Текст книги "Регина"
Автор книги: Елена Домогалова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 41 страниц)
ГЛАВА IV. Лувр
«Под чужую музыку женщины лишь исполняют танцы… А танцуют только под свою».
Б. Васильев «И был вечер, и было утро…»
И всё же Регине было легче – у неё началась новая жизнь. Роскошные балы во дворце, наряды и драгоценности, галантные поклонники, бесконечные споры и беседы с Екатериной-Марией, прогулки по городу. Каждый день она узнавала для себя что-то новое, в мире, открывшемся ей теперь, была не только тоска и недозволенная любовь к Луи. Были рассветы и закаты, Сена и рынок, сонеты и танцы, друзья и недоброжелатели. Последними, надо сказать, Регина умела обзаводиться с той же лёгкостью, что и её брат. Особенно невзлюбил её «Летучий эскадрон любви» королевы-матери и, если начистоту, то было за что. Во-первых, поразительная красота её затмевала всех прелестниц Летучего эскадрона вместе взятых. Стоило Регине появиться в обществе, как большинство мужчин дружно поворачивали головы в её сторону, порой рискуя свернуть шею или нарваться на грозный взгляд Бюсси. Поистине, внешность юной графини была сущим наказанием для её брата: он и восхищался ею, и сходил с ума от ревности и беспокойства, и, как и все почти, пугался необъяснимой власти её чар. Во-вторых, Регина была прекрасно осведомлена и о своих достоинствах, и об истинных размерах своего немалого состояния, и о том, что и кто говорил о ней в Лувре, и потому поглядывала на королевских фрейлин свысока. Беря пример с брата, она вела себя, как королева, и каждый раз склоняясь в поклоне перед королевской четой или принцами крови, делала это столь снисходительно, что её надменности мог позавидовать даже Луи. И к тому же красота графини сыграла с ней самой злую шутку: это была не та тонкая, притягивающая взгляды и сердца, прелесть, и не радующая глаз тёплая земная красота, нет – это был удар, ожог, яркая и завораживающая вспышка, внушающая, скорее, необъяснимый трепет и слепую страсть, лишающую воли и рассудка. Да, у неё было много поклонников, многие мужчины желали сделать её своей любовницей и почти все они скорее ненавидели её, чем любили, потому что – боялись и сами себе не хотели сознаваться в своём страхе. Исключением были Луи, Филипп и Шарль Майенн. Луи – потому что был слеплен из того же теста и в жилах его текла та же кровь. Шарль был достаточно легкомысленным и избалованным жизнью, чтобы всерьёз страдать или переживать по какой бы то ни было причине. А Филипп – просто любил её.
Но главной бедой для Регины, как ни странно, оказалась не её красота и вызываемые ею желания, а самая банальная вещь при дворе – язык веера. Как говорится, беда пришла, откуда не ждали. Первой заподозрила неладное Екатерина-Мария, обучавшая подругу различным светским премудростям.
– Итак, запоминай, – медленно объясняла и показывала герцогиня, – ответ "да" – касаешься открытым – запомни, открытым! – веером правой щеки. Веер держишь в левой руке! Ни в коем случае не перепутай! Если открытым веером в правой руке касаешься левой щеки – это значит "нет". Поняла?
Регина, всё до мелочей схватывавшая на лету, кивала головой и запоминала каждое слово подруги. Но стоило ей услышать голос Луи или просто его имя, упомянутое кем-то в разговоре, и все её мысли и чувства устремлялись к нему. Веер тогда оказывался не в той руке или же закрывался не вовремя. Екатерина-Мария злилась, рычала и шипела и заставляла Регину зубрить снова и снова.
– Если ты подаёшь веер нижним концом, значит, ты этого человека презираешь. А если верхним – принимаешь его любовь. И не вздумай перепутать! Над тобой весь Лувр смеяться будет!
Присутствовавший при этих уроках Шарль покатывался со смеху.
– Графиня, я бы на вашем месте или вообще веер в руки не брал, или очень осторожно обмахивался им, не более. Любые манипуляции с ним в ваших прекрасных руках рано или поздно приведут к катастрофе!
