Текст книги "Сделка"

Автор книги: Элиа Казан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 38 страниц)

– Я никому не скажу почему, – ответил я. – Но вам скажу. На ухо.

Они зловеще переглянулись.

– Почему вы так зловеще переглядываетесь?

– Почему вы думаете, что наши лица выражают угрозу? – спросил доктор Лейбман.

Так, подумал я, это может длиться бесконечно.

– Так, – сказал я, – это может длиться бесконечно. Кстати, кто приказал не пускать меня к отцу?

Я мягко посмотрел на всех моих оппонентов по очереди. Все смутились.

– Вы все смутились, – заявил я. – И тем не менее прошу ответить. Кто из вас оказался столь опрометчивым и отдал приказ стражам порядка в госпитале вышвырнуть меня вон, если я приду навестить папу?

Я подошел к Артуру.

– Ты, Артур?

– Нет, – солгал он.

– Ты лжешь, – сказал я. – Приказ отдал ты.

– Я приказала, – произнесла Флоренс.

– Не верю, что ты, верю, что – он. А теперь он должен отвечать за свои поступки. Ведь за свои поступки приходится отвечать, не так ли, Артур?

– Мне пора идти, – напомнил Чарльз.

– О’кей, – сказал я, развернулся и посмотрел на них всех. Как же им было неуютно! – Знаю, вам кое-что надо обсудить. Закончить начатое обсуждение. Заканчивайте. Я скоро вернусь. Так, Чарльз?

– Да, – ответил он.

Я подошел к Флоренс.

– Другие – да, – шепнул я ей. – Но я не верю, что и ты.

Затем я поклонился и вышел из комнаты. Чарльз последовал за мной. В холле я встал у окна, выходящего на блок между 55-й и 54-й улицами.

– Здесь нормально? – спросил я.

– Где угодно.

– Стреляй, – сказал я.

– Я хочу получить обещание, что вы больше никогда не увидите Гвен.

«А что? – подумал я. – По крайней мере, честно!»

– По крайней мере, честно, – сказал я. – Собираешься жениться на ней?

– Да.

– Когда?

– Послезавтра.

– Где?

– Не ваше дело.

– По крайней мере, честно. Не тон, а смысл. По крайней мере, честно!

– Итак? Хоть ваше слово и не много значит, но все же…

– С чего ты взял, что мое слово так мало значит?

– Потому что события последних дней – убедительнейшее тому доказательство.

– Кто так говорит?

– Все.

– Кто все?

– Все в номере. И я присоединяюсь. Я думаю, что вы – идиот, и поэтому ваше место – в психушке.

– В психушке?

– Да! Вы – угроза достойным людям.

– Они готовят принудительное лечение для меня?

– Они сами расскажут, что готовят. А я хочу от вас другого. Вы даете мне слово?

– Нет.

– Что?

– Если будешь говорить таким тоном, то слова моего не получишь.

– О’кей.

– О’кей.

Я развернулся и пошел.

– Мистер Арнесс!

Я остановился. Он подошел ко мне.

– Если вы еще раз подойдете к Гвен, или просто даже мимо… или… – Он тяжело дышал и не знал, как докончить начатое предложение.

– Не торопись! – сказал я.

– Если подойдете к ней, а вы знаете, что если я обещаю… то убью вас, не моргнув глазом. Я решил идти до конца.

Угрозы и вообще насилие были в корне чужды ему. Чарльза накачал этим дерьмом брат. Я ощутил расположение к Чарльзу. Но он, почувствовав, что может смягчиться и снова поверить мне, развернулся и ушел.

Обратно в номер я зашел не стучась. Все резко подняли головы от какой-то бумажки, разложенной на столе. По виду, документа. Артур перевернул бумагу лицевой стороной вниз.

– Я не рано зашел? – спросил я.

– Нет, – ответил Артур. – Проходи.

– А что это за бумага? И та, что у тебя в кармане?

– Ах, эта! – сказал Артур. – Сейчас они к тебе не имеют никакого отношения.

– Сомневаюсь! – возразил я.

Эти люди не заслуживают обращения в духе Р. Скотта, подумал я. Слишком жирно будет. Попробую по-другому.

– Чувствую запах денег! – сообщил им я.

– Что это значит? – спросил доктор Лейбман.

Я пристально поглядел на него.

– Где бы я ни встретил психоаналитика, рядом с ним всегда пахнет деньгами, – сказал я, втянув в себя воздух носом. – Но сейчас деньгами пахнет и вокруг меня.

