Текст книги "Седьмой ключ"

Автор книги: Елена Ткач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

– Алешенька… Внучек мой… – еле слышно пошевелила она бескровными губами, из глаз покатились слезы.

Алеша кинулся к бабушке, прижал к себе ее голову, стал целовать… Он и сам едва не заплакал – впервые довелось ему видеть свою «железную» бабушку в таком состоянии.

Вера накапала в рюмочку корвалол, подала Кире Львовне, но та с негодованием ее помощь отвергла. Она уже начала понемногу приходить в себя – появление живого и здорового внука быстро вернуло ей силы.

– Может быть, вы объясните мне, что, собственно… – она задыхалась от гнева, – с кем был мой внук?

– Кира Львовна, сейчас я вам все объясню, – Вера продолжала стоять, сесть ей хозяйка не предложила. – Вы только не волнуйтесь, пожалуйста, ничего страшного не произошло, просто так сложились обстоятельства… Я понимаю, что вы пережили…

– Да, собственно, кто вы такая! – вспылила Кира Львовна.

– Бабушка, это мама моей подруги, ее зовут Вера… – он вопросительно взглянул на Веру, ведь не знал ее отчества.

– Вера Николаевна, – подсказала та.

– Да, Вера Николаевна! – с каким-то внезапным торжеством выпалил Леша. – Она… Бабушка, ты только успокойся, я ведь… Ничего страшного не произошло…

– Ах, по-твоему, ничего страшного? – с нараставшей угрозой в голосе переспросила Кира Львовна, поднимаясь с кровати. – Значит, то, что со мной чудом инфаркт не случился – это не страшно! Это в порядке вещей! И то, что ты невесть где целую ночь шатался – это тоже… – она закашлялась, хватаясь рукой за горло. – Выходит, так тому и следует быть?

– Я вас хорошо понимаю, – Вера постаралась, чтобы ее голос звучал убедительно и спокойно, но это у нее не слишком-то получалось. – Я знаю, что вы пережили. Но, поверьте, так сложились обстоятельства, что Леша просто не мог оказаться дома раньше этой минуты, а телефона здесь нет… Прошу вас, выслушайте меня, я вам все объясню.

– И слушать не хочу, не нуждаюсь в ваших объяснениях! Это же надо… Всю ночь! И где? Где ты был, мерзавец? Я тебя спрашиваю? А вы… – она выпрямилась и с высокомерной презрительностью выпалила Вере в лицо, – я запрещаю Алеше дружить с вашей дочерью и бывать в вашем доме!

– Но, бабушка! – закричал Алеша, и в его крике было такое отчаяние, что Верино сердце сжалось. – Бабушка, ты… Зачем ты? Это же несправедливо…

Но он не успел сказать Кире Львовне все, что о ней думает, дверь распахнулась и на пороге предстала Алешина мама, веселая, оживленная, с огромной охапкой ромашек.

– Что за шум, а драки нет? – рассмеялась она, входя и бросая букет на стол. – Мама, опять ты всем недовольна! Добрый день, – кивнула она Вере, все еще улыбаясь, – день сегодня чудесный какой! Алешка, ты нас не познакомил, дикарь! – она взъерошила ему волосы и, порывшись в сумке, достала банку шоколадного крема «Милки Вэй». – На, лопай, ты это любишь! Кстати, пить хочу до смерти, сын, напои-ка нас чаем.

– Леночка, да ты… – от возмущения, что испорчена роль оскорбленной добродетели, которую Кира Львовна с упоением начала играть, когда прошел ее страх за Алешу, она тут же переключила свой гнев на дочь. – Ты бы разобралась сначала, что тут у нас… А ты – чаю! Как это можно? Твой сын не ночевал дома! И эта дама, видите ли, явилась меня успокаивать. Да вы понимаете, что едва меня не угробили? Что я была на волосок от инсульта? – она вновь обрушилась на Веру, которая сквозь землю готова была провалиться.

– Ну, пошла писать губернию! – с осуждением глядя на мать, покачала головой Елена. – Мама, прошу тебя, успокойся, ты совсем не в себе. Выпей чего-нибудь успокоительного, а мы пока в сад пойдем.

