Текст книги "Не оставляющий следов: Обретение (СИ)"

Автор книги: Елена Воробьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)

– Почему? Дак слаб человек. У человечка-то нутро мя-ягонькое, – лицо мато-якки кривилось презрением. – Бережет он его, вечно выставляется не собой. Изображает, каким хочет быть, а не тем, кто есть на самом деле… Значит, мерзавца этого властям сдадите?

– Ну, а как иначе? Внимание к подвалу уже привлекли, – ответил ему, – там, кстати, кости ваших людей обнаружили…

– Захороним честь по чести, не извольте беспокоиться, – деловитой скороговоркой пообещал мужчина, старательно кивая.

– Секретарь управы вызвал следователя, шестеренки государственной машины закрутились…

– Да, нам меж них попасть никак нельзя.

– С минуты на минуту здесь будет стража. Конвой для преступника, – намекнул я ему.

– Спасибо. Действительно, пора уходить. Мы всегда будем к Вашим услугам.

Он вновь поклонился и заспешил к воротам.

Так закончилась история, начавшаяся для меня два года назад. Бубал Вайшиндаса умер в тюрьме, почти доведенный до сумасшествия призрачной кошкой, которую – даю руку на отсечение – послала к нему старая Дэйю. Она обещала, что мучителю животных грозит строгое наказание, не упомянутое ни в одном «Уложении» империи, и слово свое сдержала. Духоборец Мельхиор Железный вряд ли выйдет живым из подвалов крепости демонов. Они обязались воздать ему по заслугам. Алхимик Мунх предстанет перед закрытым судом. И, если учесть специфику произошедших событий и наличие в них демонической составляющей, вряд ли мы хоть когда-то сможем встретиться с ним. Изолируют ли старика от общества до конца дней или сразу казнят – пусть решает суд.

Лето в Бахаре продолжалось, самое волшебное лето в моей жизни.

Сию воссоздался в молодого жилистого зверя с отчаянными и слегка безумными глазами. Где мой уютный толстяк? Я запретил себе беспокоиться по его поводу: в вату кота не завернешь, на цепь во дворе не посадишь – мир жесток, и ему нужно учиться в нем выживать. Хранитель тоже сделал выводы из случившегося и вскоре привел в сад в качестве наставника огромного бродячего кошака с разорванными ушами, украшенного боевыми шрамами. В песочнице теперь каждый день происходили шумные кошачьи сражения, и выдранный пух долго кружил над сонно шелестящими кустами. Работал наставник за харчи: утреннюю пайку пришлось увеличить в два раза. И добавить вторую миску.

Тренировки единой нити уже давно вышли на иной уровень мастерства, тешань порхал в моих руках не менее виртуозно, чем у наставника. Тонкость восприятия энергий и ощущения пространства после слияния с Сию возросли многократно: я видел, как сворачивается и рассеивается с улиц потусторонняя муть, как вечером на площади зажигают фонари перед входом в жилье, как бурчит голодным желудком сторожевой пес соседей, пока они переругиваются на кухне… Пришлось учиться регулировать чувствительность. А как весело, с огоньком проходил теперь разбор мудрости старых свитков и концепций мироустройства! Даже Аянга переборола юртовую скромность и на равных спорила, предлагая пусть наивные, но весьма оригинальные трактовки обсуждаемых идей и теорий. Кстати, ее бахарский стал почти идеальным, даже не скажешь, что всего полгода назад девчонка гоняла сусликов в дикой степи.

И еще была моя Сарисса.

Я привык к обществу красивых женщин: с рождения окружали утонченные изящные сестры, прелестные чувственные наложницы отца, даже служанки в родовом поместье были весьма привлекательными и хорошо воспитанными, как это я сейчас понимаю. Когда заинтересовался прекрасным полом – свободный от условностей отчего дома – никто из обычных женщин не потряс и не привлек к себе настолько, чтобы потерять голову. Чем же так отличалась от всех Сарисса? Тем, что казалась созданной именно для меня. Я сразу узнал ее среди сотен лиц и образов – моя.

