Текст книги "Сделка"

Автор книги: Элиа Казан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 38 страниц)

– «Подонок» в данной ситуации неуместен, Эдвард. – Он понял, что изо рта идет кровь. – Будь добр, найди платок.

– С собой ничего нет, – ответил я.

Он рассмеялся.

– Ну туалетная бумага-то есть?

Кровь заполнила весь рот. Он ощупал зубы.

– В порядке? – спросил я.

– Вроде.

– Сейчас принесу тебе бумаги.

– Вот она, оборотная сторона медали. Или долг юриста, – сказал он.

Я поспешил в кухню. Оторвал край полотенца и замочил в раковине. Я немного зауважал Артура. Нужна не только храбрость, но и какое-то сочувствие, чтобы ТАК говорить со мной. Он действительно неравнодушен к моей судьбе. Возвращаясь с полотенцем, я сказал себе: прекращай ерепениться, выслушай его.

Он сел, вытер рот. Затем, наблюдая за ним, я снова почувствовал, что всегда чувствовал по отношению к нему в разных переделках: мне он, может, и не совсем по душе, но у него есть класс. Неудивительно, сказал я себе, поэтому он так и удачлив. Он прокашлялся и посмотрел на меня, требуя внимания.

– Эдвард, – сказал он, готовя меня к тому, что последует, – бывают случаи, когда лучшее, что юрист может сделать для клиента, это защитить его от самого себя.

– Артур, – ответил я, – прошу прощения и надеюсь, что простишь меня. Я – действительно не я…

– Совершенно определенно, что ты – это не ты, Эдвард. – Он уселся поудобнее в кресле, на котором бывало сиживал мой отец. И даже развалился на нем, словно судья в своих собственных апартаментах. Приготовился, сукин сын, вынести вердикт.

– Об этом, – он указал на челюсть, – больше говорить не надо. Я уже забыл.

– Я хотел сказать, что ты не знаешь юную леди, и, возможно, у тебя нет такого права… оскорблять ее…

– Я лишь цитировал материалы досье, лежащего в данный момент на бюро Флоренс. Сексуальные наклонности и моральные качества юной леди ни в малейшей степени не интересуют меня. И, – сказал он шутливо, – я не буду вдаваться в детали какой бы то ни было компенсации за мои услуги. Кстати, кое-какую сумму я должен был получить давным-давно. Если точнее, то еще до аварии. Позволю себе быть нелицеприятным, но наша фирма пока просто тащит тебя.

– Извини, – сказал я. С каждым извинением я становился все рассерженней.

– Я работал на вашу семью бесплатно потому, что в течение длительного времени мы были близки, потому что отец Флоренс… сам знаешь кто, но прежде всего потому, что я верю, что ты снова станешь тем, кем был прежде.

– Лучше прислал бы мне счет за услуги…

– Обязательно пришлю, когда у тебя появятся средства.

Я вновь чуть не врезал ему.

И убежал в кухню, благодарный случаю за возможность успокоиться. Поставил кофе. Налил стакан воды.

Вернувшись, я заметил, что он набрасывает что-то на листке бумаги.

Он выпил воду, улыбнулся вместо «спасибо» и прокашлялся. Я сел, будто он приказал мне сесть.

– Эдвард, – объявил он, – твоя семья может быть спасена. Мой долг юриста повелевает мне приложить все усилия на этой почве.

Он сделал паузу. Я его не прерывал. Теперь-то зачем?

– Самая большая проблема связана не с тобой. Мы должны выяснить, что нам надо предпринять для устранения последствий обиды, нанесенной Флоренс.

– Я не хочу обижать Флоренс, – сказал я идиотским голосом.

– Я тоже так думаю, – одобрил он ход моих мыслей. – Но должен сказать, что вчера произошло нечто ужасное.

– С Флоренс?

– Да. Среди прочих вещей, собранных сыщиком, выяснилось и другое. А именно – Эллен не вернулась в Радклифф, как думала Флоренс, а живет здесь, в одном довольно дешевом отеле. Вместе с ней молодой человек ее возраста, негр. Ты знал, что он негр?

– Ты имеешь что-то против негров?

– Эдвард, могу напомнить тебе, что я являюсь членом Союза борьбы за гражданские права и свободы!

– Итак, ты уже дважды упомянул цвет кожи, достаточно ясно намекая, что для белой девушки нет ничего хуже, чем быть в той или иной степени лично связанной с негром?

