Текст книги "Сделка"

Автор книги: Элиа Казан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 38 страниц)

Глава девятнадцатая

Гвен раздевалась.

– Что сказал Чарльз? – спросил я, когда она легла.

– Ничего. А что? – ответила она.

– Он говорит «ничего» уже много раз. Что он сказал конкретно?

– С ним все в порядке.

– Это все?

– Это все.

– Хоть какой-то разговор.

– Ну и хватит. Спокойной ночи, – подвела она черту и вскоре заснула.

Мы начали заниматься любовью где-то после полуночи. Так и не проснувшись окончательно. А по правде говоря, мы и не хотели просыпаться, потому что, проснувшись, мы сталкивались с нашими неразрешимыми проблемами. В полусонном состоянии мы были просто любовниками.

Но молчание было нарушено. С ее стороны. Она убежденно произнесла:

– Никогда больше не поступлю с ним так!

Потом мы долго лежали безмолвно, сплетенные как обычно.

– И не надо, – сказал я.

Я решил жениться на Гвен.

Спать поэтому я больше не мог. Она устала и снова заснула, а я лежал и смотрел на нее.

После всего, что она пережила, после всех перипетий ее жизни, она по-прежнему выглядела невинной, как ребенок. Что для меня значило это «как ребенок», я до сих пор никак не уясню. Но что-то значило! Определенно!

Час шел за часом. Мы лежали в комнате моего детства. В этой комнате я проводил долгие дни. Здесь подхватил воспаление легких, в этой комнате меня преследовал кошмар с часами. В углу стояло дерево-вешалка. Шторы опущены. Как и тогда. Свет, по поверью того времени, развивал болезнь. Помнится, когда я начинал бредить, дерево пугало меня. Покрытое одеждой, оно напоминало притаившегося врага, ждущего, когда я провалюсь в сон. Сейчас оно было старым другом, возвращающим меня в те дни, когда я еще не решил предать свою жизнь.

По наитию свыше или по чему-то еще, чему я не мог подобрать названия, я внезапно осознал, что наконец-то переменился. Я начал действовать и наплевал на кажущиеся эксцентричность и непредсказуемое поведение. Принял очередное решение – жениться. Жениться на этой женщине, которой не верил, которую не мог понять, но которую тем не менее любил.

На восходе солнца она перекатилась от меня, устроилась поудобнее и проснулась. Потом перевернулась и поглядела на меня.

– Что случилось? – спросила она.

– Что он сказал? – задал я встречный вопрос.

– Сказал, что будет ждать.

– Кого?

– Меня.

– А как же?..

– Он сказал, что это не имеет для него значения.

– Я ему не верю. А ты?

– Это – его слова.

– О чем же ты плачешь?

– Я не должна так поступать с ним. Он такой хороший…

– Он хочет взять тебя своим всепрощением.

– Не думаю, что все дело в этом. Кроме того…

– Кроме чего?

– Он согласен на все, только без тебя. Никто, кроме тебя, Гвен, сказал он, не может иметь с ним дело.

– И ты веришь его словам?

– А ты смог бы быть на его месте? Сидеть в чужой квартире и смотреть за чужим ребенком. А я чтобы спала в это время с другим? Смог бы?

– Нет.

– Вот! Иногда, Эдди, я думаю, что самые сильные люди – это те, кто просто виснет на тебе. И особенно это касается таких, как мы с тобой, которые не знают, чего хотят сегодня и чего будут хотеть завтра, которые не отвечают за то, что сделали вчера… Не надо… Эдди… Не надо… Я не хочу, Эдди…

Спустя полчаса она спросила:

– Эдди, с чего ты взял, что можешь решить любую проблему через постель?

Мы полежали молча. Я сообщил, что хочу жениться на ней.

Она отодвинулась.

– Не смеши меня, Эдди, – сказала она.

– Почему?

– Ты такой лгун. Твои слова ничего не значат.

– Я изменился.

– Ты лжешь, Эдди. Когда ты сказал это первый раз, я думала – правда. Сейчас я научена горьким опытом.

– Ничему ты не научена.