Доктор Лейбман встал. Наконец-то я достал его.

– Вы не соизволите прояснить, что значит эта фраза? – спросил он.

– Доктор Лейбман, пожалуйста, – влез в разговор Артур, – у меня назначена важная встреча на… – он взглянул на часы, – …прошло уже пять минут, как…

– А я должен успеть на самолет, – сказал Лейбман.

– А у меня свидание с маникюршей, – заявил я. «Пошли они все на…» – подумал я. Они не заслуживают хорошего отношения. Я окончательно отложил свое решение быть терпимым.

– Что у вас? – спросил Лейбман.

– Собираемся заняться этим в ее обеденный перерыв, – сказал я. Вынуть душу из доктора Лейбмана я уже мог.

– Чем заняться? – переспросил он.

– Известно чем, – ответил я, – мы договорились заняться этим в складе парикмахерской на стопке грязных полотенец.

Артур увел нас в сторону от щекотливой темы.

– Прошу всех сесть, – сказал он.

Я сел рядом с Лейбманом.

– Вы – моя специальная игрушка, – сказал я ему. – Мне бы хотелось поиграть с вами недельку-другую. – В ответ он многозначительно промолчал, разглядывая кончик своего длинного, характерного носа. – Подержите мою руку, – добавил я. – Я боюсь.

– Ты не возражаешь, если?.. – резко перебил меня Артур.

– Разумеется, возражаю! – возмутился я. – Я пришел к своей жене, законной супруге. А выходит, что пришел говорить с вами – шутниками. И сносить угрозы Чарльза. Может, мне надо купить пистолет? Вы как думаете?

Никто не ответил.

– Доктор Лейбман! – сказал я. – Я с вами разговариваю.

Лейбман застыл безмолвной еврейской скалой.

– Может, прекратишь свои шуточки? – обиделся Артур.

– У меня веселое настроение, – ответил я, наклонился к Лейбману и прошептал ему: – Могу договориться с маникюршей насчет вас. Она, конечно, жарковата, но вы ведь в незнакомом городе, и никто ничего не узнает. Отдаю вам первые десять минут ее обеда. Ну как? Пойдет? Пистолет захватить?

Лейбман встал и зашел за Флоренс, продолжая глядеть прямо перед собой. Флоренс закурила и задумчиво посмотрела в потолок. Артур снова взглянул на свои часы.

– Мое время – бесплатно! – заявил я. – Надеюсь, что за эти минуты вы не представите мне счет. Жулики! Флоренс, спорим, что я пережду их!

Флоренс не ответила.

– Артур, – сказала она.

– Он ничего не сможет сделать со мной, – сказал я. – Сегодня у меня нет настроения серьезно беседовать с юристом, даже с моим собственным. Ведь ты еще мой юрист?

– Артур, – сказала Флоренс. – Что ты предлагаешь?

– У меня есть предложение, – сказал я. – Эта туша пусть спускается вниз и займется маникюршей. А Артур отправляется на перекресток в «Деликатесы» и принесет мне здешние сандвичи с зеленью. Хорошее предложение, не правда ли?

– Артур! – сказала Флоренс.

– Не знаю, что и делать, – ответил Артур.

– Тогда почему не последовать моему совету? – спросил я.

Флоренс завопила. Да как громко!

Доктор Лейбман подскочил к ней. Она уткнулась головой ему в живот.

– Смотри, чего ты добился, – сказал Артур.

– Оставьте ее, – сказал я Лейбману. – Пусть поплачет. Больше ничего не поможет. Я это знаю по многолетнему опыту.

– Доктор Лейбман, – попросил Артур, – можно вас на секунду? – Он отошел к окну.

Лейбман растерялся. Но Флоренс махнула ему рукой, и он подошел к моему юристу.

Флоренс вытерла рукой слезы, затем ушла в спальню за платком.

– Думаю, я тоже зайду, – сказал я, встал, быстро подошел к двери в спальню и проскользнул внутрь.

Артур отреагировал молниеносно.

Увидев меня, Флоренс завизжала: «Артур!»

– Все в порядке, дорогая, – откликнулся Артур. – Я – здесь.

– Дорогая? – спросил я. – Дорогая?

В дверях статуей доктора Лейбмана застыл доктор Лейбман.

– Вскоре мне потребуется уйти, – сказал я, – и я бы хотел привнести хоть какой-то элемент порядка в наше собрание. Я хочу поговорить с женой. Но делать это перед юристом, даже моим собственным, не собираюсь. Да и доктор Лейбман меня немного раздражает. Поэтому я хочу чувствовать себя ничем не скованным, ведь кто знает, может, это последний мой разговор с женой. Зла ей не причиню.

