Текст книги "Седьмой ключ"

Автор книги: Елена Ткач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Елена Ткач
Седьмой ключ

Часть первая
Загадочный май

Верь, молодой человек, что вокруг каждой мысли, каждого чувства, каждого слова и дела образуется очарованный круг, которому невольно подчиняются попавшие в него мощные мысли, чувства и дела; эта истина современна миру; грубая эмблема ее сохранилась в тех очарованных кругах, которыми очерчивают себя сказочные волхвы.

В. Ф. Одоевский «Саламандра»

Глава 1
Бегство из города

Электричка свистнула, дернулась, набрала ход и растаяла в утренней майской дымке. Кучка высадившихся пассажиров быстро рассеялась. На платформе подмосковной станции остались двое: мама и дочка. На плече женщины – дорожная сумка, в руках – увесистый пакет и бумажка с нарисованным планом местности. Девочка-подросток обеими руками прижимала к себе большую плюшевую игрушку – синюю мышь.

Мышь была грустная. Девочка тоже. Путешественницы озирались, оглядывая окрестности: в здешних местах они очутились явно впервые. По одну сторону платформы стояли блочные одинаковые дома. Тут шумели машины, бойко шла торговля возле крытых рядов небольшого рынка, раздавались тяжкие глухие удары – шло строительство. А по другую сторону – зеленая стена тишины. Лес.

– Ну вот и добрались, слава богу! Тебе не холодно? Легко оделись, а утро прохладное. – Мать пристально оглядела тоненькую фигурку своей девочки. – Росточек мой милый, ты чего такая нахохленная?

– Я не нахохленная, я скукоженная. Засиделась – час почти ехали. – Она взглянула на часы. – Даже больше. Ну что, куда нам?

– Сейчас посмотрим… Так, перейти пути у края платформы в хвосте поезда, войти в лесок, дальше – полем, потом будет деревня. Пройти ее всю насквозь. За ней слева – лес, а справа, чуть подальше – дачные участки за дощатым забором. Но нам нужно дальше: за участками начнется шоссе. Марина говорила, корявое такое, из бетонных плит, вот по нему и двинемся. А там, минут через двадцать ходу, заколоченные дома в лесу… Ну, Веточка, подбодрились, лягушка ты моя путешественница! Новая жизнь начинается. Неужели не интересно?

– Что ты, мам, еще как интересно, только… не знаю.

– Совсем ты у меня зачахла с этой учебой. Восьмой класс позади – а это не шутки, это уже достижение!

Женщина старалась казаться бодрой и оживленной, но за этим сквозила какая-то смутная неуверенность. Ее звали Верой. Верой Георгиевной… Она была тонкой и статной. В распахнутых карих глазах лучилось солнце, пряди вьющихся темных волос выбивались из прически и порхали, словно силясь взлететь – шла так быстро, что дочь едва за ней поспевала…

– Мам! – крикнула Вероника, цепляясь за ее руку. – Мы, кажется, книжку забыли!

– Какую книжку?

– Ну, мою, «Властелина колец»! Мам, как же? Ну, что это! – девочка остановилась, было видно: вот-вот расплачется…

– Ты ее уложила?

– Кажется… Я ее ко всем вещам на столе выложила и тебе сказала еще…

– Звоночек мой милый! Сейчас поглядим… – Вера Георгиевна принялась рыться в дорожной сумке. – Вроде… ну да, не взяла. Ну, прости! Да, не расстраивайся ты так, на днях все равно в город съезжу, вот только Шура появится – с тобой побудет. Много перевозить ведь придется, если решим тут прочно обосноваться… Ты погляди лес какой! Пушистый весь, зелень чистая, цветочки вон… А как ты узнала, что книжку забыли? Догадалась?

– Я просто почувствовала. Поняла, что ее нет. – Веточка обреченно вздохнула и потерла пальцами щеку. – Ладно, пойдем.

Они спустились с платформы по лесенке, пути перешли…

И лес, лес!