– Однажды я проснулась – ты уже неделю как уехал в Калифорнию – и почувствовала себя цыпленком, которому только что взрезали брюшко. У меня выдирали внутренности. Я была как ледышка, почти мертвая. Вот что такое ложь! И дело не в том, что ты лгал, ты и поступал по лжи. Тем словам я верила, тогда… Смешно! Ты тогда прямо приклеился ко мне: «Не расстанемся!» и прочее. Ведь для тебя это была шутка, не так ли? Да, так! Будто друг без друга мы не выдержим. Комедия! Я, будь ты проклят, верила тебе, Эдди. А теперь, почти два года спустя, ты заявляешься и заявляешь! Думаешь, я приму тебя с распростертыми объятиями с твоим дерьмом о женитьбе! Жду не дождусь! Ты думаешь, я – обыкновенная шлюха?! Ты – сукин сын! Я убью тебя!

Она начала стучать меня кулаками по груди. Так нежно стучат, когда любят.

Затем она встала и подошла к окну.

– Не надо играть со мной в эти игры, Эдди! Ради Бога и будь ты проклят, не надо!

Деревья, в годы расцвета бизнеса моего отца регулярно подрезаемые, выросли. Их ветки лежали на черепичной крыше. При порывах ветра они шумели, царапали стены и потрескивали.

– Иди сюда, – позвал я.

Она пришла.

– Эдди, – сказала она, успокоившись, – все, что было, – прошло! Я тебе уже не верю…

– Поверишь, – сказал я.

– …даже если все, что тебе не нравится, и все, что тебе неудобно, ты уже не делаешь…

– Я уволился со всех мест, – сказал я.

– Ну а мне-то какая разница? – спросила она возмущенно и глубоко вздохнула. – Уже поздно!

– Не поздно, – сказал я. – Еще не поздно. Все – впереди.

Она перевернулась и легла лицом ко мне. Ее тело, гладкое, нежнокожее, было телом юной девочки.

– Я женюсь на тебе, – сказал я.

– Поздно, Эдди.

Когда-то слезы женщин выбивали меня из колеи, но ведь они – самое естественное выражение их чувств. Я лежал, она плакала, и все было в порядке.

Потом она сказала:

– Чарльз – очень хороший человек.

– Я ему не верю! – сказал я.

– Ты не можешь, как он.

– А он не может, как я, детка. Он уже закипает. А на его месте мог оказаться я. Жди, когда он зарубит тебя топором. Или меня.

– Я верю ему.

– Верь в топор. Чарльз спокоен, когда должен рвать и метать. Лично мне он напоминает маньяка.

– Ты не можешь поверить, что кто-то может быть терпеливым, добрым, понимающим?

– Но не после твоего отношения к нему. Надо рехнуться, чтобы выдержать такое…

– Но он терпел до тебя. И довольно долго. Я ведь спала с другими.

– С кем?

– Ну, с другими.

– С кем?

– Тебе надо знать их поименно?

– Да.

– С его братом, к примеру.

– О нем известно. Еще?

– Ты не примиришься с этим. А он примирился. Тебе нельзя говорить факты.

– Попробуй. С кем еще?

– С одним парнем после вечеринки. Имени не помню. У него дома. На следующее утро я проснулась в постели одна, а его и след простыл. Ни привета, ни записки.

– Еще?

– С одним негром, которого я знала по школе и с которым мы тогда любились.

– Ты спала с ним еще в школе?

– Нет. Но я переспала с ним три месяца назад.

– Еще?

– С его лучшим другом.

– Тоже негром?

– Ты что-то имеешь против черных?

– Да, имею! Я не хочу, чтобы они спали с моей девчонкой! Ни черные, ни красные, ни желтые, ни сиреневые!..

– Я – не твоя девчонка! Я рассказываю все это, чтобы ты сам убедился, что уже поздно. Ты позволил мне зайти слишком далеко. Я не валяюсь там, где ты меня бросил. Я – не вещь, которую можно отыскать в бюро находок.

– С кем еще?

– Ты решил, что меня можно, не говоря ни слова, бросить, а самому исчезнуть, оставив меня на хлебе и воде?

