнате стало совсем уютно. Временами я спрашивал у него про то или иное финское слово и с его помощью прочитывал довольно трудные фразы. Просмотрев несколько газет, он задумался, выпрямив спину. Руки его, обнаженные до локтей, остались лежать на столе. Он что-то вдруг вспомнил, глядя на свою правую руку, и улыбнулся, сжимая и разжимая на ней пальцы, отчего ходуном заходили по всей руке твердые бугры и желваки разной величины и формы.

В это время снаружи послышались голоса и кто-то ступил в сени, постучав кулаком в дверь. Илмари откликнулся, и в комнату вошли Вейкко Хонкалинна и Антон Соловьев, работавшие на лесопилке в Алавеси. Он радостно встряхнул им руки и потащил к столу. Они оба уселись рядом – черноволосый, гладко выбритый Вейкко и русский Антон с подстриженной русой бородой. Вейкко сказал с притворной строгостью:

– Изволь отчитаться!

И русский Антон добавил в подтверждение:

– Да. Ждем.

Но Илмари не спешил отчитываться. Он снова развел огонь в плите и поставил на нее сковородку с кофейником. Нарезая на мелкие ломти копченую свинину, он сказал мне:

– А ты ложись. Вот здесь, у стенки, ложись и спи.

Я разделся и забрался в постель, но заснул не сразу.

Обстановка была для меня непривычная, и к тому же они слишком долго разговаривали, сидя за столом. Я засыпал и просыпался, а они все говорили и говорили. И, конечно, их разговор прежде всего начался с того отчета, о котором в самом начале упомянули гости. Как ни оттягивал свой отчет Илмари, но когда шипящая сковородка с яичницей и свининой оказалась посреди стола, а вокруг нее расположились тарелки, рюмки, хлеб и бутылка водки, Антон сказал по-русски:

– Хватит играть в молчанку. Докладывай, куда моего Ленина укрыл?

Илмари усмехнулся:

– Твоего Ленина. Он такой же твой, как и мой. И столько же прав на него имеет Вейкко.

Он по-русски ответил Антону, усаживаясь против них по другую сторону стола. И всю ночь он говорил с ними на двух языках, но их речей не переводил, потому что сами они вполне понимали друг друга, хотя и говорили каждый на своем языке. Обращаясь к Вейкко, Илмари кивнул головой на Антона и сказал уже по-фински:

– Видел собственника? Привык держать Финляндию в тисках своего царизма, а теперь еще и Ленина пытается присвоить!

На что Вейкко ответил:

– Да. Угнетатель тут еще выискался на нашу голову, нечистый бы его взял. Давно надо было сбросить его с трона и выгнать из дворца.

Антон принял грозный вид и сказал, подперев бока кулаками:

– Ка-ак! Бунтовать? Мало я вас давил, высылал! Эй, жандарм! В Сибирь их, бунтовщиков!

Илмари разлил по рюмкам водку и сказал:

– Поздно, голубчик, хватился.

Антон убрал голову в плечи и сказал просительно:

– Но как же так? Мне очень хочется тут у вас удержаться. Мне бы ненадолго. На сотенку лет еще, а? Не согласны? Эх! Я ли с вами не заигрывал? Я вас на войну не брал, своих сыновей погнал на эту бойню. Я ваших националистов из тюрьмы выпустил.

Вейкко сказал ему уже без улыбки:

– Погоди, эти националисты еще покажут себя. Ты принял их за истинных сторонников независимости Финляндии? А они уже с немцами спелись, которые для них егерский батальон подготовили из наших активистов. Им не самостоятельность Финляндии нужна, им новый хозяин нужен.

Антон покивал головой и задумался.

– Но задумчивость его разогнал Илмари, заговоривший о Ленине. Он сказал:

– Вот кто знает самый верный способ, каким Финляндию можно привести к подлинной самостоятельности.

Вейкко и Антон выжидательно приумолкли, а он продолжал:

– И при той самостоятельности уже не найдется в Суоми места людям, торгующим своей страной. Он очень коротко и просто это нам выразил. Вот его слова: «Наступил момент, когда власть в руки должен взять подлинный хозяин страны». А когда мы его спросили, кто же этот подлинней хозяин., он ответил: «Вы – финский рабочий класс».

Илмари поднял рюмку, и они тоже подняли в ответ свои. И, сдвигая их над столом, они многозначительно взглянули друг другу в глаза, как бы соглашаясь молчаливо относительно того, за что им предстояло выпить, и затем выпили за что-то им одним известное. Когда их вилки прогулялись несколько раз по сковородке, Илмари оглянулся на меня и, показав знаком, чтобы я спал, продолжал свой отчет. Он сказал:

– Я был там лишний. Они уже достали переводчика. Но я пригодился, когда понадобилось перевезти его на лодке через Салаярви. Лодку достал я и перевез всю компанию тоже я. Хозяин поскупился на вторую пару весел, а лодка десятиместная. Как раз для моих рук работа. Вот и вся моя роль. Ну, что же вам еще сказать? Держал он себя просто, как будто на обыкновенной прогулке с друзьями. Ростом невысокий. Но какой лоб! А глаза! Остановятся на тебе – и чувствуешь, как они в тебя насквозь проникают. Когда мы прощались, я сказал ему: «Ну, хорошо. Мы возьмем власть. Это нам уже понятно, как сделать. А мы ее не упустим потом?». В это время наши руки еще были вместе. Он повернул мою ладонью вверх и взвесил на своей руке. А взвесив, сказал: «Из такой руки упустить? Господь с вами!».

Илмари положил опять свою правую руку ладонью вверх на стол, и все они взглянули на нее с таким видом, словно впервые увидели. И все они рассмеялись, когда он сжал ее в кулак и снова разжал. Антон спросил:

– А сейчас он где?

– Сейчас он в деревне Ялкала. А оттуда его в Хельсинки переправят. Можешь не тревожиться. Ребята при нем надежные.

Антон кивнул головой и сказал задумчиво:

– Да. Вот чьих взглядов вам надо держаться, если желаете по-настоящему самоопределиться. А нам, русским, только его линия дает надежду вернуть скорее живыми сыновей.

Вейкко ответил:

– Потому и держимся. Вам его линия дает свое, а нам свое. Главное, чтобы никаких покровителей больше. У нас есть свои ноги, чтобы стоять, и своя голова, чтобы думать. И он это понял, как никто другой.

Илмари снова наполнил рюмки и сказал:

– Тем не менее немецкое покровительство нам готовится. И поддержка ему готовится. Это отряды шюцкора, которые плодятся сейчас под видом пожарных дружин. А создаются они егерями из того же самого батальона. Если мы не сумеем противопоставить им свою гвардию порядка – Финляндии не быть свободной.

– Да, да. Нам тоже нельзя зевать.

И они завели разговор о том, что пора перестроить гвардию порядка и ввести в ней постоянное военное обучение.

Я все реже просыпался от их возгласов и скоро окончательно заснул. Они проговорили за столом всю ночь, и только перед утром Илмари уложил своих гостей рядом со мной, а сам устроился в углу на груде старых газет.