Текст книги "Не оставляющий следов: Обретение (СИ)"

Автор книги: Елена Воробьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

Присел напротив. Посланник мато-якки постарался не выказать удивления, но без особого успеха. Неужели не заметил меня от входа? Настолько неосторожный и неопытный нарушитель закона? Впрочем, я действительно научился сливаться с обстановкой за время странствий, поэтому не буду делать поспешные выводы о его квалификации и специализации.

– Добрый день, – он почтительно склонил голову.

– Добрый, – я кивнул в ответ. – Пейте, пейте Ваше вино, пожалуйста, не стоит из-за меня прерывать столь приятное занятие.

Он, не торопясь, допил налитое и отцепил с пояса сумку.

– Здесь все, что мне велено вручить, почтеннейший.

– Прекрасно, – подвязал сумку к своему поясу. – Через неделю в это же время встретимся здесь.

– Просили передать, что в тот момент, когда Вам нужна будет помощь или информация, можно потребовать встречи с любым из нас. Умин доставит сообщение.

Подозрения в том, что кабатчик шпионит за посетителями, зародились не сегодня. Возможно, он поставляет сведения не только теневому правлению квартала – десятник Гёро, помнится, тоже чувствовал себя здесь в своей тарелке, когда вкушал кайджунскую кашу жарким летним полднем два года назад. Здесь чесали языки не таясь, не следя за словами. Обычные, на первый взгляд, сплетни… но и из них, при желании, можно почерпнуть много полезного. Я кивнул, показывая, что услышал собеседника, и продолжил разговор.

– Мне поручились в том, что смогу от вас узнать о судьбе нашего общего знакомого…

– Да, – он деловито вытер рот рукавом, смахнул с отворотов крошки пахлавы и заговорил практически сухим языком протокола. Только в уголках рта таилась издевка. – На хату зашел по ошибке, естественно. Взяли на понташке и ненадолго закрыли, для урока. А ведь я дурью никогда не барыжил, явно мартышки сбросили, что с псами повязаны. Подстава была чисто конкретная. С хозяином, конечно, перетерли как надо: не такой уж я олень, чтобы отмазу не кинуть, да и у начальства в авторитете, – но чалиться какое-то время пришлось, так масть легла. Там и кореша нашего лепшего срисовал. Рыло он уже распустил не по теме, совсем базар на вздохе не фильтровал…

– Ясно. А теперь, не олень, гнать завязывай и давай четко, по существу, и на бахарском. Не под вас копаю, – оборвал собеседника, не случайно обрушившего на мою голову поток жаргона, – не зашкваришься.

И таким тонкостям ведения беседы можно научиться в придорожных тавернах.

– Добро, – перестал ерничать посланец и внимательно посмотрел в глаза. – Но за ним тоже кто-то стоял. Не наши, зуб даю, – щелкнул по переднему зубу. – Ишаком груженым пошел. И убрали его чисто, незнающий и не поймет.

Не шестерка этот посланник, нет, хотя поначалу играл роль шестерки. Зверь передо мной сидит непростой, опасный: взгляд острый, как осколки стекла. Оскорбился, что используют как курьера, да еще и подробности тюремной жизни заставляют раскрыть какому-то лоху-обывателю? Вероятнее всего. Но такой должен был многое заметить.

– Рассказывай, – вернул разговор в интересующее меня русло.

Бубнежника, прославившегося на весь квартал сватовством к Шае, мой собеседник поначалу и не признал: тот исхудал катастрофически, полысел, дергался на любой шорох. Постоянно хватался за голову и бормотал: «Черная кошка, я не убивал тебя! Уйди, не смотри на меня. Не пей мою душу, я не убивал тебя», – но нечто, что породил воспаленный разум, не оставляло его ни на миг. Даже сокамерники не трогали бедолагу, погруженного в какой-то странный кошмар. Потом вообще начал заговариваться. Твердил то ли имена какие-то, то ли клички … Из знакомых Мельхиора выкликивал, чтобы тот мстительного духа черной кошки прогнал, от алхимика Мунха требовал сонный порошок. Да, все полгода, что в тюрьме пробыл, спать нормально Бу не мог: сидел на нарах, мерно раскачиваясь, все ночи. Еще женщин вспоминал, служанок, с которыми романы крутил, призывал в объятия. А какими словами поносил бакалейщицу Шаю! Будто не унылая кошелка, которую он хотел взять в жены только для того, чтобы заставить пахать на себя от зари до зари, а сама императрица Ксуеман дала ему от ворот оскорбительный поворот. Щипачи и мокрушники замирали в восторге и даже пытались конспектировать.