Она решительно увлекла за собой Веру, шепнув на ходу:

– Не обращайте внимания – мою мать иногда заносит…

И через пять минут они уже доверительно шушукались на скамеечке в густой тени отцветавшей персидской сирени. Алеша, наблюдавший эту беседу со стороны, не верил своим глазам: что такое случилось с матерью – ее словно бы подменили! Елена, помолодевшая, похорошевшая, вся сияла, казалось, от нее исходят токи радости, какого-то особого душевного электричества, заражавшего своей энергией все и вся вокруг. Алеша глаз не мог от нее отвести – он словно впервые увидел, какой редкой, какой одухотворенной красотой была наделена его мать! И, похоже, ее обаяние с первого взгляда покорило и Веру. Она сидела, вся подавшись вперед, к своей собеседнице, глаза улыбались, от недавнего напряжения не осталось следа. До слуха Алеши долетали обрывки их разговора.

– Вы знаете, это место какое-то чудодейственное! – поводя руками, словно силясь здесь все обнять: и кусты, и солнышко, и траву, – говорила Елена. – Я как впервые сюда приехала – такой прилив сил почувствовала – не описать… Знаете, вера в себя, что ли, вдруг появилась – не знаю. Только мне показалось: все теперь по плечу, любую роль сыграю – и классику, и современное что-нибудь – все, все! Чехова, Островского, да что там… Шекспира! Да! Вы, наверное, думаете, что я этакая чудачка восторженная…

– Что вы, Леночка, что вы, – перебила Вера, – я точно такая же. Я ведь, Леночка, в графоманство ударилась – роман села писать. Вот так! Не знаю, блажь это или настоящее что-то, но только ничего лучше этих минут, когда сижу за машинкой, в жизни не знала. И началось это здесь, сразу же как приехала…

– Точно водой живой напоили, да?

– Именно – точно живой водой. Как это вы хорошо сказали.

– Вера, а ведь мне дали роль! Вчера утвердили на худсовете. Главную роль, представляете?

Тут Алешу позвала бабушка, и он не услышал продолжения разговора. А когда, напоив Киру Львовну горячим чаем, кинулся в сад, Вера уже прощалась с Еленой, стоя возле калитки. Они держали друг друга за руки, как школьницы, только что не целовались… Видно было: обе с полуслова понимают друг друга.

– Обязательно зайду, обязательно! – обещала Вера, – вы тоже к нам приходите, Алеша дорогу знает… Ох, Леночка, как хорошо, что мы встретились! Гляжу на вас и сердце радуется – не одна, значит, я такая… сумасшедшая. Кушать нечего, а она о творчестве думает!

– Вы не сумасшедшая, а самая что ни на есть настоящая! Господи, как же мне жалко вас отпускать! Ну ничего, я к вам на днях загляну – вот только разберусь с репетициями, ритм рабочий налажу – и к вам! Алешка, что ты там маячишь в кустах, провожай гостью. А вы, Верочка, на маму мою не сердитесь – она не злой человек, просто характер у нее, прямо скажем, не сахар. Ей бы полком командовать, а она всю жизнь на кухне у плиты простояла, не нашла себя.

– Что вы, Лена, я не сержусь. Мне неловко ужасно – старого человека так волноваться заставила. Но вы понимаете – не могла я Алешу, на ночь глядя, одного отпустить… Вы уж за меня еще раз извинитесь, успокойте ее.

Уже выходя за калитку, Вера обернулась, чтобы помахать на прощанье. Мать и сын, обнявшись глядели ей вслед.

Падавший сквозь листву солнечный свет мерцал на их оживленных лицах. И глядя на этих двоих, прильнувших друг к другу, Вере отчего-то стало не по себе. Какая-то смутная мысль кольнула ее, словно сигнал об опасности. Но Вера решительно велела себе гнать пустые страхи.

«Теперь – Сережа, – думала она, бодрым шагом направляясь к его участку. – Поглядеть на него, предупредить о Манюне – и поскорее назад к девчонкам».

Сережа был на веранде – пил чай. Он не сразу ее заметил: сидел за столом, обхватив ладонями голову и глядел в сад. Видно, долго так сидел в неподвижности – похоже, чай уж совсем остыл.

