Текст книги "Сделка"

Автор книги: Элиа Казан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 38 страниц)

У Финнегана была еще одна легендарная то ли привычка, то ли принцип – он редко отвечал по почте на письма на его имя. По утрам он быстро просматривал корреспонденцию и тут же поручал кому-нибудь ответить. Разумеется, письма личного характера он писал сам. Люди, присылающие ему послания, получали ответы от его подчиненных или от Куртц, в зависимости от статуса корреспондента. Ответы начинались примерно так: «Мистер Финнеган просил меня передать вам следующее…» Лишь несколько капитанов большого бизнеса могли похвастать личным письмом босса. Поэтому если он брался за перо сам, то ответ сам по себе кое-что значил. Он старательно отвечал на личные письма, даже если они были тривиальны, от однокурсников по колледжу или своих дочерей. Никогда ни при каких обстоятельствах ни он, ни кто-либо из фирмы не отвечали на письма его молоденьких знакомых женского пола.

В пять наступал первый период отдыха. Но этот отдых был обманчив. В действительности этот час, с пяти до шести, был посвящен выполнению особо важных мероприятий под видом перерыва. К примеру, он мог просто сидеть и выпивать с главой какой-нибудь компании, которую он опекал. Или он мог пойти по антикварным магазинчикам, взяв с собой главу отдела по рекламе: у Розенберга или в «Парк-Бернете» он покупал какую-нибудь безделушку или маленькую картину для гостя и попутно высказывал озабоченность о трудностях, переживаемых этой компанией, и в заключение несколько слов о том, что, по его мнению, необходимо предпринять. При таких обстоятельствах лишь немногие могли возразить.

В шесть наступал второй этап отдыха – или в компании с этим же гостем, или в одиночку. На этот час Осел припасал «клубничку». Финнеган располагал маленьким гаремом, и обычно Осел звал одну из его постоянных подружек. Разумеется, для ухаживаний времени у мистера Финнегана не было. Его нынешний гарем состоял из трех чудных экземпляров. Первая – малазийка, вторая – могла сойти за девственницу с библейским поясом из Теннесси, которым еще верят, а третья была старая разбитная потаскушка. Он содержал их троих, платил за их квартиры и давал им нечто вроде зарплаты. Требовалась от них лишь постоянная готовность. Для него. «И для его близких друзей», – добавлял с ухмылкой Осел.

Чувства в амурные дела Финнеган не впутывал. Девчонки служили пикантной разбавкой его программы здорового образа жизни. Никаких тебе сантиментов или привязанностей. Удовольствие – да.

Где-то около семи (пока он ел тщательно составленный ужин) Финнеган звонил жене и непринужденно осведомлялся, все ли дома в порядке. Дома всегда было все в порядке. Он сам за этим следил. Иногда в эти часы звонили дочери. Они были замужем, но часто звонили ему в это предназначенное время, сообщали свои планы или просто передавали привет. Все три дочери были пристроены, или, как он говорил, «были в хорошей форме». Муж первой работал в «Вильямсе и МакЭлрое», второй – был военным и служил адъютантом у генерала, близкого друга Финнегана, вместе с которым он каждый год отправлялся на Аляску за бурым гризли. А муж третьей не работал вообще. Он был «спортсменом», плавал на яхте из Бимини. Яхта стояла в доке, которым владел Финнеган. Поэтому Финнеган смог присматривать за всеми тремя тщательно отобранными мужьями. Если они гуляли на стороне, он мог резко подать вожжи на себя и осадить грешника. Финнеган не одобрял «обман» в супружеской жизни зятьев. Всем троим он в разное время дал это понять.

Ложкой дегтя в огромной идиллической бочке меда был его сын. Сын спивался и упрямо, как выяснилось позднее, делал все, чтобы запятнать общественный образ отца. Во всем прекрасно отлаженном механизме только он звучал диссонансом. По одному случаю Финнеган лишил его наследства и дал тому на руки последнюю сумму денег. Сын потратил все деньги на экспозицию, где его отец выступал в роли главного героя сомнительных фотографий. Набор снимков ни одно уважающее себя издательство не напечатало бы под угрозой подачи судебного иска, но сын раздаривал снимки налево и направо совершенно бесплатно всем, кто мог найти удовольствие в их содержимом.