– Еще?

– С одним толстым старым режиссером. По национальности он – итальянец, по убеждениям – коммунист, по обличью – гомосексуалист, высокомерный и богатый, который облил меня дерьмом, сказав, что я – ничто, потому что с мальчиками лучше. А мне с ним нравилось.

Внезапно она развернулась ко мне.

– Ты мне противен! – хлестнула она. – Я не хочу висеть у тебя на крючке как золотая рыбка!

– С кем еще?

– С одним парнем на вечеринке, где он сидел с какой-то актрисой. Она ушла на репетицию, а он попросил разрешения перебраться за мой столик. Я сказала, что ничего не выйдет, но на выходе он меня ждал. Сказал, что ему повезло.

– Где все это происходило?

– В моей квартире. На той самой кровати.

– А как он там оказался?

– Я пригласила его. Мне ведь надо было посмотреть, как сын?

– Ты с ним спала один раз?

– Да.

Я помолчал.

– Хватит?

– С кем еще?

– Еще не мутит от персонажей?

– Мутит. С кем еще?

– Ты думаешь, что бросил меня и все нормально? Так? Я тебе не мама, всегда – дома, всегда – простит!

– С кем еще?

– С Джексоном Шнее, почтальоном… С кем еще? Какая разница! Не надоело?

– С Джексоном Шнее, с этим насекомым?

– Да!

– В чем его привлекательность?

– В том, что ты его презирал. Я запомнила это. Как видишь, счет закрыт, книга захлопнута.

– С кем еще?

– Не помню.

– Вспоминай.

– Неужели мало?

– Порядком!

– Думаешь, это забудется?

– Постараюсь забыть.

– Еще?

– Хватит, я уловил.

– Все еще хочешь жениться на мне?

– Все еще хочу. И женюсь.

– Хочешь знать, кто лучше всех из этого букета? И почему?

– Нет.

– Старый итальянец. Просто фантастика. Он лежал на спине, две подушки под голову…

– О’кей, я понял.

– …он лежал на спине, и что бы я ни делала, час, два, три, он был полон потенции. А ведь ему уже за пятый десяток. Некрасивое тело, брюшко, в целом – никакого впечатления! И вот я дергаюсь на нем, а он поднимет взгляд, посмотрит на меня и лишь улыбнется. Мягкой итальянской улыбкой. В глазах такая ласка, такое восхищение! Он держал меня за живот двумя руками, знаешь, такими мягкими итальянскими руками с большими бурыми пятнами на них, как на картине…

– О’кей! – сказал я.

– …никаких пустых слов о любви и тому подобном, а в глазах – такая ласка, такая нежность, доверчивая, чистая, незапятнанная фальшью! Нежность! Я бы замуж за него вышла из-за этой нежности. Не из-за любви. Все толкуют о любви в порыве страсти, а на следующий день сбегают и не оставляют даже записки. Слово «любовь» они произносят перед тем как взрезать цыпленку брюшко и вытащить ему кишки!

– О’кей!

– Ты говоришь «люблю», но что ты чувствуешь на самом деле, никто не знает. Может, и ненависть, и, может, поэтому такая сучка, как я, и прицепилась к тебе! А своим настырством – «Кто еще?» – ты превращаешь меня в еще большую сучку, чтобы снизойти с еще большей высоты!

– Это правда.

Она встала и пошла в ванную, где вчера оставила одежду. В наступившей тишине я услышал голос отца, зовущий меня. Судя по «Эвангеле», он был в норме и в «здравом уме». Я вскочил и надел брюки.

Гвен, надевая платье в ванной, сказала:

– Я приготовлю ему завтрак.

Она подошла ко мне и добавила:

– Видишь сам, наверно, все наши разговоры – бесполезны.

– Нет.

Из страха, что он встанет и пойдет с дури гулять посреди ночи и может упасть с лестницы, тревожась за него как за ребенка, мы застелили отцу в гостиной. Мы также забаррикадировали подступы к лестнице различной мебелью. Из-за баррикады вновь раздался, на этот раз требовательный, голос отца:

– Эвангеле!