Что думал о будущем? Мы не говорили о нем, но само собой подразумевалось, что вместе будем всегда. Если получится добиться от отца разрешения на брак – она будет моей женой и родит семье наследников, если нет – все равно будет рядом, чего бы мне это не стоило. Учитель Доо только сокрушенно вздыхал, ознакомившись с моими планами, но не отговаривал. Скорее всего, понимал, чем она для меня является. Или что-то знал…

Жизнь продолжалась, и она была прекрасна.

В конце августа, перед праздником Летящих фонарей, Барлу перехватил меня в момент возвращения из купальни и сухо объявил, что контракт исполнен в полном объеме и им давно пора уходить.

– Спасибо за работу, – поблагодарил его. – Конечно, Вы можете быть свободны. Не беспокойтесь о Сариссе, я позабочусь о ней.

– Вы не поняли, господин, – невозмутимую маску лица накрыла тень неприязни. –Мы уходим. Нам с Сариссой давно пора уходить.

– Нет, – наши взгляды скрестились, как лезвия мечей, высекая искры. – Уходите Вы. Один.

Какое-то время с отчаяньем сверлил меня глазами, но потом тяжело вздохнул.

– Пойдемте со мной, господин, я хочу кое-что показать.

Мы пришли в укромный уголок сада, где когда-то нашел умирающего фетча. Сейчас здесь все дышит любовью и покоем. Горячие от солнца валуны сереют боками в нестриженой траве, молоденькая сосна протянула ветви-руки к застенчивому абрикосу, покачивающему перезрелыми плодами, до косточек расклеванными жадными воробьями… Вот уж, этих птичек даже веником из крапивы отсюда не выгнать!

– Здесь.

– Что «здесь»?

Что, я сада своего не знаю? И зачем притащил?

Но, как оказалось, не знаю. Беглый взгляд под ноги… Там, в толще почвы свернулся клубком зеленоватый дым, питающий корни травы. Спираль чуждой энергии, спящая, но живая. Как и положено по обряду, возлежит на груди покойника. Уроборос.

– Помните, еще перед вашим уходом я спрашивал, что делать с найденными захоронениями?

– Да, – что-то такое и вправду вспомнилось. – Тут были погребены мертвые?

– Да. Позвольте, я расскажу Вам историю, которая случилась много лет назад…

Еще до начала времен в водах вселенского Хаоса пробудилась Змея. Была она свидетелем возникновения миров, появления богов, людей и демонов, рождения цивилизаций. Из вод вышла на землю, и ее дети от храбрейших представителей человечества, легко менявшие обличье с человеческого на змеиное, вскоре расселились по всему Паньгу. Они обладали нечеловеческой мудростью и одарили людей огнем очага, колесом и упряжкой, священными письменами. Но кроме мудрости мать-змея наделила потомков столь же нечеловеческой жестокостью. Нет-нет, они никогда не нападали первыми, но не давали пощады врагам. Люди, испуганные такими сверхъестественными способностями отпрысков змеиной крови, презрели их бесценные дары и объединились, чтобы изгнать благодетелей. Змеи жестоки, мстительны и коварны, но грубой силе полчищ людей противостоять не могли. И тогда Старая Мать собрала выжившее потомство и спрятала его в Шегехассе – особой реальности, где никто не смеет поднять руку на живое существо. Там и обитает змеиный народ до сих пор, оставаясь в большей мере змеями, а не людьми, а ее наследницы правят княжеством мудро и справедливо.

Век змей-оборотней долог, но не бесконечен. Раз в сто лет рождается у прямого потомка Старой Змеи дочь, обязанная сменить свою мать на княжьем престоле. Холодная кровь и расчетливый ум – наследие сильных властителей. Но за силу приходится платить, и немало. В Шегехассе у змей-оборотней обнаружились проблемы с физическим взрослением и сменой облика. Раньше, когда дети Змеи вынуждены были таиться в своей реальности, боясь преследований, царственный род стремительно деградировал: правительницы или навечно застывали в человеческом обличии, или принимали до конца своих дней змеиное. И в том, и в другом виде им было невозможно не только править, но и существовать. Для принятия новой ипостаси нужна, прежде всего, внутренняя зрелость, которую могла дать лишь человеческая часть души. Дочери княжьего рода уходили к людям, чтобы получить бесценный жизненный опыт, обогатиться чувствами, внутренне вырасти и созреть. Страдания и боль, гнев, страх, волнение и триумф, радость и нежность – здесь, в вашем мире, они учились всему. И когда зрелость рождалась – легко перекидывались, меняя один облик на другой, становились настоящими правителями: мудрыми, сильными, благородными. И только истинная змея-оборотень способна была вместить часть духа Старой Змеи и стать матерью змеиного народа. Шегехасс терпеливо ждал возвращения своих княжон – они нужны ему были как воздух, как солнца сиянье. И, помня о жестокости людей, каждую в странствиях сопровождал мудрый воин-советник.

