Текст книги "Бредущая по мирам (СИ)"

Автор книги: Елена Евдокименок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Глава пятнадцатая. Во спасение

Глава пятнадцатая

Во спасение

Через три дня моя рана заживает, остается лишь тонкий розовый шрам, похожий на нитку.

Но за эти три дня мы с Аланом успеваем поговорить обо всем на свете.

Он обычно сидит у моей кровати, привалившись к ней плечом, и говорит со мной.

Я смотрю телевизор от безделья. Обычно я советую выкинуть его в окно, так как тупость нашего телевиденья можно рекламировать и за границей, а он составляет мне компанию, выслушивает мои комментарии насчет всего на свете и вставляет свои реплики.

Внезапно я обращаю свой взгляд на экран. Алан смотрит на меня, что-то говорит, но я не слышу.

– О, смотри! – восклицаю я, указывая на экран.

Оттуда смотрит на нас несостоявшийся убийца.

Мутные, выцветшие голубоватые глазки, квадратное лицо, светлые, короткие волосы.

– Этого мужчину два дня назад нашли мертвым,-говорит диктор.– По основной версии полиции он покончил с собой три дня назад. Всех, кто знает что-либо о нем, просим сообщить в полицию.

– Нам повезло,– заявила я, выключая телевизор с тайным злорадством, и бросая пульт на кровать.

– Действительно, особенно, когда они определят, что он умер насильственной смертью,– саркастично сообщил мне Алан.

– Если что, мы всегда можем сбежать из этого мира,– и я тяжело вздохнула, подумав о своей семье.

– Только один человек поможет нам,– прошептал Алан понуро,– но захочет ли он?

– О ком ты говоришь? – спросила я.

– О моей бабушке,– ответил он так печально, словно там его ждали руины,– да и это, по моей просьбе сделала она.

И я не стала спрашивать, видя как больно ему.

– Мы попытаемся,– добавил он, вставая на ноги,– ты можешь перенести нас на землю смерти?

– Там же без защитного костюма никак.

– Мы попадем прямо в дом,– терпеливо объяснил Алан.

– Опиши мне его изнутри,– велела я.

– Деревянный пол, кресло такое большое мягкое у стены. Железная кровать у другой стены… Обои с листочками. Два деревянных старинных шкафа.

– А какие-нибудь особые приметы? – уточнила я.

Алан шаловливо улыбнулся, как нашкодивший мальчишка, и сообщил:

– Один из шкафов я разрисовал ножиком, когда был совсем мелким…

– И что там вырезано? – спросила я, отвечая ему такой же счастливой улыбкой.

Его радость грела мне душу, словно была моею.

– Меч и дерево оплетающее его.

– И что бы это значило? – размышляла я вслух,– жизнь и смерть? Время и бесконечность? Любовь и ненависть?

– Ты такая смешная... – ухмыльнулся Алан,– десятилетние мальчишки не мыслят философскими понятиями. Это всего лишь был отзвук рыцарского романа.

– Рыцарские романы – это здорово! – вспомнила я " Айвенго " Вальтера Скотта.

Он кивнул и улыбнулся.

– Ну, что же пойдем? – и протянула ему руку.

Комната, которую я вообразила себе по его описанию росла, росла и росла, пока не заполонила все.

Молодая тридцатилетняя женщина обернулась в тот миг, когда мы появились в комнате. Длинные черные волосы, резкие черты лица. Тонкий нос с горбинкой, как у Алана.

Скрестила руки на груди, и укоризненно взглянула на Алана.

– Явился-таки! Внучок,– с непередаваемым ехидством прокомментировала она наше появление.

– Прости, ба,– Алан наклонил голову, словно извиняясь.

– И с кем,– с восхищением и одновременно укоризной воскликнула она,– путешественница! Творящая миры.

– Здравствуйте,– пробормотала я.

– Здравствуй, – ответила его бабушка,– подожди нас тут, мы должны поговорить,– и она потащила Алана в другую комнату.

Я прислонилась ухом к двери и принялась подслушивать, хотя мне и было чуточку стыдно.

– Алан, что ты делаешь?! Чем ты думаешь? – вычитывала его молодая бабушка.

– А что я сделал? – вяло защищался тот.

– Ты связался с творящей миры. Ты не понимаешь, чем это чревато?

– Не понимаю,– ответил Алан.

–Ты можешь навсегда остаться в одном из ее миров. И она сильна, очень сильна, хоть и не сознает своей мощи. И она может закинуть тебя в Ад, если захочет, – упорствовала она.