Время от времени заключенному приходили передачи. Охрана, на удивление, не потрошила те посылочки, отдавала все честь по чести: возвращался в камеру с ненадорванным пакетом промасленной бумаги, а потом ночью чавкал под одеялом. И ведь не в коня же корм: жрал в три горла, а худел на глазах. Надписей на пакетах не было, так что не знают люди, кто присылал. Урки поначалу злились, что не делится убогий с сокамерниками, закон нарушает. Нет, не били – запачкаться никому не хотелось, очень уж стремительно терял человеческий облик бывший бугай Бу, будто и вправду проклятье его поразило, как шептались досужие сплетники, – просто перестали обращать внимание… И после такой вот ночной пирушки он как-то раз и не проснулся. Поперхнулся, видать, сытным-то куском. Все бы ничего, да только посылочка пришла аккурат после того, как орал хороняка весь день о зажравшихся дружках, да ругал на все корки самого начальника управы, господина Дзиннагона. К воплям Бубнежника все уже привыкли, взять хоть ту черную кошку, от которой он постоянно отмахивался… Ее ведь никто так ни разу и не увидел. Правда, про Дзиннагона раньше не заговаривал, но мало ли чего померещится придурку?

А наш мато-якки, отсидев еще сутки, откинулся на свободу с чистой совестью, искупив все свои вольные и невольные прегрешения перед уголовным Уложением империи.

– Мартышек-то наказал? – обозначил я окончание разговора.

– Да не по масти мне о мартышек мараться. Со старшим порешали… – он скупо кивнул в ответ. – Но за заботу прими мое душевное. Ты, начальник, совет добрый услышишь?

– Отчего ж не услыхать? Не пренебрегаю советами. Добрыми.

– Ходишь ты хорошо. Тихо ходишь, землю не трясешь. Но в следующий раз и висок чистый спрячь. Вас, копачей, все равно по повадкам издалека видно, так хоть высшую семью не засветишь. Кто же поверит, что такого полета птица просто так в наше болото заглядывает?

– Благодарствую, – совет и вправду оказался уместен: в столице чистый висок куда больше привлекает внимание любопытных, чем любая, даже самая «говорящая» татуировка. Иса испокон веков курировали государственный сыск, в нашем роду хватало знаменитых следователей, и если поисками пропавшего преступного элемента займется детектив с чистым виском, пусть молодой и неопытный, – ассоциации неизбежно возникнут. Не стоит заранее пугать обитателей городского дна вниманием к ним члена высшей семьи, даже если действую я неофициально. – За что такой щедрый дар?

– А за зубы отдарок. За зубы, которые один малец выставил другому, – он сморщился в искренней улыбке. – Правильного пацана вырастим, а могли бы и упустить.

– Ну, – я холодно усмехнулся, – кто старое помянет…

– А кто старое забудет… – матерый волчара оскалил пеньки клыков. – К удаче была ваша стрелка. Бывай, копач. Думаю, больше не свидимся.

– На Судьбу надейся, но сам не плошай, – стремительно удаляющаяся к выходу спина ничем не выдала, настигли ли ее ли мои слова.

Да… дело не простое, многое в нем намешано. Тут и проклятия, и отравления, и несправедливо брошенные за решетку честные обыватели, и высказанные вскользь намеки. Вряд ли мато-якки что-то выдумал, эта публика не склонна ко лжи, если старшие велели донести до адресата правду. Да и за базар я смогу заставить отвечать. Так, пора переключаться на человеческую речь, а то еще вверну некстати жаргонные словечки в приличном обществе, они ведь привязчивы.

