Текст книги "Седьмой ключ"

Автор книги: Елена Ткач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Глава 12
Уцелевшее письмо

Дом подрагивал под порывами ветра – за окнами бунтовал молодой мятежный июнь, не желавший поддаваться наступлению ночи.

– Дом, дорогой, – шептала Вера, прижавшись щекой к теплой дощатой стене, – ты мой корабль… Вынеси нас на берег! Помоги нам переплыть эту ночь!

Она не могла заснуть. Всюду слышались стуки, скрежет и треск, точно обшивка дома – ее корабля – корежилась под шквальным натиском ночи.

«Что там, наверху?.. Будто ходит кто-то…»

Осторожно, чтобы не скрипели ступени, Вера поднялась наверх, к детям. В комнате было темно, только свет полной луны ложился под ноги зыбкой шаткой дорожкой. Вера вступила на эту дорожку и тотчас же замерла, услыхав в углу у окна странные звуки. Словно кто-то царапал когтями деревянную стену… Она шагнула к окну, наклонилась, стараясь разглядеть, что там в углу… И в тот же миг ясно почувствовала: кто-то стоит за спиной!

Обернулась и увидела… Буратино. Манюнину куклу, которую запечатлел на рисунке ее отец! Буратино твердо стоял на своих деревянных ногах и, скалясь, глядел на Веру. Треугольник его трикотажного колпака с кисточкой мерно болтался за спиной. Как маятник: туда – сюда, туда – сюда… В его оскаленной широкой улыбке было что-то жуткое. От одного вида этой куклы, освещенной луной, Вере стало нехорошо. Она попятилась, наткнулась спиной на стул и вскрикнула. Зажала рот, глянула на детей – спят. Никто не проснулся, не пошевелился даже – ни Алеша, ни Веточка… Взяв себя в руки, она перевела взгляд на куклу. Буратино исчез!

Вера глазам своим не поверила: ведь только что тут стоял, возле двери…

В растерянности она застыла посреди комнаты. И тут со стороны насторожившего ее пустого угла под окном донесся неприятный, ни на что не похожий, звук: будто кто-то протяжно кряхтел на одной ноте металлическим голосом. Пересилив страх, Вера шагнула во тьму, и тут ее что-то наотмашь ударило по щеке. Прикрыв руками лицо, она шарахнулась в сторону… над головою металась птица. Черная, крупная, похожая на ворону, только глаза не вороньи – дикие, горящие красным огнем…

Откуда она взялась? Вера тщательно заперла на ночь все окна, никакой птицы не было… Тварь не давала ни мгновения передышки, била крыльями над головой, пару раз спикировала, норовя вцепиться когтистыми лапами в волосы, достать острым клювом. Вера отмахивалась изо всех сил – возня поднялась такая, что, кажется, всполошится весь дом. Ничего подобного! Дети спали, не проявляя ни малейших признаков беспокойства. Вещички аккуратно развешаны на спинках стульев, лунный свет мерцает на ярком Веточкином сарафане, казавшемся в темноте кровавым пятном…

Вера кинулась к окну – хотела его растворить, чтобы прогнать птицу. За окном послышался низкий протяжный вой. Она отпрянула прочь, ожидая нового нападения… Никакого движения. Подняла глаза – никого. Птица пропала.

Вера со стоном осела на пол: «С ума, что ли, схожу?..»

Отерла со лба холодный пот. Огляделась. В комнате струился призрачный лунный свет. А возле Алешиной кровати, под стулом, на котором были сложены его вещи, белел светлый прямоугольник. Она потянулась, подобрала. Письмо! Измятое скомканное письмо из прошлого! Она сразу узнала почерк. Незнакомка снова вышла на связь…

Вера осмотрела комнату – все было тихо. Только ровное дыхание детей нарушало покой, да лунный свет заглядывал в окно. Она перевела дыхание. Отчего-то возникла уверенность, что детям ничто не грозит. Подошла к Ветке, склонилась… Спит. Алеша? Тоже. Она по очереди перекрестила спящих и на цыпочках вышла из комнаты, оставив дверь чуть приоткрытой. На всякий случай, чтобы сразу услышать, если что…

Заглянув к Маше, Вера убедилась – та спокойно спала, посапывая во сне. Плотно задернула шторы в гостиной и села под абажуром читать…