Когда две путницы вступили под сень деревьев и на их лицах затрепетали солнечные блики, по верхушкам пробежал легкий шелест. Деревья сообщали друг другу какую-то весть… Лес встречал вошедших, окутывал духом прелой весенней земли, покачивал ветками, на которых порхали зеленые листья-бабочки, звенел птичьими трелями, заманивал хризолитовыми лужайками, над которыми вертелись жуки, плавали запахи, играла веселая молодая жизнь…

Лес нежился под лазурью небес, лес дышал – он раздумывал, он плескался в зеленом дурмане весны и щедро, от души дарил радость и волю к жизни. Этот ясный зеленый свет поглощал все тревоги. Он рассеивал ту нервическую напряженность, которой скованы городские жители, и они оказывались во власти его благодатной свободы. Две девочки – взрослая и не очень – постепенно проникались этой лесной благодатью, свет струился по лицам, и лица менялись – они улыбались, и неясная, еще неуверенная надежда оживала на них.

Мама Вера рассеянно поглядывала на бумажку с планом местности и озиралась по сторонам.

– Веточка, ландыши! И много как – вон целая куртина, а вон еще, погляди – там, за сосенками…

Вздохнула. И подумала: что уж вздыхать – выбор сделан. Только имеет ли право так рисковать – бросить работу в такое трудное время? Ну, продала бабушкины серьги – на первое время хватит, а там деньги будут, только бы закончить в срок перевод… А потом? На что они будут жить, ведь надеяться не на кого, одной приходится дочь растить. А, – новый вздох, – Бог даст, не пропадем, прокормимся переводами. Главное – можно писать, можно всерьез работать…

И словно в ответ широко, протяжно зашумел лес. Вера подняла голову. Хорошо как! Воля какая! Этот лесной гул – как похож на тот гул в душе, что не отпускал ее, звал, душу бередил: все не так! Бросить бы эту опостылевшую работу, это пустое, бесцельное проживание дней… Вот и решилась, порвала – резко, одним ударом разрубив узел, что душил много лет. Редактор в слабеньком неприметном журнале… и этот гул! Будто тяга, которую слышно в печной трубе – гул незримого пламени.

Да, писать! Только это. Больше нельзя без этого – душа болеет. Да и Ветка в городе совсем увяла. Чахнет. По отцу тоскует. Хотя уж три года, как развелись, а она все мается, никак привыкнуть не может…

Вера взглянула на дочку. Та шла, низко опустив голову, глядя под ноги на прошлогодние шишки, которые усыпали тропинку. Толстые корни деревьев застывшими венами проступали под кожей земли. Ветка как-то неловко, – исподлобья глядела на мир вокруг, будто не решалась поверить, что весь он принадлежит ей.

– Миленький мой, как жить хорошо! – вырвалось вдруг у Веры, она швырнула наземь дорожную сумку, подхватила свою хрупкую дочку и закружила ее над землей. У той зарябило в глазах, голова закружилась…

– Ой, мамочка, хватит, не надо!

– Ну вот! Надо же, как ослабла. Все! Никаких занятий, никаких книжек, только воздух, вода и лес. Да?

– Ну, конечно! – Веточка улыбнулась, а потом рассмеялась с таким облегчением, будто душа наконец-то почувствовала свободу. – Мамочка, воздух какой, ты только понюхай! И не жалей ты об этой работе, надо было давно ее бросить. У тебя все получится, ты все сможешь! И напишешь самый лучший в мире роман. Только… – она вдруг помрачнела и сникла. – Только как я без Толкиена?

– Ну вот, на тебе! Мы же договорились, привезу я его… Ага, вон впереди деревня. Значит, идем правильно.

Они шли полем, засеянным то ли горохом, то ли какой-то неведомой горожанам кормовой культурой. Впереди по обе стороны дороги тянулись два ряда низких домиков с огородами.

– Мам, пожалуйста, дай мне ключи, всю связку. Хочу угадать, какой из них наш, от нашего дома.