Я привалилась к двери, задержав дыхание.

Что он ответит?! Что?!

– Мери – мой друг, и она никогда не сделает этого,– с непоколебимой твердостью парировал Алан. И мудро перешел к другой теме,– я хотел попросить тебя о помощи.

– Какой? – спросила она недовольно.

– Ты владеешь силой сумрака...

– Поверил, наконец? – словно издеваясь, осведомилась она.

– На Мери охотятся,– продолжил Алан,– ее уже дважды хотели убить...

– Я же говорила нечего с ней связываться! – воскликнула бабушка Алана.– А то и тебя убьют заодно!

– Я не боюсь этого,– спокойно заметил Алан.

– Коли мозгов нет... – начала она.

– Какого ты мнения обо мне, если ты думаешь, что я могу предать друга? – голос Алана звенел от сдерживаемой обиды.

– Это жизнь, мальчик,– сказала бабушка,– здесь надо быть хитрым и изворотливым, уметь отказать и даже бросить, и тогда останешься целым и невредимым.

– Я так не поступаю,– отрезал Алан.

– Благородство еще некого к добру не привело,– вздохнула женщина.

– С врагами я не буду благородным.

Захотелось распахнуть дверь и крикнуть: «Алан, я не стою такого, чтобы из-за меня ссориться с теми, кто дорог!»

Но я не сдамся так быстро. Вдруг он... о невозможное... любит меня!

– Что с тобой разговаривать! – пробормотала она.

– Так ты поможешь нам? – задыхаясь от волнения, вопросил Алан.

– Нет,– непоколебимо заявила она.

Я услышала, как Алан выдохнул, и сердито принялся мерять шагами комнату.

– Почему?

– Я уже сказала, что тебе лучше оставить ее!

– Ты думаешь, что навредишь ей и поможешь мне, но на самом деле убивая ее, ты убиваешь меня! – выпалил он весь на нервах.

Я чуть не рухнула на пол. От удивления. Сердце мое словно разрослось, заняв всю грудь, и заколотилось в бушующем крещендо!

Может – да?! Может – да?! Да! Да! Да! – кричало оно.

И топором палача упала тишина. Ее разрезали шаги Алана. Он приближался прямо к двери.

Я, вся дрожа и замирая, бросилась на цыпочках к стулу и плюхнулась на него.

Вся красная от стыда. Естественно, все поймут, что я – подслушивала!

Но никто не вышел.

Через минут пять явилась недовольная бабушка Алана и он сам.

Причем в отличие от нее он весь светился от радости.

– Меня зовут Эрит,– протянула мне руку его бабушка.

– Очень приятно,– грустно сказала я.

Почему она так отнеслась ко мне? Я никогда не была способна на подлость! Я никогда бы не оставила его в другом мире и не послала в Ад! Никогда!

– Меня – Мария.

– Я уже знаю, – заметила она, и принялась излагать план Алана,– Я – колдунья и я сделаю так, что ты останешься в безопасности. Ты пройдешь со мной ритуал.

Я кивнула.

– Алана рядом не будет,– объясняла она,– тут должны быть лишь заклинаемый и заклинатель. Но не волнуйся – все будет хорошо,– доброжелательно успокаивала она меня.

– Я и не волнуюсь,– нагло соврала я, не сводя глаз с Алана.

Оставил меня на заклание, романтический герой!

Алан даже не взглянул на меня.

– Я пошла за снадобьями,– и с этими словами Эрит ушла на кухню.

– Ты оставляешь меня ей на растерзание,– криво улыбнулась я сквозь слезы.

– Ты подслушивала,– Алан, как всегда зрил прямо в суть происходящего.

Я печально кивнула.

– Извини.

– Да ладно,– он махнул рукой.

– Важнее другое. Не бойся, все будет хорошо... Она не тронет тебя.

– Надеюсь,– ответила я

– Мне ты можешь верить! – с невыразимой страстью просил он меня.– Верь мне, Мери,– уже гораздо тише и нежнее. Словно невесомый шлейф аромата цветов, словно блеск луны среди черных туч, словно тонкий плач лиры во мгле...

– Я верю тебе,– прошептала я,– всегда,– добавила я едва слышно.

Хоть я и знала ее отношение ко мне, но я доверяла Алану. Безоговорочно и без малейших сомнений. Все во мне доверяло ему. Все! Абсолютно! Навеки! Только ему! Только ему!