«…на исповедь к отцу Артемию. И все ему рассказала. Далось это мне нелегко – ты знаешь, что верю я только духовнику своему – отцу Иоанну, но тот ведь остался в Москве… И с тех пор как мы с Петром Константиновичем сюда в усадьбу перебрались, я, грешница, и не причащалась ни разу… Привыкла к своему московскому батюшке, а тут от воли-то и разленилась душа… А как припекло – побежала! Отец Артемий по-отцовски за леность меня пожурил, велел всякое воскресенье на исповедь к нему приходить, но до причастия не допустил – сказал: страшный грех учинила, магией увлеклась! А это зло, Николушка, великое зло! Он объяснил мне, что тот, кто в оккультных обрядах участвует, душу свою во власть темных сил предает и отпадает от церкви. Очень обеспокоился он обо мне, но сказал, что пока я сама с пути пагубного не сверну, он мне помочь не сможет… Молиться велел и с тем человеком не знаться. А через месяц – как раз на Троицу он меня причастит, если до той поры в чистоте душу свою соблюду… Все сокрушался он обо мне, спрашивал, не смогу ли на некоторое время отсюда уехать… А как я Петра Константиновича без присмотра оставлю – занемог что-то он у меня… Головные боли его одолели – да такие, что даже до тошноты, до рвоты доходит. Нет, я должна быть при нем. Узнав об этом, отец Артемий велел снова усадьбу всю освятить и до Троицы стен ее не покидать… А иначе – не защититься от бесовского искушения. Святой водицы дал мне с собою и канон священномученику Киприану, который дает защиту от чародейского волхования. Читать велел всякий день неустанно, а еще молитву „Да воскреснет Бог“ и девяностый псалом… Третий день уж пошел как я правило это неукоснительно соблюдаю, вот только освятить усадьбу пока не пришлось. Отец Артемий хворает, а других священников в здешних краях я не знаю. Ох, Николушка, муторно на сердце у меня! Худо мне, братенька милый! Очень худо… ОН к нам более не являлся – вот уж неделя полная миновала с тех пор, как в последний раз нас посещал… И секретарь его запропал, я и думаю: слава Богу! Неужто молитвы мои услышаны? Как вспомню мрачный дом его на берегу, все эти обряды магические – сердце немеет от ужаса… Только верь мне, Николушка, верь, не по своей воле шла я на это. ОН меня заставлял! Страшная власть у него, такая, что ни умом, ни сердцем понять ее не могу. Не иначе, сам дьявол ему помогает! Мне теперь ясно стало как день, что Вязмитинов – служитель его, волю темную исполняет… И меня в это втянул. Ох, тошно мне! Всякий день силюсь вспомнить, что он велел мне увидеть? Знак начертает, заклинанья невнятные произнесет – и тогда я всю власть над собою теряю – мир исчезает, в глазах пелена, не помню: где я, что я… Только слышу голос: „Смотри! Смотри на мой шар! Ты должна увидеть! Ты должна найти место, где спрятано…“ А что спрятано, что я должна для него найти – о том после всего и не помню. Память меркнет, голова кружится, как стараюсь проникнуть за эту невидимую черту… Николушка, молись за меня, грешницу! У самого края я… Еще, кажется, шаг – и погибнет сестринька твоя Женни, навек погубит душу свою окаянная! Вот ведь как обернулось все… А как я радовалась в первые дни по приезде! Каким светом душа моя полнилась… И стихи какие слагались во мне – сердце пело! Да, еще одно: вот, вспомнила про стихи и сразу в памяти прояснилось – едва я входила в транс, ОН велел мне стихи читать – те, что накануне я сочиняла. Я и читала – и те, что пришли накануне, и ранние, и, кажется, прямо там, возле стола, начинала импровизировать: точно мне диктовал кто-то, а я вслух выговаривала… Только, сколько помнит про это бедная моя память, не было в тех стихах ни света, ни радости… Абракадабра какая-то… Но, видно, для чего-то ЕМУ все это важно было, надобность какую-то он имел. Да, чуть не забыла, видишь, какая я теперь – мысли неровные, все обрывки какие-то… Так вот, намедни набрела я в лесу на источник один… Далеко зашла, а каким путем – и не помню. Словно вел меня кто-то… Возле родничка скит затаенный, келийка. Вроде отшельничьей пустыни. Мне даже не по себе стало – не смею я, грешница, в нечистоте-то своей к этой святой обители приближаться, покой здешний тревожить… А навстречу мне…»