– Отлично, – произнес Артур.

– Что отлично? – спросил я.

– Ты, наконец, ведешь себя как разумный, цивилизованный человек.

– Я никогда не позволю себе зайти так далеко. А вы, доктор Лейбман?

– Мы с Лейбманом посидим здесь, – сказал Артур.

– Не принимается, – возразил я.

– Чего ты хочешь?

– Чтобы вы оба убрались отсюда.

– Одна с ним я не останусь! – заявила Флоренс.

– Тогда, – сказал я, – у меня последнее предложение. Вы, парни, уходите в соседнюю комнату, мы с Флоренс остаемся здесь. Держите ушки на макушке, и если я окончательно сойду с ума, можете вбегать и двое на одного успокаивать меня. Как тебе такой план, Флоренс?

– По-моему, разумно, – протянул Артур не вполне уверенно. Он поводил глазами по комнате, как Дик Никсон, делающий одно из своих жестких заявлений и не вполне уверенный в конечной правоте.

– Вы согласны, доктор Лейбман? – спросил я.

Он не ответил.

– По-моему, доктор Лейбман не разговаривает со мной! – сказал я.

Он наклонился к Флоренс и что-то зашептал ей.

– Теперь я понимаю, насколько в трудном положении вы оказались, принимая во внимание мое состояние, – добавил я, – поэтому удаляюсь в смежное помещение и оставляю вас одних.

Я вышел.

За мной последовал Артур.

– У всех нас одна цель, – сказал он, – защитить Флоренс, пока ты не станешь самим собой.

– Отлично, – подтвердил я.

– Я уверен, – продолжил он, – что где-то в глубине души ты еще озабочен судьбой Флоренс.

– А как же иначе, – сказал я.

Лейбман открыл дверь.

– Артур! – позвал он, снова улыбаясь.

Артур поспешил обратно, не забыв плотно прикрыть дверь.

Я все еще ощущал запах денег и поэтому подумал: а не прольет ли свет на все обстоятельства тот самый документ, оставшийся на столе, и не объяснит ли он мне причину, по которой в комнате стоит такой аромат?

Я начал читать его.

Это была декларация. Внизу было место для моей подписи и подписей свидетелей: Артура и Лейбмана. Декларация, прочитанная мной по-современному, наискосок, объявляла, что я добровольно отказываю все имущество, которым мы владеем с Флоренс совместно, все земли, дома, содержимое домов и прочее своей жене, пока я снова, по заявлению Флоренс, не становлюсь разумным.

Я поднял глаза. На меня смотрели Артур и Лейбман.

Я еще раз, не торопясь, прочитал документ. Затем я произнес фразу, удивившую даже меня. Я сказал, что не имею возражений по существу декларации.

Они были шокированы!

– Со мной все о’кей! – сказал я.

Артур потряс мне руку.

– Я знал, что так и будет, – солгал он.

– И весь сыр-бор из-за этой бумажки? – спросил я.

– Да, – ответил Артур.

Мне показалось даже, что его ответ звучал очень откровенно и правдиво. Но он опять лгал, как я вскоре выяснил.

– Можно твою ручку? – спросил я.

Артур не потратил даже одной секунды, чтобы дать ее мне.

Я, тоже не раздумывая, взял ручку и размашисто подписал его имя. А он оказался настолько доволен, что не удосужился бросить взгляд на мою подпись, быстро сложил бумажку и сунул ее во внутренний карман своего пиджака.

– Теперь, даю голову на отсечение, ты думаешь, я – псих? – закончил я.

Артур рассмеялся. Он вновь стал дружелюбен.

– Артур, – сказал Лейбман, – мне нет смысла оставаться здесь и дальше. Вы сами проследите…

– Я опаздываю на десять минут на очень важную встречу. Но уже на десять минут! – отозвался Артур.

– Парни, – перебил я, – а почему бы вам не уйти обоим? Бумага подписана…

Они снова зашли в спальню и о чем-то переговорили. Затем Артур вышел.

– Доктор Лейбман хочет успеть на двухчасовой самолет, – сказал он. – Я тоже должен идти.

Он протянул мне руку.

– Артур, – попросил я, – не мог бы ты одолжить мне пятьдесят долларов? Сейчас у меня ни цента, и неизвестно, когда появится хоть доллар.

– Да, да! Конечно! – ответил он. – Конечно! – Вытащил портмоне. – Сорок пойдет? – спросил он. – У меня только пятьдесят с мелочью, а мне еще целый день на такси кататься.

