Текст книги "Седьмой ключ"

Автор книги: Елена Ткач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

– Но ты сама говорила: он слишком опасен! Он угрожает вам – тебе, детям… Я-то думаю, это бабские бредни, пусть так, но бредни-то ведь твои! А ты мне не чужой человек. И я только понять хочу тебя… и помочь.

– Ох, Юрка, я сама себя не всегда понимаю. Знаю только, что его воле могу противопоставить свою. Его разрушению свое творчество. Только так и никак иначе! Он хочет разрушить меня, но это не значит, что он дождется от меня ответных действий в этом же роде… Я на другой территории, понимаешь, в ином пространстве. Я сама создаю свою реальность – такую, какую душа велит! И в романе выстраиваю точно такую ситуацию, в которой мы оказались, и разрешаю ее по-своему.

– То есть, таким манером ты можешь как-то воздействовать на события? Заколдовать их, что ли?

– Вот, ты уже кое-что зацепил! Только творчество – это всегда молитва. Тут многое сплетено, всего и не объяснишь. Если хочешь, это еще и попытка уйти от мира в свой монастырь…

– И что, по-твоему, все понаписанное и понамалеванное – дар Святого Духа? И все по славу Творца? Бред! Да ты погляди, каким мраком иной раз от творений этих горе-художников веет! В страшном сне не приснится!

– Так о том-то и речь! Эти несчастные еще при жизни в провалы адовы заглянули, не уберегли свой свет, не сдюжили с даром своим. Потому что самым яростным нападкам подвергается сознанье художника.

– Прошла писать губерния! Ладно… Твою песенку про темные силы я вроде бы изучил. Хохочу-заливаюсь! Ты давай ближе к телу. Вот говоришь, этот дом поселил в тебе жуткий страх и ты страх этот изжить хочешь. И чтоб девицы тоже бороться с ним научились. Сама подумай: разве не бред? Не лучше девок в охапку – и ходу отсюда?

– Тогда этот страх на всю жизнь в нас останется. Если при первом же столкновении со злом отвести взгляд, сбежать… тогда в душу всякая нечисть, как по столбовой дорожке полезет. Ты сам своей слабостью проторишь ей эту дорожку. И тогда уж все, трудно выкарабкаться! Поэтому я и рискую, подвергая девчоночьи души таким перегрузкам, чтоб они закаленными стали. Сильными. Чтобы постоять за свет свой смогли! А сбежим, кто скажет, что страхи и призраки за нами вслед не потянутся?

– Положим, призраков видела ты одна. Не хотел говорить, но ты меня все-таки вынудила. Верка, по-моему, с тобой не совсем все в порядке. Психотерапевту хорошему показаться бы не мешало. Шурка ведь мне писала, как ты тяжело переживала развод. Этот лох твой, чтобы ему пусто было! А, хрен с ним, найдем покудрявее! У меня в Нью-Йорке, знаешь, ребята какие?! И русские, и американские… на любой вкус. А мозгляк твой этот гребаный по сравнению с ними – тьфу! Плюнуть и растереть. Ладно, про это поговорим еще… а сейчас давай-ка я тебе хорошего дохтура подыщу. За любые деньги!

– Юра, оставь это, Богом прошу!

– Ладно… Оставим. И все-таки я спалю этот чертов дом!

– Юрасик, миленький, ну как ты не понимаешь? Если уничтожить его, на всю жизнь горечь останется. Не могу объяснить, только чувствую. Без него местность была бы иной. Простой дачной местностью. Если хочешь, мне иногда кажется, что тяга к творчеству… она возникает здесь как противостояние злу.

– По-твоему, не будь этого дома, душа бы не пела? И не тянуло бы так к этому творчеству хренову, чтоб его…

– Может быть… Не знаю, может, это вообще в природе нашей души? Когда замерцает угольками в ночи что-то жуткое, так хочется эти угли разворошить, чтоб огнем полыхнули! Знаешь, этот пустой дом для меня как заслонка в печи. Он усиливает тягу, горение… Приоткроешь заслонку, приблизишься к тайне, и в душе возникает тяга гореть. Творить свою собственную реальность. И знать, что каждое слово воздействует на ту явь, которая его породила. Вот это и есть мое действие. Моя битва. И если когда-нибудь и решусь сжечь этот дом, я сделаю это в своем романе.