На столешницу почти неслышно опустились широкая чашка, звякнуло блюдце с поджаренным, как я люблю, хлебцем, подставленное вплотную.

– От заведения, – струйка какао, низвергаясь из изогнутого носика кувшина, напоминающего формой распространенный на северо-западе кумган, дохнула горьковатым паром. – С возвращением, господин.

– Здравствуй, Умин.

В кабинет проникают сиреневые сумерки. Как люблю я этот особенный свет, свойственный лишь Бахару… На столе разложены карточки с изображениями пропавших, такие заводят в управе на всех подозрительных жителей. Элегантной каллиграфией змеится текст описания. Содержимое сумки досконально изучено, но ясности это не прибавило, и я еще раз перечитываю все сначала.

«Боно – 36 лет, рост 160 см, сложение плотное, волосы русые средней длины, глаза карие, близко посаженные, нос длинный с горбинкой, имеются следы переломов, губы тонкие, крепко сжатые, нижняя оттопырена. Отсутствуют зубы 2, 3 и 6 слева вверху, 3 и 5 слева внизу, по классификации. На левой руке отсутствует кисть, правая лишена трех пальцев: большого, указательного и мизинца…

Фэньдайшунь Кайкандрипало – 70 лет…»

Так… понятно. Смотрим сводный отчет. Тот же почерк, что и в карточках. Какие интересные специалисты служат мато-якки! Что у нас тут? Все пропавшие исчезли с рабочего места. Кем могут работать калеки и уроды? Угумс. Нищими, конечно.

Для меня тот факт, что попрошайки организованы строгим образом, не стал сюрпризом: в прочитанных авантюрных романах это частенько обыгрывалось, да и обычная логика подсказывала разумность централизации и координации их действий. Весьма прибыльное занятие – взывать к милосердию обывателей и этим улучшать их собственный образ в их собственных глазах. Вот так кинет кто монетку «убогому» – и уже вроде бы и в зеркало на себя сможет смотреть без стыда за моральный облик… Странно, но в квартале Ворон я не видел этих представителей древней профессии, занимающей далеко не самую последнюю ступень в иерархии низового сообщества. Можно предположить, что был невнимателен... Нет, не вспомню ни одного трясущего культями и язвами побирушку.

Шестеро. Шестеро нищих, вроде бы немного. Их исчезновение вряд ли заметили обыватели, но если криминальное дно встревожено пропажей своих работников, то дело тут нечисто. Обязательно нужно поговорить хоть с кем-нибудь из попрошаек. Но где их искать? Пожалуй, стоит спросить совета у наставника, ему, в отличие от меня, ведом образ жизни простого горожанина.

По ровной дороге, обсаженной ухоженными кустами таволги, ноги сами несли к храму Смерти. Ни разу не бывал в здешнем святилище, расположенном сразу за городской чертой, да и откуда бы мне знать о нем? Наша семья обязательно участвовала в грандиозных богослужениях Госпоже Судьбе, которые проводились два раза в год на центральной площади Бахара специально приглашенными шадесами. Но в остальное время мы обычно довольствовались скромными ритуалами в домашнем храме Судьбы, где уже давно обосновался старенький служитель, исчерпавший силы и возможности бродить по дорогам империи. Испокон веков шадесы странствовали по земле, останавливаясь для отправления ритуалов и сеансов гаданий в часовенках, раскиданных по городам и весям, чтобы наутро снова двинуться в путь. Хотя гадания требуют творческого подхода, пристального внимания к деталям и точных математических исчислений, в обыденной жизни даже самые квалифицированные специалисты, кажется, напрочь забывали о качествах, необходимых в работе. Они отличались несдержанностью, склонностью к непредсказуемым поступкам и непрогнозируемым реакциям. От последствий их глупых шуточек часто страдали наивные простаки. В глухих селах странствующих шадесов порой даже били смертным боем. Лишь Шусин сосредоточил в своих городах крупные религиозные центры с полным штатом служителей, архивами и исследовательскими лабораториями. Па-не-Шаде твердой рукой направлял недисциплинированную братию на путь академической науки, скрупулезно исследующей направления нитей Судьбы, и отклонял любые высказывания недовольства в адрес подчиненных. Даже пару крестьянских волнений в провинциях пресек, властного ресурса хватало. Повезло шадесам с Шусином.