Вот так двести лет назад юная красавица Хэбиюки отважно пересекла границу миров. От сопровождения наотрез отказалась, слишком уверенная в своих силах и благоразумии, заявив, что всегда сможет позвать на помощь Мать Змею. Прошел год, другой, третий… напрасно ждал возвращения змеиный народ, Паньгу так и не отдалШегехассу его правительницу. Статуя Старой Змеи молчала, отводя немигающий взгляд каменных глаз от вопрошающих о судьбе княжны жрецов. Посланные на розыски змеи-воины шаг за шагом проследили путь Хэбиюки до угрюмого ущелья, где на одинокую девушку напала шайка кровожадных разбойников. Их кости до сих пор белеют в скалах.Путешественницуспас от неминуемой гибели Чинмаякасима Иса, и Хэбиюки влюбилась в него. Не в простолюдина, конечно, но вовсе и не в императора, что было бы много приличней.Причем не просто влюбилась – полюбила всем сердцем и не захотела покидать Чинмаякасима, даже когда ее змея начала рваться наружу. Девушка погибла – сил и энергии мира Паньгу не хватило на перерождение. Вот здесь, под нашими ногами и находится место последнего упокоения надежды змеиного княжества.

– Старая Змея была разгневана смертью Хэбиюки и надолго запретила все контакты с людьми, кроме самых необходимых, но Сариссе как-то удалось уговорить ее и отправиться в Паньгу. Не знаю, что за злой рок привел нас к вашему порогу, – Барлу уже не скрывал мрачной решимости. – Но я не позволю вашей чертовой семейке погубить еще одно драгоценное наше дитя. А ведь если мы не вернемся домой в ближайшее время – она умрет, а Старая Змея покарает страшной смертью того, кто допустит гибель еще одной ее дочери.

– Нет, – я был настроен не менее решительно. – Она не умрет. Я не допущу этого. Я найду способ…

– Нет никакого способа, – сурово перебил меня управляющий. – Не тяните время, оно сейчас дорого. Не обманывайте ее и себя. Княжна не сможет сменить облик нигде, кроме Шегехасса.

– Посмотрим! – я не собирался сдаваться. Не мог лишиться надежды. – Должен быть выход.

И почти бегом отправился к Учителю Доо.

– Пожар? Горим? – он встретил меня мягкой насмешкой, отложив в сторону очередной старый свиток.

Бумажная волна падала со столешницы на шелковый ковер. Солнечный луч резвился в чайной чашке, заплетал струйки терпкого пара в косичку. Сверчок в изящной клетке звонко цвиркнул, нарушив молчание полдня. Я смог разжать стиснутые зубы и задать самый важный вопрос в моей жизни:

– Как? Как удержать здесь Сариссу?

Насмешка во взгляде наставника тут же сменилась сочувствием и сожалением.

Я понял его ответ.

Хранитель дома, которого все же смог загнать в угол, тоже ничем не помог. Осколок змеиной части души Хэбиюки, задержавшийся в нашем мире, был бессловесен, беспамятен и вряд ли разумен в том смысле этого слова, который мы вкладываем в него. Демонов Иса! Семья и здесь умудрилась подгадить. Почему он погубил свою любовницу? Почему не отправил ее в Шегехасс? Допустить то, что у них были похожие на наши с Сариссой отношения, я просто не мог: такой любви у других не бывает.

Если любимая захочет уйти… Нет, не отпущу ее.

Я найду выход. Он должен быть!