И невозможно было не доверять ему – эти зеленые, глубокие глаза в которых светилась честь и доброта. Эта искренняя робкая улыбка. Эти поступки – благородные и самоотверженные.

– Не бойся,– повторил он,– и не плачь,– стиснул мою ладонь в своих и выпустил спустя мгновенье.

Это было прощание.

Я вздохнула. Привстала на цыпочки поцеловала его в щеку нежно и не оглядываясь, бросилась прочь из комнаты. Прочь! Прочь! Прочь!

Скрывая цветущие алым щеки и влюбленный взгляд.

А колдунье сказала:

– Я готова, пойдем.

Но, уходя, не выдержала, и обернулась.

Он смотрел мне вслед. Как смотрят, умирая, как смотрят любя, так смотрят, уходя навек.

И губы его шевельнулись, но я не могла услышать, что он хотел сказать мне.

По дороге мы молчим. Лишь только один вопрос робко задаю я ведьме:

– Разве нам не нужны защитные костюмы?

И она отвечает с неодобреньем из-за того, что я решилась потревожить ее:

– Нет. Я создала защиту.– И презрительный взгляд.

И дальше мы идем в тишине, только ядовитый ветер овевает нас своим вредоносным дыханием, и голые печальные скелеты деревьев шепчутся о чем-то, неведомом нам.

Мы останавливаемся под их сенью. Серый камень меж этой маленькой рощи скелетов, словно распластался по земле. В его изгибах – земля и песок.

– Ложись,– велит мрачная ведьма.

Я ложусь и чувствую спиной все его выемки и впадины. Холод течет по позвоночнику, как вода по руслу реки. Эрит становится напротив моих ног.

– Заклинаю клятвой страшной,– начинает она медленным и монотонным голосом.

Вестью нужной, вестью важной!

Заклинаю тьму ночную,

Над костром в лесу колдую!

Заклинаю светом белым,

Заклинаю ядом жгучим,

Заклинаю я любовью!

Диким омутом дремучим!

Брызнет свет, уйдет туман

И придешь ко мне ты сам!

... голос ее растет, все выше и выше, как морской вал во время бури, нахлынувший на корабль.

Внезапно тьма падает на нас, как лезвие гильотины. Я испуганно распахиваю глаза. Деревья над нами качаются все быстрей и быстрей, творя заунывную песнь плакальщиц.

Кровавая луна, в багряных одеждах бросает дьявольский отблеск на землю. Точно прожектор. Прожектор. Прожектор…

О, боже это все не настоящее?

Но ты знаешь, что лишь это – реальность, также как и твои картины. Лишь созданное тобой – истинно…

Кто-то возникает во тьме за спиной Эрит. Она медленно оборачивается, как будто играет с ним.

Скрипучий, неживой голос:

– Что ты хочешь от меня?

– За тобой должок, милый! – улыбается Эрит и оборачивается ко мне.– Накинь на нее полог.

– А ты что ли совсем силы потеряла? – издевается над ней он (или оно?)

– Ты сделаешь это лучше,– медово льстит ему она, сладко улыбаясь. Точно конфетку скармливает заупрямившемуся ребенку.

Жуткий ребенок в итоге соглашается.

Подходит ко мне. Эрит вежливо пропускает его.

Свет играет на его острых чертах, которые, кажется, вот-вот пропорют кожу. Слишком длинный нос, слишком высокие скулы. Улыбка, как лезвие бритвы. Затаившаяся змея.

– Маленькая путешественница,– смех клокочет у него в груди. Он склоняет голову набок.

– Не тронь ее,– говорит ведьма строго,– я обещала мальчику.

– Разве ты выполняешь обещания?

– Иногда,– улыбается ведьма,– но я тебе запрещаю, слышишь?! Слышишь?!

Он безразлично кивает. Вытягивает надо мною руки с сухими, крючковатыми пальцами.

Ветер дышит мне в лицо ужасом. Я вжимаюсь в хладный камень.

Бормочет что-то себе под нос.

Такое ощущение, будто на меня рушатся гранитные плиты. Я не могу ни вскрикнуть, ни вздохнуть. Я распята на камне и не знаю, уйду ли отсюда живой.

И я начинаю молиться. Молитва прорастает во мне игольчатой звездой. Она – дыхание света.

Ведьма шипит на меня:

– Прекрати! – и я слушаюсь ее.

Во мне словно извиваются огненные змеи. Распарывают кожу на лоскутки и замещают ее новой. Открывают душу, как консервным ножом банку, и пеленают ее, пряча.