Вера вынула из кармана связку ключей. Их было семь.

– Угадай самый добрый, самый уютный дом. Нам ведь с тобой еще дом выбирать. Интересно! Вот благодать-то…

И они вступили в деревню.

У заборов облетающие лепестки душистой черемухи, набиравшие силу соцветья сирени, аккуратные грядочки, будто вскопанные по линейке. Кустистые ростки только что взошедшей картошки, тонкие стрелки лука, глянцевый сочный щавель, сизая рассада капусты, бантики огурцов… Жарки – оранжевые огни ярких цветиков. В палисадниках вдоль дорожек стайки розовых маргариток. Посередке каждого дома, наверху – одинокое чердачное окошко, обрамленное наличниками с витиеватой резьбой. У каждого дома рисунок узора разный, цвет тоже разный, у каждого свой. Сарайчики-развалюхи, у кого-то поновее, покрепче, на задах ходят куры, растопыренные, лохматые, – разгорающаяся жара разморила. Лай собак, кукареканье, высверки солнца на трех литровых стеклянных банках, сушившихся на заборе. На многих домах красные звезды – кто-то отсюда уходил на войну…

– Мам, смотри-ка, колодец! – рванулась Веточка, положила мышь на траву. – И крышкой закрыт. Давай заглянем?

– Давай!

Крышку осторожно откинули, облокотились на край старого прогнившего сруба, вниз заглядывают… Вода темнющая, пахнет сыростью, гнилым деревом, на досках внутри мох и плесень. Кое-где белесая плотная паутина. Над головами ведро на цепи качается, вскинутое на длинной-предлинной жерди с противовесом.

– Эта штука «журавль» называется, – пояснила Вера.

– Мам, а давай воды зачерпнем?

– Давай попробуем, – Вера ухватила ведро, на себя потянула. Журавль заскрипел, и ведро поехало вниз. Тихий плеск, шум воды – набирается. Потянули вместе, перебирая руками по жерди. Подняли ведро, на землю поставили. Вера обеими пригоршнями воды зачерпнула – и в лицо, в лицо своей девочке, еще и еще… Вода льется, плещет, Ветка смеется, головой мотает, отмахивается:

– Хватит, хватит!

Мокрая вся.

А жара… Небывалая для мая жара – днем в тени тридцать два градуса! Этот сумасшедший зной и подхлестнул Веру поскорей разобраться со всеми делами, написать заявление об уходе и сбежать из города. Подруга ее, Марина, обрадовала:

– Мне тут передали на хранение ключи от подмосковных дач нашего ведомства. Никто туда ехать не хочет, там ведь не санаторий – готовить и прибирать самим. Так что забирайте все семь ключей, а там выберете себе любой домик по вкусу. Они прямо в лесу стоят – ни заборов, ни соседей… Елки по крыше ветками шелестят. Красота!

Вот и решились – в лес на все лето! Вера подумывала: если лесная жизнь придется ей по сердцу, она там и вовсе останется – дома-то зимние, рубленые, в каждом русская печь. Так загорелась – ничего не боялась! Прикидывала:

– Собаку куплю, вот и охрана будет. А как в таком месте работается! Веточка с осени с бабушкой поживет, на выходные приезжать будет… Зато за полгода закончу роман, похожу по издательствам – их ведь много теперь, вот и пойму чего стою. Настоящее что-то гудит в душе или так… блажь пустая.

Все на карту поставила: пан или пропал! Веточка с жаром ее поддержала, верила в мамин талант. Засобиралась, засуетилась, сама клеенку для кухни выбрала, сама на свои сбережения купила.

А теперь вот в водичке местной плескается, фыркает. Раскраснелась, довольна… Да и Вера расслабилась тоже. Будь что будет – а здесь таки рай земной!