– И тогда он исчезнет? Обрушится, сгинет? Сам уйдет, да? Твое слово вызовет какие-то там вибрации, и реальность на них отзовется?

– Может быть… В жизни есть чудеса, но это не чудо. Вернее, чудо в самой реальности скрыто, растворено в ней, в самой плоти жизни! Только происходит оно совсем не с каждым, а только с тем, чья душа навстречу раскрыта. Готова вместить его. Ждет!

– Ну вот, теперь-то я понял! Ты и ждешь… Она чудес ждет, сестрица моя. Ну, порадовала! Нет, вы тут все сумасшедшие, все! Маниловы хреновы. И это никогда не изжить, никогда! Это в крови. Болезнь такая – русский характер. Загадочная русская душа, мать ее растак! Вместо того, чтобы действовать, они, понимаешь ли, ждут чудес… Да-а-а-а… Что ж мне делать с тобой, бедная моя? Как мне тебе втолковать, что за тебя никто ничего не сделает и жизнь никто за тебя не проживет. Учиться надо быть победителем, а иначе… тихое прозябание в придорожной канавке.

– Это твоя правда. Ты нашел ее, свою формулу жизни, доказуемую и ясную, вроде квадрата. Которая отвергает все, что в нее не вписывается… Поэтому чудо в твою жизнь не войдет – оно в нее просто не впишется. А у меня своя правда. Другая. Вот и предоставь мне прозябать в придорожной канавке. Я не люблю шоссе…

– Да ты просто жизни боишься! Если хочешь, воображение – это болезнь! Удел тех, кто не способен добиться успеха и попросту сворачивает с дороги в туман. Сбегает и блуждает там, путаясь в соплях и ожидая, что вот сейчас явится принц из сказки, расстелет на столе свои алые паруса и выложит на них нечто… чего нет у других. А сказать тебе, что такое реальность, которую ты презираешь, сказать? Может, проймет! Так вот, реальность – это двое солдат, которых нашли мертвыми в твоей излюбленной придорожной канавке! Два трупа, Вера! И не где-нибудь, а в километре отсюда. И нашли их с неделю назад. Шурка в газете прочла и в набат забила – меня сюда погнала…

– Неужели это те самые, которых я в грузовике видела?

– Те или не те – не суть! Ты тут разводишь турусы на колесах: ах, мой роман! Ах, нужно победить в себе страх! А страх – он не ждет. Вот ты живой, а через миг тебя нет. Труп. И все! И никаких борений. Просто не успеешь, понятно? Так вот, из всего, что ты мне наговорила, я понял одно. Все эти призраки, удары по голове ниоткуда и прочая дребедень – плод твоего больного воображения. Никто ничего подобного тут не приметил, ни дети, ни взрослые…

– Но Ветка тоже видела призрак в колодце!

Ветка еле сдержалась, чтобы не завопить: «Видела, видела!» Ей ужасно хотелось защитить мать, в этом споре она была целиком на ее стороне. Сердце ее расширилось от ужаса и восторга: было страшно, что где-то рядом произошло убийство, но эта жестокая и жуткая правда меркла по сравнению с теми словами о жизни, о чуде, которые она впервые услыхала от мамы, подслушивая здесь, под окном…

– Вера, очнись! Пойми, что опасность реальна. Она не призрак и не фантом! Ты поселилась с девчонкой одна в лесу и этого не побоялась. А от собственных выдуманных страхов шарахаешься! Так вот, бояться надо самого простого повседневного зла, которое ездит по дорогам, бродит по улицам, забирается в дом… Имя ему – насилие, и больше никакого зла в этом мире нету.

– Что ты предлагаешь? То, что узнала Манюня и в самом деле ужасно…

– Наконец-то соизволила снизойти до моих предложений. Так вот, я предлагаю вещи очень простые: собирайся и завтра утром мы втроем едем в Москву.

– А Манюня с Алешей? А Ксения? Предлагаешь их бросить? Или твое милосердие простирается только на своих…

– Сейчас я тебе так съязвлю, что вверх тормашками полетишь! Достала меня, мать, честное слово!

– Ладно, Юрка, не кипятись! Слушай, давай перенесем все это на завтра, а? Я устала дико, а надо бы еще сесть поработать.