Я терплю, молча. Слезы кипят внутри, но я не даю им пролиться. Я могу быть сильнее, чем есть на самом деле, хоть однажды.

И, наконец, все кончается.

Темный силуэт колдуна истаивает в воздухе.

Мои путы лопаются.

Я встаю, шатаясь от пережитого.

Колдунья, по-прежнему ничего не говоря, и даже не взглянув на меня, уходит в лес.

Я ползу следом, медленно, как беременный мамонт.

Мы заходим в ее маленький домик.

Снаружи он выглядит полуразваленным, как все здесь. Черные от старости деревянные стены извиваются кругами бревен, выбитые окна щерятся пастями полными осколков, а прохудившаяся крыша пытается поймать свет солнца, которое никогда не воскреснет.

Но внутри он полная противоположность. Чистенькое стекло, и легкие тюлевые занавески мерцают, коврик у дверей улыбается затейливым рисунком, а выдвинутый стул, словно приглашает усесться на него.

Я сажусь на него, следуя приглашению.

Эрит уходит в комнату.

Оттуда вылетает Алан с такой скоростью, точно бомба уже заложена и у него пять секунд, чтобы спастись.

Увидев меня, он широко улыбается. Подходит ко мне и дружелюбно хлопает рукой по плечу.

– Все хорошо, да?

Я качаю головой:

– Если не считать того, что меня чуть не убили и твоя бабушка вызвала дьявола во плоти, то все просто прекрасно!

Алан темнеет лицом идет в комнату к Эрит.

Я приникаю к ее деревянной поверхности, словно к живительному роднику.

– Зачем ты ее мучила?! – Алан почти кричит на нее.

– Тебе надо было, чтоб я ее закрыла? Я ее закрыла. Другого способа нет,– ледяным голосом отвечает Эрит.

– Извини,– бросает Алан.

– Да ты по ней с ума сходишь! – с каким-то ехидством и садистским удовольствием говорит Эрит.

По мне? Я же – мечта мазохиста! Хотя я и его доведу до того, что он полицию вызовет, и будет молить о спасении. Своим занудством, нытьем, перепадами настроения…

Подслушивайте, друзья! Хоть это и грешно, вы узнаете много интересного! И поучительного.

Алан не отвечает ей.

«Все-таки не сходит» – разочаровываюсь я. И сразу же день становится паршивым, самым паршивым днем в моей жизни.

Она же жестко спрашивает:

– Где твое обещание?

– Потом,– отмахивается он,– я должен знать, что все в порядке.

– Тогда сразу же, как удостоверишься,– ее голос был безличен и холоден.

Что за обещание?

Иголочкой колют подозрения. Очень мрачные подозрения.

Внезапно дверь распахивается сама по себе, и я, погрязнувшая в бездне размышлений, падаю вперед.

Опираюсь на локти и поднимаю голову, сквозь занавес из волос оглядывая компанию.

– Привет! – говорю я им.

Никак это влияние... испуга.

Эрит смеется. Ее смех, на диво беззащитен и красив.

– Мери,– хмурится Алан,– что ты там делала? – его голос обманчиво спокоен.

Я встаю и отряхиваю джинсы.

– А ты не догадываешься?

– Иди и больше не подслушивай,– увидев выражение моего лица, он добавляет,– пожалуйста.

Только это слово двигает меня вперед. И еще стыд, заставляющий меня презирать себя за то, что я совершила. Ненавижу это чувство!

Мне хочется провалиться сквозь землю, испариться, развеяться, как мимолетное видение.

Я подхожу к двери, и каждый шаг – усилие. Открываю ее, и просачиваюсь в кухню.

Так что, чем закончился разговор, я не знаю.

Мне не хватает смелости рискнуть еще раз, так как мне не хочется быть пойманной опять.

Когда Алан вышел из комнаты, я сидела задумавшись. Со всеми этими проблемами, я совсем забросила рисование. И сейчас, достав из сумки карандаш и бумагу, я творила, видя внутренним взором все в цветах.

Золотистая пшеница звенит под ветром. Легкая синева туч вырастает на горизонте. Деревья, будто расступаются, собираясь пропустить кого-то. И паутина их веток замерла почти в полной неподвижности, лишь ветер касается своей бледной рукой их листьев время от времени лаская. И каждый листочек сияет маленьким зеленеющим солнцем.

Что же добавить еще?