– Хорошо. Признайся мне чистосердечно: ты ведь предпочел бы для дочери белого парня?

– Да. Белого, – пришлось мне признать.

– Что и требовалось доказать. Эллен – ребенок, Эдвард. Когда ты и Флоренс попросили меня быть ее крестным отцом и когда, серьезно спросив себя, могу ли я быть им, я согласился, то тем самым принял на себя определенную ответственность. Я поклялся заботиться о ней. Флоренс обнаружила, где дочь, и позвонила мне. А я сумел договориться с отелем, чтобы Флоренс пустили в их комнату. Там же, в ванной, Флоренс нашла контрацептивные средства, используемые женщинами. Затем, только представь ее состояние, она осталась ждать и ждала их до четырех утра. Именно в это время они заявились. Флоренс попросила молодого человека извинить их с дочерью, но он сделал ошибку, отказавшись выйти. Пришлось Эллен попросить его покинуть их. Флоренс выяснила, что, оказывается, это ты дал ей разрешение на эти средства, даже практически сам вручил их ей. В девятнадцать лет! Это явилось последним и самым полным доказательством твоей не мнимой враждебности к Флоренс.

Я почувствовал, что снова на грани, снова могу сорваться.

– Артур, – услышал я себя, – я очень не хочу еще раз срывать свой гнев на тебе. И прошу говорить со мной как с клиентом, а не как с подсудимым. Я ни в малейшей степени не обязан объяснять тебе мое поведение.

– В тебе проснулась вина, мой дорогой!

– Твой тон…

– Оставь мой тон при мне. Еще никто не мог переделать мой тон. И кроме того, я сказал все.

– Я требую, чтобы ты вел себя как мой юрист, если ты еще мой. Если нет, я найму другого. Ты не ЗАКОН!

– А разве кто-то говорил, что я – сам закон?

– Судя по тому, как ты развалился в кресле…

– По тому, как я развалился?

– Да! – я уже кричал. – Ты еще не закон! Ты один из тех, кому я плачу за советы о законах!

– Эдвард, советую тебе не поднимать вопрос об оплате, потому что откроется такая бездна! Тебе будет очень трудно. А теперь веди себя как член цивилизованного общества и сиди спокойно.

Я сел.

– Тебе не кажется, что Флоренс – воплощение терпения? Она не отвечала на твои плевки в душу, на непрекращающиеся провокации и на полное пренебрежение ею как женщины, извини за напоминание.

– Нет, лучше напомни. – Я возмечтал, что я сделаю из Артура с помощью своих кулаков.

– Она все рассказала мне, Эдвард.

– Хорошо.

– Сарказм опустим. Она имеет полное право говорить мне все, что считает уместным. В той степени, в какой она считает нужным, я должен знать о причинах вашего разлада.

– И каковы же основные причины?..

– Мне кажется, основной причиной вашего разлада является то, что ты не был ей мужем в течение почти трех лет. При всем при том ты притворялся импотентом, не будучи им с бесчисленным множеством других женщин.

– Я уверен, Флоренс скорее предпочла, чтобы я был импотентом.

– С бесчисленным множеством других женщин, о которых мы знаем в нюансах. Опять же благодаря усилиям сыщика. Сколько можно было терпеть?

– Лучше бы она не терпела.

– Она терпела, потому что думала, что вашу семью можно спасти.

Кофе на кухне убежал. Я прошел туда и долго возился с чашками и подносом, аккуратно наливая, помешивая и расставляя. Он снова улыбался при моем появлении.

– Спасибо, Эдвард, – сказал он. – Прекрасная все-таки это штука – то, что мы называем цивилизацией. Ты сильно ударил меня. И все-таки мы сидим вместе и, контролируя свои эмоции, работаем над разрешением проблемы.

Он устроился в кресле поудобнее и приготовил себе кофе по своему вкусу.

– Теперь, если ты не возражаешь, – приступил он, – я скажу то, что должен сказать. Я не твой друг и не друг Флоренс, я – друг вашей семьи. Я еще помню те недавние времена, когда в нашем кругу цивилизованных людей ваша семья считалась образцовой, вы были «Золотой парой»! Эта фраза не относится к величине банковского счета, хотя и счет был в золотом порядке!

Он вытащил сигарету, «Данхилл-23», длинную, тонкую, с изумительным мягким вкусом, такую дорогую, что на ней даже не было бумажной ленточки, такую специальную, что он мог конфиденциально угощать ею на Рождество своих избранных клиентов.

