Текст книги "Регина"

Автор книги: Елена Домогалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)

И никто из их компании не замечал, что они начали привлекать к себе слишком много лестного, но нежелательного внимания. Король пожирал глазами красавца и гордеца Бюсси, и чем недоступнее и высокомернее вёл себя граф, тем сильнее желал и ненавидел его Генрих III, а теперь он включил в свой "чёрный список" и его сестру, посмевшую быть так похожей на Луи, да к тому же ещё и женщину. Миньоны короля, обезоруженные сиянием красоты Регины, тихо перешёптывались, начисто забыв о своей вражде с Бюсси на весь вечер. Нервно кусал губы "летучий эскадрон" Екатерины Медичи – уж они-то сразу увидели в графине самую страшную свою соперницу. Генрих Наваррский уже слушал в пол-уха свою новую любовницу, поглощённый созерцанием грациозной фигуры графини де Ренель. И тяжёлым, немигающим взглядом маслянисто-чёрных глаз смотрела на Регину сама королева-мать, для которой появление младшей представительницы клана Клермон стало не самым приятным событием. Герцогини де Монпасье, Генриха Наваррского, принца Конде и Луи де Бюсси ей хватало с лихвой для бессонницы и несварения желудка. А тут ещё одна змея с лицом ангела и глазами демоницы! Не женщина, а воплощение греха.

Регина кожей почувствовала, как на неё льётся весь этот поток взглядов и мыслей, холодный от ненависти, липкий от похоти, колючий от зависти. Не удержавшись, она провела ладонью по плечам, словно пыталась стереть следы этих взглядов со своего тела. Ощущение того, что на ней ставят сейчас клеймо, не проходило. Она оглянулась на брата, на Марго, но они, выросшие в этой атмосфере, ничего не замечали, а если и замечали, то делали вид, что ничего не происходит. Чуткая и нервная Регина начинала изнемогать от окружившего её кольца взглядов и эмоций. И второй раз за этот вечер на помощь пришел Филипп.

– Граф, – обратился он к Бюсси, – я думаю, вашей сестре хотелось бы посмотреть Лувр во всем его великолепии, к тому же здесь слишком душно и шумно. Может, вы покажите ей галерею и сад?

Луи вздрогнул и с выражением какого-то смертельного отчаяния на лице повернулся к другу, словно желая о чём-то его попросить. Но потом ласково улыбнулся и взял под руку сестру:

– Ну, что ж, идём, дитя мое?

В первый же вечер избавляться от единственной сестры, сдав её на попечение друзей и любовницы, выглядело бы, по крайней мере, нелепо, а единственное, чего боялся бесстрашный граф, – это показаться смешным. И к тому же, чем раньше он сможет привыкнуть к ней как к сестре, тем легче сможет смириться с тем, что никогда она не будет принадлежать ему как женщина.

Они шли по залу под конвоем десятков восхищённых и завистливых, влюблённых и ненавидящих взглядов. Луи чувствовал сквозь прохладу шёлка тепло её руки; чистый, ни с чем не сравнимый аромат её тела обволакивал его невесомым покрывалом. Бюсси знал, что сейчас на них смотрит весь Лувр, и даже не пытался скрыть своей гордости за сестру. А она, летящей походкой шедшая рядом с ним, только изредка взглядывала таинственно, чуть подрагивая длинными ресницами. И никто не знал, что каждый шаг отдавался леденящей болью в её сердце, каждый взгляд горячим песком оседал на глазах. И единственное, что могло избавить её от этих мук – руки Луи и его губы – были для неё более недосягаемы, чем св. Грааль. Но роль нужно было доигрывать, и от того, как она сейчас с этим справится, зависела её жизнь.

– Ну, как тебе Лувр? Надеюсь, ты не разочарована? – мягко и до обидного по-братски спросил Луи, как только они оказались в относительно безлюдной галерее.

– По-твоему, после обители урсулинок можно быть разочарованной в Лувре?

Бюсси смущенно улыбнулся:

– Да, пожалуй, я задал глупый вопрос.

– Все важные разговоры имеют обыкновение начинаться с глупых вопросов, – снисходительно пожала плечом Регина.