На этом письмо обрывалось. Из всей стопки писем, чудом попавшим к ней в руки, Вере осталось только это одно – последнее. Остальные канули в водах пруда…

Но кое-что начало проясняться. Письмо Женни – теперь Вера знала, как звали незнакомку – как бы приоткрыло завесу тайны, будто Женни старалась помочь им обрести опору среди настигшего хаоса…

«Бедная Женни… Что с ней сталось?» – думала Вера, горько вздыхая. Но теперь она окончательно поняла, что творится с Сережей, в чьи сети он угодил: тяга к жуткому дому на берегу, затмение разума… Их связывало еще одно – творческий дар, внезапно открывшийся в здешних краях! Женни стала писать стихи, а Сережа… он стал рисовать. Как говорила Ксения: у Сережи настоящий, редкий талант – дар предвидения. Он может предвидеть скрытое от других и выразить это в творчестве… Веточкин Буратино! Он нарисовал его, когда дочка, взяв с собой любимую куклу, выезжала сюда, на дачу… Буратино!..

Вера вздрогнула, пронзенная внезапной догадкой. Неужели?..

«Так, Вера, спокойнее, соберись, осталось совсем немного, и все кусочки этой головоломки сойдутся – ты ее разгадаешь! Думай, думай, только не торопись, не перескакивай, кажется, ты уже сбилась. Что ж, вернемся к началу…»

Итак, Сергей идет по стопам Женни. Он увлекся магией. Его кто-то в это втянул – Сергей говорил: о нем знают, его ведут… Женни, упоминая о том, кто вовлек ее в занятия оккультизмом, говорит о нем: ОН. Но, кажется, в письме есть и имя…

Вера еще раз перечитала отрывок письма – точно, Вязмитинов! Вот его имя. Имя мучителя Женни, продавшего душу дьяволу. Он заставлял ее глядеть на какой-то шар, велел увидеть в нем то, что спрятано, то, что важнее всего – именно для того она и была нужна! Женщина, обладавшая развитым воображением, с тонкой подвижной душой… «Медиум!» – догадалась Вера. Он использовал ее как медиума. В состоянии транса такие люди якобы обладают способностью общаться с духами и получать от них информацию. Они как бы проникают сквозь завесу реальности и вступают в контакт с тонким миром духовных существ…

Да, ОН, Вязмитинов, требовал от Евгении получения информации. Она должна была указать ему какое-то место, где было спрятано то, что так необходимо ему… Без нее получить это знание он не мог… А Сережа? С ним все точь-в-точь как с Женни! Ведь, по словам Борьки, Сереже велели на что-то глядеть, чтобы он увидел, где спрятано… Кажется, так! Точно, все так. Значит, ОН существует!

Значит, шестое чувство не подвело их, когда, собравшись на военный совет, со страхом признались друг другу: тот, о ком писала в письме незнакомка, и теперь там, в доме на берегу… Но как же это возможно?

«Стой, Вера, стой, не сбивайся, об этом – потом! Сейчас главное – выстроить все в одну линию. Что-то Сережа говорил мне при встрече, мне показалось еще… А, вспомнила: он говорил о творчестве, в нем скрыта сила, магическая власть! Все сотворенное начинает воздействовать на людей, живет своей жизнью… О, Боже! Значит, Буратино… не настоящая кукла, а оживший плод Сережиного воображения? Быть не может! Но это было, было, я сама его видела! Он был здесь, наверху, в моей комнате, хотя помню прекрасно, что настоящая кукла на дачной веранде сидит… Так что ж это, иллюзия или реальность? Что я видела? Только бы разобраться!

Выходит, все сотворенное можно оживить с помощью магии? И эти фантомы действуют, двигаются, живут? Сережа говорил о власти художника, то и дело твердя мне о магии… Выходит, его этому научили… Художник – властелин мира – так он мне заявил. Бред какой-то… Но от него самого хотят ведь не этого… От него требуют угадать потаенное место, где что-то спрятано. Значит это „что-то“ находится там не менее ста лет! А может, и больше! Но что это? Верка, ты спешишь, увлекаешься, какая-то мысль утеряна! Да, что там – не одна, целая связка! Мысли мешаются… Кто здесь?»

