Текст книги "Седьмой ключ"

Автор книги: Елена Ткач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Глава 5
Туман

– Сереженька, я вам еще чайку подолью, вам надо хорошенько прогреться, – Вера хлопотала возле Сергея, стараясь растормошить, но это не слишком ей удавалось: он только молча кивал в ответ и натянуто улыбался.

Едва запыхавшиеся Вера с Манюней склонились над ним, он открыл глаза и, застонав, приподнялся на локте. Они помогли ему встать и повели в дом, поддерживая с обеих сторон. Бледная испуганная Манюня суетилась возле отца, причитая: «Папочка, ох папочка, что с тобой?» – пока Вера не велела ей помочь отцу переодеться во все сухое, чтобы хоть как-то помочь девчонке переключиться и справиться со своим страхом.

Та пискнула: «Да, конечно… сейчас!» – и кошкой метнулась к шкафу. А Вера вскипятила чайник, укутала пледом ноги Сергею и быстренько растопила печь.

– Сережа, я все-таки вызову «скорую», – склонилась она над ним, обнимая за плечи и заглядывая в глаза. – Что ж это было? Сердце?

– А? Нет… – он еле разлепил посиневшие губы и отвел взгляд. – Не надо… ничего. Сейчас я… Сейчас.

Манюня притащила сухую майку, свитер и брюки и принялась стаскивать с отца рубашку. Вера почувствовала себя неловко – теперь она явно было тут лишней, а ее заботы, похоже, не доставляли Сергею особой радости. Пока он переодевался, она ушла на веранду. Дождь перестал, и сад дрожал от озноба, стряхивая капли с листвы.

«Как там Веточка?» – на душе у Веры было смутно, тревожно.

Ей бы сейчас возле дочери быть, но раз тут такое… И никак она взять в толк не могла, что случилось с Сережей. Приступ? Но с чего бы вдруг… Ни на что ведь не жаловался – только радовался, как ему тут хорошо. А сейчас, словно кто подменил человека: замкнутый, отрешенный, чужой – и ведь видно, что вроде пришел в себя, пульс нормальный, ровный. Хоть бы слово сказал – мол, все в порядке, Вера, вы не волнуйтесь, спасибо за помощь… Ничего. Точно в тягость ему помощь эта. Словно раздражает его ее присутствие. Да, пора. Наверно, Шура уже вернулась и в догадках теряется, куда ее сестра подевалась…

Вера вернулась в комнату.

– Ну, как вы, получше? – Сергей повернулся на звук шагов, и Вера заметила, что взгляд его прояснился и потеплел. – Вот и хорошо. Вы ложитесь, Сережа, знаете, сон – лучшее лекарство. А мне пора. Темнеет уже, а там Ветка одна… Пойду я.

– Тетя Вера, а вы возьмите мой велосипед, – подскочила к ней Маша. – А завтра я за ним зайду. Может, солнышко выглянет, мы тогда с Веточкой искупаемся.

Вера улыбнулась, поняв, что Маша на Ветку не сердится. У нее несколько отлегло от сердца – втайне она волновалась за дочь – не хотелось, чтобы девчонки всерьез поссорились. Но, кажется, Маша и не думала обижаться, до чего славная! С каждым днем она нравилась Вере все больше.

– Пожалуй, я так и сделаю. Сережа, если вам будет получше – приходите завтра к нам на обед. У нас гости будут, я сегодня с одной милой женщиной познакомилась. Приходите, я пирог испеку… – она осеклась, заметив, что Сережа ее не слушает.

Он сидел, втянув голову в плечи, и чертил пальцем по скатерти какие-то узоры.

– А? – он резко повернул голову, и Вера уловила в нем плохо скрытое раздражение.

– Пойду я… – Вера мялась на пороге, словно хотела что-то сказать, о чем-то спросить, но сомневалась, стоит ли… – А вы отдыхайте, Сережа.

– Да… Ох, Вера, простите, вы о чем-то говорили сейчас, но я не расслышал. Гул какой-то в ушах. – Он попытался подняться. – Я провожу до калитки.

– Ни в коем случае, и не думайте! – Вера подошла к нему, поправила плед. – Вам покой нужен, сон. До завтра, Сережа. Будет лучше – загляните ко мне. Или мы с Веткой вас проведаем… Машенька, где твой велосипед?