– Ох, Верочка! – он поднялся навстречу с каким-то испугом, точно его застали врасплох за постыдным занятием. Не сразу взглянул на нее, все прятал глаза, а руки шарили по столу, хватая и переставляя с места на место предметы: ложку, сахарницу, заварной чайник…

Вера, заметила, что руки его дрожат.

– Доброе утро, Сережа! Вот, пришла отругать вас: совсем нас забросили… Сколько планов было у нас – в лес сходить, на пруд, в Свердловку, не говоря уж о нашей тайне!

– О какой… тайне? – словно с усилием выговорил Сергей, стоя навытяжку перед Верой и все так же не поднимая глаз.

– Как о какой? А клад? Или вы и о нем позабыли? – посмеивалась Вера, поднимаясь к нему по ступенькам. – Ох, Сережа, не слушайте вы мою болтовню – я просто пришла вас проведать. И успокоить – Маша у нас. Вы, наверное, перенервничали: шуточное ли дело – дочь пропала. Я смотрю – на вас лица нет, небось, всю ночь глаз не сомкнули? Это моя вина, Сереженька, каюсь – засиделись вчера за чаем, за разговорами, не успели оглянуться – потемки. Не пускать же девицу по лесу ночью одну – вот и…

– Да я особенно не беспокоился, – перебил Веру Сергей. – Знал, что она у вас.

– То есть как… знали? – переспросила та. – Вам кто-то сказал?

– Нет, никто мне не говорил. Просто знал – и все! Потому и не волновался о Машке. Знаете, интуиция большое дело. Я давно убедился, что логика только одна из относительно изученных областей на карте, именуемой «человек».

– Вы, Сережа, в этой карте что-то новое для себя поняли, да? – Вера подошла к нему, стараясь перехватить его взгляд. – Что-то случилось, ведь вы на себя не похожи! Скажите, что на вас так подействовало, откройтесь… ну, хоть бы и мне. Ведь я волнуюсь за вас, нельзя же так, честное слово… шарахаться от людей! – она выпалила это, сердясь на себя, на то, что слишком открылась. Что говорить, тянуло ее к нему… крепко тянуло. И вот она стоит перед ним, равнодушным, холодным, со своей ненужной заботой, а ему ровным счетом на это плевать – вон, даже глаз не поднимет.

Она хотела было уж повернуться, чтобы уйти, но Сережа при последних ее словах как-то весь дернулся, точно его током ударило, глянул на Веру, и в глаза его она увидела такое смятение, такую боль, каких никогда ни в ком не видала. Она покачнулась, но он бережно обхватил ей запястья, ладони пожал – ласково так, ободряющее… хорошо пожал. Было в этом пожатии что-то еще… нежность? Мольба о прощении? Вера не разобрала. Но обида и возмущение разом угасли – рук своих не отняла.

А Сережа говорил – путанно, сбивчиво, радуясь решимости выговориться, и смущаясь невнятности своих мыслей…

– Вера, вы простите, если я вас чем-то обидел. Я весь и вправду измаялся – мешанина в душе. Но не во всем, не во всем, кажется, кое-что проясняется… Вера, меня ведут! Я понял, в чем смысл, я нашел… Ох, как трудно все объяснить!

– Сереженька, вы не волнуйтесь, я постараюсь понять. Вы потихонечку… не спешите. Не опасайтесь неясностей. Вы расскажите, что чувствуете – самое смутное, самое странное… У меня ведь тоже полная неразбериха. Страх какой-то в душе.

– И у вас? – он крепче сжал ее руки. – Вера, сядьте вот сюда, рядом со мной, только не отходите никуда, а то все, чем хочется поделиться, уйдет.