Веточка отряхнулась, волосы пригладила, через край колодца опять перевесилась. Вера ведро к крюку на конце журавля прицепила, отпустила – к небу взвилось, не ухватишь. А небо ровное, ясное, голубое – незабудковый жаркий простор…

– Ой, мама! Тут в воде двое. Посмотри, ой, скорее, скорей! Там еще кто-то…

– Где? – Вера через сруб перегнулась, заглянула в замшелую глубину. На какую-то долю секунды успела заметить рядом с Веточкиным отражением чью-то головку побольше кошачьей. Отражение вмиг исчезло.

– Видела, видела? Там еще кто-то был.

– Веточка, это жара. Да и устала ты в дороге. Пойдем-ка скорее, – Вера, обхватив дочку за плечи, отвела ее от края колодца – ей стало не по себе. Третье отражение она видела ясно, сомнений быть не могло. Чтобы сразу двоим померещилось, нет, это уже коллективные галлюцинации, усмехнулась она про себя. Может, отражение раздвоилось? Но ТА голова вовсе на них не похожа – вроде маленькой дыни, вытянутой в длину.

Сумку скорей на плечо, пакетик в руки и чуть не бегом вперед по пыльной песчаной дороге – в незнакомый лес к своему незнакомому дому.

А ключик один незаметно выпал из связки и остался лежать в траве у колодца…

Из-за колодезного сруба выглянуло им вдогонку дымчатое мохнатое существо с вытянутой головой и круглыми волосатыми ушками. Оно рассыпчато рассмеялось надтреснутым сухоньким голоском, даже в ладошку прыснуло. Потом начало таять, истончаться, стало совсем прозрачным и легким клочком дыма растворилось бесследно в воздухе.

Глава 2
Наваждение

Сергей Алексеевич шел со станции на сестрину дачу пустующую. Отдыхать!

– Вот и отпуск, отмаялся! Все, никаких больниц, никаких дежурств – пропади она пропадом, эта работа!

Сергей был врачом-психотерапевтом в приемном отделении больницы имени Боткина. Людские невзгоды волнами нахлестывали на него, и чужая душевная боль словно коконом опутала душу за долгую зиму – он смертельно устал. Истерики, срывы, приступы внезапного страха – как часто люди пугались жизни, ломались, не в силах справиться с ней… Он старался помочь как мог, снимал стрессы, прописывал антидепрессанты, проводил сеансы гипноза, а весной едва сам не сломался – жена ушла. Не вынесла полунищенского существования на его смешную зарплату врача-дежуранта. Забрала Машку – его обожаемую Манюню. Как без них? Он решил укрыться на даче, отдышаться, «отмокнуть» – Ольга, сестра, отдала ключи и сказала:

– Езжай! Там никто тебе не помешает – лес, грибы, тишина, а у нас с Димкой отпуска пока не предвидится, работы много. Посидишь один на природе, в себя придешь, может, Ирку свою забудешь… А с Манюней мы разберемся, я с Ириной поговорю. Нельзя ребенка отца лишать, пусть дочка хоть на выходные к тебе приезжает.

Вот он и поехал. Книжки взял, краски – давно хотелось порисовать. Это занятие он с детства любил. Во Дворце пионеров говорили – талант, но как-то не сложилось… В школе – математические олимпиады, на них Сережа блистал, потом медучилище, институт, больница… А заветная тяга к живописи все же не пропала бесследно, то и дело давала знать о себе. Накупил акварели, плотной бумаги, кисточки подобрал и – на волю, в «пампасы».

Сережа бывал у сестры на даче всего пару раз, отвозил их Олин муж на машине, и теперь с интересом разглядывал незнакомую местность, тянущуюся вдоль дороги от станции. Поле, лесок, деревенька… Он вошел в нее и вздохнул: в какой тишине люди живут! Сережа заметил: на краю колодца – ребенок. Что он там делает, ведь упасть может! И словно в подтверждение его мысли ребенок покачнулся, брыкнул ножками в воздухе и, не издав ни единого звука, свалился в колодец.