Я нервно крутила карандаш в пальцах, задумавшись. Какой смысл в этой картине? Что есть ее сердце, ее душа, ее основа?

Какой смысл в красоте? Гармонии?

Она возвышает людей, она дает им надежду… На счастье, на свет, на полет чувства, мысли, вдохновенья.

Она делает мир убийственно-чарующим, небесным.

Тут хлопнула дверь, и Алан вошел в кухню.

Сел на табурет напротив меня.

– Рисуешь…– заметил он, завладевая моим твореньем и кладя листок перед собой.

– А мольберта здесь нету,– пожаловалась я.

– Довольствуйся тем, что имеешь,– мудро рассудил Алан.

Я обиделась и отвернулась от него.

Никакого понимания и сопереживания!

Так ничего не сказав, он оторвался от рисунка.

Посмотрел на меня долгим взглядом, никаким взглядом и предложил:

– Останемся здесь ночевать? Поздно уже… Бабушка тебе в каморке постелет, а мне в комнате.

Я кивнула. Уж больно хотелось мне сказать, что я думаю о его бабушке, но нельзя! Нельзя!

– Я покажу тебе дом,– он встал и подал мне руку, помогая встать.

Дожила, инвалидка!

Мы начали осмотр с комнаты.

Алан щедро делился воспоминаниями:

– Вот здесь я, когда был маленьким, сидел и читал сказки под бдительным присмотром бабушки,– он улыбался, указывая на алое бархатное кресло.

Я представила маленького мальчика, всего умещающегося в уголке кресла, то, как он подпирает крохотной ладошкой щеку, и внимательно слушает Эрит.

– А это тот знак,– он указал на шкаф, над которым издевался в детстве.

Я присела, рассматривая его дверцу. Глубокие белые царапины на коричневом фоне – кривые и резкие.

– В тебе нет художественного таланта,– заключила я с грустью.

– Не всем дано,– Алан ни на секунду не расстроился,– зато я люблю изобретать.

– Что изобретать? – мы подходим к чулану, и он распахивает дверь, отвечая:

– Все, что угодно

И…

… у меня перехватывает дыхание, как при ударе током.

Весь пол покрыт проводами, инструментами, коробками и диковинными штуками.

– Это моя тайна,– шепчет Алан, наклоняясь ко мне.

Я делаю пару неуверенных шагов, и замечаю, какую-то изогнутую вещь. Она свита в кольцо. Осторожно дотрагиваюсь пальцем. Холодный металл.

– И что это?

Он медленно улыбается, наслаждаясь моим интересом.

– Это прибор – ускорения.

Я ухмыляюсь:

– И что я прицеплю его к себе и жутко ускорюсь?

– Ты сможешь бежать со скоростью мотоцикла,– прибор падает из моей ладони, и Алан ловко ловит его и кладет на место.

– Здорово,– выдыхаю я восхищенно.

– А это мелочи,– Алан обводит рукой пару коробок,– игры детства. Я тогда игрушки придумывал,– сообщает он доверительно.

Я улыбаюсь. Мы так близки, ближе, кажется, нельзя, словно ручейки нашего прошлого сливаются в одну широкую, могучую, и бушующую реку.

– А я учебники придумывала. Для кукол. По английскому. И рисовала к ним картинки, и еще к сказкам. Я рисую с тех пор, как научилась держать карандаш в руках и макать кисточку в краски.

Я вся лучусь изнутри, словно огромный прожектор, включенный на полную мощность и мне страшно немного, что он может прочитать это по моему лицу.

– Ты – талантлива,– шепчет он,– во всем.

Я вижу по его лицу, что он не льстит, что он действительно верит в это, верит в меня, как моя мама, мои близкие. Эта вера пылает в его глазах, его светлых, прекрасных глазах, ибо, если человек прекрасен внутри, его глаза не могут быть не красивы.

– Спасибо,– я улыбаюсь. Снова. Мне кажется, что во мне рождается что-то прекрасное, светлое, чистое!

– А ты прямо гений-изобретатель.

– Мери, Мери,– качает он головой, не соглашаясь.

– А все равно, не каждый же в силах придумать и сделать такое! – парирую я, будто в волейбол играю. Мне нравятся словесные поединки с ним. Но мы не бьемся с ним серьезно, и участвуем в них редко. А еще больше мне нравиться говорить с ним, да и не всегда я в настроение придумывать едкие ответы, на грани вражды и любви…

– Если я гений, то ты – риалтская принцесса,– смеется он, и шепчет,– сними чадру.