И Луи с облегчением рассмеялся: в голосе Регины отчетливо звучал тот же тон, те же ноты, что и в его словах, когда он разговаривал с друзьями. Она была его сестрой, его отражением в этом мире – и это не так уж плохо. Это даже замечательно. Наконец-то, хоть один человек сможет его понимать, будет так же думать и чувствовать. И, в отличие от любовниц и друзей, она навсегда останется его сестрой, чтобы ни случилось. А любовь… Можно подумать, он впервые влюбляется с первого взгляда в красивую женщину. Будут и другие, не менее очаровательные. Вот только что-то внутри него, что-то, живущее помимо разума и души, упрямо твердило: Регина – единственная, будут другие, но они и будут другими, и никогда ты уже не остановишься и не перестанешь дышать, как это было с тобой при встрече с нею. Оставался только один выход: не задумываться об этом. Регина – его сестра и больше ни о чём думать не следует.

– Луи, давай где-нибудь присядем, я очень устала и у меня голова кружится, – слабеющим голосом попросила его Регина, у неё уже действительно не оставалось сил и на место несмолкающей боли пришла просто тихая радость от того, что любимый рядом с ней и у неё есть возможность слышать его голос, видеть его лицо.

Бюсси, не долго думая, подхватил сестру на руки – на мгновение у обоих замерло сердце от близости их тел – и усадил на широкий подоконник. Регина как могла справилась с неудобным кринолином и, совсем как в бытность свою при монастыре, подобрала под себя ноги и выглянула в окно: там, во внутреннем дворике, смеялись слуги, звенели шпагами юные пажи, изредка проходили влюблённые пары.

– Тебе понравились мои друзья?

– Да, очень. Особенно граф де Лорж. Он брат Жака Монтгомери?

– Да, его младший брат. Они очень похожи, но Филипп мягче и мудрее. Он невероятно тактичен и совершенно не умеет притворяться. Думаю, что во всем Париже больше нет таких, как он. Ему трудно было в Лувре, но, в конце концов, не он приспособился к Лувру, а Лувр принял его таким, каков он есть. Кстати, Регина, он считается одним из самых знатных и богатых женихов Франции.

– А кто же тогда считается самым-самым женихом Франции?

Луи шутливо раскланялся перед ней:

– Самый-самый – это ваш любимый брат.

– Что, даже лучше принцев крови? Ну, и самомнение у тебя!

– Я сам себе самый лучший принц, и кровь Клермонов благороднее и чище крови каких-то итальянских лавочников. Запомни это навсегда, Регина, ибо в наших жилах бежит кровь самих Капетингов.

– Я всегда это знала, брат. А что касается Филиппа, то моя судьба в твоих руках и тебе виднее, что для меня будет наилучшим решением, – она склонила голову в знак полного подчинения воле брата.

– Нет, дитя моё, никто, кроме тебя, не имеет права решать твою судьбу. Всё будет так, как захочешь ты сама, и я никогда не стану неволить тебя ни в чем. Хотя, не скрою, мне спокойнее и приятнее всего было бы видеть рядом с тобой Филиппа, потому что только ему я доверяю полностью и безоговорочно.

– Хорошо, сеньор де Бюсси, я приму это к сведению.

– А что ты скажешь о Робере и Бертране?

– Ты имеешь в виду, что я думаю о них как о возможных женихах? – Луи, растерянный от её неожиданной красоты и собственной боли, не замечал горькой иронии в её голосе.

– И это тоже.

– Робер самый обыкновенный бабник, он слишком влюбчив и недостаточно серьёзен. Лёгкий флирт – это да, а вот насчет надежного супруга… тут я сомневаюсь и очень сильно. Впрочем, он еще очень молод, может быть, лет через пять он дозреет до семейных отношений.

– Ого! А ты у меня дама серьезная и глубокомысленная!

– Наследница имени де Клермон должна более чем ответственно относиться к выбору мужа. Что касается Бертрана, то, извини меня за откровенность, он слишком прост для меня. Он меня не удержит. Ему нужен кто-то более домашний и непритязательный, чем я. Этакая мать семейства, провинциальная наседка, серая мышка. А теперь посмотри на меня внимательно и скажи – похожа я на такую?