Сергей кинулся что есть сил. Хотел закричать: «Помогите!» – но вокруг ни души, деревенька как вымерла. Только куры чешут лапами землю, даже лая собак не слыхать…

Подбежал к колодцу, пожитки на землю бросил, перевесился через край прохладного деревянного сруба, вниз заглянул… Ничего не видать. Вода в глубине – спокойная, ровная – ни кругов по воде, ни бултыханья, ни криков…

«Но такого не может быть! – подумал Сергей. – Хоть какой-то след от падения должен остаться. Или сразу пошел ко дну? Топориком?! Да что тут раздумывать – спасать надо!»

Он схватился за днище ведра, потянул, цепь проверил – крепкая ли, забрался на край колодца, опустил ноги, уперся кроссовками в бревенчатый влажные стенки сруба и, крепко держась за цепь, стал осторожно, стараясь не оскользнуться, спускаться вниз. Скорей, скорей! – подгонял он себя. Ноги скользили, пару раз чудом не сорвался… Кое-как до воды добрался – глубоко, наверху только маленький голубой небесный квадратик. Вода ледяная, плесень на бревнах, потемневших до черноты, пахнет сывороткой… Погрузился в воду, попытался дно ногами нащупать, а журавль до конца согнулся – ниже цепь не шла. Одной рукой за ведро ухватился и ухнул в воду – никого, ничего…

Вынырнул. Отдышался. Померещилось, что ли? Наверх взглянул. И на фоне далекого голубого квадрата увидал чью-то вытянутую головку. Она тряслась от сухонького надтреснутого хихиканья, ясно слышного в густой колодезной пустоте. Сергей головой помотал, глаза свободной рукой протер. Что такое, галлюцинации, что ли? Да нет, вот она, голова! Значит, в колодец никто не падал, а просто кто-то через сруб перепрыгнул, за бревнами спрятался.

«А теперь, небось, негодяй куражится, издевается надо мной! – решил Сережа. – Экий, думает, дурень городской, паршивый интеллигентишка!»

Стал выбираться наверх. Все же одной ногой оступился, сорвался вниз, но спасительную цепь не выпустил. Стал выбираться снова. Вылез-таки. Отряхнулся, рубашку снял. Естественно, наверху никого. Сбежал хулиган деревенский! Сергей чертыхнулся.

– Ничего себе, хорошенькое начало отдыха! Тоже мне, спасатель нашелся…

Поднял сумку, пакет, покачал досадливо головой. Заглянул еще раз за край колодца. Водичка уже устоялась – холодом от нее веет, вглубь манит… А из глубины сырой пропасти глянуло на него чье-то лицо. Этакое вытянутое дынькой личико! И отчетливо донеслось покряхтывающее злорадное хихиканье:

– Кхе-кхе-кхе… Кхе-кхе-кхе…

Тут ручонка в воде показалась скрюченная – а воде хоть бы что: ни плеска, ни ряби, тишь да гладь… И ручонка эта скоренько так помахивает, Сереженьку провожает: мол, ступай, голубок, ступай, чего загляделся!

Наваждение! Сергею Алексеевичу сделалось нехорошо. Покачнулось все вокруг, будто с места сдвинулось. Он на траву присел, уронил голову на руки:

– Все, допрыгался! Довели меня психи вконец. Сам видно психом сделался, – он резко поднялся и двинулся вперед по дороге на дачу. Там, впереди дачный поселок «Дружба», участок № 78. Шел Сергей, а сам руку у сердца придерживал, голова у него кружилась, страшно хотелось пить.

На заборах трехлитровые банки сохнут – видно, хозяйки приторговывают молоком. Спросить молока? Подошел к одному дому под сенью старой тенистой липы. На липе – скворечник прибит. В сенях на двери занавеска чуть покачивается от сквозняка. Отворил калитку, вошел.

– Хозяйка! Есть кто дома?

Постоял, покричал – никого. По ступенькам поднялся. Занавесочку отодвинул, в сени вошел. И внезапно рухнул на пол с глухим тяжким стуком.