Кроме сына, Финнеган держал под контролем все аспекты своей жизни. В отличие от своих соперников и конкурентов, по вечерам он не сникал, а вновь оживал. Потому что после верховой прогулки и получасового ужина, приносимого ему прямо на кушетку, он засыпал. Его подруге на данный день четко намекали, что она ни в коем случае не должна засыпать рядом. Только застыть и ждать, пока не заснет босс, затем тихо встать и уйти. Ни при каких обстоятельствах он не должен видеть ее при пробуждении. Финнеган просыпался свеженький как огурчик. Его уже ждал доктор Крускал, личный врач, являвшийся к нему по вечерам пять раз в неделю. Три раза он впрыскивал Финнегану В16 или другие секс-гормоны, модные в данное время. В другие дни он приходил просто поглядеть, здоров ли босс. В эти визиты он массажировал Финнеганову простату, глядел его горло, взвешивал его или менял слишком яркую лампу. В общем, делал что-то, чтобы Финнеган чувствовал заботу.

После сна – душ шальными струйками. Затем облачение в свежий синий костюм. Люди, видевшие Финнегана в том же костюме утром и вечером, млели. Как он умудряется так работать и выглядеть таким свежим?!

Серьезные встречи с клиентурой и представление программ Финнеган планировал на вечер. Помолодевший ото сна и душа, он обозревал коллег, чьи мозги затуманились от длинного и тяжелого рабочего дня. На этих встречах каждый высказывал свои соображения по проблеме, Финнеган же, выглаженный, причесанный и бодрый, сидел и терпеливо слушал. Терпение его тоже было легендарным (терпение само по себе – оружие!). В конце встречи он принимал решение, и оно было окончательным. К тому времени, а если точнее, к 11.15, люди выслушивали столько противоречивых оценок и горьких суждений, что их общим страстным желанием было появление человека, могущего подвести черту под всем, что наговорили за несколько часов. И заключительные слова мистера Финнегана лились бальзамом на их души. Они даже успевали на последние поезда в Гринвич или Монте-Клер. Мистер Финнеган и это принимал во внимание. Он знал расписание пригородных поездов.

По окончании работы его отвозили домой, в Маунт-Киск. Глаза его уже слипались, но он всегда шел первым делом в спальню жены, чтобы поцеловать ее и пожелать спокойной ночи. Ведь он был католик и хороший муж. («По воскресеньям, – как он неоднократно повторял, – я принадлежу жене!») Что происходило между мистером и миссис Финнеган в их полуночные встречи, никто не знал. Наступающий рассвет всегда заставал Финнегана в его неотапливаемой башне.

«Нарушал ли он свое отлаженное бытие?» – подумал я.

– У вас кто-то из знакомых лежит в госпитале? – спросил я.

– Ш-ш-ш! – зашипел Дэнни.

– Ничего, Дэнни! – сказал мистер Финнеган и повернулся ко мне. – Насчет речи, может, ты и прав. Эта штука – простота, не так-то легко дается. Охо-хо! Останови машину! Давай-ка пройдемся, Эдди. Нет, я приехал из-за тебя.

Машина остановилась. Дэнни открыл двери.

– Давай, Эдди, вытягивай ноги, разомнись. Набираешь вес?

Мы пошли пешком. «Ройс» ехал сзади. Говорил мистер Финнеган:

– …Во-первых, я с тобой. А это значит, что компания тоже с тобой. Столько времени, сколько потребуется. Во-вторых, с тобой происходит одна серьезная штука. Она серьезна настолько, что я взял на себя смелость вчера позвонить твоей жене…

Он помедлил неуловимую долю секунды и украдкой рефлексивно повернул голову через плечо. Он забыл, как зовут мою жену, и искал Куртц, которая, разумеется, должна это знать. Но «ройс» был сзади на десяток метров.