Сарисса вытащила меня почти силой из-за стола, заваленного свитками, в которых пытался найти решение проблемы. Кончик носа порозовел, веки припухли… плакала?

– Почему вы с Барлу решаете все за меня? Я никуда не пойду, – решительно заявила, откидывая челку со лба, как норовистая лошадка. – Я остаюсь с тобой.

Утонул в грозовой бездне глаз: настроена решительно, знает, на что идет. А если и вправду погибнет? Никто, нигде, ни в одном из кучи этих томов, ни намеком не обмолвился о том, как удержать в нашем мире змею-оборотня.

– Надо уходить, милая, – зарылся носом в шелк волос.

– Нет! – в глазах дрожали слезы. – Твой мир стал мне родным, я приживусь в нем. Не умела смеяться – научилась, не умела плакать – научилась. С тобой я научилась жить. И не хочу жить без тебя.

Стал родным… но проблема в том, что на самом деле наш мир ей не родной! Теперь понимаю предка: мучительно больно отказываться от любви. Крохи-осколки времени, проведенные вместе, крупицы уворованного у Судьбы счастья… Чем это кончилось? Могилой в саду. Такого финала допустить не могу.

– Мы всегда будем помнить друг друга… ты мысленно сможешь беседовать со мной, и я отвечу…

–Ты не понимаешь! Я забуду тебя! – вырвалась из объятий. Глаза сверкают, как у рассерженной кошки. – Смена кожи – это еще и смена сути. Шаг врождениинечеловека. Я забуду тебя, «Дом в камышах», закаты Бахара, – она прикусила губу, и добавила потерянно. – Они все всё забывали. А я так не хочу!

Скольких дочерей проводило и встретило княжье семейство? Знает, о чем говорит. Новый облик и новая память… да, это по-настоящему новая жизнь. Без любви, без нашего с ней счастья, но жизнь. Вразлуке плохо будет лишь мне, я буду помнить за нас двоих.Пусть так и будет.Сдаюсь.

– Надо, – ответил твердо, собрав все свои силы. – Милая, надо. Не позволю тебе умереть.

–Ты не любишь меня, – решительно заявила она. – Тебе все равно, что я потеряю лучшее из всего, что со мноюслучалось…

Я слушал, но не слышал. Кивал, разводил руками, соглашался с каждым словом и даже не уворачивался от летящих в лицо свитков и кистей, которые она с рыданиями сметаласо стола. Поднялна руки, зареваннуюи брыкающуюся, крепко прижал к груди, и так держал, держал… Тот сияющий теплый кокон, что отделял нашс неймирот принадлежащегоостальным людям, трескался, расползался и с шуршанием падал к ногам. Его осколки хрустели под мягкими подошвами домашних туфель, когда нес мою девочку в спальню, заворачивал в плед, поил успокоительнымчаемсмятой, пустырникоми капелькойкрепкого вина.Она уснула, а я еще долго сидел на краюкровати и не мог отвести взгляда от любимого лица: живи, милая. Только живи!

Сарисса проспала до утра, проснулась притихшей, грустной… смирилась. Мы старались ни на минуту не расставаться: говорили о пустяках, собирали вещи, подолгу разглядывали нарисованные лишь для нее картины, вспоминали о днях, которые уже не вернуть. Безмолвно прощались.

Прошел еще один день. Выправили документы, закрывающие контракт управляющего и разрешающие покинуть столицу. Любимая становилась все молчаливее и бледнее. Казалось, силы ее стремительно покидают.

Перед ужином ко мне в кабинет ворвалась служанка.

– Господин, – она была вне себя от беспокойства. – Там… Сарисса…

Я дальше не стал слушать ее, подхватился и, побив все рекорды в скорости, оказался в спальне. Отодвинув суетившихся в дверях служанок бросился к любимой. Ее тело дышало жаром так, что страшно было дотронуться, глаза запали, губы обметало.

– Она не проснулась к ужину, – галдели негромко служанки. В голосах прорезался страх. – Что с ней? Заболела? Чем? Это заразно? Мы тоже заболеем?

– Вон отсюда, – нашли, о чем переживать, курицы. – Холодной воды, да побольше! И носа сюда не совать!