– Закуришь? – предложил он. – Бери, не стесняйся, – добавил он, видя мои колебания, – платы за нее не взыщу.

Он рассмеялся. Я взял сигарету.

– Теперь, – сказал он, – ты вполне одет.

Он аккуратно прикурил и дал мне прикурить. Откинувшись назад, расслабившись, он продолжил:

– Эдвард, мы живем в цивилизованном мире. Последнее время ты только тем и занимался, что плевал на его законы. Отлично. Допустим, что это был знак твоей жизнеспособности. Я даже представляю твои ощущения. Поверь, я отношусь к тебе с симпатией, понимаю тебя, но мне кажется, что все это слишком поздно. И все же!

Он ослепительно улыбнулся.

– Могу я поведать тебе нелицеприятное, Эдвард? Могу. А насколько ты готов к новой жизни? Сколько ты готов отдать за ту степень безответственности и свободы, которой ты, кажется, возжелал всем сердцем? Цена ведь может быть и выше, чем та, которую ты можешь заплатить. У общества, Эдвард, есть свои права. Общество не будет глядеть на тебя сквозь пальцы. Люди обижены, Эдвард, они не спустят тебе оскорблений. Твои действия уже аукнулись. И тебе это может прийтись не по нраву. Проиллюстрировать?

– Валяй.

– К примеру, ты знаешь, что вчера твой отец упал и сломал бедро?

Молчание.

– Прямо перед домом.

– Когда его тащили в машину!

– Не точно. Спорю, что его не тащили.

– Сломал бедро?

– Да, кость.

– Сволочи!

– Почему?

– Старик не хотел идти с ними.

– Ты уверен?

– Он кричал мне. Они тащили против его воли.

– Эдвард, оставлять старого человека в таком состоянии одного в доме, который…

– Где он сейчас?

– В госпитале.

– Мне надо сходить к нему.

– Тебе это не удастся.

– Почему?

– Потому что, – он взглянул на часы, – через пару часов его положат на операцию…

– Операцию?

– Ему вставят спицу и сошьют ткань в зависимости от того, насколько он повредил бедро. Рентген мало что прояснил.

– Мне необходимо повидать его.

– Извини, но госпиталь получил приказание не допускать тебя до мистера Арнесса.

– Он не отец этой сучки Флоренс, – сказал я. – Он – мой отец.

– Не думаю, что излишняя горячность поможет в такой ситуации. Не надо было выкрадывать его из больницы. Ты похитил человека, едва могущего сказать пару слов, бросил его в накаленном состоянии духа одного в доме, а сам уплыл кататься на лодке со своей нищенкой. Мне рассказали, что, приехав за ним, обнаружили, что он даже не знает, где он. И звал он тебя не на помощь, а чтобы продолжить ссору, которую ты так неудачно начал с ним. Ты ведь рассорился с ним?

– Я не виноват, что он сломал ногу.

– Виноват, и ты знаешь это. Ты чувствуешь вину, и этого не скроешь. А сейчас о других последствиях. Неужели ты можешь представить, что мистер Финнеган снова предложит тебе работу? Неужели ты думаешь, что тебя согласится взять другая компания? Смени фамилию, Эдвард, возвращайся в Турцию. Уж не знаю, что еще!

Он от души рассмеялся, не контролируя себя. Затем продолжил:

– Должен признаться, я посоветовал Флоренс предпринять некоторые меры, чтобы твой счет в банке был закрыт для тебя. Уверен, если бы ты был самим собой, то твой приказ мне был бы: защити мой счет. И счет твоей жены.

– А-а! Так это ты подкинул ей такую мысль!

– Да. Больше не мог выносить твою безответственность и жестокость по отношению к ней.

– Звучит, будто ты готовишь бракоразводный процесс?

– Необходимость в этом отпадет, последуй ты нашим советам.

– Которые заключаются в…

– Флоренс хочет, чтобы ты уехал в одно место, где о тебе позаботятся. Чтобы ты отдохнул.

– Я не хочу никуда ехать. И мне не нужен отдых.

– Первое утверждение, допускаю, – в чем-то верно, а вот второе – глубоко ошибочно. Судя по всему, тебе очень нужно отдохнуть.

– Другими словами, меня спеленали по рукам и ногам?

– Правильно. Потому что ты – это не ты, Эдвард.