Регина злилась, швыряла веер в Шарля и грозилась обратиться к королю с просьбой запретить веера при дворе. Учитывая склонность Генриха III к разного рода реформам (разумность которых признавали даже Гизы!) и сверхъестественную власть над мужчинами, которую при желании использовала Регина, в это нетрудно было поверить.
Герцогиня объясняла эту рассеянность тем, что после монотонной и размеренной жизни в обители контраст оказался чересчур разительным и некоторые вещи никак не могли упорядоченно поместиться в юной головке Регины. Она не догадывалась, что по сравнению с бурей, бушевавшей в душе девушки, тонкости придворного этикета и даже последние сплетни и новости двора – разумеется, если они не касались Луи, – казались Регине не стоящими внимания пустяками. Но порой подобные "мелочи" могли оказаться гораздо значительней, в чём однажды Регине пришлось убедиться на собственном опыте.
Почти одновременно с графиней де Ренель при дворе появился юный виконт де Юро, по протекции родственников попавший не много ни мало в свиту принца Конде. Недавно вылетевший из провинциального родительского гнезда юнец на одном из балов увидел знаменитую сестру не менее знаменитого Бюсси и, ослеплённый красотой графини, влюбился без памяти. Досаждать своими ухаживаниями он долго не решался, зная крутой нрав и внушительный список дуэлей её брата, и потому привлекал её внимание к своей персоне как только мог. И добился-таки своего: рассеянный взгляд Регины скользнул по разряженному в пух и прах виконту. Юноша так хотел понравиться графине, что использовал весь арсенал луврского модника и, разумеется, перестарался. Разноцветье его аляповатого наряда на фоне входивших в моду строгих испанских колетов Бюсси и Филиппа особенно бросалось в глаза, так что не заметить его было бы трудно. Регина во все глаза уставилась на Юро и не смогла сдержать весёлой улыбки – уж больно забавен был этот глупый щёголь. Но, как известно, влюблённые видят только то, что хотят увидеть, и её улыбка была неверно истолкована. Улучив подходящий момент, юноша незаметно вложил в руку графини записку с просьбой о встрече. Регина как раз в этот самый момент заметила Бюсси, подозрительно увлечённо беседовавшего с прелестной Фоссезой. Не укол – резкий удар ревности толкнул в самое сердце и она даже не заметила подошедшего виконта, а его записка выскользнула из ослабевшей ладони.
Через мгновение Регина уже вцепилась в локоть Екатерины-Марии, ища у неё поддержки.
– Что с тобой? На тебе лица нет, – встревожилась герцогиня.
– Ничего. Голова закружилась что-то. Здесь слишком душно и у фрейлин Марго ужасные духи. От них так воняет, – Регина брезгливо сморщила нос.
– Ну да, не все же у нас настолько избалованы, как ты, чтобы вечерами не вылезать из лохани с водой, – снисходительно улыбнулась старшая подруга.
– Не переношу этой вони, блох и вшей, – её передёрнуло от отвращения.
– Да уж, слухи о твоих чудачествах и о том, как ты загоняла прислугу, заставляя перетряхивать перины и со щелоком отмывать весь дом, распространились далеко. Тебе этому в обители что ли научили?
– Там меня чуть блаженной не объявили, когда я полезла купаться в реку. Не знаю, Франсуаза с младенчества приучила, а откуда она это взяла, надо у неё спрашивать. Тебе не кажется странным, что мой брат уделяет такое внимание Фоссезе?
– Было бы странным, если бы он так вился вокруг какого-нибудь мужчины. Чем тебе Фоссеза не угодила? Ему же надо как-то отвлекать внимание от их переглядываний с Маргаритой. К тому же, скажу тебе по секрету, твой братец частенько атакует на нескольких направлениях разные армии.