И скоро она уже мчалась к дому в сырой сгущавшейся мгле – над промокшей землей стлался туман. Лес обступал дорогу молчаливой стеной, и в его затаенном молчании Вере чудилось что-то недоброе. Она подумала, как хорошо, что Маша одолжила ей свой велосипед, – проделать весь путь до дома пешком в этой темени было бы страшновато.

Едва Вера слезла с велосипеда и, оставив его у крыльца, взошла на веранду, ей навстречу кинулась Веточка и замерла на груди:

– Мама, мне страшно!

Вера крепко обняла ее обмякшее тело, попыталась осторожно разжать руки, цепко обхватившие шею, но эти тонкие руки не выпускали ее, девочка жалась к матери, дрожа и повторяя как заведенная:

– Мамочка, мамочка… страшно!

В дверях показалась Шура, бледная и, похоже, тоже испуганная.

– Где тебя черти носят? – приветствовала она появление сестры. – Тут творится невесть что, а она, видите ли, прогуливаться изволит…

– Погоди, Шура, погоди, не до разговоров сейчас. – Вера подняла обессилевшую Ветку на руки и с трудом – ведь не маленькая уже – дотащила ее до кровати. – Шура, чаю согрей.

– Да я ее целый вечер чаями отпаиваю. Успокоительный сбор заварила, меду дала… а она как эту птицу увидела – так прямо сама не своя сделалась – мама, кричит, где мама!

– Ты погоди нагнетать, надо чтоб Веточка успокоилась. Ну, маленькая, ну будет, все хорошо, видишь? Я с тобой, я дома. Гроза кончилась, дождь перестал, ночь уже на дворе. Надо спать, деточка, завтра все по-другому будет, вот увидишь. Завтра встанем, позавтракаем, солнышко выглянет, Маша придет… Знаешь она совсем на тебя не сердится.

Ветка при этих словах затихла, тело ее перестало сотрясаться от бурных рыданий.

– А ты… у Маши была?

– У Маши. Сергею, ее отцу, плохо стало, приступ внезапный какой-то, вот Маша и примчалась за мной. Теперь ему лучше, – сказала она, обращаясь к сестре и тем объясняя свое внезапное исчезновение. – Видишь, доченька, у всех все хорошо. Это все детские страхи. Знаешь, они иногда даже без всякой причины бывают – пристанут как репей – не оторвешь. А ты вырви репей свой – и вон его за порог!

Веточка улыбнулась и глубоко, с облегчением вздохнула.

– Ну, вырвала? – Вера смеялась, пряча в душе тревогу – она чувствовала, что страхи дочери вовсе не беспричинны.

– Угу. Мам, а Машка правда не обижается? Она сама сказала, что завтра придет или ты… ее позвала?

– Сама, сама. Хорошая она, твоя Маша! Вам бы и в Москве дружить, надо спросить ее завтра, где они живут в городе – может, поблизости?

– Обязательно спросим! – Ветка, похоже, начала успокаиваться. Пережитое волненье и слезы совсем ее измотали, и глаза уже начали слипаться.

– Спи, моя доченька. Спи спокойно. А я сегодня лягу с тобой, в твоей комнате.

– Ой, как хорошо, мамочка! Я так… рада…

И Ветка тотчас уснула. А Вера с Шурой на цыпочках вышли из комнаты, плотно притворив дверь.

– Что у вас тут случилось, – почему Веточка так напугана? – Вера была сама не своя – она беспокойно кружила по комнате, стиснув руки. Подогретая Шурой картошка с луком стыла на столе – ей было не до еды…

– Я бы и сама хотела это знать, – задумчиво проронила Шура. От ее привычной болтливости не осталось следа. – По-моему, просто обычная подростковая нервность ранимой и чуткой девочки. Нежная она у нас очень. Растет. Взрослеет… Жарища эта, гроза… Не знаю. – Шура, похоже, и сама не слишком-то верила этим доводам, не понимала, что происходит… Всякая неопределенность выводила ее из себя, а потому она злилась и цыкнула на сестру. – Да перестань ты метаться, девчонку разбудишь! Сядь, успокойся. И нечего на пустом месте огород городить – вечно тебе ужасы всюду мерещатся. Тоже мне Хичкок! Стивен Кинг! Начитаются триллеров, а потом за голову хватаются: ой, страшно! Не придумывай – повода нету. Ну, поплакала девочка, ну птицы этой дурацкой испугалась – так что ж теперь, в клинику неврозов ее везти? А уж если вы такие пугливые – так нечего было на отшибе в лесу поселяться… Сняла бы дачу – и дело с концом!