– С твоей подачи пошли все эти ограничения, намеки?..

– Да.

– Теперь мне ясно, на чьей ты стороне.

– Я говорил тебе, на чьей я стороне. На стороне вашей семьи. Ее надо спасать.

– А ты, часом, не снюхался с моей женой?

– Эдвард!

– Ты спал с ней?

– Эдвард, это просто гадко. Ты думаешь, я – кто?

– Не знаю. – Я неожиданно почувствовал, что наверняка такая горячность неспроста, и ею все и объясняется. – А? Что ты думаешь? Язык проглотил? Ну, говори! Попробуй ответить. Вопрос простой. Ты снюхался с Флоренс?

– Если это шутка, Эдвард, то она омерзительна.

– Какие уж тут шутки. Вполне серьезно. Итак?

Он смерил меня взглядом. И сделал лучшее, что мог в такой ситуации.

– Я думаю, что Флоренс – экстраординарная женщина, которую принесли на алтарь сошедшего с ума эгоиста. Я видел, как ты хлестал бедную своей самонадеянностью и упрямством. Подобного я не помню за двадцать пять лет практики.

– Теперь хоть что-то начинает проклевываться, – сказал я.

– Только такая правдивая и глубоко добропорядочная женщина может пережить случившееся. Когда я вижу ее печаль…

– Забудем адвокатские выкрутасы, я ведь нащупал жилу, а-а?

– В твоем теперешнем состоянии тебе может прийти в голову только это. Еще бы! Представить кого-нибудь делающим то, что делаю я, без причины невозможно! Разумеется, похоть или…

– И разумеется, именно поэтому ты хочешь упрятать меня в психушку?

Он начал приходить в себя.

– Нет, мой дорогой Эдвард, вовсе нет. Я стараюсь ради тебя самого. Это – суть. Все остальное – шелуха. Я даже осмелился, поскольку уверен в абсолютной правильности моих поступков, зарезервировать для тебя одно место.

– Предположим, что я не воспользуюсь твоей любезностью?

– Придется.

– А где место?

– Слышу здравые речи! Этот институт – наша фирма обслуживает его – называется Армстронг-Робертс Санитариум, в Массачусетсе. Ты поживешь там пару месяцев.

– Да-а…

– Ежедневная консультация с психологом.

– И?

– И другие виды лечения: общая терапия, ванны, групповые дискуссии и частные беседы.

– И?

– Превосходное место. Окрестности – сказка!

– Я буду там свободен?

– Свободен? В каком смысле?

– В прямом. Могу я, например, съездить куда-нибудь? В Нью-Йорк?

– М-м-м. Думаю, если бы такие вещи практиковались в подобных заведениях, то они назывались бы иначе. Ведь лечение происходит непрерывно, человек раскрепощается, изолированный от…

– И я плачу тебе, сукину сыну!

– Поэтому я и терплю. Терплю твои оскорбления, потому что ты платишь мне, сукин сын, поэтому и стараюсь ради твоих же денег!

– Врешь. Настоящую причину я уже сказал.

– Она настоящая отчасти. Я не позволю тебе измываться над Флоренс и дальше. А уже потом, когда ты вернешься к ней, ты скажешь мне спасибо. Флоренс – самая терпеливая и мужественная женщина на свете. Она – твоя опора на старости лет. Без нее ты исчезнешь. Скажу больше, ты исчезнешь, – его лицо перекосила дикая гримаса, – В НИКУДА! Если рядом не будет ее!

– И я плачу тебе, сукин сын!

– Будь добр, прекрати так называть меня – особенно если учесть, что у тебя нет и в ближайшем будущем не будет ни гроша на похлебку, – соображай побыстрее и делай, что я говорю!

Он остановился. Понял, сукин сын, что ведет себя совсем не так, как привык о себе думать. И стал сдержаннее, заговорил спокойно.

– Извини за столь резкую откровенность. Мне доставляет это боль. Но однажды ты поблагодаришь Артура Хьюгтона. Я спасу твою семью. Восстановлю узы. Но чтобы добиться этого, мне придется быть жестким. Поэтому я наложил запрет на твои деньги. Поэтому я посоветовал Финнегану прекратить выплату тебе зарплаты.

– Ты распространил свою сферу полномочий и на?..

– Я был вынужден поступить так. Как только я почувствую, что ты выздоровел, источник твоих доходов снова будет выдавать тебе деньги. Два раза в месяц.