На шум выбежала наконец хозяйка – крепкая краснощекая баба в ситцевом линялом халатике.

– Валера! Ой, матушки! Валерка, черт, иди-ка скорей! Тут у нас человек какой-то…

Со стороны сарайчиков на задах прибежал ее муж Валерий. Вдвоем они подняли бездыханного, отнесли в тихую прибранную комнатку в глубине дома и уложили на диван. Хозяйка, разжав ему губы, сунула под язык валидол, стала пульс прощупывать… И Сережа очнулся.

– Вы уж меня извините – свалился вам на голову! Это у меня с детства – обмороки. Малокровие…

– Ничего, ничего, какое там беспокойство! – хлопотала хозяйка Люба, наливая ему полную кружку еще теплого парного молока. – Это все ваша жизнь городская… До добра-то не доведет. На-ка вот, выпей! Молочко – оно все лечит. Ты, небось, дачник?

– Да вот, на дачу выбрался… В отпуск.

Сергей глотнул молока и потихоньку стал приходить в себя. Огляделся. Обои – в мелкий цветочек, на окнах – помидорная рассада в деревянных ящичках. На телевизоре – вязаная ажурная салфеточка и большая кошка-копилка. На полированном столе без скатерти – пустая тарелка с желтой каемкой и отбитым краем. Ситцевые нехитрые занавески, по стенам – портреты детей, стариков, свадебное фото хозяев. На полу – бидончик, детское ведерко. И… не может быть! Невиданный красоты портрет. Старинный портрет молодой женщины в тяжелой резной позолоченной раме, явно принадлежащей кисти большого мастера. В Третьяковке такому место… Откуда он мог тут взяться? Остолбеневший Сергей не мог взгляда от него отвести.

Художник изобразил свою модель облокотившейся на перила веранды. За усадьбой зеленел цветущий сад. За садом – река. Солнце уже заходило и последние тающие лучи освещали тоненькую фигурку с перетянутым станом. Волосы цвета воронова крыла, гладко зачесанные на пробор, темной дугой обрамляли лицо, спускались на уши и почти прикрывали их – видны были только мочки, чуть оттянутые овалами синих сапфиров.

Молодая женщина задумчиво глядела куда-то вдаль, темно-синие, почти лиловые глаза ее были печальны. Нежная грусть таилась в тонких чертах, в изломе изумленных бровей. А губы чуть улыбались… Будто знала она, что печаль – ненадолго, овеет и отлетит как вишневый цвет.

У Сергея даже дыхание перехватило, словно душу свою живую увидел… В чертах изображенной на портрете читалась такая беззащитность, такая ранимость, что невольно хотелось заслонить ее, защитить, увести куда-то… А над ней скорей угадывался, чем проработан был кистью силуэт лиловеющих ангельских крыл. Художник показал эти крылья бликами, полунамеком, прозрачной игрой светотени, но этого было вполне достаточно. Стоящая на веранде, скорее всего, знала о вышней всесильной защите, отблески ангельского света лучились в ее глазах – в них горел ровный, ясный огонь. И каждый, кто мог разглядеть в ней этот огонь, словно сам приобщался к тайному свету…

Сергей вдруг почувствовал, что невольно прикоснулся к какой-то тайне, и больше всего на свете ему захотелось ее разгадать. Он повернулся к хозяйке:

– Откуда у вас этот портрет? – его голос дрогнул, и она тотчас почувствовала в нем плохо скрываемое волнение.

– А, этот… мужу в наследство достался. – Говоря, она уставилась себе под ноги, старательно изучая крашеные доски пола.

– Мужу? – Сергей глянул на жалкого доходягу Валерия, который маячил в дверях, сомневаясь, идти ли ему восвояси или пока тут остаться… Дух перегара, шедший от него, уж плыл по всей комнате.

– Ты иди, Валера, иди! – Люба привычным усталым жестом огладила ладонями полы халата. Секунду помедлив, муж ее выскользнул в сени.