– Ну еще десять потом пришлешь, – проворчал я.

– Разумеется, – сказал он. – Поздравляю и думаю, что все закончится благополучно.

– О, да! – подтвердил я.

– Я всегда говорил, что ты – порядочный человек.

– А теперь ты уверен в этом, – сказал я.

– Время излечивает.

– Еще вопрос, Артур, – произнес я. – Ты с дружками больше никакую подлость не замышляешь?

– О чем ты говоришь, Эдвард? – не возмутился он. – В конце концов, я – ведь и твой юрист!

– Вот это меня и беспокоит.

Он нервно рассмеялся. Такой его смех мне никогда не нравился. Он взял свою шляпу, помахал ею и ушел.

Сразу же из комнаты Флоренс вышел доктор Лейбман. Его глаза рассеянно оглядели комнату. Меня он не замечал.

– Появились проблемы? – спросил я.

– Голова болит, – пожаловался он.

– Ложитесь и закройте глаза. Это от нервов.

– Так и сделаю, – сказал он. – Спасибо.

Он лег на софу и прикрыл глаза.

Я прошел в спальню.

Флоренс прикуривала.

– Флоренс, – сказал я, – у меня есть важное сообщение!

– Да? – встревоженно отозвалась она.

– Я – не псих!

Она встревожилась еще больше.

– Фактически я даже чувствую себя превосходно. А бумагу я подписал, чтобы ты ощущала себя в безопасности.

Она промолчала.

– Надеюсь, что ощущаешь, – сказал я.

Она молчала.

– Но вижу, что не ощущаешь.

– Деньги, – она прокашлялась, – ничего не значат для меня.

– Что же значит?

– Я хочу, чтобы все было как прежде.

– Что «все что было», что «как прежде»?

– Все как прежде. Тебя прежнего.

– Но, Флоренс, дорогая! Это ведь не я был с тобой все эти годы!

– Я не нуждаюсь в совершенстве, – сказала она, – но мне нужен шанс… Я хочу жить. Хорошо жить.

– Теперь у нас обоих появился шанс.

– Я могу даже забыть вчерашнее, – произнесла она, – Чарльз, очень приличный молодой человек, сказал, что собирается жениться на ней. Зачем ему нужна эта бродяжка – это его дело. Но я рада, что это он, не ты… и, Эв… Эв.

Она всхлипнула.

– Не обращай внимания, – попросила она.

– Я не обращаю, – сказал я.

– Ты – подлец, подлец… Но я переживу это, я смогу, если ты дашь мне время. Я сотру в памяти то, что видела вчера. Мы ведь цивилизованные люди – и я, и ты!

К этому времени до меня дошло, что Флоренс еще не оставила надежд вернуть меня!

– Ты хочешь вернуть меня? – спросил я.

Мой тон, и верно, был такой удивленный!

– Конечно! – заговорила она. – Это все, что я хочу. Дай мне время, и я забуду эту мерзость, но сейчас ведь все кончилось? Ты прогнал ее?

– Нет, это она оставила меня, – сказал я.

– Не думаю.

– Почему?

– Вряд ли тебя бросит женщина.

Я расхохотался.

– Ты – сукин сын! – воскликнула она, пристально глядя на меня. – Ты ведь прекрасно знаешь, как ты выглядишь. У тебя нет никакого права так хорошо выглядеть, но ты!..

Настал черед взять ее на руки, но я не двинулся с места.

А ей, вероятно, не требовалось много времени, для того чтобы забыть кошмар: меня и Гвен в одной постели, ее глаза уже смотрели на меня совершенно определенно.

– Так быстро мне не под силу, – сказал я.

– Мне тоже. Нам нужно выждать. – Она встала и села рядом. Подписанная бумага творит чудеса. Но я решил не облекать эту мысль в слова.

– Я, наверно, не буду работать, – сказал я.

– Что же будешь тогда делать?

– Наверно, ничего.

– Ничего?

– Все будут думать, что ничего. Буду гулять и думать. Буду выходить из дома, гулять, сидеть и думать.

– Как Толстой?

– А он разве тоже?

– Да… Однажды вышел из дома, срезал себе палку и пошел по свету!

– Нет, все было не так.

– Но Толстой, – возразила она, – был богат.

– Мы можем продать свою недвижимость, и у нас будут деньги.

– Не знаю, не знаю…

– Что не знаешь? – сказал я, обращаясь уже к боссу.