– А вдруг ты проиграл? – и я отступаю на шаг.

Алан внезапно меняет тему разговора и становится задумчивым.

– Помнишь обещание,– он заглядывает мне в лицо. В полумраке чулана его глаза таинственно мерцают, словно нарисованные специальной краской на портрете, и в его словах подвох. Я чувствую этот подвох сердцем, словно провожу пальцами по мягкому гобелену, и натыкаюсь на иголку.

– Секрет за секрет,– заканчивает он,– с тебя один секрет.

Он стоит слишком близко. Мои мысли мечутся, как перепуганные курицы пред гневным ликом султана-петуха.

И …я …я не знаю что ответить!

Я близка к панике!

Я закрываю глаза и рисую. Рисую спокойно и медленно, мысленно, всеми порами души. Мою любимую мамочку. Строгий рыжеватый хвостик, офисную блузку, юбку до колена, и, конечно же, черты лица – морщинки у черных глаз разбегающиеся в разные стороны, как круги по воде, стиснутые губы, печальный излом бровей.

– Эй, Мери, что с тобой? – испуганно спрашивает он.

– Успокаиваюсь,– отвечаю я.

И когда ее облик четко прорисован в моем сознании, я шепчу короткую молитву во имя ее, и распахиваю глаза.

Я уже спокойна.

Я не смотрю на него, и бурчу:

– Ладно,– и это опасная игра. Он может узнать слишком много из того, что я хотела бы скрыть.

Алан жутко рад. На его лице застыла широкая, сияющая улыбка.

Он так похож на ребенка, замершего под елкой, в ожидании подарка и надеющегося коварно подкараулить деда – мороза.

– Я хочу увидеть ту картину, которую ты спрятала,– говорит он.

Страх оплетает своей железной и холодной рукой сердце, и стискивает его…

Он может понять, он может догадаться.

Я стискиваю зубы и не смотрю в его глаза, но слово есть слово.

Тайну за тайну.

На самом деле, что здесь такого.

Нарисовала его и нарисовала! Я вообще многих рисую. И парней, и девчонок.

Едва он замечает как я от него отворачиваюсь и в его глазах, точно голодный зверь, просыпается тоска. Она, точно корабль плывущий в бурю, корабль полный отчаявшихся людей, знающих, что смерть близка, очень близка. Людей, чувствующих ее липкое дыхание, подобное паутине, на лице.

– Сейчас! – я протягиваю ему руку.

Хочу избавиться от этой проблемы и немедленно!

– Потом,– Алан качает головой,– уже поздно, и здесь безопаснее.

Я повожу плечами и выхожу из чулана.

Мне холодно, безумно холодно от его безразличного взгляда, которым он одарил меня, отвечая.

Но я не показываю этого. Я иду вперед, безучастно смотря в пространство, я заставляю себя идти и я рада тому, что он не видит выражение моего лица.

Ночью я долго не могу заснуть. Я лежу одна в маленькой каморке без окон. Вместо двери здесь тонкая занавеска, на которой вышито рыцарское сражение. И прекрасная дева с печалью во взоре смотрит из высокой башни вслед рыцарю, скачущему навстречу своей гибели.

Лунный луч забирается меж занавеской и шкафом и прыгает шаловливой зверушкой по стене. Подставляю пальцы. Золотистая дымка дрожит на них.

Утыкаюсь лицом в подушку. Волны печали накатывают на меня, оглушая и ослепляя.

Почему в этой жизни все не так?

Почему? Почему? Почему?

Почему мечты сбываются не так, как ты этого хочешь или не сбываются вообще? А чтобы сбылись, надо работать, надо трудиться до потери сознания, сражаться насмерть, стиснув зубы, с жизнью, с проблемами, с самой собою.

Я встаю и тихо выхожу, откидывая занавеску. Алан спит на кровати, сбросив одеяло на пол.

Несколько долгих минут я наблюдаю за тем, как в свете луны вздымается и опадает его широкая грудь, как безмятежно и светло его лицо – такое невинное и наивное во сне.

Смогу ли я жить без него?

От такой перспективы кружится голова, и пол прыгает на меня тигром, но у меня получается удержаться на ногах.

Легкая, щемящая грусть, щипавшая душу, подобно кисленькому лимону, жгущему язык, внезапно превращается в страшную тяжесть.

Обычно все забывается, все проходит. И желание смерти, и ненависть, и увлеченность кем-то…

Но есть вещи, которые не уйдут никогда, которые умрут вместе с тобой.