– И что вы сказали Флоренс? – произнес я, делая ударение на ее имени.

Он с ходу уловил:

– …Я сказал Флоренс, что неплохо бы ей поехать на восток на время.

– И что она?

– По-моему, поехала. Я попросил ее поехать сразу же. Ты ничего не имеешь против?

При других обстоятельствах я бы сказал: «Да нет, что вы?» – вежливое и лживое. Но сейчас я ответил по-другому:

– А почему бы вам не заниматься своими делами?

У мистера Финнегана не было абсолютно никакого опыта для реакции на подобные ответы. Он никогда не имел дело с ремарками такого рода. Минуту мы шли молча.

– Повторяю, – наконец сказал он, – и говорю это очень спокойно, насколько позволяют обстоятельства. Ты попал в серьезную переделку. Мы, в «Вильямсе и Мак-Элрое», на сто процентов за тебя, но… В общем… Ты отдаешь себе отчет в том, что ты натворил?

– Уже появилось в газетах?

– Одна газетная сволочь присутствовала в ночном суде и все выспросила. А фактически, мне пришлось потратить вчера лучшую часть вечера, чтобы замять дело и не допустить его появления в прессе. Но еще не нашлось в мире человека, способного заткнуть рты всем мужчинам и женщинам, к несчастью, представляющим большинство среди профессионалов нашего бизнеса. Твоя «мочевая» шутка станет хитом этого года!

Я не мог удержаться от улыбки.

– Не вижу ничего смешного! – заметил он.

– Не знаю, – сказал я. – Смешно, и все тут.

– «Зефир» думает по-другому. В Штатах не осталось ни одной компании, которая бы не услышала или скоро не услышит от наших конкурентов об этом, если я снова попробую поставить тебя на «Зефир».

– Понимаю, – сказал я.

– Надеюсь! Надеюсь также, ты понимаешь, насколько это серьезно!

– Я же сказал, что понимаю!

– Откровенно говоря… если у тебя контакты с другой компанией… «Вильямс и Мак-Элрой» всегда придерживалась иных принципов. Мы ориентированы на людей. Говорят, что твой отец очень плох?

– Кто вам сказал?

– Флоренс.

– Он болеет, но речи о кончине и быть не может!

– Можно ли объяснить твое сумасбродство, если не сказать хуже, болезнью отца?

Я промолчал.

– Ты хоть понимаешь, что твое поведение переходит всякие рамки?

– А мне оно нравится! – заявил я.

Он посмотрел на меня, я – на него, и он сказал:

– Садимся в машину.

Финнеган обернулся и подал знак рукой, который я не заметил, но на который шофер отреагировал молниеносно. Тормоза «ройса» прямо-таки взвизгнули у наших ног.

– Расскажи анекдот, – сказал мистер Финнеган Ослу, усевшись в машину.

Флоренс ожидала нас в госпитале. Она промчалась мимо меня и упала в объятия мистера Финнегана. У-у, Флоренс всегда уважала боссов! Мать стояла позади толпы, и я прошел к ней. Она не знала, кем является мистер Финнеган, и поэтому его появление не произвело на нее впечатления.

– Они суетятся вокруг меня! – сказала она.

– И вовремя! – Глория уже стояла позади меня.

– Со мной все в порядке! – упрямилась мама.

– Дорогая, тебе больше никто не будет мешать, – сказала Глория.

Я так и не понял, о чем шла речь, и не успел выяснить, потому что подошла Флоренс.

– Что ты ему сказала? Почему он приехал? – спросил я ее и показал на мистера Финнегана, стоящего рядом с мужчиной, похожим на высокооплачиваемого врача.

– Я ничего ему не сказала. Это он позвонил мне. А сюда он приехал, потому что он – твой друг. – Она чмокнула меня в щеку. – Мой монстр, тебе так нужны сейчас друзья!

У нее был мягкий, действительно чудный голос.

Я почувствовал, что меня загнали в угол.

– Со мной все в порядке! – сказал я.