– Есть ли у нас приличная сумма на жизнь. Я хочу сказать, что ты еще не видел новых счетов, взявшихся Бог весть откуда.

– Я бы хотел их все оплатить, затем продать дом, землю в Индио с домиком, машины, пластинки, картины, книги, все, что у нас есть…

– Эванс, будь благоразумен, а дальше?

– Нам надо две комнаты. Купим маленькую, недорогую квартиру в Нью-Йорке…

– Я уже стишком стара и прихотлива, Эванс, чтобы добровольно отказываться от роскоши.

– Лучше жить так… – сказал я.

– Твои слова отдают теснотой и ужасным дискомфортом. Я слишком стара для этого.

– Но нам ведь было плохо и в Калифорнии. Мне-то уж точно. Я маялся от самого себя, хотел убить себя, а фактически даже пытался. Ты помнишь? Дважды!

Я был близок к неистовству от ее упрямства, поэтому встал и походил по комнате. Я знал, что сейчас или никогда. Я взял ее руки и стиснул их, потряс их.

– Флоренс, Флоренс! – сказал я. – Я причинил много зла тебе и другим людям. Но самое большое зло я причинил себе. Мой грех – против меня. Я предал себя. Я стал тем, кем клялся никогда не быть. Я презираю самого себя, Флоренс. Тогдашнего себя.

– Я любила тебя прежнего.

– Я уже никогда таким не стану.

– Ты, конечно, не был идеальным мужем, но ты думал тогда не только о себе. Ох, Эв, дорогой, стань снова таким, каким был всегда! Подумай о близких тебе людях!

– Я всегда только и думал о близких мне людях. Вот где крылась ошибка. Я потерял себя. Я стал, черт возьми, тем, кого я всегда презирал. Больше я таким не буду!

– Но начало уже положено – ты избавился от нее.

– Дело не в ней и не в тебе. Все дело во мне. Я потерял себя, я уже не тот, не тот!

– Эв, прошу тебя, успокойся. Попробуй сказать, кто же ты сейчас?

– Еще не знаю. Но это не делает меня сумасшедшим. Может, остальной мир и болен, а я – здоров!

– Эв!

– Нет, дай мне окончить. Так ничего не должно быть! На земле может быть нормальная жизнь, но не такая, как здесь и сейчас, которая не имеет смысла. Она, жизнь, сумасшедшая! Я не сумасшедший, это она, жизнь, – сумасшедшая!

Мой голос поднялся, я почти орал:

– Я никогда не вернусь к той жизни! Никогда! Никогда!

– Что же ты будешь делать?

– Минуты! Мои минуты! Никому их больше не отдам!

– Эв, успокойся!

– Я чувствую себя спокойно. С какой стати я должен чувствовать себя спокойным? Я не спокоен.

– Что ты будешь делать? Ох! Мне же больно!

Я отпустил ее руки. Затем снова взял их.

– Конкретно сейчас я ничего не хочу делать.

– Не скажу, что я в восторге от твоего желания.

– Я не хочу выполнять работу, которую я презираю. Не хочу лгать людям, побеждать их, быть лучше их…

Я вдохнул воздуха. Флоренс испуганно застыла рядом.

– Перед тем как умереть, я хочу сделать одну маленькую штуку, одну маленькую штуку, о которой я всегда мечтал, – я хочу пожить для себя… Ты можешь это понять?

– Конечно, Эв…

– Вот чего я хочу.

– Конечно.

– Я презираю ту нашу с тобой жизнь, Флоренс. Извини, но я презираю и тебя, и себя. Я собираюсь жить так, чтобы я уважал себя…

– Ага! И спать с этой бродяжкой!

– Не называй ее бродяжкой, – сказал я спокойно.

– Почему я не имею права называть вещи своими именами?

– Она – такой же человек, как и ты, и она – бродяжка в гораздо меньшей степени, чем большинство наших друзей…

– Она – вонючая бродяжка!

– Откуда ты знаешь?

– Потому что так говорит моя интуиция. Я их отличаю с первого взгляда, поэтому не говори мне о новых, громадных шагах к свободе. Я знаю, что они значат!

– Что ты знаешь о ней?

– Все!

– Ты ничего не знаешь.

– У меня есть на нее досье. Я выяснила, с кем она спала и сколько раз, и сколько ей платили. Ты слышал? Платили! Платили!

– Ну и что?

– Платили!

– Она мне нравится больше, чем ты.

– Эванс!

– В ней больше человеческого, чем в тебе, и я ей больше доверяю. Она никогда не стала бы злоумышлять за спиной мужа!