В Бахаре же всегда царила Смерть – с роскошными храмами-гуанями и степенным священством.

Я приближался к классической постройке, идеально вписанной в нарочито растрепанный диковатый сад, – уверен, немало средств уходило на то, чтобы поддерживать его в столь «естественном» виде. Крытая цветной черепицей островерхая крыша с изящно приподнятыми краями, будто подол красотки, переходящей ручей, грозила пронзить облака. Алый фронтон, поддерживаемый массивными кроваво-красными колоннами, испещрили ломаные линии полустертых временем барельефов с весьма правдоподобными демоническими мордами. Крепкие, выбеленные временем стены, узкие окна, обрамленные темными резными наличниками… древность, кажется, поселилась внутри камней. Не просто мудрые седые века, дышащие покоем: над этим местом навечно простерла длань сама властительница Великого Предела. Нет, не шаловливая особа, кокетничавшая с Учителем Доо в Шусине, а истинная Госпожа, встречающая испытующим взглядом каждого, кто осмеливается приблизиться к ней.

Давящая атмосфера могущества потусторонности не смущала простой люд, роящийся и гомонящий у пайлоу – роскошных алых ворот, обильно украшенных золотом. Вдоль мощеной дорожки рядами выстроились те, кого я безуспешно искал в квартале. Лохмотья, грязь, нестерпимая вонь немытых тел и гниющей плоти, беспалые руки и культи, кривые уродливые лица… «Подайте на бедность!», «Милосердия!.. Милосердия, благородный муж!», «Господин, я не ел шесть дней!»… То надрывные, то тихие, но от этого еще более жуткие просьбы сливались в неумолчный ропот, давили волной безысходности. Пришлось пригасить остроту восприятия: слишком много негативных эмоций. Боль, тоска, голод, но еще и зависть, злость, ненависть… Усилием воли замедлил ускорившийся было шаг и заставил себя внимательно рассматривать каждого, кому совал мелкую монету.

Именно эта неспешность позволила выделить из толпы тихо сидящего чуть в стороне от горластых попрошаек безногого калеку, равнодушно месящего пальцами кусок глины. Расстеленная рядом рваная тряпица заставлена подсыхающими на солнце ритуальными фигурками воробьев и свиней. Все по канону: человек состоит из нескольких душ, нанизанных на нить тела как бусины. Даже самая крепкая нить способна лопнуть со временем, непрочную же Смерть обрывает еще быстрее. Одну душу подхватывают воробьи и уносят на небо, другая остается в костях, возвращаясь в земной прах, а третья обретает покой на алтаре предков, среди семейных реликвий и памятных вещей. Свинья для бахарцев выступает символом мертвого тела, открывающего душам проход в потусторонний мир. Кладбища здесь располагаются при храмах Смерти, чтобы души, обитающие в костях, не вторгались в мир, не вредили живущим. Их обычно ублажают подношениями – вот такими фигурками, бумажными деньгами, ароматным дымом благовоний.

Рядом с глиняными воробьями и свиньями еще парочка калек разложила бумажные фонарики с просьбами госпоже Великого Предела и вышитыми бисером лентами скорби, которые паломникам положено повязывать на лоб. Мелкая торговлишка, крохотный доход… но, видимо, не все в этой ватаге до конца утратили чувство собственного достоинства и были готовы выпрашивать монетки, не давая ничего взамен.

Я приглядел ленту, фонарик с пожеланием благополучного упокоения врагам и поросенка с рыльцем, искаженным какой-то уж очень знакомой гримасой… Ха! Господин Дзиннагон, собственной персоной! Какой ироничный творец-побирушка обитает среди нищих. Лохмотья столь же вонючие, как и у всех остальных, тряпка небрежно намотана на свалявшиеся космы, сквозь грязь на лице просвечивают пятна старых ожогов, взгляд пустой. Чуткие гибкие пальцы безостановочно мнут кусок глины, помогая выпорхнуть из него сердитому нахохленному воробью. За скрюченной спиной притулилась грубо сколоченная платформа на колесиках – средство передвижения. Что-то она напоминает… где я мог видеть этого человека?.. Да какая разница!