– А по лицу не скажешь, – произнесла Флоренс. – Выглядишь хуже некуда. Куда делся твой галстук?

– Эв, ты плохо выглядишь, – вставила мама.

– Будто всю ночь провел на ногах, – добавила Глория.

– Втемяшили себе в голову… – начал я.

Подошли Майкл, мистер Финнеган и тот, третий, респектабельный.

– Эдди, позволь представить тебе моего личного врача, доктора Клиффорда Тэйлора, – сказал мистер Финнеган. – А это – старший сын нашего пациента, мистер Эдвард Андерсон.

Доктор Тэйлор протянул мне руку.

– Я попросил доктора, – сказал мистер Финнеган, – не будет ли он так любезен потерять немного своего сна и немедленно приехать сюда взглянуть на твоего отца.

Доктор Тэйлор сказал: «Я предлагаю, сэр, всем сесть!» – и поглядел в направлении комнаты для посетителей. Там сидело четыре человека, каждый одиноко и понуро, видимо, ожидая плохих известий. Места для нашей компании там не находилось. Вердикт доктора Тэйлора пришлось отложить.

– Подождите, я сейчас! – сказал он и ушел куда-то.

Я направился в комнату отца и, подойдя, заглянул внутрь. Он сидел в кровати. Он и вправду выглядел неважно. Увидев меня, он просиял.

В комнате находилась сестра, из несгибаемых противников свиданий больных с родственниками. Заметив меня, она пробурчала: «Не сейчас!»

– Заткнись, идиотка! – закричал отец. – Заходи, мой мальчик!

– В таком случае пеняйте на себя! – пригрозила мне сестра и вышла.

– Дрянь! – прошипел отец по-английски, затем добавил что-то избранное по-турецки.

Из-за двери донесся голос сестры: «…Пусть пеняет на себя!» – и еще что-то. Я не расслышал, потому что запер дверь ножкой стула.

– Кто этот прилизанный доктор? – спросил отец.

– Личный врач мистера Финнегана, моего босса. Финнеган тоже здесь.

– Наверно, скоро помирать, раз столько «шишек» собралось.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– Мне надо выбраться отсюда, Эвангеле. Осталось мало времени.

Неожиданно я почувствовал, что отца и впрямь надо бы вызволить из больничных стен, хотя с точки зрения медицины это был абсурд. Просто чтобы его душа успокоилась. Только для этого.

– Почему сестра такая злая?

– Я кое-чего натворил.

Кто-то снаружи мягко постучался. Я понял, что это Флоренс, еще перед тем как услышал: «Эванс!»

– И что же ты натворил?

– Нагадил в койку.

– Дорогой! – пропела из-за двери Флоренс.

– Это Флоренс, – сказал отец, вспомнив для разнообразия ее имя. – Думал, она в Калифорнии.

– Была. Мистер Финнеган, мой босс, прислал ее сюда.

– Хе-хе, они думают, я помираю?

– Эв! – опять голос Флоренс. – Давай же, выходи! Это становится просто неприличным.

В ее голосе начало проскальзывать раздражение.

– Эвангеле! – прошептал отец.

– Да, пап!

– Помоги мне выбраться отсюда. У меня есть деньги на такси. Вот, погляди! – Он сунул руку под матрас и стал шарить там.

– Я знаю, пап.

– Подгони такси. Подожди, пока они уйдут, и вытащи меня.

– Эванс, Боже мой! – крикнула Флоренс из-за двери. – Нас ждет доктор Тэйлор. Можешь ты быть просто вежливым?

– Надо соблюсти приличия, – сказал я старику.

Он взглянул на меня с упреком.

– Эвангеле, не бросай отца!

– Я вернусь, па, обещаю! Послушаю доктора и сразу назад.

– Я специально это сделал. Спроси доктора Левина.

– Что специально?

– Нагадил в койку!

– А зачем?

– Чтобы они выгнали меня из больницы. Вчера я слышал, как они таскают мертвецов. Думают, я не знаю, что тут происходит. А этот «шишка» вовсе не доктор, а из похоронного бюро. Спроси доктора Левина!