– На ночь глядя?

– Так ночью лучше всего работается.

– Н-да! Все не как у людей. Только учти: еще на один такой разговорчик я попросту не способен – отвык языком молоть. Так что решай сейчас…

– Юрка, не приставай. Такое за пять минут не решишь…

– Тебе для ТАКОГО еще пять лет надо? Хрена с два! Кончай валять дурака, не на такого напала! Во мне где твои штучки… Даю пять минут – пойду прогуляюсь. А, кстати, вещицу одну тебе покажу.

– Какую вещицу?

– Увидишь…

Судя по удалявшемуся стуку его каблуков, Юрасик вышел из комнаты. До Ветки больше не доносилось ни звука – видно, Вера сидела, не шевелясь, в глубокой задумчивости. Ветка тоже не двигалась. И вдруг ей в голову пришла шальная мысль: а что если выпрямиться, взобраться на подоконник и – готово дело! Не надо потом себя грызть, что подслушивала… Признается маме во всем, на шею кинется и будет молить, чтоб ни за что дядю Юру не слушала – ни в какую отсюда не уезжала! Ветка почти не сомневалась, что мама на нее не рассердится.

Она уже приступила к осуществлению своего плана, когда где-то в глубине дома послышался шум, топот, потом истошный Машкин крик: «Я боюсь его! Дядя Юра, скорее!» Ветка кинулась на подмогу. У нее совсем затекли ноги и онемела спина, так что разогнуться девчонка смогла только завернув за угол и миновав опасный обрыв. Через минуту она была у крыльца, чтобы проникнуть в дом наиболее традиционным способом.

И вдруг словно смерч смял ее, подхватил и понес – в темноте Ветка не заметила человека, притаившегося у двери. Это он поднял шум, пытаясь проникнуть в дом, – дверь успели захлопнуть прямо у него перед носом.

Увидев девчонку, вынырнувшую из-за угла, он набросился на нее: одной рукой обхватил обе кисти, другой стиснул горло, и убедившись, что мушке не вырваться из паутины, утробно рассмеялся, издавая странные булькающие горловые звуки.

В этот момент луна выскользнула из-за тучи и осветила его лицо. Это был Машкин отец, дядя Сережа!

От ужаса Ветка зажмурилась и закричала, но вместо громкого призыва на помощь, у нее вырвался тоненький жалкий писк. Она ожидала всего – схвативший ее человек мог быть вором, бандитом, убийцей, но только… только не Машкиным папой! Вывернув шею, она попыталась заглянуть ему в глаза: в голову пришла невероятная мысль – а вдруг это шутка! И вот сейчас он, смеясь, опустит ее на траву и спросит: «Ну что, здорово я вас всех напугал?»

Но тот, кто сжимал ей горло, – он был не человек. Монстр в обличии Сережи! Монстр, выползший из легенд и обладавший нечеловеческой силой и бездушием автомата…

Внутри у него что-то как бы все время непрерывно побулькивало, клокотало… Он зарычал, встряхивая свою жертву, ее длинные тонкие ноги в сандалиях дернулись, а потом безжизненно закачались над землей. Чудище периодически встряхивало добычу, как бы похваляясь ею перед теми, кто был в доме.

– Маш-ку. Отдай мне Маш-ку. Ей пора до-мой. До-о-мой. Маа-а-ашу! – взвыло ОНО, приближаясь к крыльцу.

Машка, криком крича, умоляла дядю Юру сделать что-нибудь. Тот метался перед запертой дверью, как разъяренный вепрь, и требовал чтобы его выпустили наружу, – мол, в секунду разделается с этим недоноском, – но Ксения стояла несокрушимой стеной: она заслоняла собою дверь и, умоляюще сложив руки, шептала:

– Нет, Юрочка! Нельзя туда. Сейчас… Сейчас мы что-нибудь придумаем. Господи, Господи!

Машка, дрожа, прижималась к Алеше, лицо у него было в крови, а левый глаз совсем заплыл…

Когда Юрасик вышел из Вериной комнаты и, не спеша, направился к машине, все в доме уже собирались ложиться. Он открыл багажник и извлек из него какой-то довольно объемистый плоский предмет, завернутый в кусок мешковины. Бережно прижимая к себе этот, по-видимому, весьма ценный предмет, он направился к дому. Занес свою ношу в дом и вышел опять – покурить. Из-за густого куста жасмина выступила темная фигура и шагнула к крыльцу, на котором как раз появился Алеша – тот решил встретить Ветку, которая что-то уж чересчур задерживалась…

Юрасик спокойно прошел мимо замершего у крыльца человека, но, заметив странное выражение на Алешином лице, приостановился и обернулся.