Луи с нескрываемым восхищением окинул ее взглядом:

– Да, ты очень проницательна. Видишь людей насквозь, угадывая не только их прошлое, но и будущее. Просто Мелюзина какая-то. Ты совсем не похожа на придворных легкомысленных девиц с фарфоровыми позолоченными вазами вместо головы. Умная не по годам женщина, абсолютно уверенная в своей правоте. И я догадываюсь, как тебя будут звать за глаза.

– ???

– Бюсси в юбке.

– Это комплимент?

– Несомненно!

Их звонкий искренний смех заставил обернуться проходившего мимо канцлера Екатерины Рене де Бирага. Увидев, кто так заразительно смеётся, властный кардинал нахмурился: несносный Бюсси явно не числился в его любимчиках, а появление ещё и его сестры ничего хорошего не сулило. Это семейство всегда доставляло массу хлопот, влезая во все интриги и непомерно кичась своим происхождением. Только последний провинциал не знал, что Бюсси не без оснований считался незаконнорожденным сыном Генриха II, в свое время оценившего красоту юной и безропотной Селены де Бове. Луи объявлял себя чуть ли не принцем крови, полностью управлял герцогом Анжуйским, выставляя короля дураком при каждом удобном случае. В Лангедоке он считался едва ли не полновластным хозяином и Монморанси, в пику королю, ему особо не препятствовал. А уж о его популярности во всей Франции и говорить было нечего, особенно после того, как Маргарита, эта коронованная блудница, на весь Париж прославилась тем, что бегала за Луи, как собачонка и писала в его честь целые поэмы. "Доблестный Бюсси", "непобедимый Бюсси д'Амбуаз", "блистательный Луи де Клермон"…тьфу! Чтоб ему пропасть! Вот теперь ещё и дождались этого второго пришествия – Регину де Клермон, в которой разве что слепой не увидит женский вариант все того же Бюсси. А то, что она женщина – и какая! – делает её ещё опасней. Свои размышления Бираг вынужден был прервать и счёл за лучшее покинуть галерею, поскольку прозрачно-серые глаза графини уже остановились на нём и ничего хорошего они не обещали. Это были глаза одержимой легионом бесов.

– Кто этот человек? – настороженно спросила Регина, когда канцлер ушел.

– Рене де Бираг, личный канцлер королевы-матери и кардинал.

– Он твой враг?

– Тебя Маргарита просветила?

– Нет, я и сама вижу. То, каким взглядом он тебя одарил, никаких сомнений не оставляет в его чувствах.

– А ты быстро начала разбираться в придворной жизни. Подобный талант весьма пригодится тебе в этом осином гнезде.

– Я этому ещё в обители научилась: присматриваться к людям и предугадывать их поступки по одному лишь выражению лица. Или видеть истинное отношение к тебе человека по его жестам, по голосу, даже по дыханию. Я была самой маленькой в обители, когда мадам де Гот привезла меня туда, если ты помнишь. И меня не особенно там любили, так что мне нужно было многому научиться, чтобы не оказаться ещё и самой слабой и беззащитной.

Луи молча опустил голову, что должно было пониматься как раскаяние и просьба о прощении. Он не знал, что можно было сказать этой девочке, так мало видевшей в жизни, но так много уже в ней понимавшей. Иначе как злой насмешкой судьбы нельзя было назвать всё происходящее сейчас с Луи. Слишком равнодушно он отнёсся когда-то к младшей сестре – и вот теперь платит за это болью своего влюблённого сердца. За то, что так редко вспоминал он маленькую девочку, теперь суждено ему всю жизнь нести в душе миг, когда впервые увидел её в зале, и мучиться без неё, и томиться рядом с ней. И платить за былое безразличие страшную цену невыносимой любви и запретной страсти.

– Не думай об этом, – тихо прервала его невесёлые мысли Регина, – и, ради Бога, ни в чём себя не вини. Это ведь было не твоё решение отправить меня в монастырь. Так захотел отец. Мы не были близки с тобой в детстве, ты меня почти не помнил и откуда ты мог знать, каково мне живётся у тётки? Всё позади уже, я здесь, рядом с тобой и у нас впереди целая жизнь, чтобы узнать друг друга и исправить былые ошибки.