– Это не я…

– Она никогда бы не додумалась отправить меня в психушку!

– Я не соглашалась…

– Неужели ты думаешь, что я не понимаю, что здесь происходит? В кармане юриста лежит бумага, по которой меня могут сунуть в психушку. Одна подпись, и…

– Я отказалась подписать ее…

– Я сказал, подпись этого борова! – Я уже орал благим матом. – Доктора Лейбмана! А правда в том, что ты в эту минуту прикидываешь, а стоит ли тебе ее подписывать!

Она завопила:

– Доктор Лейбман! Доктор Лейбман!

Я слишком сильно тряс ее руки.

Лейбман прыгнул не менее чем на три метра, потому что через долю секунды после вскрика Флоренс он уже был в комнате.

Я не знал, куда идти, но ушел.

Двери лифта разъехались перед моим носом, и мимо меня промчался злой как черт Артур Хьюгтон. От обуревавшего его негодования меня он не заметил. Он спешил в номер Флоренс. Его состояние могли излечить только самые сильные санитары.

Глава двадцать третья

Внизу я столкнулся с боссом. Мистер Финнеган часто обедал в «Готхэме». Позже я узнал, что он заказал и оплатил Флоренс все счета отеля.

Мы ждали его «ройс». Движение на улице было плотным, его машина опаздывала, и Финнеган, зная это, позволял себе быть несдержанным. Вскоре весь отель услышал о его неудовольствии.

Я заметил свое отображение на стекле двери и, к своему удивлению, понял, что я просто ем глазами своего шефа. В душе у меня были другие чувства. Еще раз взглянув на свое улыбающееся отражение, я задал себе вопрос – и это я?

Затем я понял очень четко, очень ясно, какое чувство владело мной все эти дни. Проще говоря, я был двумя людьми. Один – это Эдди, он сейчас так подобострастно глядит в рот мистеру Финнегану, это его так хочет вернуть в лоно калифорнийского дома Флоренс, Эдди, который предсказуем, прячет свою злобу и враждебность за улыбкой и тушит слюнявыми пальцами разгорающийся огонь свечи презрения, до того как он опалит душу.

А второй – полная первому противоположность. Пока у него нет ни имени, ни лица. Но так же верно то, что он набирает силу с издыханием Эдди. Эти двое сцеплены в смертельной схватке, и второй медленно побеждает первого. Придет время, и Эдди умрет, а второй займет его место. Им я и стану.

Как только окончательная смерть будет иметь место, право выбора перейдет к новому исполняющему обязанности. Человеку, не только в бизнесе, будет дано право обанкротиться, заплатить долги, возможно, с процентами, а утром начать все сначала. Этот возрожденный не будет нести на себе бремя обязанностей, расплаты за ошибки и действия бывшего Эдди.

Для меня Эдди стал посторонним. И за ним можно было смотреть со стороны. Что я и стал делать.

Финнеган решил дать мне совет:

– Ну что, Эдди, закончил?

– Что закончил? – спросил Эдди.

– С Флоренс, идиот. Ты слушаешь?

– Конечно, – ответил улыбчивый Эдди.

– Не знаю, не знаю… – Финнеган критически поглядел на Эдди. – Ты понемногу съезжаешь: что с тобой происходит?

Не дожидаясь ответа, он подошел к швейцару и сунул ему доллар.

– Вызови такси, – приказал он ему, затем обратился ко мне: – Без шуток, мальчик, сколько это еще будет длиться? Я имею в виду, что все это накладно.

– Накладно? – спросил Эдди, улыбаясь.

– Да. Ты думаешь, у тебя много денег?

Опять он не стал ждать ответа, повернулся и посмотрел на проезжую часть улицы. На пересечении 5-й и 55-й – пробка.

– Сучий сын, мэр, наверно, веселится у себя в резиденции на Ни-Айленде, – громыхнул он для удовольствия стоящих рядом. – Каждый раз, когда возникает проблема с уличным движением, он увольняет одного регулировщика, затем – другого, и сей акт доставляет ему такое чувство удовлетворения от выполненной работы, что он пакует чемоданы и укатывает на месяц в отпуск. Сволочь!

Люди, стоящие вокруг, рассмеялись.

Эдди присоединился.

– Что же поделать с городом? – спросил Эдди.

– Оставим его, – ответил Финнеген. – Франк Ллойд был прав. Взорви его и отстрой заново.

Эдди хихикнул.

– Без шуток? – настоял он, будто его озаботило. – С дорожным движением что делать?