– Так что за птица? – Вера взяла себя в руки и присела к столу. – Что тут было у вас?

– Птица как птица. Вроде вороны… большая только. Я услышала Веткин крик и – в комнату к ней. А по комнате ворона эта летает, крыльями бьет. Правда, птенчик премерзостный, скажу я тебе. Преотвратнейший птенчик! Глазом так и зыркает, так и косит, а глаз у нее… красный, дикий… – Шура поежилась. – Даже мне стало не по себе. Клювом по стенам, по стеклу бьет, выхода ищет. Ну, я окно распахнула, кофту твою со стула сняла, и машу этой кофтой – чтоб, значит, улетела она восвояси. А она – порх – и в лес. Только ее и видели…

– А как же… Окно-то ведь было закрыто. Я во время грозы все окна в доме плотно закрыла и на шпингалет заперла.

– Ну, может в форточку… – неуверенно предположила Шура.

По ее виду Вера поняла, что та и сама толком не знает, как эта птица проникла в дом.

– Шура, ты что-то скрываешь, я вижу! – Вера в упор уставилась на сестру. – Ну, что еще было? Ты ведь и сама напугалась, ведь так?

– Фи-ть так-ак? – Передразнила Шура и краска залила ее полное добродушное лицо. – Ну да, в штаны наложила! Именно, милая моя, именно! На Ветку накинулась эта птичка. Крыльями ее била. Бах, бах! – Шура вскочила и с несвойственной ей живостью подскочила к сестре. – Бежать вам отсюда надо, бежа-а-ать! И скоренько, скоренько! Нехорошее это место, Веруша, чувствую я… когда гулять-то отправилась… ну, когда мы тут все вместе сидели с этой… как ее…

– С Ксенией!

– Ну да, и с дочуркой ее… Так вот, я после прогуляться пошла – думаю, погода чудесная, скоро уезжать, надо надышаться впрок. Иду по лесу, а тут гроза… А отошла я от дома… ну, в общем, недалеко совсем – и гуляла всего-то с полчасика. Повернула к дому – я ж места эти с первого раза запомнила – тут заблудиться и негде…

– Ну, так что, Шура, что? – торопила сестру Вера, уже догадываясь, что с ней произошло.

– А то. Иду к дому – а возвращаюсь на то же место. Иду опять – а воз и ныне там… Часа два на одном месте кружилась.

– А где это было, в каком направлении ты гулять пошла?

– Где? Я… подожди… ой, а знаешь? – тут Шурины глаза округлились. – Я не помню. Вот те крест – не помню! Вроде… да. Я вокруг озера двинулась, на ту сторону. А к дому вышла в конце концов совсем с другой стороны. Ну с той – с шоссе, которое к дачам ведет.

– Так ты шла к тому дому? – Верин голос чуть дрогнул, когда она указала на странный дом, стоявший на другом берегу.

– Вроде да. Я ж говорю, что не помню. Вроде к нему, а может, и не к нему. Запуталась я в этой чертовой топографии. Восвояси пора. Не приняла меня местность эта. Указала, можно сказать, на дверь. Вот те Бог, а вот те порог! Задурила мне голову, мозги запутала… Нет тебе тут пути, сказала! Верка, душенька, двигалась бы и ты отсюда, а? А мы уж в городе вместе подумаем, как с вашим летним отдыхом быть. Найдем, куда вас с Веткой пристроить, я с актерами поговорю, у них ведь лето – пора гастролей, у многих дачи пустуют, пустят вас так, задаром. Актеры – свойский народ, бессеребренники… Так что давай – собирайся, завтра вместе в Москву двинемся. И нечего девку под удар подставлять – не понравилось мне здесь что-то… Неладно тут.