– А между тем?

– Между тем Флоренс защищена.

– Извини, я не подумал о Флоренс. Я снова думал о себе. Итак, контракт с «Вильямсом и МакЭлроем» расторгнут?

– В контракте, если ты помнишь, имеется пункт о моральной незапятнанности. Вполне стандартный. Я сказал мистеру Финнегану, что в связи с некоторыми сомнениями… или, скажем так, странностями в твоем поведении, кандидатура твоя на будущее отпадает.

– И все это до личной встречи?

– Разумеется! В то же время мистер Финнеган дал мне слово, что как только я засвидетельствую, что ты снова стал самим собой…

– Ты будешь ходатайствовать от моего имени?

– Сарказм пропускаю. Да. Мы в кризисе. Сейчас или никогда. Ты перешагнул черту!

– А ты ее установил?

– Пришлось мне, коль ты не сделал этого сам. Флоренс слишком хороша, чтобы быть еще и жесткой. Кто-то ведь должен!

В этот момент к дому подъехал автомобиль. С неожиданной резвостью Артур подскочил к окну и посмотрел наружу. В его рывке было что-то суетливое, нервное.

– Эллен, – сказал он. – Я говорил ей не приезжать сюда.

– Ты – ей?

– Да. От имени Флоренс.

Он повернулся ко мне и заговорил с убежденностью, к которой я уже привык за это утро.

– Теперь я прошу тебя отнестись к моей просьбе самым внимательным образом. По поручению моего клиента…

– Ха-ха!

– …не пускай Эллен к себе. Флоренс простит тебе все, только не дальнейшее ее совращение.

– Артур! Брысь с кресла и вон из этого дома!

– Тебе не позволяется видеться с Эллен! – сказал он. – Вплоть до получения разрешения от Флоренс. Ты разрушил моральные устои дочери до основания…

Я побежал наверх. Быстро надев шорты и рубашку, застегнул молнию на ширинке. Затем подбежал к окну. Хьюгтон бежал по двору к автомобилю. В раскрытое окно автомашины Артур влез почти целиком, изображая, какого он высокого роста, а старик «шевроле» – такой низкий. И начал что-то втолковывать Эллен.

Я рывком открыл окно. Оно выходило на кровлю покатой крыши. Я ступил на черепицу и закричал: «Эллен! Эллен!»

Она заметила меня, толкнула дверь машины, отбросив Артура, и побежала в дом, махая рукой. «Папка!» – закричала она. Ее голос был испуган и радостен.

Хьюгтон сказал ей что-то обличительное.

Она резко оборвала его.

Артур постоял несколько секунд, прямой как столб. Затем поднял глаза на меня, печально улыбнулся, сожалея о чем-то, помахал на прощание. Уверен, что он много чего наобещал Флоренс. Я помахал в ответ. Он сел в свою машину и уехал.

Я спустился вниз, к Эллен.

Глава двадцать вторая

Стереотипы меняются. Представление о юном друге Эллен, сложившееся в моей голове, было таким: воинственный и злопамятный. А он оказался мальчиком с мягким голосом и нежно очерченным овалом лица, с глазами, непередаваемо искрящимися. Когда он ощутил, что у меня неприятности, он инстинктивно стал делать все, что в его силах, чтобы смягчить их.

«Шевроле» Ральфа Скотта стоил ему 75 долларов. И хотя он повозился над ним, дело стоило этой старой развалюхи, купленной на свалке недалеко от его дома в Риверсхэде, Лонг-Айленд. Я спросил его, зачем утруждать себя вождением такого драндулета по улицам города. Он ответил, что не хочет яриться от бессилия, что не раз бывало, когда белый таксист проезжает мимо.

Ральф был вызывающе элегантен, будто последнее, что мог ожидать от него враг, – его стиль в одежде и безукоризненность манер. Или доброта – последнее, что какой-нибудь белый мог ожидать от него.

В одежде он был аристократ. На нем были мягкие замшевые брюки и мягкие высокие ботинки из натуральной кожи, получившие название «пустынных». Рубашка была из светло-коричневого вельвета. Общий эффект, производимый одеждой: уважение и доверие. Этот юноша в чем-то где-то одержал крупную победу. Может, он просто переборол себя и решил никого больше не ненавидеть. До сих пор изумляюсь, как негритянский мальчик двадцати лет от роду мог быть таким.