Ей показалось, что в комнате кто-то есть. Кто-то глядел на нее, этот тяжкий пристальный взгляд Вера спиной почувствовала.

Осмотрелась… Никого! Оглянулась… Штора за спиной была отдернута, а из тьмы за окном на нее глядел человек. Тот, кого она видела на портрете в доме у колдунов!

С криком отпрянула от окна, задернула занавеску. Руки тряслись, душа окоченела от страха… Он там, он следит за ней! Вязмитинов, ОН… Кто он? Тот, кто погубил Женни или тот, чей голос слышал Борька на том берегу? Повелевавший Сергеем, словно марионеткой? Может ли быть, что это – одно лицо? Человек, существовавший в прошлом столетии, равно как существующий и сейчас? Нет, такого не может быть, это чистое сумасшествие! На дворе – начало XXI века! «А при чем тут XXI век? – тормошила она себя, чувствуя, что все лицо пылает как в лихорадке. – Занавеску я точно задернула… Ой, какая каша в голове!»

Она попыталась взять себя в руки, усмирить разум, вышедший из-под контроля. Это было нелегко. Точно чья-то незримая воля приказывала: не смей думать! Не пытайся сосредоточиться! Это тебе не удастся!

– Врешь, гад! – стукнула она по столешнице сжатыми кулаками с такой силой, что, казалось, хрустнули косточки! Хотела, чтобы боль отрезвила ее. И точно, в голове как будто чуть-чуть прояснилось… Она заставила себя вернуться к исходной мысли, с которой сбилась.

«Он, он… Кто он? Это одно лицо? Реальность или фантом? Можно его рукой потрогать или это плод воображения, нечто вроде галлюцинации. И что в таком случае играет роль галлюциногена, что воздействует? Магия? Но я к ней не прибегала… Или в данном случае это не важно, воздействие все равно существует вне зависимости от того, вовлечен ли субъект в сферу магических операций или нет… Ох, как же в этом во всем разобраться? А дети? Им с этим не справиться! Тут у взрослого крыша поедет, а у ребенка… Нет, надо что-то делать! Но что? Как с ним бороться? Погоди-ка… Как там было в письме: Женни случайно набрела на источник в лесу, рядом было жилище отшельника. Как туда шла – не помнит, словно что-то влекло ее… Письмо кончается на словах: „А навстречу мне…“ Кто? Кто вышел тогда ей навстречу? Схимник, монах? А может, монашка? Ведь существовали и женские обители… И чем кончилась для нее эта встреча?» Вера почему-то была уверена, что встреча та для Женни была не случайна – ее и впрямь привела к скиту высшая сила, быть может, заступничество ангела хранителя… Ей должны были помочь, не могли не помочь… Но кто теперь им поможет? Ведь той пустыни давно и в помине нет…

И все же, надо попробовать место то отыскать! Родник тот старый в лесу – может, хоть он остался?

Волшебное: «А вдруг!» подхватило ее, детская уверенность в чудо разом придала сил, вселила надежду. А вдруг и ей, как и Женни, откроется что-то тайное, скрытое, поможет спастись от беды… Что это может быть, Вера не знала, но верила – помощь придет!

События прошедших дней, лавиной нахлынувшие на нее, отвлекли от прежде принятого решения: отыскать ту странную женщину, которая встретилась в Свердловке на мосту. Ведь она знала о существовании той, что жила в усадьбе, знала о Женни… Нужно все бросить, все дела отложить, но найти ее! Завтра же приняться за поиски. Вера вспомнила, что когда накануне она направлялась в Свердловку за покупками, тайная надежда встретить ту женщину не оставляла ее… Но ей помешали. И не кто-нибудь – колдуны! Они-то и сбили с пути, не позволили исполнить задуманное. И что это было: реальность или наваждение? Настоящие старики или фантомы, мираж… Поди – разберись теперь! Вера помнила: когда ей удалось вырваться с их территории, она убедилась – никакого забора, преграждавшего путь, не было и в помине! Своими собственными глазами она видела этот бесконечный забор, который завлек ее прямо в лапы к врагам! Но потом… глянцевая влажная смола асфальта, машины, несущиеся мимо нее… Был ли этот забор или только ей померещился? Существовали ли в самом деле грубые шероховатые доски, вьюн, стелющийся вдоль щелей, или это призрак, порожденный злым колдовством?