– А продай-ка, любезный, мне эту свинку.

Путь мой лежал в полутемный зал храма Смерти, украшенный ритуальными масками и свисающими с потолка нитями, символизирующими струи дождя. Да, в храмах-отражениях все выглядело по-другому, но бахарские священники настаивали на том, что именно их святилища соединяли наш мир с потусторонним, как дождь соединяет небо с землей. Полагаю, такая вера сложилась среди земледельцев Бахара, которые испокон веков копошились в земле, в отличие от скотоводов Шусина. Ведь что для крестьянина дождь? Богатый урожай. А урожай – это жизнь. Обряды призывали духов неба по нитям дождя спуститься на землю, а священник, их совершающий, превращался в открытый канал между мирами, точку слияния земного и запредельного. Даже самые упрямые неупокоенные души, паразитирующие на живых, могли быть спроважены умелым ритуалистом туда, где им самое место: в Великий Предел. Там затухают различия, составляющие суть жизни и смерти, туда погружены корни неба и земли.

Никого, кроме меня, не было в зале. Тихо, покойно, только в саду чирикали воробьи, и тонкие лепестки солнечных лучей, проникающие сквозь узкие окна, рождали гроздья радуг в струях воды, сбегающих по стене. Я подошел к полукруглому бассейну, отделанному сердоликом, и пристроил поросенка под струями. Через пару минут он превратится в бесформенный комок, а затем, вместе с остальными похожими кучками, вода вернет глину в землю, где место праху. Фонарик подвесил на крючок у противоположной стены: таких тут уже собралась довольно длинная гирлянда. Вечером их зажгут служители, отправляя начертанные моления Властительнице Великого Предела.

Кто же он, этот безногий? Откуда я могу его знать?

Когда вышел – продавца фигурок и след простыл, хотя я старательно искал его глазами в толпе попрошаек, терпеливо отцепляя их пальцы от штанин. Не нашел.

–Пц-ц-ц, – раздалосьиз кустов и под ноги упал камушек.

Я оглянулся. Дорога была пустынна, храм с его попрошайками остался далеко позади. Ветви кустарника зашевелились, обозначая присутствие в них человека и приглашая меня присоединиться.

–Что нужно? – пристроился на крохотномпятачке, вытоптанномвзарослях таволги,рядом с тем самым безногимнищим.

–Тебе чего надо тут? – спросилонгрубо, но в глазахзастылатревога.

– Не твое дело… – меня он откуда-то знает.

– Это шастать здесь – не твое дело, – оборвал меня калека. – Не ходи сюда.

– Кто ты? – пристально вглядывался в лицо, пытаясь найти знакомые черты.

–ЯМаран, – имя мненичего не сказало и он это понял. – Мочи Маран. Брат Арравы.

– Точно! – воскликнул я. – Видел тебя пару раз после того пожара.

–Не ори… – сын гончара затравленно оглянулсяи снова зашептал, обдавая смрадным дыханием. – Ты здесь зачем?

– Тут у вас, говорят, кое-кто пропадает… – хорошо бы выяснить хоть что-то.

– А-а-а, – он выдохнул с облегчением, – да, есть такое. Но ты тут каким боком? Тебя тогда не было в городе.

– А ты откуда знаешь?

– Я много чего знаю, – лицо замкнулось в упрямстве.

– Не расскажешь, зачем тебе надо знать про меня?

Он колебался. Долго молчал, уперев глаза в землю, но все же заговорил. Начал издалека.