Я откликнулся:

– Сейчас иду, пап, обожди минуту!

Он заворчал.

Меня всегда изумляла одна штука – девчонки после бури только расцветают! Драка вливает в них свежесть! Немудрено! Ведь дерутся-то из-за них! Гвен в то утро сияла всеми живыми цветами: и розовым, и персиковым, и Бог знает каким! Ее глаза, промытые слезами, мерцали перламутром.

– Эдди, – сказала она, – есть единственный шанс для нас двоих. Ты слушаешь?

Я кивнул. Она в чем-то себя крепко убедила.

– Я выйду за него замуж, даю тебе слово!

– Не выйдешь.

– Выйду. Решено. И если ты будешь ставить палки в колеса, то спущу его на тебя. Сегодня я скажу ему, что если он хочет жениться на мне, то лучше не отодвигать это дело на потом, а идти сразу в контору и быстро все сделать. А с нами… В общем, проблема может быть разрешена только потом, Эдди… Потом мы сможем видеться.

– Как?

– Как раньше.

– Ты шутишь?

– Нет, я серьезна.

– Но ты ведь говорила…

– Я передумала. Да и ситуация изменится. Я буду замужем. А с тобой мы будем видеться. Понимаешь?

– Ему расскажешь?

– Да… то есть… да… Другого выхода нет.

– И?

– Снимем квартиру, обставим и там будем с тобой…

– Не верю, что ты так все хочешь.

– Именно так. Я буду чувствовать себя защищенной. У меня будет он и все остальное, понимаешь? И именно так я смогу поверить тебе. Мы можем встречаться каждый день, хоть на несколько часов. От меня тебе нужна только постель, тебя тошнит от быта и стирки-готовки, ты не хочешь ребенка, ты хочешь одного – ночных развлечений. Будто остальное тебя не касается. Все не может быть совершенным, но с моей стороны я постараюсь часть, принадлежащую тебе, сделать совершенной, а на остальное – закроем глаза. В остальном будем жить как обыкновенные люди. Можешь даже вернуться к жене, если она поймет такой расклад. Может, и ей так будет удобно. Так ведь все и живут. Везде. Почти все, кого я знаю…

– Эвангеле! – раздалось снизу.

Я подошел к перилам и перегнулся.

– Да, пап, – сказал я. – Спускаемся.

– Ты спросил юную леди, что она желает на завтрак? – спросил он. – Нам надо побеспокоиться о ней.

– Нет, не спросил еще.

– Эвангеле, – протянул он с упреком, – твоей матери здесь нет?

– Нет, па.

– Поэтому забота о гостях на тебе. Приготовь ей пирожных.

– Ты хочешь пирожных? – спросил я Гвен.

– Нет, – ответила она и добавила: – Подумай над тем, что я сказала. Тебе подойдет такой расклад.

– Эвангеле! Что она сказала?

– Она не хочет пирожных, па.

– Тогда приготовь ей яйца всмятку. Слушай, что я говорю! Я знаю, что… Спускайтесь оба, надо поторопиться! Сейчас спустимся под своды…

– Куда?

– Поедем в банк. В Нью-Йорк.

– Куда?

– Вчера же говорил сто раз. Что с твоей памятью, мой мальчик?

– Ты припоминаешь что-нибудь насчет банка? – спросил я Гвен.

– Если он говорит, – сказала она, затем сменила тему. – Давай рассуждать здраво – мы два необычных человека, скажем, две белые вороны, должны найти какой-то выход, абсолютно негодный для нормальных пар. Мне нужен мужчина, на которого я могу всегда положиться. Я не могу довериться тебе, с твоим сумасбродством, способностью исчезнуть без следа!

– Эвангеле! – заревел снизу отец. – Немедленно спустись вниз!

– Подумай, Эдди, хорошенько, – сказала она, застучав каблуками по лестнице. – Мой план разумен.

Я забрался в душ.