Еще одно, очень важное нужно вспомнить… Что-то сделать, куда-то пойти? Нет, не то, все не то… Ну как тут сосредоточиться, когда все мысли лишь об одном: стоит ОН там или нет?! А если? О нет, нет, только не это! Мороз по коже при одной мысли, что ОН сможет проникнуть сюда! Ведь если он в самом деле колдун, что ему стоит растворить эти хлипкие окна и двери? Говорят, сильные колдуны могу по воздуху перелетать! А если он – призрак, фантом, вроде Буратино, что ей померещился? Тогда тем более… «И потом, – остановила она ход своих мыслей, – кто сказал, что Буратино, которого я только что видела, мираж, а не реальность? Ведь я до него не дотрагивалась, а надо бы…»

Ее всю передернуло, когда представила, как дотрагивается до той отвратительной куклы, с глумливой ухмылкой взирающей на нее…

Кто он, кто? – лихорадочно соображала Вера, уставившись в одну точку. И точка – сучковатый узор в половой доске – вдруг осветилась, точно на нее направили мощный луч света. Яркий луч, невесть откуда взявшийся, на миг ослепил Веру, она зажмурилась. А когда открыла глаза, возле нее стоял… ангел! Излучавший сияние ангел с дивной красоты ликом, нимбом и крыльями за спиной…

Вера вся обмерла, не веря глазам своим: вот оно, чудо! К ней, грешной и недостойной, явился Божий посланник… Помощь явлена, ее услыхали там, в Небесах!

Тихий, но внятный голос произнес:

– Что ты делаешь здесь, встань и иди за мной!

Она не посмела ослушаться, ноги сами подняли и повели. Вот она уж пересекла небольшое пространство комнаты, вот приблизилась… Небесный посланник влек ее к дверям, к выходу… Она послушно следовала за ним, ни жива ни мертва. Мысли разом исчезли, словно сознание было школьной доской, с которой стерли слова…

От волнения перехватило дыхание, машинально Вера приложила руку к горлу, и пальцы нащупали нательный крест.

И тотчас неведомый доселе ужас, смертный, горячий как кипяток, пронзил ее всю, душу свело, точно судорогой, и через силу, едва разлепляя губы, она еле выговорила:

– Кто ты?

И все в миг исчезло… Вера стояла возле самой двери, рука уже тянулась к защелке замка, чтобы ее отворить. Она едва не оказалась на улице, возле ТОГО, кто поджидал ее. Один на один, во мраке!

– Господи, Боже милостивый! – она ухватилась за притолоку и больше уж ничего не помнила…

Часть третья
Дом над рекой

Глава 1
Прозрение

Промытый дождями июнь отцветал, и лето подступало к самой жаркой поре, когда Мишка понял: так жить нельзя! С того самого беззаботного утра, когда он решил проследить за кавалькадой машин, зачем-то свернувших в лес с проезжей дороги, он ни днем, ни ночью не знал покоя. Взрослая тайна, открывшаяся ему, занозой засела в мозгу, жгла, колола, свербила сознание, но ничего поделать с этой занозой он не мог, вырвать ее значило поделиться с кем-то ужасной тайной… Но это было никак невозможно, потому что тогда он, Мишка, предаст собственного отца!

Отец был для Мишки кумиром. Парень старался во всем ему подражать: усвоил и отцовскую манеру ходить, выбрасывая ноги носками наружу, и говорить с небрежной интонацией превосходства, и глядел на людей, как отец – чуть прищурившись и снисходительно улыбаясь. Он знал, его папа лучше всех, он самый сильный, самый смелый, самый хитрый, он никогда не сдается и всегда добивается чего хочет, потому что умеет просчитывать ситуацию наперед. С ним считаются, его побаиваются и правильно делают, ведь он – настоящий мужчина, никому спуску не даст!