Как оказалось, два года назад прибытие юного отпрыска высшей семьи в полузаброшенный старинный дом на окраине вызвало изрядный переполох среди жителей квартала Ворон. Первоначальная настороженность от возможного внимания власть имущих сменилась насмешками над одиноким мальчишкой, когда стало понятно, что никто за ним не присматривает, но пережитый страх породил кучу домыслов и нелепых предположений. Неужели ребенок настольконе нужен Иса, что знатные родичи предпочлио нем забыть?Мальчиксовершенноникчемен? Семья гончара Мочи, как и все в округе, с удовольствием строила предположения о причинах опалы и обсуждала за скудным ужином моральное падение аристократов, ибо всем известно, что не является средоточием добродетели тот, кто не может навести порядок в собственном доме и правильно воспитать потомство. Никто не хочет, чтобы дети позорили семью. Маран это хорошо знал по себе, ибо мать раз за разом сурово напоминала ему об обязанностях почтительного сына перед престарелыми родителями. Поэтому когда в дом прокралась нищета, она договорилась со смотрящими мато-якки, собственноручно отрубила послушному сыну ногу и отправила на заработки к побирушкам. Маран не ропща исполнял свой долг, и с тех пор семья не голодала.

Пришлый мальчишка показался обитателям квартала безобидным, но вскоре поползли слухи, что внешность обманчива. Слабоумие, жестокость и черное колдовство –вот за что он был изгнан из уважаемого дома. Только бакалейщица Шая утверждала, что малец безвредный, хотяи глупый. Ей и верили, и нет. Он был чужой, за ним не стояло значимой силы, а слухи… не бывает дыма без огня. Возбужденные сплетнями детишки даже подвесили над воротами «Дома в камышах» дохлого кота… неизвестно, кто подал им эту идею, но она вызвала единодушное одобрение старших.

И снова все переменилось, когдау пацана появился учитель. Имоказался какой-то древний мудрец, а всемизвестно, что такие наставники –людистранные, и даже слегка ненормальные. Он же рассказал бакалейщице, что специально потребовал удалить избалованного юнца подальше от слуг и привычной роскоши, чтобы вдолбить в него свои науки. Ситуация прояснилась, несуразицы нашли обоснование. Объяснение было принято, и потихоньку сплетни сошли на нет. Кто их распускал? Да как-то сами рождались, хотя… нужно сказать, что с самого прибытия молодого господина по улицам сновалиподозрительные чужаки. Может быть,именноони и мололи языками почем зря? Уж точнонеспроставсеэтобыло.

– Зачем ты это мне рассказываешь? Дела-то прошлые, – не верю я в бескорыстные порывы.

– Упредить хочу, чтобы не удивлялся, если на тебя и сейчас наклепают всякого… Если ватага решит, что это ты наших скрал, – грохнут.

– Спасибо, конечно. Странно, что ты не повелся на наговоры.

– Так из-за Арравы. Я ведь попервоначалу думал, что это ты ее завлек, запутал. Про тебя ведь поговаривали, что глаза, мол, отводишь и непотребное творишь. Тихо, вот никто и не замечает. А потом увидел, как ты ей с тачкой подсобил. Нет, не знал ты ее и вреда не делал. И понравилась она тебе, – с надеждой заглянул в глаза.

– Да, – я подтвердил, – она была милая…

– И ты ей глянулся, добрым называла. Она сама была мож и глупенькой, но хорошей девочкой, пока свой слабый умишко не растеряла. Вечерами, слышал я, через забор с мужиком каким-то шепталась. Пока разогнать их доковыляю, – я понимающе кивнул: куда ему, одноногому, – разбегутся… Малиновую Тетку эту, проклятую, от которой все беды пошли, лепить начала. Все замуж хотела… – тоскливо вздохнул. – Маманька вечно талдычила, что это ты ее с панталыку сбил и наш дом запалил. Всем про тебя растрепала.

– Сейчас твоя мать так не считает?

– Ничего она уже не считает: померла недавно, земля ей пухом. Грибочков несвежих поела и померла.

– Ты видел лицо того человека, что приходил к Арраве? Сможешь описать?

– Да вечером разве чего разглядишь? Чего-то видел… сейчас и не вспомню. Слепить надо, тогда и покажется.

– Как ты это делаешь? – я вспомнил поросенка с характерным рыльцем: удивительный талант прятался в покалеченном теле. – Как ты добиваешься сходства с людьми в своих глиняных игрушках?