– За какие благодеяния послали мне небеса такую мудрую сестру? Я совершенно не заслуживаю твоей доброты, тем паче, твоего детского восторга. Но я клянусь тебе, что с этого дня положу жизнь свою на то, чтобы ты была счастлива!

Регина почувствовала, как сердце на мгновение остановилось, а потом, сбившись с ритма, застучало вразнобой, словно колокола, раскачиваемые рукой сумасшедшего. Луи давал сейчас невыполнимую клятву, потому что Регина могла быть счастлива только с ним.

Бюсси, думавший о том же самом, счёл за лучшее перевести разговор с этой опасной темы:

– Что касается Рене де Бирага, то здесь ты можешь не беспокоиться, канцлер, конечно, мой враг, но всего лишь один из многих. Как видишь, до сих пор никто мне особого вреда не нанёс. Боюсь только, что к тебе он тоже не будет испытывать особой нежности. Семья де Клермон всегда была для него костью в горле. А кто ещё тебя заинтересовал?

– Король любит тебя, – на мгновение задумавшись, сказала Регина.

– ?! – Луи от удивления потерял дар речи.

– Ты этого не знал?

– Регина, король меня ненавидит. Мало того, он спит и видит, как бы от меня избавиться.

– Король спит и видит во сне тебя. В своей постели. Я думаю, нездоровая склонность короля к молодым и красивым мужчинам не является ни для кого тайной?

– Ну что ты, это знают все, как знают и имена его миньонов. Не думаю, что Маргарита и её болтливые фрейлины не рассказали тебе все дворцовые сплетни за последние пять лет и не просветили тебя, кто чьим любовником является. Но с чего ты взяла, что Генрих питает ко мне нежные чувства?

– О! только не говори мне, что король не предлагал тебе стать своим соратником и верным слугой! Ну, было такое?

– Было…

– И ты, естественно, отказался, при этом не особо выбирая тон и слова. Не так ли?

– Разумеется, отказался. Генрих, конечно, как король всегда вызывал у меня уважение. По сравнению со слабовольным Карлом он настоящая находка для Франции, особенно сейчас, когда у нас что ни год то война. Королева-мать не зря мечтала увидеть его на троне. Сама посуди, этот человек умудряется управлять страной, находящейся в состоянии непрекращающихся религиозных войн, противостоять одновременно Англии и союзу Гизов и испанского короля и при этом проводить весьма разумные реформы и новые законы. Генрих прирождённый король, что не говори. Просто удивительно для такой ничтожной династии, как Валуа.

– Тогда почему ты не с ним? Почему предпочёл герцога? Ведь в Польше ты был в свите Генриха.

– Причин две. Во-первых, мы с Генрихом – два тигра в одной клетке. Я никогда не умел ему уступать, а он не терпел моей гордости. Он король, и значит, что я должен быть только подданным. Но ты же сама понимаешь, что для Клермонов это невозможно.

– А вторая причина?

– Марго. Герцог Анжуйский с самого начала был на нашей стороне, помогал нам тайно встречаться, прикрывал и предупреждал. Он с детства обожает Маргариту, а с Генрихом у неё довольно натянутые отношения. Ну и был ещё эпизод с этой юношеской любовью Генриха к принцессе Клевской. Ах, это давняя история…

– Но король не забыл её. И он многого не забыл. И, поверь мне, его не столько оскорбило то, что именно и при каких обстоятельствах ты ему сказал, сколько то, что ему не удалось покорить тебя, подчинить своей воле. В том числе и в постели.

– Регина!

– Я всего лишь называю вещи своими именами. Не будь, пожалуйста, таким же ханжой, как наша тётушка Женевьева! Неужели ты не догадывался, что король до сих пор пылает к тебе страстью, вот только теперь его неудовлетворенное желание выливается в жгучую ненависть? Да если бы он хотел от тебя раз и навсегда избавиться, он бы уже нашел для этого и верный способ и людей, которые осуществили бы его желание. Насколько мне известно, мадам Екатерина весьма недурственно разбирается в ядах, как и всякая уважающая себя флорентийка, и плетёт интриги так ловко, что позавидует старая паучиха. Тебе не может бесконечно везти и, насколько я поняла, твоя Маргарита не имеет столь безграничной власти, чтобы твоей жизни ничего не угрожало. Нет, ты нужен королю живым и, по возможности, невредимым. Кстати, как зовут того уродливого мужчину с двумя носами?