– Я вернусь, па! – сказал я, направляясь к двери и думая, кто такой Левин.

Флоренс уже истощила весь запас терпения, но улыбнулась она ангельски и дружески:

– Доктор Тэйлор организовал нам комнату для личных консультаций.

В комнате для личных консультаций были уже все, включая четырех братьев, которые выделялись на респектабельном фоне не в лучшую сторону и потому тихо сидели в углу и улыбались. Глория о чем-то горячо говорила.

– Я хочу, чтобы вы все задумались о ней! – сказала она со страстностью правоты в словах, показывая на мать. – Сейчас надо побеспокоиться о ней. Я права, Флоренс?

– Да, дорогая! – сказала Флоренс, такая же терпеливая с ней, как и со мной, такая же собранная. – Сейчас и поговорим об этом.

– Буду краток, – начал доктор Тэйлор, хотя его никто не просил быть кратким. – Ваш отец страдает от заболевания, которое присуще всем нам, обитающим на земле. Это – старость.

– Что с ним конкретно? – спросил я.

– Запущенный артериосклероз.

– Надо же! – пробормотал один из братьев.

– Может, помолчим? – бросила Глория.

Доктор Тэйлор продолжил, будто сам сделал паузу для передышки. Но я заметил, как он молниеносно бросил взгляд на часы. Все доктора умеют так смотреть на часы. Чтобы никто этого не заметил.

Но мистер Финнеган тоже оказался наблюдательным. Пришлось ему тоже призвать к порядку. Правда, очень, очень спокойно.

– По-моему, нам следует внимательно выслушать доктора Тэйлора, не перебивая его. Он оказал большую любезность, согласившись приехать сюда.

– Да, да, я смог выкроить время, – поскромничал доктор Тэйлор.

– Очень мило с вашей стороны, – сказала Флоренс.

– Я вполне осознаю тот факт, что члены семьи вынуждены вскоре будут обсудить состояние его здоровья. Но, думаю, вы простите меня, если я подробно останавливаться на этом не стану. Вполне согласен с… – он кивнул Глории, – что главный объект заботы отныне – жена больного. Эта леди здесь. То, что произошло этой ночью, вскоре повторится, и не раз. А вскоре больной уже будет не в состоянии контролировать себя и жизненные функции своего тела.

– Он нарочно это сделал! – вставил я.

Все рассмеялись.

– Нарочно! – отчаянно вскрикнул я.

Какого дьявола я начал перед ними метать бисер, не пойму!

– Ну-ну, Эванс! – улыбнулась Флоренс и как-то затушила мою неловкость.

– И все-таки нарочно! – тщетно воззвал я последний раз.

Мистер Финнеган остро взглянул на меня. Он подсчитывал, а так ли уж я нужен «нашей» компании в будущем.

Доктор Тэйлор встал. Он долго терпел. Флоренс сказала:

– Доктор, все хотят знать, что вы скажете нам. Пожалуйста!

– Никто, – ответил доктор Тэйлор, застегивая плащ, – не знает все про нарушения циркулярных функций организма. Мы знаем только, что они прогрессируют, и очень быстро. Функции отказывают одна за другой. Могу я быть откровенным?

– О, конечно! – воскликнули Флоренс и Глория одновременно. И вытянули шеи, чтобы лучше слышать.

Доктор Тэйлор улыбнулся, его маленькая пантомима – угроза ухода – привнесла порядок в собрание. Он расстегнул одну пуговицу.

– Хочу, чтобы вы все знали точно… – Он остановился. – Этот джентльмен тоже из числа родственников?

Мы обернулись. В двери стоял Джо Арнесс собственной персоной. Картина полного упадка.

Он был одет в черный потрепанный пиджак и полосатые штаны, в руках держал шляпу «дерби». Спереди его костюм был усыпан пеплом от сигарет и запятнан соусом из автомата, что на 57-й улице, где он обычно обедал, по крайней мере тогда, когда у него водились деньжата.

– Это, – сказала Глория, – старший брат больного, Джо Арнесс.