– Отец его портрет достал как-то по случаю, – уточнила она. – Что, нравится?

– Нравится, – Сергей поднялся с диванчика. – Ну, спасибо вам! Сколько я должен?

– Ох, да что вы! Ничего не должны, что тут? Вы молочко у нас брать не хотите? У нас дешево – по восемь рублей за литр.

– Молочко? – он еще раз взглянул на портрет. – Это можно.

– Сколько вам, литра три?

– Да нет, три мне много – я тут буду один, что с ним делать… Литра в день будет вполне довольно. А давайте по два через день, так вас устроит?

– Отчего ж, почему не устроит? Вы с утра приходите – часиков в десять-одиннадцать, я в это время дома, а потом на огород ухожу. А если в другое время будете приходить – так я вашу баночку вот в это ведро ставить буду. – Она вывела нежданного гостя в сени и указала на синее эмалированное ведро, что стояло среди прочих в углу.

– А водичку я в ведрах меняю – всегда холодная. У нас жирное молоко, хорошее, коровка сильная, молодая, вы не сомневайтесь!

– Вот и спасибо! Давайте я вам вперед заплачу, за месяц.

– Не-не-не, это потом! Вот попьете, поправитесь – тогда и заплатите. Такое у меня правило.

– Ну, как скажете. До свиданья. Так я завтра за молочком приду, а то сейчас мне его некуда…

– А я вам баночку свою дам, а вы ее после вернете. – Люба привычным движением наполнила двухлитровую банку, обтерла тряпочкой, крышкой закрыла. – Пейте на здоровьичко!

– Спасибо, спасибо! Значит, послезавтра приду.

И они распрощались. Сергей Алексеевич аккуратно уложил банку на дно своей полотняной дорожной сумки, вышел за калитку, задвинул щеколду, в последний раз глянул на окошко той комнаты, где находился портрет, и двинулся по дороге.

– Да уж, в наследство достался, как же! – хмыкнул он про себя. – Нет, с этим портретом явно что-то не так… И откуда он здесь? Где ты раньше жила-поживала, душа моя? – вдруг обратился он в мыслях к той девушке. – Где сейчас твои внуки, правнуки и были ль они у тебя?

Он должен был разузнать все о ней. Сергей верил: ничего случайного в жизни нет, каждая встреча для чего-то бывает послана… А эта встреча с девушкой на портрете казалась столь неизмеримо важной, столь выпадающей из обыденности, что он понял – в ней скрыт особенный знак. Некий свыше посланный знак, говорящий: смотри! Жизнь твоя – на краю, она набирает разбег, и не жди, не медли – лети! Обретай крылья! Все в нем ожило, наполнилось волей к жизни, сознанье прояснилось и задышало… Сергей явно увидел две вехи у себя на пути, и первую, такую тревожную, ранящую – призрак упавшего в колодец ребенка.

Он вдруг резко остановился – а может… то был не ребенок! Сережа много слыхал рассказов о кикиморах, домовых, о стихийных духах, которыми полнилась живая природа в языческом сознании наших предков. Он всегда относился к подобному со скептицизмом, с насмешкой интеллигента, отвергающего бабьи сказки. Но этот призрак… Наваждение. Стрелка на карте жизни, предупреждение об опасности…

И второй знак – портрет – зримо явленное на полотне ангельское присутствие. Свидетельство знающего… Этот знак ведет его к светлой цели, но какой? О том он не знал. Но верил: эта дорога в лето изменит что-то в его судьбе. Что-то доброе с ним случится. Что-то сбудется!

Сергей видел перед собой сияющие глаза, лилейный стан, а над образом девы – покров ангельской благодатной защиты. И когда он вступил в лесок за деревней, ощутил вдруг чье-то невидимое присутствие – что-то незримо сопутствовало ему. Сергею почудился шелест крыл – нет, не почудился, он ясно его услыхал. И почему-то перекрестился.