– О! А я и не заметил появления своего сюзерена. Надо же, не думал, что он так быстро приедет. Это сам Франсуа Валуа, герцог Анжуйский. Его лицо непоправимо обезобразила оспа, вот и кажется теперь, что у него два носа.

– Значит, это в его свите ты имеешь честь состоять?

– Можно сказать и так. Кого ещё ты успела заметить?

– Королеву-мать. Вот она-то нас с тобой точно ненавидит. Знаешь, мне пару раз показалось, что если бы ей представилась возможность, она бы медленно-медленно разрезала тебя ножом по частям, а меня бы просто зашвырнула в костёр и потом пепел по ветру развеяла. Чем ты умудрился ей так насолить?

– Поверь на слово, у неё много причин желать моей смерти. Так что будь с ней поосторожнее. Твоя красота здесь вызывает не только восхищение, но и чёрную зависть, и желание обладать тобой любой ценой.

– Что ж, мне к этому не привыкать. Я не так беззащитна и неопытна, как ты думаешь. Я твоя сестра и меня не так-то просто напугать. А знаешь, кто мне понравился здесь, кроме Филиппа?

– Кто? Только не говори, что кто-то из Гизов!

– Тогда я промолчу лучше.

– Значит, Гиз? Генрих или этот шалопай Майенн?

– Майенн. Он такой… забавный.

– Гиз – забавный? Хорошо, что кроме меня, тебя никто больше не слышит. Над тобой бы весь Лувр смеялся. Забавный Гиз. Это что-то новенькое. Самовлюблённое, властолюбивое, хитрое и жадное племя. Даже Шарль при всём своём легкомыслии способен провернуть такую интригу, до которой и я вряд ли додумаюсь. Этому семейству веры нет, так что не вздумай с ними связываться.

– А мне он понравился. Не знаю, почему. Но, думаю, я смогу с ним подружиться. Когда он сегодня смотрел на меня, в его глазах не было коварства или похоти, только радость, совершенно детская радость ребёнка, увидевшего красивую бабочку.

– Ха! Мечтательница. Всё-таки ты ещё очень и очень неопытна. Боюсь, нам с Филиппом придётся ещё долго опекать тебя.

– Я не стану возражать. Знаешь, я никогда не думала, что это так приятно, когда о тебе кто-то заботится, волнуется, кто-то думает о тебе. Спасибо тебе.

Луи молчал и не сводил глаз с её взволнованного лица. Так умна и проницательна и в то же время так чиста и доверчива. Рядом с ней казалась заурядной даже Маргарита Валуа. Со стороны Господа Бога было просто издевательством создать эту необыкновенную во всех отношениях женщину, которая могла бы с полным правом носить имя Регины де Клермон, и дать ей это имя от рождения. А ведь они могли бы стать самой блестящей парой Франции! И как бы он её любил! Ни на час не покидал бы её, положил бы всё королевство Французское к её стопам, если бы… Если бы она была ему чужой женщиной… Честолюбивые несбыточные мечты слились в его душе с такой же несбыточной и страстной любовью. Мысли бродили по заколдованному кругу: Луи не мог любить свою собственную сестру – и не мог не любить это живое воплощение своей мечты, он должен был бежать прочь от этого немыслимого соблазна – и не имел права оставлять младшую сестру.

А Регина…Регина просто жила в эти минуты, боялась, что он вот-вот растворится в полумраке галереи, как удивительный сон, как призрачный мираж счастья, и торопилась надышаться его надменной красотой. Она молча любовалась его лицом и как никто понимала бедную Маргариту Валуа: тонкие, лёгкие, словно летящие черты; тёмные миндалевидные глаза с загадочной поволокой, взгляд которых завораживал, гипнотизировал каждого, кто осмеливался в них заглянуть, – и старалась не думать о том, что её любовь – грех, преступление против божеских и человеческих законов. Она любила и жила сейчас только своей любовью. Любовь давала ей силы говорить, как ни в чем не бывало, называть Луи братом. Любовь подсказывала сейчас нужные слова, любовь озаряла улыбкой её лицо.