Глория терпеть его не могла!

– Добро пожаловать, сэр, – сказал доктор Тэйлор, расстегивая еще одну пуговицу. – Я уже собираюсь уходить.

Джо поклонился ему в пояс.

– Всем доброе утро! – провозгласил он. – Он умер? – И захохотал, показывая зубы – сплошную пелену желтизны.

Джо давно покончил с дантистами. Его наградой стала природная золотая улыбка.

– Я знаю, – сказал он, – что с такими гениальными врачами его здоровье вне угрозы!

И снова низко поклонился.

– Заткнись, – тихо сказала Глория. – Доктор Тэйлор, пожалуйста.

– Я собираюсь добавить лишь о событиях прошедшей ночи, – сказал доктор Тэйлор и хохотнул. – Это называется вторым детством. Старый джентльмен будет настаивать, что он прекрасно осознавал, что он делает, мол, нарочно… Сие является лишь отчаянной попыткой переименовать содеянное, хотя в некотором роде такую попытку можно охарактеризовать как весьма изящную. Они хотят уверить себя в том, что все еще могут контролировать свое тело. Друзья, нас всех ждет нечто подобное, если нам посчастливится прожить так же долго, как этот человек. Для смерти, друзья, различий не существует.

Я взглянул на мать.

Доктор Тэйлор усилил свою речь:

– …Он будет продолжать галлюцинировать. Память будет отсылать его назад по всей жизни, он не будет знать, где он и почему, не сможет отвечать за свои поступки. Сестры, к примеру, рассказали мне, миссис… – он кивнул матери, – что он обвиняет вас в довольно… Вам, мадам, не следует огорчаться. Ваш муж уже не тот человек, он – сам не свой. Скажите, он ругался, что вы неверны или плохо относитесь к нему?

Мама промолчала.

– Ну что за страшная тайна? Да, да, доктор! – воскликнула Глория.

– Пусть подобные измышления не причиняют вам беспокойства. Но сейчас я хочу призвать вас к другому – подумайте о себе. О себе в первую очередь. Вам уже не удастся – я говорю это, не пугая вас и не угрожая вам, – ухаживать за ним с надлежащей заботой. Его следует поместить в специальный дом для престарелых. И там за ним присмотрят. В любом случае такой уход, как в этих заведениях, дома вам обеспечить не удастся. Поэтому как можно быстрее отправляйте его. А потом приезжайте к нему в любое время. Вы будете избавлены от пытки созерцания, как час за часом разрушается его тело и дух. Я не слишком резок?

– Вполне откровенно, – сказала Глория. – По крайней мере, правда.

– Я надеюсь, что вы воспримете все сказанное мной как надо. Миссис… – он кивнул матери, – подумайте о себе!

Я взглянул на мать. Она прожила с отцом сорок семь лет. Доктор Тэйлор требовал невозможного. Я пересел к ней.

Тэйлор протиснулся к выходу. Финнеган поймал его там и потряс за руку, будто поздравил знаменитого артиста при выходе со сцены после блистательного выступления. Подводя итоги, доктор Тэйлор улыбнулся нам и махнул рукой, унося на лице маску наилучших пожеланий.

Старый Джо приблизился к нам с матерью, наклонился и прошептал: «Ну и что? Сэм всегда был такой!»

Он сунул мне руку под локоть с грацией boulvardier, и мы вместе прошествовали в б 12-ю комнату.

– Каков вердикт? – спросил отец. Затем, заметив брата, спросил его: – Какого черта тебя занесло сюда? Если нужны деньги, можешь проваливать.

– Я уйду, – парировал Джо, – только хотелось в последний раз взглянуть, перед тем как ты оттопыришься окончательно!

– Только после тебя!

Они начали перебрасываться фразами по-гречески. Я понял только фрагменты. «Обгадил подстилку», где «подстилка» на греческом слэнге значило «нижнее белье». Оба резвились как дети, смеялись и обзывали друг друга непристойными словами. Затем, в разгар перепалки, зашла та самая, кровь с молоком, молодица с сестрой постарше возрастом. Они потребовали очистить палату и, не обращая на нас внимания, начали бесцеремонно готовить отца к ванне.