– Вам кого, эй?

– Ма-шу! – раздельно и глухо произнес человек голосом, лишенным живых интонаций. – Отдайте мне Ма-шу. Я пришел за ней.

Юрасик даже несколько оторопел: он никогда не слыхал подобного голоса – как у автомата, и попытался вглядеться в лицо нежданного гостя. Его опередил Алексей – одним прыжком он очутился возле пришельца.

– Маша останется здесь! Она с вами никуда не пойдет! – крикнул парень, вытянув руки перед собой.

Не обращая на парня никакого внимания, человек двинулся вверх по ступенькам, глухо трубя:

– Вера, Маша здесь? Отдай мне Ма-шу.

– Боже, не пускайте его! – всполошилась Ксения, угадав, кто стоит там, в темноте…

Все произошло очень быстро, буквально в секунды: Алеша кинулся на пришедшего, стараясь его оттолкнуть, и был отброшен таким мощным ударом, что налетев спиной на входную дверь, начал тихо сползать по ней… Юрасик кинулся к парню, Ксения, распахнувшая дверь, крикнула: «Сюда, скорей!», он подхватил парня подмышки и втащил внутрь. Дверь захлопнули и заперли изнутри на ключ… Вера и не подозревала, что Ветка находится где-то там, на улице, в темноте, уверенная, что дочь давно спит…

И тотчас, как дверь захлопнулась, ночной гость кошкой метнулся в сторону, на миг исчез, а потом вынырнул из мрака с добычей – он волок Ветку, сдавливая ей горло.

Верин крик разорвал тишину. Она кинулась к двери, но Ксения крепко обхватила ее сзади за плечи, плача и умоляя:

– Милая, мы все пропадем! Все! Машеньку пожалей! Он не причинит Ветке вреда, слышишь?! Я уверена – не причинит!

– А ну пусти! – заорал Юрасик, пытаясь оттолкнуть Ксению, вставшую у него на пути, но выпиравший живот был ее лучшим аргументом… Она повторяла, как заведенная:

– Это не человек, Юра, не человек! Ты с ним не справишься! Он убьет тебя, Юрочка, не ходи! Нельзя отпирать – не человек это!

– А я буду смотреть, как он племяшку мучит? – взвыл Юрасик, решившись наконец осторожно отстранить Ксению, которая одна еще что-то соображала – Машка и Вера, похоже, утратили эту способность.

Юрасик не успел отпереть дверь – та рухнула на него, вышибленная из петель чудовищной силы ударом…

На пороге стоял зверь: в проломе двери за спиной у него клубилась ночь, луна осветила налитые кровью глаза, подергивающуюся верхнюю губу, звериный оскал… Ветки с ним не было – видно, бросил за ненадобностью. Раз с ним меняться не захотели, он, как видно, решил сам взять свое!

Монстр в обличии Сережи протянул к Машке руки и замычал. Она завизжала, да так отчаянно, что, казалось, этого крика стены не выдержат… Покров, которым был обернут некий плоский предмет, принесенный Юрасиком, соскользнул на пол, свет луны дрогнул, поплыл… и осветил картину в овальной раме. Портрет молодой женщины.

В прихожей свет не горел, и эффект появления из темноты, – словно из ниоткуда, – этого старинного портрета был так неожидан, что все застыли. Потом существо, снесшее дверь, завыло и на губах у него запузырилась пена. Он задрал голову, судорожно дернулся и ничком, как подкошенный, рухнул на пол перед портретом.

Глава 6
Окрыленные первой победой…

Лежащий на полу вздрогнул, приподнял голову. Со стоном сжал виски, снова рухнул ничком… Юра с Алешей расступились, пропуская Ксению, та присела рядом с лежащим на корточки, смочила кончики пальцев водой из бутылочки и, что-то шепча, принялась осторожно умывать и кропить его лицо.