– Ладно – неладно… Никуда мы с Веточкой не поедем! – решительно возразила Вера. – Хорошо нам тут, Ветка оживать начала. Понимаешь, душа у нее, словно проснулась. Ты ведь знаешь, как на нее история с отцом подействовала. Развод мой… Ох, – Вера вздохнула и уронила голову на руки. – Дети-дети… Все наши взрослые беды, все ошибки прежде на них рушатся. И с грузом этим им часто не совладать… Да что там! – она распрямилась и махнула рукой – как обрубила. – Надо с этим жить дальше. А в здешних краях лесных… у озера, прямо как в «Чайке» у Чехова… – она сбилась и мотнула головой, возвращаясь к тому, что хотела сестре объяснить. – Понимаешь, эта ссора с детьми – Ветка никогда раньше ни с кем не ссорилась, больше того, любых ссор избегала. То ли это проявление слабости – ну, пасовала перед теми, кто ее был сильней, то ли другое что… Понимаешь, здесь сила в ней проявилась, воля. Душа окрепла. И с этим своим новым качеством она еще не может справляться, не может направить силу свою в нужное русло… И я должна помочь ей справиться с этим. Именно здесь и сейчас. А если мы спасуем с ней вместе, уедем от первых тревог – это может ее сломать. Она ведь как слабый росток, который может развиться в могучее дерево, а может засохнуть, скорчиться. И я за это в ответе. Нет, не можем мы уехать, тут у нее друзья появились… и знаешь, мне кажется она влюблена.

– А, ну это меняет дело, – согласилась внезапно Шура. – Увозить девчонку от первой любви… нет, за это голову оторвать мало. Ну, что ж, оставайтесь. Только… – она грузно поднялась и обхватила Веру за плечи, – боязно мне за вас почему-то. Ты не сердись, родная, что тень на плетень навожу. Надо нам всем вместе держаться. Тяжелые времена… И так тревожно, что ждет нас, что будет: денег нет, с работой в любой момент напряженка возникнет – выгонят или зарплату нечем будет платить – до культуры теперь никому дела нет – кувыркайтесь как можете… А ты и вовсе одна…

– Я не одна, мы с Веткой – двое нас, а это уже семья! А другой семьи мне не надо. Нахлебалась – и хватит! – с силой сказала Вера и прижалась к мягкому Шуриному плечу. – А ты… разве могу я на тебя сердиться? Не беспокойся, Шурынька, все будет у нас хорошо, вот увидишь. Справимся, не пропадем! А ты приезжай к нам почаще.

Долго еще просидели сестры за разговором – ночь уже пала на землю, окутав ее сизым покровом тумана. Туман стлался понизу, клубами вился над озером, обволакивал дом… и отступал, рассеянный потоками света, лившегося из окон.

И утро угасло в тумане, так и не разгоревшись. Вера поднялась рано – ее разбудила Шура, торопившаяся поспеть на электричку до перерыва в расписании. Шура, казалось, уже погрузилась в свою стихию – суета театральной Москвы уже обволакивала ее почище любого тумана… А Вера… У нее было тяжело на душе. Что-то подарит им с Веточкой наступающий день? Она обняла уезжавшую и помахала с порога – не хотелось оставлять Ветку даже на пять минут, чтобы проводить сестру до лесного шоссе. Решено было, что та объявится в конце месяца.

– Ты не тушуйся, Веруша, у нас все спереди! Помнишь поговорку? У нас на курсе еще и не такие перлы рождались… Ну, до скорого! Ветку за меня поцелуй.

И Шура скрылась в тумане. А Вера вернулась в дом. Сейчас он показался ей островком, затерянном в чужеземных водах где-то у края земли… Времена и пространства отхлынули, отступили, закинув их с Веткой одних в неизведанное…

«Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» – шепча про себя эту строчку из Пастернака, Вера тихонько зашла в комнату к Веточке. Та всю ночь спала неспокойно, металась, бормотала что-то во сне. Вот и сейчас одеяло ее сбилось на пол. Вера прикрыла дочь и, стараясь ступать бесшумно, подобралась к подоконнику. Где-то тут она оставила вчера письма из прошлого, и сейчас было самое время их прочитать.

– Тут же были… точно помню – сюда их положила. Ах ты! Вот жалость, – еле слышно разговаривала она сама с собой. Пока Ветка спит – надо было прибрать их подальше, чтобы ей на глаза не попались.

Писем нигде не было. «Может, Шура их куда прибрала, – подумала Вера. – Ветка проснется – надо будет у нее расспросить».

Она уже притворяла за собой дверь, когда услышала тонкий писк:

– Ма-а-а-мочка! Не уходи…

– Проснулась уже? – Вера мигом оказалась на дочериной постели – уселась в ногах и сжала тоненькие запястья. – Ты бы еще поспала, доченька. Рано еще. И утро, похоже, нас не порадует – сплошной туман.