Финнеган спросил, куда я запропастился, как только я вышел от отца. Он взял меня за руку и сказал: «Проводи меня до машины!» Толкая за локоть, он повел меня к выходу. Проходя мимо группы женщин, я услышал Флоренс. Она излилась в благодарности Финнегану!

Мы шли дальше, Финнеган не остановился, чтобы выслушать Флоренс. Осел топал сзади.

– Спасибо за Тэйлора, – сказал я. – С вашей стороны это…

– Не стоит, – перебил он. – Тебе нужна была помощь. Чем смог, тем и помог. – Он обозрел стоянку, увидел свой «ройс» и быстро пошел к нему, не отпуская меня. – Кроме того, меня волнует не твой отец. Ему уже вряд ли кто поможет. Меня волнуешь ты.

– Я тоже хотел потолковать об этом, – сказал я. – По-моему, я кончился.

– Чепуха! У тебя еще тридцать лет в запасе, тридцать продуктивных лет!

– Я не это имел в виду. Мне кажется, моя полезность компании стоит под большим вопросом. И я бы хотел…

– У тебя кризис, – сказал он. – У меня был такой же. Я преодолел его. Хотя он был поменьше – всего несколько дней. Некоторые называют его «мужской климактерический период», последние любови и прочее, у нас они тоже случаются, как у девчонок. Эксцентрическое поведение, сомнения во всем, импотенция и сомнения в потенции… Я все это знаю. Ты ведь еще и живешь неправильно, ни зарядки, ни питания. Не уважаешь своего тела! Я был у тебя дома. Натоплено до сумасшествия – как ты можешь спать в такой жаре? А зарядку… ведь не делаешь? Не удивительно, что член не встает!

– Хочу опровергнуть вас, – ответил я. – С ним все в порядке. Непорядок в другом.

– Первый признак – отказ члена. Я-то знаю.

– Проблем с этим нет! – вскипел я.

– Хорошо! Хорошо! – пригрозил он. – Жди, и день придет. Я видел, как подобная штука приключается с чемпионами по развратным делам!

– Дело не в моем теле! – сказал я. – Я разочаровался в себе и в мире!

– Ах вот оно что! – протянул он.

– Мне все кажется ненастоящим и ложным.

– Что, к примеру?

– Наша профессия, если хотите.

– Согласен, она на дурачков, и что же с того?

– Сыт ею по горло.

– Каждый день ты занимаешься нестоящими, пустыми делами. Ты окружен вселенской профанацией жизни.

– Я нахожу лжецов во всех знакомых. Я – лжец, вы – лжец, все.

– Разумеется. А как ты мыслишь, что произойдет с нашим миром, если кто-нибудь начнет резать правду-матку? Мы живем благодаря негласному договору, основным положением которого является запрет на высказывания правды друг другу. Представь, что в бизнесе все говорят правду, – кто станет покупать товар? Именно изрекаемая ложь – всегда нацеленная на благо – позволяет нашему миру не рассыпаться как карточному домику. Ты не говоришь, что действительно думаешь обо мне, я – плачу тебе тем же!

– Но по прошествии многих, заполненных ложью, лет человек перестает иметь свое собственное мнение.

– А ведь это и позволяет нам жить, не так ли? Ты думаешь, жена всегда говорит тебе правду?

– Не всегда.

– Ты прав, черт возьми.

– Давайте хоть минуту будем серьезны.

– Не надо. Ты играешь с огнем. Когда человек начинает задавать себе подобные вопросы, говорю по своему опыту, он расплачивается за них всю жизнь!

Осел, слушавший наши умные речи, расхохотался.

– Пожалуйста, одну минуту серьезности…

– Не надо. Почему я таскаю все время с собой Осла? Он служит мне противовесом.

– Не понял.

– Ты когда-нибудь смотрел на него вблизи?

Я попробовал.