Вера увела в свою комнату полубесчувственную Веточку, дала ей снотворного, уложила в постель и вернулась к остальным. На пути ее настигла нелепая мысль, что они с Веткой у себя дома смотрят жуткий триллер по видео – обе прежде это занятие очень любили…

«Ну да, – горько усмехнулась она, – не хватало только пакетика с чипсами! А фильм – что надо: ни режиссер, ни актеры друг другу в мастерстве не уступят…»

– Ну как? Получается что-нибудь? – Вера присела рядом с Ксенией возле неподвижного тела. – Тебе нельзя сидеть на корточках долго – давай я!

– Погоди, сейчас… Кажется… Сережа! Сережа, вы меня слышите? – негромко, но настойчиво позвала Ксения, снова омыв ему лоб и виски.

– Машенька, подойди! – ободряюще кивнула она помертвевшей Манюне, которая опасливо наблюдала за этими манипуляциями, – иди, не бойся! Ну? Вот так, хорошо.

– Сережа, мы здесь. Все здесь: и Маша, и Вера, и Веточка. А я – Ксения – меня вы не знаете, а я вас знаю – заочно. У вас был обморок, а сейчас вы пришли в себя. Машенька, ну помоги же отцу…

Сережа тяжело приподнялся на локте. Судорожно зевнул. Отвернулся.

– Что это? – расслышали низко склонившиеся над ним Маша с Ксенией в хриплом выдохе губ…

– Юра, помоги, – Ксения подала знак, махнув рукой, – и Юрасик, скривившись и не тая своего отвращения к лежащему человеку, принялся поднимать его на ноги.

– Спасибо, я сам.

Сергей, неуклюже переступая затекшими ногами, с трудом добрался до ближайшего стула и тяжело рухнул на него, стиснув руками виски – как видно, голова раскалывалась от боли.

Вера, задержав дыхание, готовая в любую секунду отпрянуть, приблизилась к нему. Пододвинула стул и села.

– Сережа… Вы помните что-нибудь? Как вы появились здесь – вы это помните?

– Нет… – он медленно поднял голову. – А… где я?

– Папочка! – Машкин крик взорвал напряжение. – Папа, я здесь!

Он неловко вскочил, только теперь заметив ее, опрокинул стул… Она, плача, целовала ему щеки, лоб, нос. Его лицо все еще было влажным от святой воды, которой омыла его Ксения. Теперь к этой влаге примешались соленые Машкины слезы. Сережа стоял, крепко обнимая дочь. Манюня, пряча зареванное лицо у отца на груди, спросила о чем-то, тот что-то ответил, неуверенно улыбнулся и осторожно, несмело, будто стыдясь, погладил ее по голове, по спутанным, растрепавшимся волосам… Руки заметно дрожали.

Вера почувствовала себя неловко: эти двое сейчас совсем не нуждались в свидетелях! Она кивком поманила остальных на кухню, там Ксения уже заварила чай. На тарелке высились горкой многослойные аппетитные бутерброды.

Разглядев при ярком свете багровый Алешин синяк, Ксения ахать не стала, а только быстро, без лишних слов умыла его разбитое в кровь лицо и выдала старый медный пятак – и откуда он только здесь взялся! Вера в который раз поражалась, глядя на нее: эта женщина всегда делала именно то, что нужно, и тогда, когда нужно. При этом заботы ее никогда не казались назойливыми – ей хватало деликатности вовремя оставить человека в покое…

Глядя, как ожил мальчишка от этой заботы, с какой забавной старательностью осваивал методику борьбы с синяком, Вера подумала, что они в последние дни совсем его позабыли… Алеша явно чувствовал себя лишним.

А Алеша… он и в самом деле ощущал себя в эти дни совершенно заброшенным. Да и навязчивая идея, будто он тюфяк тюфяком, казалось, навечно угнездилась в его неокрепшем сознании… И тут он ожил! Он чувствовал себя так, словно до сего времени барахтался под водой, а теперь вынырнул на поверхность, глотнул свежего воздуха, увидел солнце, звезды, цветы… Он впервые шагнул навстречу опасности, навстречу собственному страху и, услыхав от Юрасика короткое: «Ну как ты, мужик?», ощутив крепкое пожатие его руки, протянутой, чтобы помочь мальчишке подняться, – сдержанное рукопожатие равного с равным, – Алексей убедился: нет, он не тюфяк, не рохля, не жалкий очкарик. Он поверил в себя!