На губах Регины стыла дежурная улыбка, а непринуждённо болтавшая Екатерина-Мария даже не подозревала, как больно ранят подругу эти, казалось бы, ничего не значащие слова. Упрямо наполнявшиеся слезами глаза остановились на виконте де Юро, лицо которого сияло радостной улыбкой. Она смотрела в его сторону, но ничего не видела, ей важно было НЕ смотреть в сторону Луи и Фоссезы. Нервничая, она теребила несчастный веер и, сама того не заметив, переложила открытый веер из правой руки в левую и сложила его. Виконт, не сводивший с Регины жадных глаз, не мог пропустить такой жест, означавший только одно: приходи сегодня, я буду ждать. Екатерина-Мария, вопреки словам Регины, заподозрила неладное и, увидев её манипуляции с веером, буквально выдернула дорогую безделушку из её рук.
– Что ты опять терзаешь несчастный веер? Сколько можно тебе повторять – каждый твой жест имеет значение, нельзя, категорически нельзя просто так играть на глазах у всех с этой вещицей, иначе тебя неверно поймут. Мало ли кто мог на тебя сейчас смотреть! Ты совершенно не думаешь об этом!
Продолжая раздражённо шипеть на подругу, герцогиня потащила её в удалённый внутренний дворик Лувра, где принято было в последнее время справлять естественные нужды несовершенного организма. О виконте де Юро никто из них и не думал вовсе. Зато юный влюблённый еле дожил до вечера. Встретиться с графиней в Лувре ему больше не удалось и он решил действовать с той отчаянной дерзостью, присущей самоуверенной и недальновидной молодости.
Бюсси, возвращавшийся, как всегда за полночь, – в этот раз от Франциски де Монморанси-Фоссе – стал свидетелем очень интересной сцены. Изогнутый серебряный рог луны наливался силой и очень хорошо освещал ночную улицу и в этом предательском свете, цепляясь за малейшие выступы, на балкон спальни Регины карабкался какой-то мужчина. Первая мысль была горько-циничной: "А сестрица делает успехи. Без году неделя при дворе, а уже дом берут штурмом". Секунду спустя он уже бесшумно пробирался к дверям, чтобы не спугнуть ночного гостя, а сердце буквально клокотало от ярости. Какой идиот, какой придворный хлыщ посмел залезть не просто в его дом – в комнату Регины, его возлюбленной… нет, его сестры! Как можно было приравнивать Её к той же Фоссезе! Кому это в голову могло прийти? Ибо второй и более здравой мыслью было "Кто-то решил скомпрометировать графиню де Ренель и дать повод для грязных сплетен. Кто-то решил любой ценой добиться своего и хвастаться потом всему Лувру, что был в постели красивейшей женщины Франции".
В отличие от своей более эмоциональной сестры, Луи редко терял самообладание, вывести его из равновесия без особого труда могла только Регина. Вот и сейчас, в такой момент, когда она бы на его месте стащила смельчака за ноги и поколотила бы на месте, попутно разбудив всю улицу, Луи осторожно, ничем не выдав своего присутствия, скользнул к стене и, дождавшись, пока незнакомец перевалится через балкон, полез следом. Сноровки и опыта по части ночного лазанья по стенам у него было побольше, а потому он довольно легко вскарабкался по стене до балкона и легко перемахнул его, появившись в спальне сестры в самый разгар событий.
Регина – и это было хорошо известно Бюсси – спала чутко, вздрагивая и просыпаясь от каждого шороха, но затянувшийся вечер в Лувре, видимо, слишком утомил её и она не услышала, как де Юро карабкался по стене и цеплялся за балкон, и проснулась только тогда, когда счастливый виконт перевалился-таки через чугунную решётку и открыл незапертую дверь в спальню.