В последние годы они очень сблизились. Круглов-старший все чаще вел с младшим доверительные мужские разговоры, убеждая сына в той простой истине, что главное в жизни успех, а чтобы его добиться, нужно стать независимым. Нужны деньги. Деньги и связи!

– Я хи-и-итрый! – посмеивался он, и ехидная ухмылочка расплывалась на его крутолобом широком лице. – Я всех насквозь вижу! Главное – прикинь, чего от тебя человеку надо. Если все его тайные мыслишки читать научишься – считай, он у тебя в кармане! А тут уж – давай, гни свою линию, забалтывай его, голубка, забалтывай, вкручивай, что вы, мол, с ним во всем заодно – в одни ворота играете! Усыпляй его бдительность, чтоб расслабился он, милок! А сам всегда держи в уме свой интерес. И чтоб никто о нем ни сном, ни духом… Пользуйся всем, что можно взять с него, а там… Нужен тебе – придержи, не нужен – пускай отваливает. И по крохе, по крохе с каждого собирай, вей свое гнездышко и в загашник, в загашник складывай. У кого – информацию важную, у кого – человечка нужного, у кого – дельный совет… В общем, соображай! И всегда заводилой будь, рубахой-парнем, к таким люди липнут, а это-то нам и нужно. А сам ни к кому не липни, готовься свалить в любую минуту и запомни: ты никому ничего не должен, ты сам по себе! Дури всех, как хочешь, только весело, с огоньком! Тогда все, что надо тебе, само в руки свалится.

И Мишка видел – эти слова отца не расходятся с делом. Тот всегда был окружен толпой крутых мужиков, в их компании царила атмосфера азартного заводного соперничества, эдакого бахвальства, ухарства и пускания пыли в глаза… И отец в компании этой всегда и во всем был первым.

У него была самая классная машина: только что купленная зеленая «вольво», потрясная четырехкомнатная квартира на Фрунзенской набережной; вся семья как сыр в масле каталась, а Мишкина мама – та вообще утерла всем нос: хоть сама не работала, наняла домработницу, которая и осталась присматривать за квартирой, пока вся семья на даче.

Кстати, о даче: Круглов-старший грозился по осени снести старый дом и отгрохать настоящую виллу с бассейном, сауной и со всякими прибамбасами… Он считал, что в жизни все должно быть красиво – по хай классу, а такая жизнь очень дорого стоит!

И вот все это благолепие развеялось в прах! Он узнал, какой ценой все это было куплено, а самое страшное, понял, кто такой на самом деле его отец: жалкий трус, пресмыкающийся перед бандитами!

Это было так страшно… Мальчишку начинала бить дрожь, едва перед глазами вставала лесная поляна, запруженная иномарками, группа стоящих в сторонке мужчин, а посередине двое: низенький смуглый с мясистым лицом, которого называли Малхазом, и его отец.

Спрятав в густом подлеске велосипед, Мишка подкрался к самому краю поляны, откуда все было видно. На противоположном краю, у кромки леса грудой свалены были широкие крепкие доски и брус, а правей, ближе к болоту, виднелось строение без окон и крыши – видать, недостроенное. Возле него лежали электропилы, высились горы стружек и штабеля не распиленных бревен. Поляну украшали пеньки…

Из своего укрытия за кустами дикой малины Мишка не мог слышать всего – до него долетали только отдельные фразы и куски разговора. Вначале парень не подозревал ничего дурного: катаясь утром на велосипеде, он заметил на дороге машину отца, замыкавшую целую колонну, неспешно следующую за тяжело груженным военным грузовиком, и решил – поедет за ними. И страшно удивился, когда вся процессия неожиданно свернула с бетонки в лес – тут его любопытство совсем распалилось и, прячась, чтоб не заметили, двинулся следом.

По мере развития действия на поляне парень понял, что дело плохо – отцу угрожают, и все оборачивается совсем не так, как тот ожидал.

– Об этом не было уговора, – разводил он руками, растерянно глядя на людей Малхаза, покуривавших возле машин. Один из них, курчавый кавказец с толстенной золотой цепью и перстнем-печаткой на пальце, смачно сплюнул на колесо отцовской «вольво», перехватив его взгляд.