– Не знаю, – повторил сын гончара. – Руки-то помнят, на них только и надёжа.

Но как бы ни было интересно мне прошлое, необходимо было узнать то, зачем я вообще приходил к нищим: обстоятельства пропажи их товарищей. Пришлось продолжить расспросы.

Возвращаясь в «Дом в камышах», я мысленно сортировал сведения, предоставленные Мараном Мочи. Первой потерялась Мина. Девка она была хитрая, скандальная, выпить любила и погулять. Покувыркаться не отказывалась ни с кем и среди определенной публики пользовалась популярностью. Когда не явилась сдавать выручку – никто не удивился, решили, что загуляла. Старший ватаги, конечно, грозился подпортить ей и без того косое рыло, но кого такие угрозы останавливали? Дня три-четыре ее даже не искали, а встревожились, лишь когда на утреннюю смену не явился Фэйданьшунь, потому что такого просто не могло быть. Старик Фэнь был патологически жаден и приползал к храму каждый день вот уже двадцать лет подряд. Ни дождь, ни снег, ни болезнь не могли заставить его уйти с рабочего места. Ему всегда больше всех подавали. Вот тогда и организовали поиски, но никаких следов не нашли.

Через месяц как сквозь землю провалились Боно и Цинь, самые здоровенные. Они верховодили в ватаге и не скупились на тумаки и побои, а когда пропали – слабые и старые вздохнули с облегчением и даже поначалу обрадовались. Ненадолго, потому что власть перешла к кособокому Гирану, а уж большего подлеца свет не видывал. Некоторые надеялись, что исчезнет и он, но поганцу пока везет. По его просьбе работу начали тщательно контролировать смотрители от мато-якки. Новый старший призвал стать вдвойне осторожными, хотя куда уж осторожнее – жизнь в тени развивает крысиное чутье на опасность. Нищие теперь со страхом ожидают утренней переклички: кого не досчитаются в следующий раз? Недавно вот Туле и Нишу – тихим, безответным теткам – не повезло… И ничьих тел так и не нашли. Искали? Искали. Да, состав побирушек регулярно обновлялся, но обычно умирали они по естественным причинам: наказание смотрителей, кулаки товарищей, болезнь, несчастный случай, ссоры с обывателями – а вот так, бесследно, раньше никто не исчезал. Похищены? Кому нужны никчемные отбросы, чтобы из-за них ссориться с теневой властью квартала? Не вырисовывался мотив.

Кто из жителей квартала чаще всего посещал храм Смерти? Да почти все приходили почтить предков, покоящихся на этом кладбище. Некоторым по роду деятельности необходимо было регулярно припадать к стопам Госпожи Великого Предела: алхимик Мунх, который возился с разнообразными ингредиентами как растительного, так и животного происхождения, раз в неделю возносил очистительные молитвы; старший над мусорщиками Пайпан Друпало проводил особые церемонии, сжигая трупики собранных крыс и голубей на заднем дворе; вдова Ло Лита приносила пищу и деньги благородной душе покойного мужа; духоборец Железный молил Смерть об укреплении сил и способности смотреть за грань… Дорога к храму не пустовала, а монетки пожертвований ручьем текли в дырявые карманы нищих. Но мое появление здесь стало явлением необычным, а если вспомнить старые сплетни, то и весьма подозрительным. Маран Мочи жаждал выяснить, какая цель привела в храм того, кто ни разу за все время пребывания в квартале Ворон сюда не приходил. Отчитываться перед ним я, естественно, не стал, лишь поблагодарил за заботу и предоставленные сведения.

Пока размышлял об этом, ноги сами принесли к кабачку Умина. Любимый столик у окна был свободен, почему бы не выпить чаю? Кивнул кабатчику, разговаривавшему у стойки с какой-то женщиной. Собеседница очень знакомым жестом поправила волосы.... Ло Лита! Правда, выглядела красотка похудевшей, поблекшей и будто полинявшей: кудряшки уже не прыгали по плечам задорными пружинками, лицо осунулось, глаза потухли, но как только увидели меня – засияли улыбкой.