Их блаженное молчание нарушил звонкий голос Робера, который разыскивал де Бюсси по приказу герцога Анжуйского. Младший Валуа жаждал поближе познакомиться с сестрой своего верного Бюсси. Луи и Регина переглянулись, шумно вздохнув, вернулись в зал.

– Сударыня, вы прелестны. Вы очаровали всех мужчин Лувра и подпортили настроение большинству женщин, – рассыпался в любезностях Франсуа Анжуйский, – Друзья мои, взгляните на это божественное создание! Этот вызывающе скромный наряд, этот серебристый жемчуг так подчеркивают необычный цвет ваших волос и восхитительную кожу. Робер, ты обратил внимание: ни капли белил, румян и прочих притираний, а цвет лица просто безупречен. Бюсси, как ты мог так долго скрывать это бесценное сокровище и молчать?

– Вот потому и скрывал, что бесценное, – процедил сквозь зубы граф.

– Графиня, ваш брат бессердечный эгоист. Никто из нас даже не догадывался о том, что он собирается преподнести королю такой сюрприз. Ваше появление произвело самый настоящий фурор, теперь весь Париж не будет говорить ни о ком другом, по меньшей мере, месяц. Первый раз я становлюсь свидетелем того, что за весь вечер никто не произнес ни слова о политике, гугенотах и католиках, английских пиратах и испанском короле – у всех на устах исключительно ваше имя.

Луи начинал беспокоиться, его совсем не устраивало такое нескрываемое внимание герцога к юной Регине – он слишком хорошо знал характер и склонности Анжуйского. С другой стороны, впечатление, которое произвела Регина на принца, весьма ему льстило.

– О, монсеньор, не стоит так поспешно обвинять моего брата. Мой приезд для него самого стал сюрпризом. Луи увидел меня в первый раз за пятнадцать лет только сегодня вечером, в Лувре. К сожалению, брат не из тех мужчин, которые сидят дома и интересуются только воспитанием своих сестёр и любовниками своих жен. Он принадлежит Франции, а не мне.

Луи так и не разгадал, что именно хотела сказать этим Регина, в её голосе звучало слишком много: и тщательно скрываемая обида, и тихая грусть, и явная гордость за него. Каждый услышал то, что хотел услышать.

В течение всего вечера герцог не отпускал от себя Регину ни на шаг. Бюсси и де Лорж старались не оставлять графиню наедине с ним, Марго напрасно пыталась привлечь внимание любовника и уже тихо ненавидела свою протеже. Все остальные занимались тем, что бурно обсуждали семейство Бюсси, снова поставившее себя в центр внимания, и строили планы касаемо дальнейшего будущего Регины.

К полуночи Регина была до такой степени утомлена всеми этими разговорами, знакомствами, комплиментами и расспросами, что валилась с ног в буквальном смысле слова. Она устала до отупения, но именно это спасло её, отвлекло от мыслей о брате, и сейчас она мечтала только о тёплой воде с травами Франсуазы и мягкой постели. Когда очередной влюбленный с первого взгляда пригласил её на паванну, Регина бессильно повисла на руке у брата.

– Всё, больше не могу, – прошептала она, – отвези меня домой.

Она устала до такой степени, что, глядя на её утомлённое лицо, Луи буквально на руках вынес её из дворца и до самого дома вёз в своём седле. Регина спала, укачанная плавным шагом коня и согретая объятиями брата, и потому их маленькая кавалькада ехала в полной тишине, только изредка перешёптывались мальчики-пажи да вполголоса разговаривали Робер и Филипп, то и дело предлагавшие Луи переложить почётную и весьма приятную обязанность заботиться о Регине на их надежные плечи. Они уже поняли, что с этого вечера малейший каприз юной графини будет приравнен для Бюсси к королевскому указу. Луи отмалчивался; закрыв глаза, он наслаждался счастьем держать в своих руках самую восхитительную из когда-либо виденных им женщин и старался не думать о том, что навсегда разделило их безнадёжнее самой глубокой пропасти и, в то же время, связало прочнее любой цепи.

Так на руках он принес спящую Регину в её спальню и перепоручил заботам Франсуазы.