– Ну вот, началось, – я даже не заметил, что над склоненной головой навис встревоженный Барлу. – Сильные чувства! – он смотрел на меня, как палач на приговоренного. – Эти ваши сильные чувства… Нужно срочно уходить! Позвольте вызвать носильщиков из наших.

Не просил. Требовал.

Я согласно кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Только погрузил простыню в ледяную воду – таз появился как по волшебству – и осторожно завернул в нее Сариссу. Надеюсь, немного собьет жар и не даст телу сгореть. Сейчас от меня ничего не зависело. Да и зависело ли хоть что-нибудь, хоть когда-нибудь?

Они ушли по радужному мосту, один конец которого спустился в тупичок за воротами дома, а другой потерялся в облаках. Четверо рослых парней бережно подхватили на плечи паланкин, несли осторожно, почти не качая, словно боялись сломать хрупкую драгоценность, сокрытую внутри. Барлу замкнул процессию, подхватив как перышко тяжелые баулы с вещами. Ушли не оглядываясь.

Я вернулся в комнаты. Вечер вступал в свои права. Дом был пуст, несмотря на служанок, встревоженно шушукающихся по углам. Мне было все равно, какую сплетню разнесут они по кварталу. Разогнать их надо бы, только мешаются под ногами. Жили ведь раньше без них? Мысли текли тягуче, дробясь и сдваиваясь как эхо в ущелье, пальцы механически перебирали бахрому шарфика, забытого Сариссой в моем кабинете. Не помню, как оказался и долго ли сидел на кухне, бездумно созерцая ночную тьму, заливающую черной тушью очертания предметов и мебели.

– Как ты? – наставник со скрежетом подвинул к столу любимое кресло из массива кедра.

На каменной подставке успокаивающе захлюпал кипящий чайник. Непрезентабельные, но такие родные чашки выставлены на стол, на блюдо выложены тонкие ломтики бастурмы.

– Нормально, – со мной-то что может случиться?

– Угу-угу, – склонил голову на бок, как филин. – Завтра…

Грохот прервал поток заготовленных слов. Грохот и пыль, засыпавшая нас, чайник и блюдо. И стол. И пол… Рухнула стена, по которой в неведомую даль уходила процессия змей-оборотней, а княжна Хэбиюки тискала щенка чичихуа и махала платочком. Ушли. Ушли навсегда.

– Вот и нить оборвалась… Нить Судьбы, которую ты неосмотрительно привязал к себе, – Учитель Доо смахнул рукавом известковую пыль с лица. – Все, что нужно было исполнить – исполнено.

А ночью во сне я шел по радужному мосту, держа руку на холке хранителя Сию. Шел, оскальзываясь и спотыкаясь, раздвигал облака, пока не утыкался в мощную стену, подпирающую небо. Ни обойти, ни перепрыгнуть. Чувствовал на себе тяжелый взгляд нечеловеческих глаз, но стряхивал его с плеч и ждал… Ждал, когда расступятся стены.

Ночь за ночью я шел по радужному мосту. Карабкался на стену, обламывая ногти. Падал вниз. Просыпался.

И снова шел по радужному мосту…

– Такое упорство достойно лучшего применения, глупец, – голос был тоже нечеловеческим. – Уходи, тебе нет среди нас места.

– Я не хочу быть среди вас, я хочу быть рядом с Сариссой! – хорошо, что хоть во сне можно выкрикнуть наболевшее.

– «Я хочу!» «Я хочу!» – передразнило эхо. – Ничего, повзрослеешь. Оба повзрослеете. Так любить – безудержно, безоглядно, – могут лишь дети, – голос не изменился в звучании, но я почувствовал в нем намек на тепло. – Ты принес любовь в жертву жизни, так не умаляй величие жертвы. Уходи.

Словно крепкий кожаный аркан захлестнул запястье левой руки ледяной хваткой невидимых пут. Дернуло. Я потерял равновесие и рухнул вниз, в непроглядную темную бездну. Еще вчера мое сердце лежало в теплых ладонях Сариссы, как птица в гнезде… и руки разжались. Сердце упало на холодные камни. Разбилось вдребезги. Каждый осколок корчился от боли, кричал… немота поглощала крик. Некому было собрать его снова. Боль возвела глухие стены между мною и остальными живущими. Я стоял по ту сторону бытия, ибо разорванный мир, мир без нее казался насмешкой над существованием. Так умирает надежда.