Вера послушно присела на стул подле него. Она видела – ему страшно хотелось выговориться, но в то же время что-то мешало. Он словно бы раздвоился: один – прежний Сережа, которого она знала, и считала близким по духу, и другой: новый, чужой с неподвижным застывшим взглядом, настороженный, замкнутый, угнетенный какой-то навязчивой мыслью. Этого незнакомца Вера побаивалась. Было в нем что-то мертвенное, даже голос менялся – становился низким, глухим. Это преображение знакомого, светлого человека в иное обличье было похоже на смену масок. Точно кто-то кнопочку нажимал, и хлоп – готово дело! Человека как подменили…

– Понимаете, Вера, во всем, что мы делаем, как живем, суета, торопливость, натуга какая-то… Это все ненастоящее, неживое! Я вот приехал сюда… Потянулся, поднялся… встряхнулся что ли, и увидел – нет, так жить нельзя! А как? Вот картины мои. Поначалу думал – вот оно, настоящее, вот она, радость! А потом вижу – нет, и это не то – все придумано и просчитано – то же самое рацио, а творчество – это же чудо! Этого чуда мне всегда не хватало. Я понял – надо идти к нему, перелопатить в себе все до косточки, чтобы открыть эту силу, выпустить на свободу как соловья… Он в клетке-то не поет! Чувствовал – вот сейчас, еще день, мгновенье – и запоет душа, освободится, взлетит… Но силы ее уже не те – устала, толчок ей какой-то нужен…

– Да что вы, Сереженька, зачем напраслину на себя возводите, я же видела ваши работы – есть в них все: и свобода, и радость… Это ли не настоящее? И потом, вы только оглянитесь вокруг! Ведь чудеса – они всюду, так же близко, как эта ветка сирени: прикоснись – и почувствуешь ее тяжесть. Душа сама дорогу к чуду найдет…

– Вот и нашла! – Сережа выпалил это с силой, с каким-то исступленьем, но на лице лежала тень обреченности. Словно пугала его та дорога…

– Я нашел ее, Вера, нашел, теперь все возможно, все по плечу… Обо мне знают, меня ведут, и силы, которые я получаю… о, они безграничны!

– Да, но кто ведет вас, Сереженька, кто?

– Об этом я сейчас вам сказать не могу. Мне не велено. Только, Вера… верьте мне, все задуманное свершится, все сбудется! Я для Машки все сделаю. Не будет она глядеть на отца как на нищего, на соседские «мерседесы» с тайной завистью любоваться. Все будет теперь у нее, ни в чем нуждаться не станет… Я докажу, что отец у нее – не обиженный на весь свет неудачник – нет… Ах, Вера, какая власть у меня!

Он говорил, а в глазах затаился страх – даже не страх – ужас! Смертный ужас, точно знал, что все, о чем он сейчас говорит, все, что делает, жизнь из него высасывает по капле. Точно знал, что слова эти – смертный его приговор.

– Сережа, погодите, я ничего не понимаю, – Вера с тревогой заглядывала ему в глаза, но Сергей снова их отводил, как будто прятал стыд, который жег его изнутри.

– Сережа, разъясните вы мне, что за власть такая! Что с вами происходит?

– Ах, Верочка! Как жаль, что сейчас не могу вам всего открыть! Я связан клятвой. Печать на устах… Не могу. Только… знайте, что все сотворенное человеком начинает жить своей жизнью. Картины, романы, симфонии… Даже простой натюрморт, даже самое короткое стихотворение – если художник душу в него вложил… О, какая здесь сила! Какая власть!

– Да над кем власть-то, Сереженька? Разве творчество для власти, по-моему, вы что-то путаете! Вот кабинеты – для власти, да! А стихи, картины… Нет, не о том вы сейчас говорите. Кто вам все это внушил?

– Не пытайте, Вера, не спрашивайте! Не могу я открыть. А власть… она магическая. Ведь творчество – это магия, да! Самая сильная, самая абсолютная магия! В творчестве – наши самые сокровенные мысли, а мысль творит мир. Они воздействуют на реальность – наши творения. Художник – он и есть властелин мира, да! Я есмь! Я все могу! Но только, – он запнулся и как-то странно исподлобья взглянул на Веру. – Если вы захотите… я могу и вам вход открыть, и вас за собой повести…

– Какой… вход?