Эллен ему нравилась. Но и с ней тоже в нем не ощущалось приниженности. А большая гордость, судя по манерам. Он, казалось, больше давал, чем брал. И если от него не исходили волны недоверия, то не исходило и нечто обратное. Нужда в том, чтобы тебя любили. Казалось, я ему тоже в общем понравился – но не в той конвульсивной манере, с какой современные молодые люди встречают тех, кто им нравится или не нравится.

Эллен обожала его.

Своим видом Ральф явно дал мне понять, что будет рад моей компании, что доволен возможностью подвезти меня до госпиталя и потом даже подождать меня там. Но не более.

Покинув у госпиталя машину Ральфа, я чувствовал себя гораздо лучше. Я еще более улучшил настроение, пройдя через приемную, поднявшись на шестой этаж на лифте и прошествовав по коридору к палате отца. Комната была пуста, окна – раскрыты. Я вспомнил слова отца: когда кто-то ночью умирает, то палату проветривают.

Я спросил сестру по этажу, где мистер Арнесс. Она сказала, что он в операционной. Затем спросила, кто я. Я ответил, и ее лицо изменилось, она запретила мне идти к отцу. Я ушел к лифту. Оператор не только объяснил мне, где операционная, но и довез до места.

На девятом этаже дежурный хирург сообщил, что с отцом все в порядке. Операция прошла нормально. И еще он сказал мне уходить и не приходить больше.

– Мы получили инструкции, – сказал он.

– От кого?

– От семьи.

– Но я и есть семья!

– Таков был приказ, – ответил врач. – Пожалуйста, не создавайте себе трудностей.

– Я этим не занимаюсь, – сказал я. – Это вы их создаете. Я хочу увидеть отца. Я беспокоюсь о его здоровье.

– Здоровье в порядке. В сломанную кость бедра установлена спица. Сейчас он отдыхает, и его не будут тревожить несколько дней. Звонить можете в любое время – вам сообщат, как он. А по поводу визитов…

– А мне плевать на ваши приказы…

– Берни, – сказал врач.

Появился дюжий санитар и подтолкнул меня к лифту.

– Убери лапы! – предупредил я.

– Идите, мистер, – сказал Берни.

Я выдернул левую руку из его зацепа, а правой смазал ему по скуле. Проследив полет санитара, я вспомнил друга Эллен. Ральфа Скотта провоцировали всю жизнь и гораздо серьезнее, но он не прибегал к кулакам.

Подбежал еще один санитар и помог Берни встать.

Я решил последовать примеру Ральфа Скотта. Наклонился и пробормотал что-то примирительное. (Позднее и эта сцена стала частью свидетельских показаний. Говорилось: я сбил с ног санитара, затем улыбнулся и поклонился.)

Двое ребят в белых халатах подхватили меня под руки и втащили в лифт. Моя улыбка нас не примирила, и даже мой поклон не остановил их. Они вышвырнули меня из здания и приказали дежурному у двери не пускать более этого типа.

Мне же было смешно, и все из-за неожиданного решения не ненавидеть моих врагов и вести себя, как Ральф Скотт. Единственный раз в жизни, когда я захотел вести себя, как Р. Скотт, рядом был сам Р. Скотт.

– Что эти ребята с вами сделали? – спросил он.

– Они выполнили свой долг, – сказал я. – Я поднял шум на девятом этаже.

– Как дедушка? – спросила Эллен.

– Отдыхает после операции. Ему вставили спицу в бедро. Эллен, а кто отдал приказ, чтобы меня не пускали к отцу?

– Мама и Глория.

– В чем же я провинился перед отцом?

– Ох, папка! – вздохнула она, будто я смутил ее. – Ты ведь сам знаешь.

Я понял, что и Эллен думает о моем поведении в совершенно определенном смысле.

– Ты думаешь, Эллен, я вел себя странно?

– Па, – ответила она, – неужели надо говорить об этом при Ральфе?

– Принести вам кофе? – предложил Ральф.

– Будь добр, – сказал я.

– А какой вам?

– Черный, почти…

– Хорошо, сахар и сливки я принесу тоже.

– Хочу сказать тебе, юноша, – сказал я, – что восхищаюсь тобой!

– Спасибо, – холодно ответил он. Может, и была в его голосе доля благодарности, но в принципе было и равнодушие. Улыбнулся он очень мягко, щадяще, наверно, через какое-то время и я стану таким, подумал я.