Регину разбудила далеко за полночь выбравшаяся из-за облаков луна. Огромная, круглая и тревожная, она пристально смотрела в её окно. Серебристый вязкий свет её растекался по ковру, гобеленам, шёлку простыней; вот он просочился сквозь тончайшую вышивку балдахина и остановился на лице девушки. Регина поморщилась, недовольно вздохнула и открыла глаза: лунный свет наполнил их колдовским живым серебром. Хрустальной чистоты звуки вновь позвали мятежную душу её, отогнали прочь тихий сон, и вновь задрожало измученное сердце от знакомой тоски и звенящей боли. Слёзы, мерцая в свете луны, плескались в глазах, не смея сорваться с ресниц. Регина выскользнула из-под одеял, накинула на плечи кашемировый палантин и метнулась к окну: луна гнала её прочь из постели, прочь из комнаты, сводила её с ума. Но теперь она была не в каменном мешке монастыря – теперь она была дома, в надёжных и родных стенах. И она знала, где можно найти спасение от лунного безумия,

Босая, с рассыпавшимися по спине волосами она выбежала в коридор, осторожно отворила тяжёлую дубовую дверь напротив своей спальни и бесшумно проскользнула в просторную комнату – спальню Луи. Ночь была светлая, в камине ещё догорал огонь, и Регина остановилась на минуту, переводя дыхание и оглядываясь по сторонам. До приезда Луи комната был закрыта и она в ней ни разу не была – это было своего рода протестом, выражением обиды на брата. Кто мог знать, что эта комната станет для неё храмом святее Реймсского собора? В неверном, дрожащем свете углей она рассмотрела два больших окна напротив двери, тяжёлые, небрежно отдернутые портьеры тёмно-красного бархата, гобелены со сценами охоты на стенах, развешанные тут же шпаги, кинжалы, мечи; на бюро из красного дерева – раскрытые книги, листы бумаги, перья, чернила, тут же недопитый бокал вина и остывшая еда на золотом блюде. Одежда в беспорядке свалена на кресло. На каминной полке – вино, книги, флакон духов, на туалетном столике – вынутая из ножен тяжёлая шпага. У восточной стены стояла широкая кровать резного дерева с золотыми инкрустациями и балдахином из мерцающей густо-винным оттенком парчи. На ней, среди сбившихся простыней и разбросанных подушек, разметался во сне Луи.

Регина шагнула к кровати, споткнулась о валявшиеся сапоги брата, ушибла ногу и шёпотом выругалась. Тихо-тихо, чтобы не потревожить его сон, она подошла к его постели и села на краешек, залюбовавшись этим спящим полубогом.

Ты спишь, а я оберегаю Твой сон, безмятежность Твоей красоты, робкий румянец Твоего бледного лица. Лунный свет омывает серебряной водой Твой ясный лоб, и тонкие веки, и подбородок с трогательной, так любимой мною ямочкой, и плечи. Стрельчатые тени Твоих густых ресниц, изгибу которых так завидовала Марго Наваррская, дрожат на матовой, почти прозрачной коже. Мой ветреный бог, даже Песнь Песней Соломона не в силах передать и сотой доли этой невероятной красоты. И нет на земле таких слов, которыми я могла бы сказать о том, как я Тебя люблю.

Моё дыхание несмело касается Твоих губ, тёмной родинки в углу рта. Тёплый шёлк Твоих каштановых кудрей струится сквозь мои пальцы, заставляя их замирать от нежности. Ты тихо спишь, утомлённый шумом и суетой дня, и разве кто-то узнает сейчас в Тебе неисправимого дуэлянта, грозу королевских миньонов и неверного луврского любовника? Сейчас Ты само воплощение спящей мечты, и только гордый рисунок упрямого рта, изгиб бровей и суровая морщинка на переносице напоминают о том, каким опасным и надменным Ты можешь быть. Но каким бы Ты ни был и каким бы Ты не стремился быть – я люблю Тебя любого.