– Как ты повзрослел, Аль-Тарук! – она была первой, кто узнал меня мгновенно. – Стал таким красивым молодым господином. Можно? – присела у моего столика и помахала кабатчику. – Умин, мне что-нибудь простенького, к чаю.

Чай давно был выпит, и на столике, как когда-то, появилась доска с шашками. За игрой Ло Лита расспрашивала меня о наших странствиях, я ее – о новостях квартала. Время текло незаметно. Ее истончившиеся пальцы нерешительно зависали над округлыми камешками, прежде чем сделать ход, но болтала столь же легко и непринужденно, как прежде. Снова кокетливо завился локон, на щеке обозначилась ямочка, плечи расправились, лицо посветлело. Оживленно переговариваясь с незнакомыми мужчинами, в кабачок вошел Суфьян ад-Фатых, шумный и представительный – вот уж кто ни капли не изменился.

– Прошу, партнеры, – широким жестом указал на столики и дружески приобнял одного из пришедших за плечи, подталкивая к самому дальнему. – Умин, тащи своего лучшего вина. Празднуем удачную сделку!

Проходя мимо нас, он скабрезно подмигнул Ло Лите.

– Жди вечером меня, Иизакки занят сегодня, – ущипнул ее щеку толстыми пальцами. – Пра-аказница.

– Как Вы смее… – я возмущенно вскинулся, но Ло Лита накрыла мою руку ладонью, побуждая оставаться на месте.

– А-ха-ха, – ад-Фатых колыхнул брюхом, – молодой герой тоже увлекся твоими прелестями? Ничего, парень, нашей Литочки на всех хватит, да, детка? – снова ущипнул щеку, оставив покрасневший след. – Занимай очередь.

И проследовал за партнерами.

Я застыл, пораженный произошедшим. Ло Лита прятала глаза. Она снова сникла, поблекла, долго и суетливо рылась в сумочке. Выложила на край стола плату за чай и сахарные шарики и тенью выскользнула из зала. Как же так получилось, что с уважаемой вдовой, которой ранее галантные кавалеры почитали за счастье подать плащ или понести зонтик, обходятся как с последней профурсеткой? Надо выяснить причину. Подхватился и, кивнув Умину, бросился следом.

Чтобы догнать завернувшуюся в шелковый палантин фигуру, пришлось почти бежать. Тепло на улице, ласковое лето нежно греет в ладонях столицу, а Ло Лита зябко кутается в плотную ткань. Плечи чуть вздрагивают, но глаза сухи и безжизненны.

– Прости, зайчик мой, – голос надтреснут, как протекающая чаша. – Все так изменилось… Тебе не нужно общаться со мной, не порти себе репутацию.

– Что случилось, госпожа? – спросил подчеркнуто уважительно. – Могу ли чем-то помочь?

– Нет, милый, – она грустно улыбнулась и смяла в кулачке край палантина. – Я сама виновата в своем падении. Не устояла. Ты же должен понимать: «Падающего»…

– «Подтолкни», да, я слышал такое. Но даже не мог предположить, что столпы морали из квартала Ворон будут действовать подобным образом.

– Какой ты еще юный и неиспорченный, – прохладная ладонь на миг прижалась к моей щеке. – Именно столпы морали с удовольствием втаптывают в грязь тех, кто не удержался на высоте. Не ты – так тебя. Берегись моралистов, Аль-Тарук, в глубине души они абсолютно аморальны.

– Но что случилось?

– Случился алхимик Мунх, – она сжалась, как от удара хлыста. – Он всегда казался мне противным, как таракан. Но где-то с год назад старикан подсел за наш столик, читал свои дурацкие стишки, говорил плоские комплименты… Сначала я хотела уйти, но было неловко перед друзьями, а потом не знаю, что нашло на меня. Это было какое-то наваждение. От него пахло зверем – сильным, могучим, свободным. В тот вечер он казался самым мужественным и особенным… будто созданным для меня. Проводил до дома, и я сама не поняла, как мы оказались в постели, – голос прервался, но Ло Лита нашла силы продолжить. – А на следующий день весь квартал знал, как и с кем я провела ночь.