– Пап! – сказала Эллен, когда Ральф ушел. – Должна сказать тебе, мама думает…

Внезапно ее глаза наполнили слезы.

– Извини, – пропищала она. – Мама… думает, что ты не можешь отвечать за свои поступки. И она… ты ведь знаешь ее, она думает, что надо что-то делать.

– Что?

– Она думает, что…

Я решил облегчить ей задачу.

– Артур думает, что меня надо изолировать и предоставить условия для отдыха. Может, он и прав.

– Пап, соглашайся! – всхлипнула она.

Я достиг следующей ступени – отказа дочери. Меня потрясло, что ее мнение и Артура совпадают. Неужели я так далеко зашел?

– Неужели я так далеко зашел? – спросил я.

– Папка, дорогой, ты так вел себя недавно, что, может, тебе действительно надо отдохнуть. Только… мне не нравится Артур, просто я тоже так думаю. Ральф говорит, что инстинкт – это предрассудок, но мне плевать. Каждый раз, когда я захожу к маме в комнату, Артур что-то нашептывает ей. Мама говорит, что он желает тебе только…

– Что?

– Я не знаю. – Она выглядела испуганной.

– Надо сходить к ней, – сказал я.

– Так будет лучше. Тебе надо пойти к ним и, как Одиссею, убить всех их из лука, всех стрелой в сердце. И этого прилизанного юриста в первую очередь. А еще сегодня приехал психоаналитик. Мне кажется, она и ему нравится. Там и еще кто-то крутится. Ох, папка, сходи к ним!

– Хорошо, милая. Пойду – и всем прямо в сердце!

Проходя через лобби «Готхэма», где остановилась Флоренс, я подумал: «Боже, номер здесь стоит не меньше полусот долларов в сутки. Вот уровень, на котором и я когда-то жил!»

Эллен знала номер Флоренс, поэтому мы прошли и постучали в дверь, не предупреждая о визите.

За дверью слышался неразличимый разговор, вмиг прекратившийся, едва я дотронулся до двери. Осторожно она открылась. Артур Хьюгтон.

– А, Эдвард! – громко сказал он, оповещая всех, кто к ним прибыл. – Заходи, рад тебя видеть!

Он, может, и был рад, в чем я сильно сомневаюсь, а вот Флоренс и остальные – определенно не были.

Я глядел только на Флоренс. После той немой сцены с Гвен в кровати мы не виделись. Как должна вести себя женщина, заставшая своего мужа в постели с другой? Я застыл, уставившись на нее, и начал обдумывать эту социальную проблему. Позже, на суде, Артур свидетельствовал, что я, войдя в комнату, застыл как статуя. Просто стоял и смотрел перед собой, определенно был не в своем уме.

– О чем ты думаешь? – спросил Артур.

– Я думаю, – ответил я, – что я больше не я.

– Рад, что ты осознал это, – оживился Артур. – Ребята тебе знакомы? – кивнул он на присутствующих фамильярно.

Я продолжал неподвижно стоять и таращиться перед собой. Наверно, я ощутил тяжелую волну недоверия, исходившую от присутствующих. Получилось, как предсказала однажды Флоренс: дикий зверь, внезапно оказавшийся в толпе, и толпа, обдумывающая, как к нему попроворней подступиться. Я решил улыбнуться и улыбнулся. Я улыбнулся и поклонился, как, наверно, в такой ситуации улыбнулся и поклонился бы Р. Скотт.

Тишину прервал Чарльз.

– Мне пора, – сказал он.

Тут до меня дошло, что и он здесь. Ему-то что здесь надо? А-а, я вспомнил. Артур говорил, что они с Флоренс познакомились. Как это у них удачно вышло: два человека и одна цель, чтобы я никогда больше не увидел Гвен. И ему я поклонился, как Р. Скотт. Учись, сказал я себе, у малыша, не начинай разговора, держи паузу, учись у малыша. Будь дружелюбен, но холоден. Будь учтив с врагами, даже если они и не заслуживают этого, встреть их недоброжелательность готовностью понять, будь вежлив и цивилизован. Отвечай на нетерпимость терпимостью, на презрение гордостью, на ненависть мягкостью!

– Чарльз! – заявил я. – Рад тебя видеть!

Впрочем, зачем врать, подумал я, говори правду.

– Впрочем, – сказал я, – я не рад тебя видеть. Какого дьявола тебе здесь нужно?