Твоё тело лесного хищника – моя вечная казнь, смертный приговор моей душе; оно несёт на себе следы тех, кто хотел истребить тебя, заставить покориться боли и железу и вспомнить о своей смертной сути. Ты победил их, завоевав право называться первой шпагой Франции. Сколько шрамов оставили на этом божественном теле те, кто Тебя ненавидел, и сколько поцелуев дарили ему те, кто Тебя любил. Блондинки и брюнетки, принцессы и белошвейки, полячки и испанки – кто считал их, осчастливленных до конца дней своих Твоей мимолетной любовью? Скольких женщин ласкали Твои холёные руки с узкими запястьями и гибкими пальцами нашей матери и скольким мужчинам принесли они смерть? И только мне не принесут они ни смерти, ни наслаждения. И всё, что дозволено мне отныне и навсегда – бессонными лунными ночами оберегать Твой сон, прислушиваться к Твоему дыханию и робко касаться пальцами Твоей кожи, вбирая в себя малую толику Твоего тепла, Твоего запаха…

Три ночи полнолуния подряд Регина просидела рядом со спящим братом, исчезая в своей спальне с первым лучом рассвета, терзаемая мучительной борьбой,

рвавшей пополам её сердце, и никак не могла сделать выбор.

Днём ей проще было воспринимать Луи как брата, говорить с ним, как тогда в галерее, и радоваться, видя, что мысли и вкусы их во многом сходятся, чувствовать трогательную заботу Бюсси, ловить на себе его восхищённые нежные взгляды и расцветать от его комплиментов. День спасал её от глухой ночной тоски. Она до изнеможения бродила по улицам Парижа, открывая для себя новые ежедневные чудеса: узенькие улицы Латинского квартала и шумные компании студентов, Тюильри и набережные, торговые лавки и трактиры, из которых долетали умопомрачительные ароматы.

Спасала легковесная болтовня фрейлин Маргариты, окружавших Регину, как только она появлялась в Лувре или встречала их на набережной или у ювелира. Сама Маргарита после приезда Бюсси стала гораздо меньше уделять внимания своей протеже, впрочем, это вполне устраивало Регину, начинавшую тихо ненавидеть свою соперницу. Если всё же они сходились и начиналась беседа, о чём бы ни шла речь, как обе сразу вступали в спор. Поэзия – Маргарита, давно уже попавшая под влияние Бюсси, воспевала мечтателя и романтика Ронсара, Регина же была увлечена язвительными сонетами дю Вентре и циничными строками Вийона, если заходил разговор о философии, Марго сыпала цитатами жизнерадостного Мирандолы, Регина же предпочитала безбожника Монтеня. Им нравились разные цветы и запахи, разные картины и музыка. Своенравная Регина отказывалась признавать в королеве Наваррской законодательницу вкусов и владычицу умов. Это были две разные стихии. Маргарита с её мудрыми речами и невинной улыбкой имела дурную славу едва ли не самой распутной и порочной женщины Франции, Регина же, не смотря на свою внешность (воплощённая сладость греха, как в одном из сонетов написал о ней Ронсар), приобрела в Лувре репутацию недотроги и гордячки. Хитрая и изворотливая, как все потомки Медичи, Марго не могла понять прямоту и отчаянную дерзость женщины из рода вечных мятежников. Регина же откровенно высмеивала "Гептамерон" Маргариты, называя его неумелым подражанием Боккаччо. Со временем отношения двух молодых женщин вылились в "дуэль на булавках", этакую войну Елизаветы Английской и Марии Шотландской в миниатюре; но истинная причина их взаимного неприятия – сердце Луи де Бюсси, – была известна только им двоим, ибо Маргарита, будучи женщиной умной, легко распознала в юной графине опасную соперницу, более того – соперницу, любившую Бюсси гораздо сильнее, чем она, и явно не сестринской любовью. Она чувствовала, что Луи начинает отдаляться от неё. Конечно, при желании это можно было объяснить тем, что он навёрстывает упущенные годы, пытаясь получше узнать свою сестру и дать ей всю свою заботу и внимание, которых она была лишена долгие годы. Всё так. Но Маргарита была не настолько слепа, чтобы не видеть, как Луи смотрел на свою сестру, как менялся его голос, когда он говорил о ней. И когда стареющий Ронсар, впервые увидев юную красавицу, посвятил ей сонет, в Луи заговорила не гордость брата, которому льстит всеобщее восхищение сестрой, но ревность безнадёжно влюблённого. И как бы ни старались оба скрывать свои чувства, их взаимное притяжение не могло долго оставаться тайной для проницательной дочери Екатерины Медичи.