– Не хочу больше спать.

Ветка терла глаза и часто моргала, а на лице ее постепенно проявлялось выражение какого-то хмурого упрямого недовольства.

– Ты не выспалась? Что такая насупленная?

– Я не насупленная, – не глядя на мать, пробурчала она.

– А какая же?

– Никакая!

– Звонок, что ты куксишься? Или ты дню не рада? Может, я тебе помешала? Но ты ж сама меня позвала…

– Мам, я не знаю… – Ветка уткнулась носом в подушку.

– Ну ладно, – Вера решила оставить ее в покое. – Пойду завтрак готовить. А ты подумай пока: будешь вставать или еще поваляешься.

– Я не буду.

– Чего не будешь?

– Ничего не буду. И завтракать не хочу!

– Ну, не хочешь – как хочешь!

Вера поднялась и быстро вышла из комнаты, решив предоставить Ветку самой себе. Ее, как видно, «заело» – начала капризничать: дальше – больше – и теперь сама не знает, как из этого мутного состояния выбраться. И присутствие потакающей матери, пожалуй, только усугубит этот ее душевный раздрызг. Что же с ней сделалось, думала Вера, сбивая омлет так резко, что жидкая желтая масса выплескивалась на стол, ребенка как подменили! Уж что-что, а расквашенной Ветка никогда не была. Точно этот липкий туман, прокрался в ее сознание, пропитал своей ненастной отравой… Проклятый туман!

Она выглянула в окно – и дымная зыбь качнулась, завихрилась клубами, точно кто-то незримый приник к стеклу и отпрянул, поняв, что его увидали…

Вера невольно отшатнулась от окна, неловко задев миску с омлетом. Вязкая желтая лужица поплыла по столу, тягучими мерными каплями стекая на пол.

Тинк… Тинк… Тинк…

Тишину замершего дома нарушал только этот слабый и насмешливый звук: тинк… тинк…

Вера почувствовала, что мурашки побежали по коже, и, чтобы остановить волну подступавшего беспричинного страха, изо всей силы ударила ладонью по столу. Она не рассчитала силы удара, от которого тонкий браслет ее часиков лопнул, и часы с легким стуком упали на пол.

Вера расхохоталась. Она хохотала громко, отчаянно, а потом упала на стул и зажала рукой широко раскрытый, зашедшийся в смехе рот.

– Ну, истеричка, ну, дура! – покачивая головой, награждала она себя эпитетами. – Да тебе самой в клинику неврозов пора. Надо же! От тумана шарахнулась… И яичная лужица доконала – почудилось, что живая, Не-е-ет, так не пойдет!

Она нагнулась и подняла с пола свои часики. Поднесла к уху. Часы не шли.

– Вот, еще радость – как же теперь время-то узнавать? Пока отнесу в починку на станцию, пока сделают… А, что поделаешь? Плохо, конечно, но не умирать же теперь без часов. Ох, Верка, Верка! Что ж ты такая нервная? Ну, чего испугалась? – вопрошала она, пытаясь укрыться в надежную гавань рацио… Но сердце не слушало доводов разума – сердце стучало, и неведомые стихии рвали снасти ее корабля. – Ну, упокойся, слышишь? Ты должна быть спокойной и ясной – с тобой Веточка! Ничего страшного не случилось, ничего, ничего, ничего…

Она бормотала эти слова, как заклинание, заговаривая, усмиряя сознание, которое больше не подчинялось логике и упорно твердило свое: случилось, случилось…

Это знание было сильнее рассудка. Оно было единственной истиной, не требующей доказательств…

Вера наскоро подтерла яичные лужицы и поспешила к Веточке – та спала… Ложбинка у носа была мокрой от слез, видно, плакала.

«Надо что-то делать, – подумала Вера. – Надо ее как-то вытаскивать… Скорее бы Маша, пришла, может, Ветка встряхнется. Да еще этот туман…»

Она поднялась наверх, к себе в комнату, села за машинку… Но на душе было скверно, никак не могла сосредоточиться. Просидев с полчаса без толку, тяжко вздохнула и выдернула из машинки чистый лист бумаги.