Он рассматривал в зеркало свой фингал с такой гордостью, будто тот был орденом Святого Георгия, данным в награду за храбрость.

Словно очнувшись, парень с изумлением озирался вокруг и счастливая полуулыбка блуждала на приоткрытых губах. Так вот она, жизнь! Непредсказуемая, загадочная, – жизнь позволила ему убедиться в той непостижимой легкости, с которой она менялась мгновенно и вдруг. Миг – и в доме, где поселилась тревога, ожил теплый ласковый свет – достаточно было взглянуть на Манюню, прижавшуюся к отцу… Миг – и липучий назойливый страх лопнул, как мыльный пузырь, и то, что казалось неодолимой преградой, ушло без следа. Одно Алеша не понимал, не мог понять: как случилось, что добрый, приветливый человек – Машкин папа – превратился в самого настоящего монстра, стал чудовищем, а потом, словно по мановению волшебства, снова самим собой… Так не бывает, не может быть, думал Алеша. Он не поспевал за реальностью, за подвижным, изменчивым ритмом ее метаморфоз.

Глядя одним глазком сквозь приоткрытую дверь на прежнего дядю Сережу и на картину в овальной раме, Алеша смутно догадывался, что причина его преображения кроется в этой картине. В ней – ключ к загадке. Выходит, монстр, который таился в Сереже, прорвался наружу благодаря этой картине? Или, напротив, она загнала его внутрь – в тот глухой каземат, где он скрывался до срока… И может быть, – да, Алеша, готов был принять эту догадку на веру, хоть все его существо противилось ей, – в душе каждого человека, КАЖДОГО – в том числе и его самого, – имелся такой каземат… И монстр, который прячется там, в любой момент может выйти наружу.

Но он не хотел думать об этом – он наслаждался мерным течением времени, покоем, теплом… Он вдруг почувствовал, что все это – все, что существует вокруг, может стать плотью его поэзии. И почему-то ясно, как никогда, осознал, что мама скоро поправится – и без всяких последствий, увидел себя вместе с ней сидящим в лодке на подернутой ранним туманом реке, понял, что Машка добьется чего-то очень большого и важного в жизни и что он любит Ветку…

Он застыл с чуть глуповатой блаженной улыбкой, прижимая к вспухавшему синяку прохладный пятак и прослушиваясь к оживавшей в груди незнакомой и смелой пульсации. Этот женский образ на картине… Он так долго и пристально вглядывался в него, что рама картины растворилась в зыбкой ночной полутьме, высвеченной чуть мерцающим млечным соком луны… И дева с портрета была здесь, среди них – стояла, облокотившись на стол, и смотрела в сторону кухонки. Может быть, ее привлекал золотистый уютный свет, лившийся из приоткрытой двери. Взгляды их встретились… Алеша взглянул и на мгновение прикрыл свой единственный зрячий глаз. А когда вновь открыл его, ему показалось, что тень распростертых над незнакомкой ангельских крыл растет, ширится, осеняя их всех, притихших у самого края ночи…

И тогда все его существо пронзила сладкая щемящая боль – отзвук чудесного, к которому душа еще была не готова… В нем поднялась волна чувств такого накала, что разом сработали защитные механизмы: Алеша словно бы полетел куда-то, его подхватили… теплота, темнота… Он спал.

– Смотри-ка, – шепнула Ксении Вера. – Он плачет во сне.

– Это не слезы, – вздохнула та с облегчением, поглядев на него. – Это освобождение.

Спал Алеша недолго. Юрасик, шевельнувшись неловко, смахнул со стола тарелку с очищенной кожурой апельсинов. Чертыхнулся, вскочил, принялся собирать осколки и разлетевшиеся по всей кухонке оранжевые лепестки.

– На счастье! – тихонько рассмеялась Ксения.

– Попробуй сейчас, – шепнула она Вере тихонько. – Сейчас – самое время.

– Ты думаешь? – та с сомнением оглянулась на приоткрытую дверь.

– Ну конечно, потом будет поздно. Пока он наш, пока рядом Машка… Нет, только сейчас!

Вера кивнула и осторожно, чтобы не разбудить Алешу, на цыпочках прошла мимо него в комнату, где сидели Сережа с Манюней.