Проснулся от леденящего душу ужаса. Осмотрелся, с облегчением узнавая привычное убранство спальни. Сердце колотилось как бешеное, подушка сбилась комом, влажным не то от пота, не то от слез. Полоска кожи на запястье левой руки серебрилась змеиными чешуйками: уроборос вплавился в плоть, замкнул кольцо вечности. Странная татуировка, заметная в ярком утреннем свете. Дар или кара?

Весь день бродил как неприкаянный, страшась закрыть глаза и вновь пережить мгновения беспредельного одиночества, но обошлось.

Радужный мост больше не снился. Никогда.

Поселившаяся внутри пустота вынуждала чувствовать себя калекой. Механически, без всякого воодушевления, выполнял привычные действия: тренировался, не обращая внимания на растяжения и ушибы, ел, не замечая вкуса еды, читал, не понимая сути слов. К долгим вечерним беседам с Учителем Доо и Аянгой возвращаться не хотелось. Интерес пропал. Служанок увольнять не стал – пусть пока шуршат по хозяйству, главное, чтобы не попадались на глаза. Они и не попадались. Отдушиной оставалась Хуран. Пару раз в неделю пешком добирался до конюшни и долго скакал по лугам, сливаясь в единое целое с ветром, небом, зеленью трав. Как-то, возвращаясь после скачки, пыльный и уставший, столкнулся на улице с таким же грязным и голодным Мараном Мочи. Он пригласил к себе, и я согласился посетить его так и не восстановленное до конца жилище, тихо рассыпающееся от небрежения. Дом сохранил частично крышу, в паре комнат можно было жить – там нищий и обитал, судя по относительной чистоте и порядку. Перебросились парой слов, перекусили парой лепешек с соусом. Неплохо питаются бедняки. С тех пор иногда посещал его вечерами.

После скромного ужина, обычно уходили в полуразрушенную гончарную мастерскую. Я молча сидел у горящей печи, наблюдая, за огнем и за руками калеки, превращающими бесформенные комки глины в узнаваемые образы. Маран лишь иногда пояснял, почему тот или иной зверек или птица приобретали черты известных нам обоим людей, но по большей части и сам не понимал, откуда в его творения проникает это знание. Купается в пыли пухлая курочка с встрепанным хохолком и двумя короткими косичками – вылитая Аррава, отощавший шакал с ввалившимися боками оскалился как алхимик Мунх, печальный слон Умин покачивал хоботом… Схвачена самая суть: глупенькая наивная Аррава, трусливый садист Мунх, флегматичный кабатчик, себе на уме, неторопливый и спокойный. Мастер Мочи, будто колокол заброшенного храма, в который буря бросает камни, корни деревьев, сломанные ветви, извлекая звуки разной тональности – отражал реальность как видел ее. Фигурки сами собой рождались из глины, из праха пришедший, в прах и уходил.

О чем еще мы беседовали? Так, ни о чем. Но на душе становилось чуть легче.

Как на посещения аристократом нищей хибары смотрели соседи – совершенно не волновало. Для меня вообще перестало существовать окружение, за исключением нескольких человек. Учитель Доо, сам не чурающийся общаться на равных с людьми из самых разных слоев общества, не подвергал критике эти странные визиты, а после рассказа о чудных умениях калеки даже одобрил. Аянга, стараясь быть незаметной, сопровождала до дома Мочи и обратно, не докучая вопросами. Но я сам понимал, что как за костыль держусь за стылую пустоту развалин чужого жилья и обитающего в них человека, находя созвучие с собственным состоянием.

Как-то попробовал напиться. Должен сказать, что измененное состояние сознания мне понравилось. Когда в горло скользнул первый глоток крепкого вина, ледяные тиски внутри чуть разжались, и я впервые за все эти дни смог вздохнуть полной грудью. Взор вернул былую ясность, строки трактата в руках обрели смысл, воспоминания о потере смыло теплой волной. Впервые уснул спокойно, скинув груз боли.