Я отгоняю навязчивые мысли и выхожу во двор.

Сладостный ночной воздух обнимает меня. Я сажусь на крыльцо. Звездная сеть висит надо мною. Посверкивают маленькие искорки-бриллиантики, ветер нежно треплет волосы, холодок ползет по спине.

Скрип двери. Вскакиваю, вытаскиваю кинжал, бросаюсь вперед, прячусь за сараем, застыв.

Все это без тени мысли, автоматически.

Как изуродовало меня происшедшее! Неужели я готова убить?!

Нет, нет, никогда...

Однако и моя вина, в том, что мой неудавшийся убийца мертв. Моя вина в том, что он не убил меня. Но это просто бред!

На пороге стоит Эрит. На ее плечах лежит мягкая, белая шаль. Черные глаза блестят во мгле. Она кажется хрупкой и ранимой – тонкая талия, изящный изгиб шеи, ни за что бы не поверила, что она – ведьма, если бы не знала этого.

– Маша,– зовет она,– я знаю, что ты здесь. Выходи. Мне нужно поговорить с тобой.

Я сую кинжал в ножны, и выхожу из-за полога мрака, будто откидываю занавеску.

Я стою напротив нее.

Эрит несколько секунд внимательно вглядывается в мое лицо, освещенное светом, падающим из сеней, как будто спрашивает себя: «И что он мог найти в ней? Всего лишь смазливая мордашка, каких тысячи».

Вот именно, что ничего. «Мы всего лишь друзья» – я сажусь на холодные ступени. Я слишком много раз ошибалась, чтобы вдруг поверить. Хотя я противоречу сама себе. Частенько сумасшедшая вера в его любовь взрывает меня изнутри, словно вдохновенье и безумная надежда ослепляет меня.

Я жду, что она скажет. И я предчувствую ее следующие слова.

И она сообщает мне:

– А ты знаешь насколько ваше общение опасно?

«Я не откажусь от него»,– железная решимость лишь крепнет от ее слов.

– Нет,– отрезаю я.

– Если тебя поймают с ним без документов – его убьют и тебя тоже – она печально смотрит на меня, а в ее глазах мерцает издевательская улыбка – «попробуй – откажись!» – и ты, милая деточка...

Весь мой страх, все мое отчаяние – неистовый ужас, что он послушает ее, взрывается, и лохмотья застенчивости и стеснительности летят по сторонам.

– Я вам не деточка,– медленно и угрожающе говорю я.

Теперь она меня точно возненавидит!

– А ты интереснее, чем я думала,– шепчет она,– но тебе это все равно не поможет.

– Слабачка не смогла бы остаться живой,– тихо-тихо, едва слышно бормочет она, будто меня здесь и нет.

– Ты хоть понимаешь, что сама заварила эту кашу? – обращается она, наконец, ко мне.

– Какую кашу? – интересуюсь я.

– Ты не смогла б создавать миры, никогда, если б не твоя фантазия...

Я думала, что миры просто возникают из ниоткуда, я думала – они лишь то место, что явилось мне в виденьях...

Я думала...

– А... а все это создала я? Значит, оно слушается меня? – изумляюсь я.

Эрит хрипло смеется.

– Маленькая... – мне кажется – она хочет сказать другое слово. Я слышу, как оно тает в сумраке – " дурочка", – путешественница, ты до сих пор не поняла, что эти миры – твои?

Я качаю головой.

– Алан и тот подозревал, – она наклоняется ко мне и шепчет,– но он никогда не верил до сих пор. Даже не смел, даже закрывал глаза на то, кто я. И думал, что его бабка сумасшедшая. Ты сломала его мир.

– Нет,– я с вызовом смотрю на нее,– я открыла ему свой!

Я построила нам новый!

– Не до конца, И как бы ты ни хотела, он не полюбит тебя. У него уже есть другая.

Мой рот кривится в судорожной улыбке. Сам по себе. Я не могу дышать, не могу перенести это нескончаемое мгновение. Я не могу оторвать от нее взгляда. Миг и я буду поймана.

Я выпрямляю спину, секунда и она сломается, и заявляю – спокойно и уверенно:

– Он всего лишь мой друг.

Ведьма пожимает плечами и шепчет так, что я едва ее слышу:

– Ври, ври... не мне.