– Путь к могуществу – я нашел его! Я…

– Сережа, – Вера обеими руками взяла руку Сергея и крепко тряхнула ее. – Сереженька, милый, вы не в себе! Вам отдохнуть нужно. Видно, тот приступ сердечный последствия дал… Хотите, пойдемте к нам! Оставайтесь у нас, Сережа! Вам нельзя одному – что-то странное с вами творится, не могу я вас так оставить.

– Нет, Вера, что вы! Со мной все в порядке. У меня все хорошо, – эти слова были сказаны таким тоном, будто он сам себя старательно убеждал. – Если я вас чем удивил, напугал – не принимайте этого близко к сердцу… не надо было мне говорить. Это мое – только мое, мой путь, и я пройду его до конца!

– До какого… конца? – испуганно переспросила Вера. Вид у Сергея был такой измученный, что она окончательно убедилась – его надо спасать!

– До своего. У каждого – свой конец! Ладно, Вера, чего там, забудьте. Сейчас чайник поставлю, горяченького попьем.

– Я чаю не буду, Сережа, мне домой пора, девочки ждут. Так вы не против, если Маша у нас еще немного побудет? Я ведь за этим собственно к вам и пришла. Пусть у нас поживет, а, Сережа, не возражаете? Девочки подружились, пруд рядом, и вообще, вдвоем веселей… А вы тут пока поработаете спокойно, никто отвлекать не будет. Ну как?

– Пусть… поживет. А я тут… – он застыл с каким-то отчаянным выражением, глаза опять глядели куда-то вдаль.

– Сережа, – Вера вдруг решилась, – вы не покажете мне… ваши работы последние? Очень хочется поглядеть.

– Да, собственно… можно одну показать. Он на ней, он! Впрочем, не важно. Это только эскиз, набросок… мне велено завершить.

Он поднялся, прошел в комнаты и, вернувшись через минуту, положил на стол перед Верой плотный лист ватмана. Она глянула и отшатнулась невольно. Глаза! Жуткие нечеловеческие глаза с узкими зрачками глянули на нее с рисунка. В памяти тотчас встал тот портрет, который она видела у колдунов. Тот же гипнотизирующий взгляд, то же змеиное выражение… Вера инстинктивно заслонилась рукой, точно портрет мог ударить ее, ранить или вовсе убить.

Сережа пристально глядел на нее, и во взгляде его появилось какое-то новое выражение… Точно хотел ей что-то внушить, приказать: «Не отстраняйся! Гляди!»

Она буквально заставила себя на шаг отступить – ноги не слушались. И тотчас Сережа потупился и отвернулся. А когда она окликнула его, помотал головой, словно силился что-то сказать, но не найдя нужных слов, застонал и рухнул на стул, как подкошенный.

– Вот, вы мне не верите! Вижу, что вы… не дано вам… Вера! – он поднял на нее умоляющие глаза, в которых стояли слезы. – Вера, поймите, я Машке хочу доказать, что отец ее не простой человек – он талант, гений! И я докажу! Потому что мне сказано: я избранник! «Нас мало избранных, счастливцев праздных»… Помните Пушкина? Так вот, я… – он вскочил и кинулся вслед за ней. Она шла к калитке, так спешила, будто за нею гнались, позабыв обо всех правилах приличия – лишь бы скорее отсюда.

Он нагнал ее, загородил дорогу:

– Вера, не уходите, вы нужны мне! Ну скажите, разве не удивительно – я нашел, что искал, во что верил… Вы сказали: «Чудо рядом, только протяни руку…» Кажется, смысл такой? Вот я и прикоснулся к чудесному. Высшие силы… они ведут нас… Я столкнулся с этой великой силой, я получил посвящение! Я достигну всего, Вера, слышите? Всего, чего захочу! А я хочу стать художником, великим, знаменитым художником, чтобы весь мир лежал у моих ног! И Машка… чтоб она гордилась мной, чтобы знала… И вы, вы тоже…

– Что – и я? – Вера старалась не глядеть на Сергея, он был ей сейчас неприятен. Что-то, видно, застило ей глаза, если прежде не замечала в нем этой мании величия, жажды властвовать, рабской и суетной страсти, которая ломает душу, губит ее в угоду неукрощенному себялюбию. Но ведь прежде в нем этого не было… Что же стряслось, что приключилось с этим тонким, одаренным человеком, каким он казался ей, отчего он так разительно и неузнаваемо изменился? Что или кто подчинил его своей воле? Вера видела: Сергей не в себе, он подпал под чье-то влияние, и эта чуждая власть способна окончательно погубить его. В этом она не сомневалась.