Но, как оказалось, вино таило свои ловушки. И в одну из них я угодил.

– Ну наконец-то! – окликнул меня густой ласковый голос. – Устала ждать, когда ты разрушишь стены, которыми огородил свой разум.

Дева Ночи. И вот только ее мне не хватало! Я любовался стелющимся морем травы, его волны ласково перекатывал теплый ветер, напоенный ароматами полевых цветов и земляники. Оборачиваться не хотелось.

– Я виновата, Аль-Тарук, – на плечо села бабочка с черными бархатистыми крыльями, украшенными бирюзовыми с золотом «глазами». – Так хотела подарить тебе настоящую любовь…

– Судьба дает каждому свой путь, Госпожа Иллюзий, – спиной чувствовал жар ее тела. – Но выбор остается за нами. Живущие любят, не спрашивая богов.

– Ты не прав. Любовь – дар. Не каждому дано ее испытать. Влюбленность, увлечения, удовольствия плоти, семейный долг… люди счастливы в обыденной жизни, не потрясаемой чувством высокого накала. Истинная любовь – дитя нездешнего мира. Она, зачастую, просто не способна выжить здесь, на земле, и всегда приводит к трагедии. Те, кому она дарована, вспыхивают ярко, сгорают быстро, оставив в памяти людей лишь легенды о том, что истинная любовь существует. Я не ошиблась в тебе: ты смог соприкоснуться с ней и остаться живым…

– И во что превратится такая жизнь? – я был взбешен. – Куда она меня приведет?

– Ну прости, – повинилась она. – Не могла я продлить твое счастье.

– Ты не могла? – это вывело меня из апатии окончательно, – Древняя богиня, могущественная и всесильная?!!

– Не мне спорить со Старой Змеей, – она действительно не играла и не обманывала. – Даже Изначальная Вдова не рискнет вступить в разговор с нею. Неужели ты не видишь, что Старая – не человек? Совсем не человек. Она чужая всем нам, живущим по эту сторону грани.

– А вы? Вы ведь тоже не люди!

– Мы не настолько «не люди». Ее потребности, заботы, мотивы и реакции лежат за пределами человеческого и божественного понимания. Возможно, с ее точки зрения, она одарила вас величайшим благом.

– Благом? Благом?!! – не выдержал и обернулся. – Вместо целого мира, нашего с Сариссой мира, придется довольствоваться его жалкими остатками, осколками.

– И оставаться живыми, – ее глаза были исполнены грусти. – Жить.

– Просто жить?

– Да. Хотя это и не просто. Невозможно предугадать, наградой станет жизнь, или наказанием, но со Старой Змеей никогда и не поймешь. Я вижу на тебе метку змеиного мира… будь осторожным, – в ладонь лег шнур талхов. – И постарайся не расставаться с нашим подарком, может быть, когда-нибудь пригодится искренний дар Вдовы и Девы…

Да, я совсем забыл о необычном подарке богинь. Где он, кстати? На солнце блеснула рубиновая бусина, и я пригляделся к камню: в самом его сердце, в глубине кровавого пожара, пролегла трещина, словно рваная рана.

Спасибо, Старая Змея. Я теперь знаю, какой должна быть любовь.

Возвращенного сном шнура, естественно, не обнаружил проснувшись. Пришлось самому искать его среди трофеев, присланных из странствий. Уж не специально ли Барлу прибрал его подальше? В реальности крупный рубин, появившийся на тайном оружии талхов после посещения храма Девы Ночи, тоже оказался с дефектом. Не было этой трещины в камне, я прекрасно помнил его драгоценную красоту. Раненым оказалось не только мое сердце.

Больше вина не пил. Боль перетерплю, а вот откровения Девы Ночи слушать еще раз не хотелось. Лучше буду просто жить, день за днем.

Сколько воды утекло со времени ухода змей-оборотней из «Дома в камышах»? Багрянец и золото тронули листья деревьев в саду. На паутинках летали паучки. Небо становилось прозрачным, почти хрустальным, зачастили дожди. Осень вступала в свои права. Чувство потери утихло, ушло вглубь, не мешая ежедневным занятиям, в которых стал находить странное успокоение. Впервые наслаждался прогулками по осеннему саду в своем собственном доме, и уже без горечи, с тихой грустью вспоминал добрым словом Барлу, сотворившего здесь настоящее чудо.