– А ты не дергайся, Толик. Твое дело – десятое… – Малхаз усмехался, мерно покачиваясь на широко расставленных коротких ногах: с пятки на носок, с носка на пятку… И прищелкивал пальцами. И глядел на отца так, точно тот был стеклянным, и застывший пристальный взгляд его проницал насквозь.

– То есть, как десятое? Ведь склад-то на мое имя! А если узнает кто? Да мне… Да вы что?!

– А это уж твое дело – чтоб никто не узнал… Дело нехитрое! У тебя склад древесины. И лесопилка. А больше ты ничего не знаешь. Ты понял? Эник говорил, что ты деловой. Умный! Эник, ты не ошибся? – Малхаз обернулся к тому кучерявому, который плевал на колесо. – Кажется, ты нам не человека – дерьмо подставил! Я вижу, у него слишком много проблем…

– Сейчас у него не будет проблем, Малхаз! – Эник отделился от группы своих и не спеша направился к Круглову. Правая его рука скользнула в слегка оттопыренной карман брюк.

Мишка изо всех сил стиснул зубы, чтобы не закричать, но сдержался, успев сообразить, что он отцу не поможет – только хуже будет… Отец был один против вооруженных бандитов. Парень одно подумал: если они начнут убивать отца, он все равно не выдержит – кинется… И еще подумал, что когда вырастет, при нем всегда будет оружие – нож или пистолет.

Эник вразвалку подошел к Мишкиному отцу и левой рукой, улыбаясь, небрежно потрепал его по щеке. А потом что-то произошло, Мишка не разглядел, только отец сдавленно охнул и, скорчившись, упал как подкошенный. И стал кататься по траве. Глаза и рот его были широко раскрыты, но крика не было – он захлебнулся собственным криком…

Эник лениво пнул отца ботинком под ребра, потом рывком вздернул его за шиворот и поднял на ноги. Круглов стоял, пошатываясь, держась за живот. С неимоверным усилием он заставил себя разогнуться и поднял глаза на своих мучителей. Губы и подбородок тряслись. Эник резко выбросил ногу и саданул отца в пах. Тот снова упал.

Мишка почувствовал, как теплая влага стекает у него по ногам, а на штанах расплывается темное пятно. От страха и унижения он готов был завыть, но нельзя – могли услышать. И тогда, чтобы заглушить рвущиеся рыдания, он стал грызть землю.

Когда он снова поднял глаза, Эник уже закуривал, вернувшись к подельникам, которые молча скалились, даже не переменив своих поз: покуривали да поплевывали, привалясь к иссиня-черному джипу «чероки», похожие на стаю мух, облепивших дохлого навозного жука.

– У тебя еще есть проблемы? Или ты все понял? – Малхаз достал сигарету и повертел ее в толстых коротких пальцах.

Мишкин отец пошатывался перед ним, молча уставясь в землю бессмысленным взглядом. Потом его вырвало.

Малхаз отвернулся и кивнул своим.

– Все в порядке! Толик немного устал, но он наш человек. Он больше не будет задавать лишних вопросов. Что стоите, как стадо баранов? Выгружай бочки!

Его люди побросали недокуренные сигареты и кинулись к стоявшему чуть поодаль зачехленному грузовику. Двое солдат, охранявших груз, подоткнули брезент, откинули бортик и стали перекатывать к краю какие-то темно-сизые бочки и передавать их на руки подоспевшим молодчикам. Те оттаскивали бочки к недостроенному сараю и заносили их внутрь.

Малхаз все это время не двигался с места, продолжая внимательно изучать Мишкиного отца так, точно это было неизвестное ему насекомое. Наконец он сложил руки за спину, еще раз качнулся с пятки на носок и тоном, каким говорят с неразумным ребенком, сказал:

– Ну вот видишь, а ты беспокоился! Все о’кей, Толик, зачем нервничать? Ты делаешь хорошее дело – у тебя классная лесопилка. Тебя будут уважать… Организуй все, как надо: зароешь бочки поглубже – и ни одна собака про них не узнает! Утечки не будет, эти американцы старательные ребята, они знают свое дело! Металл в этих бочках такой, что лет пятьдесят пролежат без коррозии… Да что я тебе говорю – ты и сам взрослый мальчик, сам видел… Все чисто, Толик! Ты правильно рассудил – получишь такие деньги, что хоть весь район грязный будет – тебе начхать! С такими деньгами можешь свалить куда хочешь: хоть в Калифорнию, хоть на Канары… С женой и сыном. Кстати, Толик, мне нравится твоя жена…

Круглов медленно разогнулся, – он все время продолжал покачиваться в полусогнутом состоянии, – и поглядел на Малхаза. И во взгляде его сверкнула такая ненависть, что даже тот передернулся и отступил на шаг.