Она не заметила, что Алеша больше не спит, а он длил блаженное пребывание на границе яви и сна и невольно старался расслышать, о чем пойдет разговор… Но дверь Вера плотно прикрыла, и через минуту парень услышал сквозь дрему, что дверь снова хлопнула – на кухню скользнула Машка, кинулась к Ксении и спрятала у ней на груди свое счастливое пылающее лицо.

– Вот видишь? Все хорошо, – Ксения почесала Машку за ухом, словно кошечку. – Ну, киска, видишь?

Та с облегчением вздохнула, подняла сияющие глаза.

– Мы никогда так откровенно не разговаривали. Папа говорил со мной совсем как с взрослой. О маме, о доме… Почему мама ушла. И что ему без меня очень плохо. Вот! Как же быть-то, теть Ксень?

– Ты погоди об этом – сначала нужно, чтобы папа твой выздоровел.

– Тетя Ксенечка, а что с ним, а? Вы думаете, это болезнь? А она заразная? Но ведь сейчас он такой, каким был, и абсолютно здоровый, честное слово! Может, это само пройдет, а? Может, уже прошло?

– Не прошло и само не пройдет… Ты не думай сейчас об этом. Мы с тетей Верой обо всем позаботимся, хорошо?

Машка задумчиво кивнула, лицо ее помрачнело.

– Ну вот, вы со мной – как с маленькой! А ведь решили – со всеми во всем откровенными быть. Не помните? На военном совете?

– Прекрасно помню – как не помнить! Придет срок – и ты все узнаешь. И потом – наоборот, я тебе доверяю как взрослой и рассчитываю, что ты не будешь задавать лишних вопросов. Есть у нас с Верой план один в отношении твоего папы… Но ты ведь знаешь: одно лишнее слово – и все может рухнуть! Знаешь ведь – при таком враге, как у нас, нельзя много болтать.

– Все поняла: молчу, молчу! – с готовностью замахала руками Манюня.

– Ну вот и умница! Твоя задача – Ветку подстраховать. Ей теперь будет трудно общаться с твоим папой…

– Ну да, после такого… – покачала головой Машка. – Как она вообще это пережила! Я бы кажется сразу с ума сошла, ей богу!

– Я думаю, когда она все поймет, не будет зла держать на твоего отца. Это ведь был не он…

– А кто? Ой, молчу! – спохватилась Манюня, встретив Ксенин укоризненный взгляд.

– Ты к Ветке иди, побудь с ней.

– Всю ночь?

– Да, хорошо бы до утра. И когда она очнется – сразу нас зови, поняла?

– А папа? Он с нами останется? – с надеждой спросила Манюня.

– Н-не знаю. Не уверена, – протянула Ксения и отвела взгляд. – Ну, иди, иди!

Выходящая Машка столкнулась в дверях с Верой.

– Ну что? – нетерпеливо спросила Ксения.

– Согласен! – с радостью кивнула Вера.

– Слава Богу! – Ксения глубоко вздохнула. – Но ты понимаешь… это же чудо! Самое настоящее! Мы все погибли бы… по логике-то. Ведь какая силища?! А Машка? Он ее бы забрал и такой же бы сделал… Он бы ее туда потащил – я думаю, она ИМ тоже нужна…

– Да, похоже… – Вера налила себе в чашку крепкой заварки. – И это действительно чудо.

– Но что подействовало? Картина?

– Да, она. Наверное, и святая вода, и дом твой… Он же освящен – вот его бесу это и не понравилось – спрятался, в угол забился.

– А Сергей понимает, что с ним?

– Кажется, начинает догадываться. Ему сейчас очень плохо: больно, стыдно… Как я его ни уговаривала – хочет уйти. Может, и правда ему лучше побыть одному…

– Да, но пока мы все не устроим, пока над ним не совершен обряд, все может опять повториться! И в любой момент – днем ли, ночью – ты понимаешь?

– Я понимаю.

– А он?

– Он тоже.

– Что же делать?

– Нам – поскорей с священником договориться. Не знаю – всякий ли на это пойдет… Это ведь уметь надо.

– А я думаю – не в одном этом дело… Тут большая духовная сила нужна. И смелость. Ладно, я думаю, священника мы найдем. Но как он сам-то, Сережа? Справится ли? Ведь, мало ли что прикажут ему… В реку с обрыва кинуться, под поезд прыгнуть – да, все, что угодно!