Сошлись они друг с другом вполне. Спустившись, я застал их мило воркующими. Отец дорвался до нового человека и пересказывал Гвен всю свою жизнь: особенно про злосчастный Национальный городской банк, изливая желчь на бедного Митчелла, яростно толкуя подробности личной жизни президента, как тот разорил в 1929 году всех вкладчиков и как сам, однако, поднялся из руин и сколотил не меньшее богатство к 1935 году. Он говорил, как Митчелла пробовали засудить, но таких акул нелегко зацепить, еще ни один миллионер не был упрятан в тюрьму, и как отец увидел его в отеле «Уолдорф Астория», и как тот хорошо выглядел, как элегантно, лучше, чем раньше, и это человек, который должен был застрелиться из чувства стыда, долга и справедливости.

Гвен кормила его с ложечки яйцом всмятку, ожидая когда отец проговорит предложение и откроет рот, чтобы набрать воздух для нового, совала очередную порцию. Даже вытирала ему салфеткой губы. Она производила кормление с видимым удовольствием. Он ей нравился. Я вспомнил про старого итальянца с руками в бурых пятнах.

Отец заметил меня и сменил тему.

– Она была замечательной женщиной, – сказал он.

– Кто, мистер Арнесс? – спросила Гвен и заполнила его рот.

– Его мать. Отменно следила за порядком в доме. Затем я потерял свои деньги и… – Он начал все сначала, и я ушел на кухню.

– Эвангеле! – услышал я неожиданно. – Ты куда?

– Приготовлю кофе.

– Ты не хочешь дослушать, что я говорю? – сказал он. – Видите, мисс, вы остаетесь без денег, и они не слушают, что вы говорите. Даже мой сын.

– Я слушаю, па.

– Неужели чашка кофе важнее, чем слова отца?

– Нет, па.

– Тогда садись и слушай.

Я сел.

Но он уже забыл, о чем говорил, и тоже замолчал. Мы с Гвен вежливо сидели. Затем она спасла его:

– Вы хотели, чтобы Эвангеле заказал такси!

– Да, да! Эвангеле, вызови такси. Мы едем в Нью-Йорк, в центр.

– Куда?

– Я только что сказал куда, Эвангеле. И как только ты добился успеха в жизни? Как-нибудь расскажешь. – Он обернулся к Гвен. – У него нет моей памяти. – Он рассмеялся, тряся головой в полном восторге. – Мы едем в Банк Корнуха, там мой сейф. Мистер Мейер, мой бизнес, под своды. Еврей, но прекрасный человек. Я познакомлю вас с ним! – сказал он Гвен.

– Спасибо, – сказала Гвен.

– Прошу прощения, что нет моей супруги. Но, возможно, – он многозначительно подмигнул, – это к лучшему, потому что в этих вопросах она мало что понимает. – Он улыбнулся. – Лично я не возражаю. Но… – Он заметил меня. – Ты вызвал такси?

– Нет, па.

– А чего ты ждешь?

– Уже иду.

– Видите? – сказал он Гвен. – Теперь я должен постоянно напоминать ему обо всем. Мой бизнес для него уже не важен. – Он застенчиво взглянул на нее и добавил: – А еще есть? – Он спрашивал о яйцах.

– Да, мистер Арнесс, сейчас принесу.

Когда она проходила мимо меня, я спросил ее:

– Что мне делать?

– Вызывай такси, – ответила она.