Все засмеялись, поглядывая друг на друга и доктора Лейбмана. Я вспомнил про щель меж его передних зубов, но забыл его имя. И снова застыл, теперь уже уставившись на него. Стоял и смотрел очень долго. В его глазах сквозила мертвечина. Он улыбнулся мне, его облик стал еще противнее, и сказал:

– Я – доктор Лейбман.

– А-а! – сказал я. – Вот оно что!

– Рад видеть вас, – сказал он, – а вы?

– Не знаю.

– Удивлены, что я здесь?

– Да. Удивлен. Очень.

– Почему же очень?

– Хм! А вам какого дьявола здесь нужно?

– Нам представится возможность выяснить это позже.

Флоренс объяснила:

– Я попросила доктора Лейбмана приехать для консультаций.

– Прямо из Калифорнии?

– Мне пора, – произнес Чарльз, ни к кому не обращаясь.

– Ступай, – сказал я.

– Да, – ответила Флоренс. – Прямо из Калифорнии. Разве это плохо с его стороны?

Каждый из присутствующих хочет избавиться от меня, подумал я. Только Ральфу Скотту наплевать, что со мной и как. Я продолжал глазеть на всю компанию.

Неудивительно, что в их глазах я – помешанный!

– Присядь, – предложил Артур.

– Где? – спросил я.

И был прав. Все стулья оказались заняты.

Чарльз встал.

– Мне пора, – сказал он. – Но прежде чем уйти, я хочу поговорить с вами.

Казалось, что разговор идет о трех совершенно разных вещах.

– А я думал, – сказал я, кивая на доктора Лейбмана, – что мы платим ему.

Всех озадачило мое замечание.

– Ему! – я показал на Лейбмана. – Он ведь не по доброте душевной приехал сюда?

Все смущенно засопели. Все почему-то смущаются, подумал я, когда поднимается вопрос об оплате услуг психоаналитика.

– Все почему-то смущаются, – сказал я, – когда поднимается вопрос об оплате услуг психоаналитика.

– Доктору Лейбману пришлось отложить крайне важные дела, – сообщила Флоренс.

– О, извините, – сказал я.

Эллен расхохоталась.

– Эллен! – взяв себя в руки, строго произнесла Флоренс. – Пойдите прогуляйтесь с молодым человеком. Сходите в магазин.

– Нет, – возразила Эллен. – Я хочу послушать.

– Разумеется, мы пойдем погуляем, – сказал Р. Скотт. – Когда вернуться?

Мне потребовалось с минуту, чтобы понять, к кому обращается Ральф. Ко мне. Рефлексивно, как наркоман, я продолжал бубнить про себя, что все эти люди хотят избавиться от меня. Затем я решил, что Флоренс, наверно, не хочет. Другие – да, но не она.

Ральф напомнил: «Мистер Арнесс!»

– Он к тебе обращается, Эдвард! – сказал Артур.

– К кому же еще? – добавил Лейбман.

– О! – воскликнул я. – Не знаю. А к кому, ВЫ думаете?

– Сейчас трудно ответить, – сказал доктор Лейбман.

– Думаю, нам представится возможность выяснить это позже, – предположил я.

И Ральф улыбнулся. А я понял, как мне с ним говорить. И это влило в меня уверенность. Ведь это они, а не я, чувствуют себя не в своей тарелке.

– Мистер Арнесс, – сказал Ральф, – мы придем через час. А если окажется, что рано, то уйдем и еще раз пообедаем…

– Могли бы и остаться ради такого представления! – предложил я.

– Прямо в сердце! – бросила мне Эллен, поднимаясь.

– Удачи! – пожелал мне Ральф и взял Эллен под руку.

Они вышли.

Я проводил их взглядом, обернулся и увидел перед собой Чарльза.

– Мне надо сообщить вам кое-что, – сказал он.

– Говори, – улыбнулся я, как Р. Скотт.

– Давайте выйдем в холл, – предложил он, показав на дверь.

В его тоне было что-то угрожающее.

– В твоем тоне что-то угрожающее, – сказал я. – Но тем не менее буду рад перекинуться парой слов.

Я заметил, что говорю то, что думаю, и ощущаю себя при этом чудесно.

– Говорю, что думаю, – объявил я всем. – Для меня это новый способ жизни. И ощущаю себя чудесно.

– А по-моему, вы говорите не то, что думаете, – возразил доктор Лейбман. – Например, хочется услышать, почему вам кажется, что Чарльз угрожает?