– Так что, Сережа? Вы думаете, все это придает вам величия? Возвышает в моих глазах? – она смягчилась, глядя как он весь поник под ее презрительным взглядом. – Опомнитесь! Восстановите в памяти дни, когда вы только сюда приехали. Как вы радовались всему: траве, деревьям, цветам, этому воздуху, который точно крылами веет… Вы тогда ожили, ощутили потребность передать то, что радует сердце, душу… Вы начали рисовать! И какие были работы, Сережа! У вас и вправду талант. Но ЭТО! Это же… Мороз по коже – вот что я вам скажу! Да вы сами-то на себя поглядите! У вас ведь ужас в глазах! Сергей, вы ошиблись, не на ту дорожку ступили… Не знаю, кто вас избрал, что за высшие силы, только подумайте, откуда они? КТО вас призвал на служение? Свет Божий – он ведь для радости, в нем благодать… И тот, кто в себе ее хоть однажды почувствовал, только он может назваться творцом, художником и нести людям этот свет. А тут ведь ужас, Сережа! Опомнитесь, пока не поздно.

Она проговорила это уже совсем тихо, еле слышно, потому что только теперь поняла, КАКИЕ СИЛЫ подчинили себе волю ее недавнего друга. Как страшно то, что творится с ним.

Она повернулась к нему, через силу заставила себя коснуться его дрожащей руки и твердо, спокойно сказала:

– Держитесь! Не поддавайтесь, Сережа! Не все потеряно, я помогу… Только не поддавайтесь тому, кто ведет вас, кто внушает вам эти безумные мысли. Это кажется, что путей в жизни много, а их только два: один – к свету, а другой – в бездну, во тьму… и боюсь, на него-то вы и вступили.

– Вера… – он качнулся, прижав руки к груди, – Вера, неправда! Магия – не бездна! Это выход из хаоса, когда все подчиняется твоей воле. Ведь человек всемогущ! Сказано: по образу и подобию сотворен человек! Мы боги, мы можем все! Мы… – он побледнел, не в силах выразить всего, в чем хотел убедить ее. – Идите ко мне! Идите за мной! Я сделаю вас счастливой! Я люблю вас!

– О, Боже, – прошептала она, и ее черты исказились. – Бедный вы мой! Несчастный, потерянный человек… Но ничего, я не отдам вас… ЭТОМУ. Не отдам, – повторила она тихо, и такая сила зазвучала вдруг в ее голосе, что сама подивилась. – А теперь мы простимся. И прошу вас, Сережа, постарайтесь из дома никуда не ходить. Посидите тут в тишине… и ничего не бойтесь. Не бойтесь! Я ведь вижу, что страшно вам. Перехитрите себя – внушите, что это болезнь, пройдет… Знаете, – она улыбнулась, – станьте, как белка!

– Как… кто? – не понял Сергей, болезненно сжав бескровные губы.

– Как белочка! Я видела как-то раз, как белка тянулась к орешкам, которые ей протягивали на ладошке. Передние лапы лезли вперед, а задние не пускали… Так и растягивалась длинной пушистой полосочкой между желанием и осторожностью. Вот и вы упирайтесь, держитесь, Сережа! Не давайте себя сбить с пути! Крепитесь… а я приду. Я скоро-скоро приду, обещаю…

Уже затворив за собой калитку и пройдя вдоль забора, Вера оглянулась. Сережа стоял, прижавшись к стволу старой яблони, обхватив его обеими руками. Плечи вздрагивали. Он плакал.

Ей так захотелось кинуться к нему, обнять, встряхнуть, растормошить, ведь битва уже началась, и первой жертвой пал этот измученный человек, который был ей небезразличен. Нет, нельзя позволять себе даже простую женскую слабость – ибо не дремлет тот, кто незримо стоит у них на пути. Каждый шаг, который сделать им предстоит, отныне должен быть продуман и взвешен.