– Ну-ну, не надо бояться. Ничего я твоей семье не сделаю… если, конечно, ты сам не наделаешь глупостей. Но я вижу, ты не наделаешь, ведь знаешь, что с Малхазом не шутят!

Он обернулся к своим и еле заметно кивнул одному – очень толстому одышливому человеку с отсутствующим взглядом. Тот метнулся к джипу, открыл багажник и вынул из него небольшой аккуратненький дипломат. А перед Малхазом вытянулся по струнке Эник:

– Все на месте. С шофером и солдатами как?

– Не здесь. Толик у нас чистенький должен быть! Нам не надо следов возле склада…

Он поглядел на часы.

– Поехали, поехали! – и повернулся к Круглову. – Пока, Толик! Живи, работай, все теперь у тебя есть. Но если хоть одна сука узнает, что в этих бочках… считай, нет у тебя ни жены, ни сына. На твоих глазах с ними до-о-олго разбираться будут! А ты сам позавидуешь своим дохлым предкам!

Он повернулся на каблуках, сплюнул и вразвалку пошел к «мерседесу». Одышливый одним резким рывком швырнул дипломат под ноги онемевшему Круглову. Тот пролетел метров пять и, врезавшись в землю, от удара раскрылся. Пачки долларовых купюр зашелестели под ветром, две или три вывалились на землю, и зеленые бумажные бабочки запорхали над опустевшей поляной.

Мишкин папа бухнулся на четвереньки и стал собирать разлетевшиеся бумажки. Взревел мотором и двинулся с места военный грузовик, за ним неслышно тронулся «мерседес». Одышливый толстяк чуть задержался, внимательно оглядывая покидаемую поляну, и когда мимо него на карачках проковылял Мишкин папа, пытавшийся ухватить ускользающую зеленую бумажку, тот осклабился и пнул незадачливого компаньона под зад!

Этого Мишка уже не мог вынести… Что-то в нем взорвалось, его подбросило и вынесло из малинника; ничего не видя, не слыша, парень бросился напролом через чащу, как обезумевший дикий кабанчик, – только бы скорей унести ноги от этого ужаса, от этого зрелища, которое точно гусеницами, перемололо его безмятежное детство…

Только отъехав от страшной поляны на ощутимое расстояние и почувствовав себя в относительной безопасности, Мишка остановился, слез с велосипеда, укрылся в кустах и ткнулся лицом во влажный пушистый мох. Он трясся, икал, хохотал, он зашелся в истерике: мир на глазах разлетелся в куски и разноцветными шариками бренчал под ногами. Его отец все ему врал, все – он оказался совсем не таким, каким Мишка себе его представлял, он предал его, Мишку, предал его веру, его мечту о сильном и мужественном отце, об отце-победителе… Кумир пал с алтаря, но если он, – самый лучший человек на свете, – оказался таким слабаком, таким трусом, что тогда думать об остальных?

Встреча с Веткиной мамой, которая обнаружила его тут, в кустах, вернула к действительности. Сбежав от нее, он отъехал на полкилометра в сторону дома, сел у обочины и стал думать. Что делать дальше? Сбежать в Москву? Но ему пока не позволяли жить одному – скандал будет. Вернуться и сделать вид, что ничего не было? Продолжать по-прежнему шутить и резвиться с отцом? Невозможно… Он сейчас ненавидел отца за то, что тот посмел оказаться не тем человеком, которого так любил он, Мишка! И все же… жалость, жгучая жалость к нему, униженному, оплеванному, огнем распаляла Мишкино, сердце. Он был готов на все, лишь бы помочь отцу, отомстить за него. Готов был жечь, стрелять, убивать! Но только не покоряться этой ужасной реальности, этой жизни, которая могла смять, искалечить в одну минуту только оттого, что всегда найдется тот, кто сильней…