И вот наконец мы втроем поехали в центр, в Эмпайр Стэйт Билдинг, в полуподвале которого у отца хранился сейф. Этот день был одним из самых счастливых в его жизни. Да и в Гвен он тоже влюбился. Она была приветлива и внимательна, воспринимая все сказанное им с той оценкой, какую он сам давал, не мешая ему рассказывать и рассказывать о своей жизни: о битвах, выигранных им, о трагедиях, о сделках, о предательствах. Он посвятил ее в эпопею своего приезда в Америку, как они с братом поначалу тяжело жили, о ссорах с ним, о дне, когда он решил начать свое дело, и о том, как он добился успеха. И как перед катастрофой 1929 года он видел Митчелла на старой бельмонтской дороге с женщиной в широкополой шляпе и вуали, с которой тот никого не знакомил. В тот день его одолевало желание забрать свои деньги из банка Митчелла. Но он не забрал. Он вспомнил, как компаньонка президента скрестила, садясь в машину, ноги, и он увидел ее лодыжки. Он любил красивые ноги, сказал он Гвен и похлопал ее по коленке, и подмигнул мне, и сказал, что я унаследовал его вкус к стройным женским ножкам. Затем он начал перебирать достоинства знакомых женских ног. Одни тонкие, другие толстые… Дошел и до Флоренс. Отец отозвался о факте моей женитьбы на Флоренс с наиположительнейшей стороны, отметил, что она женщина первого класса, очень респектабельна, дочь президента колледжа. Я оказался очень ловок, сумев жениться на ней. Но он, отец, тоже не промах в амурных делах (он снова облапил коленку Гвен), если девчонка чистенькая. И отец улыбнулся ей. Затем, совсем уж по-дружески, он посоветовал ей бросить такую жизнь и выходить замуж. К этому времени у меня мелькнула шальная мысль, что он принимает ее за проститутку.

Доехав да места, мы остановились. Он приказал такси ждать.

Должен сказать, что мне было непонятно, кто собирался платить за транспорт. У меня денег почти не осталось. Но он вел себя перед Гвен как и подобает богатому человеку. Выйдя из такси, он посвятил нас в свое серьезное намерение перевести сбережения в другой банк, где президентом – некий мистер Маннинг, ирландец, но прекрасный человек. Однако он так до конца и не уяснил для себя, какой из банков надежнее.

Внизу, как он и сказал, нас встретил мистер Мейер. Это был респектабельный, пожилой мужчина с мягким, бледным от постоянного сидения внутри помещения лицом. Увидев отца, он вышел из-за стойки и взял отца за руку, тепло приветствуя его. Отец был клиентом банка с 1932 года, с той поры, когда банк только открылся. Мистер Мейер тоже работал все это время здесь, в той или иной должности, медленно поднимался по ступенькам служебной лестницы, пока не достиг самого верха. Он напоминал мне Харона. Мейер провел отца по мраморному полу к решетчатым воротам, за которые я и Гвен уже не могли пройти, поскольку не являлись обладателями сейфа. Мистер Мейер почтительно придержал решетку, пока отец проходил внутрь. Пройдя, отец обернулся и посмотрел на нас с Гвен, чтобы удостовериться в том впечатлении, которое на нас произвели почести, ему оказываемые.

Мы почтительно ретировались от решетки. Мистер Мейер, знаток душ стариков (кому, как не ему, и быть им), медленно отвел отца в специальную комнату. Он был еще слаб, но воодушевление и подчеркнутые любезности вдохнули в него новые силы. Маленькая комната для клиентов была самой большой и самой лучшей из имеющихся. Она окутывала тайной, пусть кратковременной, любого, кто туда входил. (Теперь я понял, почему посещение банка так много значило для отца!) Затем последовала церемониальная передача ключа, вынутого из черного отцовского кошелька, того самого, что он прятал под матрасом в госпитале. Мистер Мейер с поклоном принял ключ и поблагодарил отца за доверие. С ключом в руках он вышел из комнаты; подчеркивая свою неспешность и значимость личного прихода клиента, прошел через громадную железную дверь и свернул в коридор, где, собственно, и стояли сейфы. Когда президент банка исчез из виду, отец встал и выглянул из-за двери, чтобы лично удостовериться, что процесс открытия его сейфа под сводами специального отделения проходит как надо.

Удовлетворенный грамотными действиями президента, он возвратился в кресло. Когда мистер Мейер вернулся с плоской металлической коробкой, отец снова сидел, глядя перед собой и неестественно выпрямившись.

Мистер Мейер аккуратно поставил ящичек на стол перед отцом, рядом положил блокнот, ручку, цепочка от нее уходила к стойке, стопку бумаги и маленькие ножницы. Затем он подвинул настольную лампу чуть поближе к отцу и спросил, все ли в порядке. Мой старик, даже не шевельнувшись, со спиной, прямой как доска, лишь кивнул. Мистер Мейер, пятясь, вышел и закрыл дверь. Отец скрылся из вида.