– Уволь одного регулировщика, затем – другого, и на месяц в отпуск.

Эдди снова захихикал.

– Пошли! – сказал Финнеган.

Они вприпрыжку побежали по 55-й улице.

– Куда направляешься? – прокричал Финнеган через плечо.

– Бегу с вами! – ответил Эдди, язва!

– А потом?

– Не имею понятия.

– Это я и хотел узнать, – сказал Финнеган и наддал ходу. – У тебя сейчас нет ни цели, ни направления, – прокричал он через плечо. – И заметь, ты уже тяжело дышишь. Мальчик, где твоя былая форма?

Финнеган заметил пустой от машин проулок.

– Вперед! – крикнул он и махнул рукой.

Поймав наконец такси, он наклонился к шоферу и протянул ему доллар.

– Если за пять минут домчишь нас до «Астора», получишь еще один! – сказал он.

Таксист, некто Сильверман, судя по удостоверению, взял бумажку и передернул плечами.

– На кладбище всегда успеем. А я пока здоров, – ответил Сильверман. Он был не Эдди.

– Самое удивительное, что ты выглядишь чертовски хорошо, – сказал Финнеган. – Я заметил, что перед смертью все выглядят именно так. Просто светятся от избытка сил и здоровья. Будто с них сняли груз жизни, такую тяжелую ношу. Ведь я прав?

Эдди кивнул, улыбнулся и хихикнул.

Финнеган все еще ценил его.

– Ты ведь еще не псих? – спросил он.

– Надеюсь, что да, – Эдди перепутал отрицание с утверждением, – надеюсь, что нет.

– Времени на обсуждение твоей головы нет, поэтому забудь мои слова. Итак! Я скажу тебе, что делать! Ты хочешь выслушать совет?

– Еще как!

– После «Астора» возвращайся в «Готхэм». Если у нее кто-нибудь есть, выброси его или ее за дверь. Затем врежь ей. Больше она не будет считать тебя сумасшедшим. Но сразу же!

Сильверман пробирался меж рядов автомашин. Послышалось царапанье. Таксист затормозил, покосившись обвиняюще на Финнегана, медленно открыл дверь и, пританцовывая, подошел к месту контакта. Состоялся ритуал обмена водительскими правами и ознакомления с номерами машин.

– Пошли! – скомандовал Финнеган, выпрыгнув из такси.

Эдди последовал примеру.

– Закажи обед, выпивку, смену белья, – диктовал Финнеган, подбегая к другому такси. – У них там превосходное вино. Сам пробовал. – Они запрыгнули в такси. – Затем, если рука поднимется, врежь ей еще раз. И тут выяснится, что кроме отпуска, который вы собираетесь провести вместе, вам и говорить больше не о чем. А вот для него я отдаю свой дом в Элеутере. Там есть все для души и тела. – Наверно, мордашка Эдди расцвела благодарностью, потому что Финнеган сказал: – Добро пожаловать. Можешь ехать прямо сейчас на целую неделю.

Такси проехало 56-ю улицу, а водитель все еще ждал точного пункта следования.

– О, да, водитель, отель «Астор»! – воскликнул Финнеган. – Флоренс волнует не твое умственное здоровье, а твое равнодушие к ней как к женщине! Поэтому прими пару бокалов, выключи свет и сделай свое дело. Иначе, мой друг (Эдди осклабился), ты будешь иметь настоящие неприятности, под которыми я имею в виду деньги. После недели в Элеутере можешь вернуться в Лос-Анджелес и спать с кем хочешь и где хочешь. (Эдди понимающе хохотнул.)

Неожиданно Финнеган заметил, что такси едет на восток.

– Куда мы едем, черт возьми? – закричал он на таксиста.

– На 57-й нет левого поворота, – ответил шофер. – Надо будет объехать квартал.

– Боже мой! – аж взвизгнул Финнеган. – Я еще дальше от места, чем вначале.

Он выскочил из машины, дал доллар водителю и сказал:

– Довези его до «Готхэма».

Затем он просунул голову к Эдди в окно и улыбнулся:

– Итак, все в порядке, да?

– Да, – ответил Эдди, – спасибо.

– Твоя ошибка состояла в признании перед Флоренс вины в чем-то. Никогда ничего не признавай. Отрицать – вот мой девиз в обращении с женщинами. Сейчас мне надо спешить в «Астор». А ей врежь пару раз. Потом звякни. С сегодняшнего дня ты будешь на полной зарплате. Как тебе это?

– О, прекрасно! – ответил старый, добрый Эдди.