Чудо творили и портняжки, визиты к которым стали регулярными. Мой гардероб пополнялся добротными вещами и элегантными костюмами на все случаи жизни. Хорошо, что отец оплачивал все капризы – не знаю, смог бы сам заработать на привычную роскошь. А уж такие прекрасные вещи мог позволить себе не каждый состоятельный обыватель. Однажды Мастер, старательно заполняющий тайнописью книгу заказов, заговорщицки шепнул:

– Самый любимый и интересный наш клиент, – я проявил должный интерес, поощрив к продолжению. – «Ученик». Вот, – зашелестели страницы, – впервые Вы посетили нас в 202 году от основания империи…

– Я? – неожиданное заявление вызвало оторопь.

– А кто же еще? – лукавая улыбка собрала морщинки у глаз. – Правда, тогда Ваш рост достигал 206 сантиметров, а вес был свыше 120 килограммов.

– О! – шутка наконец-то дошла до адресата. – Ну конечно, за это время я несколько сдал.

– Ничего страшного, – продолжил рассказ портняжка. – Были времена, когда шили, ориентируясь на рост 150 сантиметров. И в комплект заказа обязательно входило изысканное женское белье.

– Гхм… – уже не скрывал веселья. – В этот раз мне повезло, не так ли? Без изысканного женского белья вполне могу обойтись. И как же Вы обшиваете такого капризного клиента?

– Каждый раз мерки снимаем, – хохотнул Мастер, любовно огладив висящую на шее мерную ленту. – Привыкли.

Неожиданно стало легко на душе. Ощутил себя звеном незримой цепи, протянутой из прошлого в будущее, удерживающей мир от падения в бездну. Не только Учителя хранят равновесие миров, то же самое делали Ученики, из века в век, из мгновенья в мгновенье. Текудер, Сюин Юшен, Дамил ад-Дарьял – им тоже досталась часть ноши, что лежит сейчас на моих плечах… а сколько еще таких было?

Одиночество отступило.

Ночью полыхнул дом Мочи. Пламя лизало черный скелет жилища, с ревом взметнувшись к луне, рушились балки, выстреливая снопами искр, падали стены. Все, что не догорело в прошлый раз, окончательно уничтожил огонь.

– Все, допился ханурик, – удовлетворенно констатировал косоглазый ткач, обладатель многочисленных родственников. – И вся их семейка такая была! Пропащие люди.

Он долго еще изливал потоки злобы и зависти, обращенные на одинокого безногого нищего, громче всех негодуя, что такое большое жилище принадлежало тому по закону. Не каждый житель столицы может позволить себе иметь в собственности кусок земли, дорого стоит выкупить его под жилье. Остальные зеваки, любующиеся пожаром, кивали согласно, не торопясь помогать квартальной страже, тщетно борющейся с огнем.

Мне вдруг вспомнилась одна из нечастых бесед, которая как-то завязалась у нас с Мараном.

– Расскажи, – попросил я его, – что для тебя в этой жизни самое ценное? Ведь ты потерял родителей и сестру, здоровье, достойную профессию, возможность комфортного существования… Осталось ли что-то, ради чего стоит жить?

– Главное, – ответил он, – не мешать себе. Не останавливать себя. Позволить ушам слушать то, что хочется, позволить носу нюхать то, что хочется, позволить языку трепать то, что хочется… Если обуздывать себя, лишать пусть вредных, но таких приятных привычек, то это как посадить себя в тюрьму добровольно.

– То есть, по твоему, умные вежливые речи, здоровая полезная пища, культура тела и роскошное жилье ущемляют свободу?

– Нет, если тебе это нравится, – усмехнулся он. – Мы с тобой находим удовольствие в разном. И поэтому свобода для нас с тобой разная тоже.

Вот такая доморощенная философия. Но что-то в ней было.

Надеюсь, его недолгая жизнь на самом деле была свободной и счастливой. Обидно, что рано погиб такой самобытный творец.