Вышла на балкон – на небе, затянутом тучами, – ни просвета, от озера веяло сыростью, мир скрылся в тумане, пряча от взоров очертания берегов и силуэты деревьев, как будто наступившее утро силилось утаить следы преступления, совершенного ночью.

Ни плеска, ни звука… Вроде птица мелькнула? Нет, ничего, показалось, наверное. Вера вернулась в комнату, накинула шаль и прилегла на диванчик, поджав ноги. Дрема обволакивала ее, расслабляла, дурманила. «Уж не заболеваю ли?» – подумала, почувствовав легкий озноб и ломоту в висках. Потянулась, чтобы достать плед со стула, и комната вдруг качнулась и поплыла, словно палуба.

– Отдать швартовы… – шепнула она с невеселой улыбкой. – Мы плывем в дальние страны. Да-а-льние – дальние… к неведомым берегам…

Шепнула и сразу уснула. И сон не разгладил горькой складки у губ. Дрема и зыбкий туман за окнами… Тревожное забытье.

Домик у края леса плыл сквозь туман, укрывая спящих. Сон укутывал их, согревая тела, охраняя души… И этот внезапный сон, что сразил их мглистым туманным утром, похоже, был послан совсем неспроста. Уж очень напоминал он затишье перед бурей…

Глава 6
Скоренько – скоренько…

– Пап, да не хочу я гулять – я лучше с тобой побуду… Да еще вон туман какой – в двух шагах ничего не видно! И ты еще совсем слабый, на лбу испарина выступила… – Маша изо всех сил сопротивлялась уговорам отца – он советовал ей пойти погулять, не тратить на него время попусту.

– Брось, Машка, я в полном порядке! Сейчас еще чуть-чуть полежу – и за работу. А тебя ребята, небось, заждались – этот, как его… Мишка, битый час у калитки маячит…

– Перебьется! Пап… я лучше книжку какую-нибудь почитаю. Мне тебя оставлять не хочется.

– Говорю я тебе – сейчас буду работать. Акварелька одна из ума не идет. А ты знаешь: когда я работаю…

– … То тебя нет! – закончила Маша знакомую отцовскую фразу. – Ладно, я скоренько – погуляю и сразу вернусь. Пока, пап…

И Маша, накинув кофточку, выскочила за калитку. Из тумана навстречу ей вынырнул Мишка, возбужденный, растрепанный.

– Слушай, сколько можно ждать, мы ж договорились с самого утра встретиться! Битый час тут торчу, копуша! А тут такие дела, такие дела…

– Какие такие? – Машка выдержала этот натиск с олимпийским спокойствием, даже бровью не повела. – Причем тут твои дела – у меня и свои есть.

– Ладно, короче… В общем, письма эти до зарезу нужны. Айда к Ветке!

– Можешь ты толком объяснить, что за пожар такой?

– Понимаешь… – Мишка тащил ее за руку к воротам садовых участков, – отец мой дело одно затеял. Такое… – он свистнул и восторженно закатил глаза. – В общем, обалдеть! Строительство деревообрабатывающего комплекса. Вчера к нему мужики приезжали крутые – заказчики. Тут такое будет, такое…

– Да что ты все бубнишь: такое, да рассякое! – дернула его Маша за руку. – По-человечески можешь рассказать?

– Слушай, потом… Я и сам толком не все еще понял. Я только краем уха их разговор слыхал – за дверью стоял. Затевается в этих местах офигенное строительство, а чего – не понял пока. Не беда – узнаю, отца расспрошу. Лес будут валить, техники всякой нагонят. В общем, мечта моего отца вот-вот может осуществиться, тут большие деньги, поездки всякие и вообще… Главное – он тоже должен вложиться, а у него нет всей суммы, которую надо, чтобы совладельцем всей этой фиговины стать! – Мишка тараторил без умолку, таращил глаза, ерошил волосы, словом, был на взводе, – перспектива скорых перемен в отцовских делах сильно его взбудоражила.

– Ну и при чем тут письма? – Маша вначале прониклась Мишкиным волнением, но чем больше он говорил, тем улыбка ее делалась все ироничней. – Я-то думала, ты интересное что-то задумал, а это ж взрослые дела – мы-то при чем? Или ты думаешь, мы с Веткой наймемся к твоему папочке лес валить?