– Он просит отдать ему на время картину. До тех пор, пока душа его чужой воле подвластна, он считает, что картина может помочь ему. Говорит, она будет как щит! И я думаю – если он так чувствует…

– Пусть забирает. Знаешь, я даже боялась, что ты предложишь ему остаться, а он согласится. Сама понимаю, не предложить – нельзя. Дать ему уйти в такой ситуации – все равно, что выгнать голого на мороз… Но раз он уверен в картине и на свои силы как-то еще полагается… Знаешь, я как об этом подумаю – сама себе делаюсь противна… Нельзя его сейчас одного отпускать, нельзя! Слабый он. Сгубить его могут. Да и нас всех – через него… Ведь сегодня это уже чуть-чуть не случилось…

– Чуть – не считается.

– Ну да, конечно, но если один раз пронесло – это не значит, что пронесет и в другой. Мы обязаны предусмотреть все возможности…

– Как и ту, что ОНО в нем может проснуться в любой момент. Вернее, я думаю – само ОНО не просыпается, его как бы включают. Посредством магических операций. Именно поэтому я и не предложила ему остаться. А потом, я здесь не хозяйка! Да он ни за что и не согласится – он ведь прекрасно осознает, какая в нем таится опасность. А картина…

– Кстати, как она здесь оказалась? Знаю, что Бог послал, но ведь у всякого чуда существует… как бы это сказать? Некая точка опоры в пределах обыденности. Зацепочка, что ли.

– Юрасик – эта твоя зацепочка! Я его под шумок в сторонку оттащила и все про картину выспросила. Помнишь, он прогуляться пошел? Еще грязи в дом натащил перед ужином?

– Перед обедом…

– Не важно! Так вот, он нашел тот ужасный дом. По Шуриному описанию. Она ему даже план набросала… Ну вот, в дом он войти не смог – заперто. Ломать дверь не решился. А возле дома там есть что-то вроде сарайчика, вросшего в землю. Юрка сказал, мол, его точно туда потянуло. Обошел вокруг и дверцу увидел неплотно прикрытую. Все строение так сильно осело, что дверца эта не закрывалась. Вошел… Он говорит – на картину падал косой луч света из узенького оконца под самой крышей… Эта девушка на портрете – она как живая была. Так смотрела на меня, говорит… Будто хотела что-то сказать, просила о чем-то. Ну, Юрасик, не будь дурен… Он, конечно, понимал, что это сильно на воровство смахивает, но ничего поделать с собой не мог. Да ты сама его видела – он человек простой: сказано – сделано! Он там, в этом сарае с ней разговаривать начал: нечего, говорит, тебе в такой дыре делать, пойдем-ка со мной на волю! Обернул ее какой-то тряпицей и понес. А как сюда притащил – в багажник укрыл до поры. Говорит, после хотел показать.

– Точно диктовал ему кто-то… – предложила Ксения.

– Так и вышло. Все совпало: он достал ее из багажника в тот момент, когда… ЭТО к дому приблизилось. Не будь в доме этой картины – неизвестно, говорили бы мы с тобой, попивая чаек? Ведь монстр никого бы не пощадил!

– Я вот думаю: был ли ему такой приказ – нас всех прибить? Или только забрать Манюню?

– Что толку думать – все равно не узнаем. Нам важно теперь… ой, смотри, он уходит!

Они обе приникли к окну и увидали во мгле силуэт человека, быстрым шагом удалявшегося от дома. Обеими руками человек прижимал к себе картину, тщательно завернутую в широченную Верину юбку. Дойдя до калитки, человек обернулся и помахал им рукой.

Ксения быстро-быстро крестила удалявшуюся фигурку. Услышала тихий всхлип… обернулась.

– Верочка, что ты? – она обняла не сдержавшую слез подругу. – Мы все устали, это пройдет. Пойдем спать. А все-таки у нас был удивительный день! Ведь мы победили, Верка! Хоть не окончательно, хоть ненадолго, но победили. Ну! Хватит нюнить!

– Мне его жалко, – Верины губы по-детски кривились. – Как он там один… Что с ним будет?

– Ну, если такая, как ты, о нем слезы льет – будет только хорошее…