У Дэнни было два лица. Одно – светилось гостеприимством, другое – печалилось ослиной физиономией, могильным юмором человека, научившегося жить в обществе, где он – клоун, презираемый, но презираемый людьми, на самом деле ничуть не лучшими, чем он сам.

– Ты думаешь, – сказал Финнеган, – что Дэнни всегда говорит что думает. Дэнни, что ты думаешь обо мне?

– Если я скажу, – ответил Дэнни, – то вы уволите меня.

– Правильно, – подтвердил Финнеган. – Знаешь, Эдди, поглядев на эту тушу цинизма высокой пробы, ты не поверишь, что когда-то Дэнни был идеалистом. В юности. Он был человеком с большой буквы! Профсоюзный деятель из Национального текстильного рабочего союза, Массачусетс, Фолл-Ривер, – верил в справедливость! Но чему можно сейчас верить? Я тебя спрашиваю, чему ты веришь? Одиночеству и удовольствию. Вот они – настоящие. Да? А еще? Ты говоришь о рекламном бизнесе. Ну что бы мы стали делать в рекламе, если бы говорили правду? Да, здесь, конечно, много шума, говоря языком фактов. Но неужели ты действительно думаешь, что звук работающего «Ройса» это перестук часов?

– Самый громкий звук, – вставил Дэнни, – это ваш голос, надиктовывающий письма этой сучке Куртц! – И заржал.

Финнеган поджал губы.

– Смотри! – погрозил он Дэнни. – Однажды ты переступишь границы!

Дэнни смолк.

Финнеган отвел меня в сторону.

– Может, сделать перерыв? – сказал он. – Так или иначе, сейчас я задействовать тебя не могу. Сам понимаешь, посадить тебя в какую-нибудь фирму после… В общем, скажу всем, что ты уехал отдыхать. Надолго. А коли так, то почему бы тебе и вправду не отдохнуть. Полной зарплаты не оставлю, но половину получать будешь.

– Я не хочу и половины, – сказал я.

Финнеган повернулся к Ослу:

– Дэнни, ты слышал? Он не хочет.

– Вам лучше посадить его в контору, где есть решетки на окнах.

Они рассмеялись.

Мы подошли к машине. Дэнни открыл заднюю дверь.

Финнеган отвел меня от автомобиля на прощальный совет.

– Ты еще встречаешься с Гвен Хант, как я понимаю? – спросил он.

– Нет.

– Извини, но ты врешь. Вчера ночью ты был у нее.

– Откуда такие сведения?

– Я плачу многим, чтобы быть в курсе поведения людей, важных для меня, и все, что я хочу в связи с этим сказать, – берегись! Мне надо было избавиться от нее раньше. Сейчас червоточинка в тебе из-за этой дамочки. Она запутала тебя, и в голове твоей – бардак. Она – разрушительница. Она не признает ни достижений цивилизации, ни Божьих заповедей.

– Так же, как и я.

Первый раз за все время общения с мистером Финнеганом его терпение лопнуло.

– Я хотел попросить Флоренс, – резанул он, – чтобы доктор поставил окончательный диагноз. Она сказала, что обязательно покажет мне его.

– Что вы хотите знать?

– Заключение доктора о последствиях автомобильной аварии. Я твой друг и хочу знать, была ли?..

– Черепная травма?

– Да. Я не слишком резок?

– Вовсе нет. Доктор сказал, все о’кей!

– По тебе не скажешь. Ты не тот, с кем я работал и кого прекрасно знал. С самого утра твое поведение непредсказуемо. С того момента, когда я предложил подвезти тебя до госпиталя. Эдди, я озабочен!

Он залез в машину. Осел держал дверь открытой.

– И еще. Час назад ты сделал то, что совершенно нельзя объяснить похожестью твоего образа мысли и той юной леди, про которую я упомянул. Ты понял, к чему я?

– Нет.

– Я говорю о моей речи. Ты уничтожил ее одним предложением. Ты попал в «десятку», в самую уязвимую часть. Но я подумал над твоими словами. Ты неправ. Речь превосходна.

Осел хлопнул дверью, и они уехали.