Ее прищуренные глаза пронизывали мальчишку пристальным оценивающим взглядом: и чего трещит, чего тарахтит? Торопыга какой-то… Нет, таким он ей решительно не нравился! Маша даже подумала: и чего она в нем нашла, дурища? Ревела даже… Сейчас ей захотелось поскорей от него отделаться и Ветку одной навестить. Привязанность к подруге оказалась даже крепче, чем она думала. А кроме того, ее почему-то тянуло пораньше вернуться к отцу – что-то подсказывало, что нельзя надолго оставлять его одного.

– А письма при том, – Миша понял, что выглядит сейчас не солидно: сопляк – сопляком, и засунув руки в карманы, постарался придать лицу значительное выражение. – В письмах говорится про клад. Так?

– Ну, так, – Маша не понимала, к чему он клонит.

– А клад – это большие деньги. Не так?

– Да, так, так, что ты мямлишь – хватит мне голову морочить!

– Найдем клад, разделим поровну: ты, я, Ветка и Борька. Потом эдак спокойненько брякну деньги отцу на стол – мол, вот твоя доля, пап! Хочу, понимаешь, отцу помочь… – он отвел взгляд от улыбающейся Манюни и почесал за ухом. – Что в этом такого? Пусть знает, что и я кое-чего стою.

– Ну ты воще-е-е… – насмешливо протянула Маша. – Ты знаешь, как это называется? Делить шкуру неубитого медведя! Клад еще найти надо. И потом, письма эти вовсе тебе не принадлежат – Веткины они. И мамы ее… Зачем им с тобой делиться?

– Но мы же… – Миша весь покрылся пятнами, желая доказать свою правоту – видно было, что этот мифический клад для него – вопрос жизни и смерти! – Мы же решили, что все вместе будем… Это потом твоя Ветка сбрендила и письма себе забрала.

– Во-первых… – тянула Манюня, наслаждаясь возможностью помучить мальчишку, – письма передали для Веткиной мамы. Так? Именно так! – ответила она на собственный вопрос, с ехидцей глядя на Мишу и растягивая удовольствие. – Во-вторых, Ветка их не сама забрала, ей отнес их Алеша. А значит, он тоже участвует в этом деле и про него забывать нельзя. Так? – уперев руки в боки, допрашивала она растерявшегося мальчишку. – А кроме того, Мишенька, что-то я не пойму, почему ты лезешь во все дела и почему тебе больше всех надо? Мы ни о чем таком не договаривались, чтоб кто-то решал в одиночку. Видишь ли, папочке твоему деньги нужны, вот пусть сам их и роет, сам свой собственный клад ищет. А наш клад – он наш! Понятно тебе? И нечего сюда папочку своего приплетать.

– Ну, я же просто… тебе первой хотел сказать… – совсем потерявшись, пробормотал Миша. – Я же ведь…

– Первой – не первой… – передразнила Манюня, хоть ей и было приятно такое внимание к своей персоне. – Почему ты Борьку сейчас не позвал? Где Алеша? Ну? Что молчишь? Так вот, Мишенька, ты сам себя вывел на чистую воду! И с таким, как ты, дело иметь противно… Обнимайся и целуйся со своим папочкой, а я пошла! – и она ринулась перед с независимым и гордым видом.

– Маш, подожди… – он догнал ее. – Я просто не успел ребятам сказать. Давай позовем их, если хочешь… – он был на все готов, лишь бы мотавшийся хвостик Машкиных золотистых волос не растаял в тумане. – Ну что ты злишься?

– Я не злюсь, – она смерила его снисходительным взглядом. – Просто мне некогда. А ты надоел! Пока… – и, дерзко вздернув свою лукавую лисью мордочку, она ускорила шаг и пропала в тумане.

Миша еще некоторое время постоял, помялся, глядя ей вслед, а потом, понурясь, побрел восвояси. Придя домой, парень бухнулся на тахту в своей комнате и уткнулся носом в подушку. Впервые он получил «отлуп» от девчонки. Да еще от той, которая ему нравилась…