Затем говорит:

– Я предлагаю тебе сделку – я дам тебе книгу. В ней все, что нужно. Ты овладеешь своим даром в совершенстве. Ты научишься влиять на миры, как мать влияет на ребенка. Ты узнаешь, как доставать из них то, что надо. Ты найдешь в себе тысячу возможностей своего дара... пока не открытых. Но ты не вернешься в наш мир никогда. И знай – меня не обманешь. Особенно после клятвы души.

О, искушение! Страсть, жажда получить бесценную книгу. Раскрыть колодец своей силы до дна. Испить могущество, заложенное в тебе.

Но цена слишком высока. Выше неба.

Цена ошибки. Разваленная жизнь у меня и него.

Я смотрю на нее чуть ли не с ненавистью.

– Неужели вам не жалко Алана. Почему вы думаете, что можете решать за него?! Вы легко можете сломать ему жизнь!

– Ты никогда не будешь настолько важна для него,– со спокойной уверенностью говорит Эрит, и я раскромсана на куски этими словами, как топором мясника.

Но выпрямляюсь и тихо говорю.

– Вы не можете этого точно знать,– я не могу молчать. Меня жутко бесит эта самоуверенность!

– Ведьмы знают многое,– улыбается она,– больше чем ты можешь себе представить.

– Все равно – нет! – отрезаю я.

– Потом не жалей,– добавляет она и уходит.

Я сажусь на холодный камень и плачу, закрыв лицо руками.

Я оплакиваю то, что никогда не сбудется, и то, чего я хочу, желаю, жажду больше всего на свете.

Любви, которая вечна.

Любви, которая чиста и светла, как крылья ангела.

Любви, которая несбыточно-прекрасна, как самая чарующая картина.

Когда и ты и за тебя готовы умереть, броситься под пули, пережить немыслимые пытки.

Любви, которой нет.

Для меня.

И в тоже время она светиться в моих глазах, бьется в моем сердце, жжется в моей крови, как лава вдохновенья. Я и она неразделима.

Но только она односторонняя.

Потом я лежу и смотрю в небо.

И покой нахлынул на меня тишиной.

Я – свободна.

Я – счастлива.

Я забываю о нем.

Я танцую, просто танцую во мраке.

Я лишь луч луны, я лишь плащ мглы, я просто движение, фейерверк радости.

Я кружусь, вскидываю руки, приседаю, склоняясь в реверансе.

Я танцую для неба, я танцую пред небом, сияющим в моей душе.

Я танцую для Него, если б он мог видеть меня.

И эйфория, журча, струится по моей коже, омывая ее лучистым светом.

Вдруг я замечаю движение около двери.

Алан идет по траве.

Он улыбается, и шепчет:

– Давай станцуем вместе.

Я отвечаю улыбкой и отступаю. Я ухожу во мглу.

Шепот ночного смеха обнимает меня.

Я приседаю в реверансе и предлагаю:

– Отрепетируем бал?

И две руки – сильная и хрупкая, нежная сплетаются в трепещущем блеске ночного светила.

И мы танцуем – отраженья друг друга, и мы танцуем всю ночь напролет.

И даже музыка не нужна нам – тем, у кого она звенит в сердце.

Утром, когда мы завтракали – настоящей, вкусной едой – яичницей с хрустящим сочным беконом и свежими помидорами, сидя с Аланом друг напротив друга, явилась Эрит.

Я внутренне скривилась.

– Я решила,– сообщила она Алану.

Тот кивнул и посмотрел на меня с такой тоской, будто его рвали на части безжалостные бешеные собаки.

Я наклонилась к нему и шепнула:

– Не делай этого,– я не знала, что он хотел сделать, но чувствовала, что это не принесет ничего хорошего.

– Я должен,– ответил он,– так будет лучше. Я скоро вернусь

Встал и ушел с Эрит.

Я смотрела им вслед, и ничего не могла сделать, а тревога жгла меня изнутри раскаленной сталью.

И настроение было, как тогда.

Светлый летний день. Кристально ясный. Солнце плавит воздух, расщепляя его на молекулы. Я иду сквозь жар, и на душе моей глыбы льда.

Я не знаю, что мне делать.

Я сижу у колодца, болтаю ногой, и смотрю, как текут облака в синеющей лазури.

Почему мне так плохо?

Почему я чувствую себя чуть ли не мертвой?

Почему? Почему? Почему?

Звонит бабушка. На мобильник

Я начинаю болтать с ней о всем подряд, лишь бы отвлечься.

Тревога корочкой инея покрывает мою кожу изнутри, как стекло мороз серебристыми, сверкающими узорами.