– Но никаких сю-сю-сю и никаких ля-ля-ля, вопрос ясен?

Он рассмеялся и исчез.

На обочине, перед «Готхэмом», притулился, так и не ставший настоящим автомобилем, тарантас с Ральфом Скоттом на месте водителя. Эллен лежала на заднем сиденье. У нее болела голова.

До пролива Ральф не вымолвил ни слова. Выйдя у старого дома, я поцеловал на прощание Эллен, пожал руку Ральфу и был таков. Не помню еще ни одного случая в жизни, чтобы я был кому-то так благодарен, как в тот день Ральфу. За его молчание.

Они уехали, а я сел на крыльцо. Я хотел только одного: сидеть на крыльце. Понятно, почему так часто звери довольствуются простым сидением где-нибудь.

Тишина приятно окутывала меня. Бриз щекотал щеки. В воздухе разливался аромат цветущих акаций отца. В проливе сновали лодки, на них, наверно, кричали, переговаривались и смеялись, но я их не слышал и был благодарен расстоянию за это. Казалось, где-то в мире что-то происходит. А мне до этого дела не было.

Издалека донеслись мощные толчки. С интервалами сотрясался воздух – бум, бум, бум! Даже не звуки, а ощущения тела!

Началась война? Мне было все равно.

Я стоял на краю. Сегодня должно было произойти нечто неотвратимое. Не днем, так ночью.

Бум… Бум… Бум!!!

Это был не гром, хотя и чувствовалось приближение дождя. Поверхность воды отливала свинцом. Резкие порывы ветра вспахивали белым барашком серость воды. Затем снова глухие удары. Или гром. Нет, скорее удары. Слишком равномерные для раскатов грома.

Сегодня должно случиться что-то смертельное. Что-то окончательное.

Я встал и медленно пошел к старому теннисному корту.

В голове взбухала нудная боль. Такая бывает перед солнечным ударом. Неужели из-за этих бум-бум?

Теннисный корт был заброшенным и заросшим. Два ржавых столбика в зелени травы и ржавая металлическая сетка по бокам. Одно поколение назад за кортом ухаживали. На выходной к нам наехал один крупный покупатель из кливлендского магазина. Отец прослышал, будто тот обожает теннис, и хотя сам он не играл и особого удовольствия в строительстве площадки для нас, детей, не находил, по этому случаю пришли специалисты. Проснувшись в воскресенье в полдень, покупатель обнаружил, что для него готов корт. Но накануне вечером состоялся покер, человек страдал от похмелья, и он даже не пошел смотреть на корт. Он тогда сел на крыльцо, взглянул на пролив, сказал, что тот напоминает ему озеро Эри, и объявил, что уезжает рано.

В то лето мы с Майклом бесились на корте. Но к следующей весне глиняное покрытие треснуло, а зимние морозы выдавили из земли несколько на удивление крупных валунов (откуда только?).

Сейчас, спустя одно поколение, корт еще оставался кортом – четырехугольником, поросшим зеленью, еще одной вещью, так и не оцененной, которая отмечала вехи жизни моего отца, как рояль, как моторная лодка – вещи, которые он приобретал, но от которых он так и не вкусил прелесть жизни. Добавь к ним, подумал я, и мать.

Удары стали тяжелее. Гул несся над темнеющим проливом. Я ощутил себя помещенным в огромный барабан, уши чувствовали больше давления, чем сам звук.

Тяжелыми, беззвучными каплями посыпался дождь. Я вспомнил о дожде в Хиросиме, из какой-то книги.

Я стоял посреди теннисного корта и думал: что же ценил мой отец, что же ему было действительно дорого, если отбросить все эти покупки, которыми он пренебрегал? Где те настоящие вещи? Что осталось, думал я, от усилий и страсти, от безумной энергии его жизни?

Теннисный корт не сопротивлялся нападению дождя. Капли молча исчезали в густой траве. Как само время. И никаких отметин!

Мое прошлое… Пусть оно исчезнет без следа!

Я медленно пошел обратно к дому. На крыльце я снова сел и стал смотреть, как дождь равномерно стирает прошлое из памяти. Как говорит одна старая книга, пламя и наводнение! Или просто омовение, говорит еще кто-то из мудрых. Ките. Он умер молодым. У меня мало времени, подумал я. Уже поздно. Но я, по крайней мере, начал сначала. Я столкнул все со скалы в пропасть, подходит время и для самого Эдди. И его столкну, придет срок. И затем я стану единственным жителем своего собственного мира.