– Он – наш клиент с тридцать второго года, – сообщил Мейер.

– А что он хранит здесь? – спросил я.

– О, нам это знать не положено.

Мы с Гвен постояли молча.

– Будем глядеть правде в глаза? – спросила она.

Я промолчал.

– Только так мы можем быть вместе.

Я молчал.

– Невозможно от одного-единственного человека получить все, что хочешь и что тебе надо. Такого никогда и ни с кем не было.

– Я не верю.

Она передернула плечами.

– И я не собираюсь разрешать тебе Чарльза!

– Как ты собираешься остановить его, если я сама дала согласие?

Я еще не знал ответа.

Дверь комнаты открылась, высунулся отец и кивнул нам.

Два месяца спустя я, как распорядитель наследства, открыл этот самый ящик в присутствии представителя департамента налоговых сборов США. Там оказалось бесчисленное количество страховых полисов, недействительных по прошествии времени. Около двадцати листов бумаги, исписанных корявым почерком отца, какие-то колонки цифр. Ни Майкл, ни мистер Мейер не могли сказать, что это были за цифры и суммы. Лежал также документ, объявляющий отца владельцем десяти акций Национального городского банка. Одно из двух: или он так до конца и не потерял веры в банк, или, что более правдоподобно, он не хотел выглядеть идиотом, если былая мощь банка возродится. На дне валялись восточные украшения, дешевая бижутерия. Кроме одной цепочки с медальоном. Из червонного золота. По оценке ювелира, медальон и цепочка стоили прилично.

А пока посланный наверх мистером Мейером клерк купил позолоченную модель Эмпайр Стэйт Билдинг, около четырех дюймов в высоту, вроде тех, что покупают туристы. Когда мы собрались уходить, Мейер преподнес подарок отцу.

– Очень мило, – сказал отец и хмуро добавил: – Я решил остаться вашим клиентом.

Мистер Мейер рассыпался в благодарностях. Они скрепили рукопожатием продолжение сотрудничества. Мистер Мейер больше никогда не видел отца. Сам он умер вслед за ним.

Дорогу обратно отец проспал, склонив голову на плечо Гвен и держа в руках модель.

Мы с Гвен взглянули друг на друга. Улыбка у нее завораживающая. Когда мы выбрались из дорожной пробки и свернули на Пэлхамское шоссе, она сказала мне:

– Раньше я бы пошла за тобой на край света… Позвал бы, и пошла!

Она задевала самые больные воспоминания моего сердца.

Потом она добавила:

– Надо было оставить тебя там, где ты лежал и спал в своей райской долине!

– Какой еще долине?

– В райской долине своей респектабельности!

– Теперь уже ты превозносишь себя.

– Потому что я выше тебя, – ответила она. – Честнее. Ты не можешь, глядя в зеркало, принимать себя таким, какой есть. Ты не можешь чувствовать себя. Я подходила тебе, пока сама была призраком, шагающим по коридорам шлюшно-элегантного отеля, молча раздевающимся перед тобой в темноте. Но с тех пор я стала личностью, все изменилось. Мы – уже не пара! Поздно!

Мы подъехали к дому. Я расплатился за такси.

– Ты хмур! – объявила она.

– Ошибаешься. Я – наоборот, – сказал я. Но она была права.

– Ты не можешь обвинить меня в том, что я не верю тебе, ты ведь привык исчезать.

– Так было! – сказал я. – Было и прошло.

Она поцеловала меня.

– Извини, – сказала она. – Скажу Чарльзу, чтобы вечером он не приходил. Пусть появится завтра. А вот послезавтра будет то, что намечено. О’кей?

– О’кей, – ответил я.

Мы уложили старика в постель.

Через час приехал Чарльз. Гвен спустилась и переговорила с ним. Через десять минут она пришла назад с Анди. Чарльзу нужно ехать по делам, и за ребенком он смотреть не может.

– Он сказал, что приедет за мной после работы и чтобы я была готова!

– И что ты ответила?

– Пообещала.

Мы услышали, как машина уехала.