«Вот стерва!» – скрежетал зубами Мишка, злясь на себя, на Машку и на весь свет. И как она его срезала – в самую точку попала. Он ведь и в самом деле ничто без отца… Сынок богатенького папаши, как его за глаза называли ребята в московском дворе, которые пили водку, курили и матерились почище взрослых, сами зарабатывали на модный прикид – джинсы, кроссовки, куртки – и с презрением относились ко всем, кто не входил в их число и с удобством укрывался за спинами обеспеченных родичей… Что говорить – он тоже покуривал, тоже пробовал пить и в компании сверстников бравировал матерком. Но вот заработать… Нет, этого он не мог, а верней, не хотел, потому что знал – его всегда оденут-обуют по высшему разряду, и денег на обучение в самом престижном вузе дадут, и на теплое местечко пристроят… Живи – не хочу! Но подспудно в нем зрела мечта – прорваться сквозь эту невидимую стену, которую выстроила вкруг него обеспеченная семья, покупая его послушание ценой гарантированного достатка. Ах, как бы ему хотелось обрести независимость, козырнуть кругленькой суммой, добытой самостоятельно – и не важно каким путем…

И теперь эта возможность представилась – пусть неясная, но оттого еще более заманчивая – найти клад! Да, все сдохнут от зависти! И потому чем больше препятствий вставало на пути к заветному кладу, тем больше крепла решимость: расшибусь, а возьму этот клад! И девицам этим заносчивым нос утру! Пусть знают, чего он стоит…

Мишка утер накипавшие слезы и сжал кулаки: хватит хныкать – пришла пора действовать. И нечего посвящать этих дуриков в свои планы – делиться ни с кем он не будет!

А Маша, засунув руки в карманы, бодрым шагом шла по лесной дороге. Несколько раз она прыснула в кулачок, вспоминая растерянного, семенящего вслед за ней Мишку. Она и сама не знала, что на нее нашло: почему она его так отбрила… ведь он ей нравился, ей хотелось, чтобы он все время был рядом, сторожил у калитки, сопровождал в походах на пруд… Но одержанная победа горячила кровь: Машка впервые почувствовала себя женщиной, способной заставлять ухажеров терять голову и, бровью не поведя, разбивать мужские сердца… Ох, как ей хотелось стать именно такой женщиной: уверенной в себе, сильной, властной, чтобы при одном ее появлении все эти бездушные и грубые создания противоположного пола цепенели и таяли, как свечки…

«Вот, – думала Маша, – пускай помучается. – В том, что парень будет мучительно переживать, она не сомневалась. – Если этот дурак надуется и отстанет – ему же хуже… А если попался на мой крючок, – все, победа!» Она сможет крутить им как хочет! Он превратится в ее дворняжку, будет бегать по поручениям, он станет пажом, рабом, преданно глядящим ей в рот, готовым выполнить любую прихоть, любое желание…

Сладость предвкушаемой власти и сознание своего женского превосходства кружили голову, и она летела к дому подруги, спеша поделиться потрясающим открытием: мальчишек надо почаще щелкать по носу, с ними не нужно цацкаться – пускай знают свое место… Ох, как это приятно! Да, она научит Веточку, как с ними следует обходиться – уж очень Веточка нежная… С таким характером вечно будет снизу вверх на ребят глядеть, а они этого не стоят. И жалеть их нечего… В бой! – и туман рвался в клочья возле ее легкой фигурки, летящей, как на коне, словно новая амазонка – туман шарахался в сторону и снова смыкался у нее за спиной, скрывая и лес, и дорогу, и того, кто шаг в шаг следовал вслед за ней…

А тот, кто за нею следовал, был прозрачней тумана.

* * *

– Ветка, вставай, сколько можно валяться? Уже скоро одиннадцать, – продремав с полчаса, Вера внезапно проснулась, точно ее кто-то окликнул. Она рывком поднялась с дивана, выглянула на балкон, огляделась… Никого. Но тихий невнятный зов: «Ве-е-е-ра-а-а!» – все еще слышался ей, когда она торопливо спускалась по лестнице в комнату дочери – как там она?

Ветка уже не спала – ее широко раскрытые глаза казались огромными на маленьком бледном лице. Вера приложила ладонь ко лбу – вроде температуры нет… Но отчего так болезненно блестели ее глаза? Ей хотелось, чтобы Ветка преодолела свою необъяснимую слабость: если будет и дальше кукситься, не ровен час и вправду всерьез заболеет…

– Ну, вставай, вставай, сонная тетеря! Кончай дурака валять! С чего это ты пригорюнилась?

– Я думала…

– О чем?

– Так, о разном… Мам, а ангелы… они какие бывают?

– Светлые. С крыльями. Впрочем, не знаю, видеть не доводилось, – почему-то смутилась Вера. – А что ты спросила вдруг?