Разбуженная непонятным шумом, Регина не сразу сообразила, что собственно происходит в её апартаментах. Плечистая фигура в просвете окна могла быть кем угодно и графиня мгновенно перебрала и отмела в сторону все возможные варианты: Луи выше ростом, Филипп тоньше и никогда себе такого не позволит, Шарль гораздо толще и в жизни не залезет на такую высоту не то что по стене – по лестнице. А фигура, запинаясь за кресла и натыкаясь в темноте на бюро и канделябры, приближалась к кровати и громким шёпотом звала Регину по имени. Ответом была площадная брань, сорвавшаяся с нежнейших уст девушки, и грохот чего-то тяжёлого, летевшего виконту в голову. А потом началось что-то совсем уж невообразимое. Из полумрака балконной двери шагнула ещё одна фигура, которую Регина даже в панике, даже спросонок узнала мгновенно и метнулась к туалетному столику за огнивом, чтобы зажечь хоть одну свечу. Луи с глухим рычанием сгрёб за шиворот ошалевшего от неожиданности виконта и под сбивчивый лепет сестры о том, что она понятия не имеет, кто это такой и что он здесь делает, выволок его на лестницу. В дрожащем свете жирандолей ночной гость был опознан Региной, нещадно побит графом и выброшен за двери слугами. Вслед ему на всю улицу гремел разъярённый голос Бюсси, обещавшего насадить его на шпагу, как тушку кабанчика на вертел, не позднее полудня во дворе монастыря кармелиток.
А потом гнев Луи обрушился на Регину. Та стояла на лестнице со свечой в руках и расплавленный воск стекал на её тонкие пальцы, но она не чувствовала этих обжигающих слёз, пока Луи, на мгновение прекратив обвинительную речь, не выдернул злополучную свечу из её руки.
– Все проблемы в этом доме начались с твоего приезда! – грохотал он, не желая слушать никаких оправданий.
Он злился на сестру из-за того, что до её появления в его жизни он никогда ничего не боялся, а сегодня впервые ясно осознал, что отныне его всегда будет преследовать страх. Страх за Регину, страх потерять её, обидеть, не успеть защитить, не суметь помочь. И это чувство собственного бессилия перед властью слабой, юной девочки злило и пугало его всё больше.
– Почему, скажи на милость, тебя ни на секунду нельзя оставить без присмотра? Почему ты всё время попадаешь в истории?
– Наверное, это семейная черта, – привела Регина достаточно веский, как ей казалось, довод.
Но Луи её не слышал:
– Ты за неделю умудряешься восстановить против себя королеву-мать и её канцлера, свести с ума миньонов короля, рассориться с Марго, связаться с Гизами и перетянуть на свою сторону моего лучшего друга! А теперь ещё и этот ночной гость! Что у тебя может быть общего с этим провинциальным дураком?!
– Да ничего. Я же говорю тебе, я не знаю, как… – безуспешно попыталась оправдаться Регина, но Луи тут же перебил её.
– Ты никогда ничего не знаешь. Ты ни в чём не виновата! Конечно. Только как, скажи на милость, этому кретину из шайки Конде пришло в голову соваться в мой дом? Да во всём Париже не найдётся такого смельчака, который бы осмелился залезть на балкон дома Бюсси! Это же всё равно что подписать себе смертный приговор! За всю историю существования этого дома подобного не случалось. Пока не появилась ты!
– Ах не случалось! – Регине уже порядком надоели эти бессмысленные обвинения и инквизиторский тон брата и она шагнула вперёд, вплотную приблизившись к Луи.
Она стояла на ступеньку выше, так что глаза их оказались на одном уровне. Чёрные глаза Бюсси метали громы и молнии, но светлые глаза Регины не желали опускаться долу.
– Так говоришь – не случалось? – дерзкий, звонкий голос графини разнёсся по всему дому и распугал подслушивающих ссору служанок, – А как тогда называть тот вертеп, который я застала, едва сделав первый шаг на порог родного дома? Оказывается, в Париже не так уж мало смельчаков, не боящихся гнева всемогущего Бюсси. По крайней мере, тут их веселилась целая толпа. Уж не твой ли отъезд так бурно праздновали? Допустим, в мою невиновность в сегодняшней истории ты не веришь. Допустим, этот человек – мой любовник. Допустим. Влезать ночью на балкон, конечно, не очень приличный поступок. Но твои-то любовницы средь бела дня входят сюда, как к себе домой, не удосуживаясь даже прятать лица под вуалью! Так тебе ли обвинять меня во всех смертных грехах?
Луи схватил сестру за плечи, поднял над ступеньками и основательно встряхнул. Непоправимые злые слова уже готовы были камнями полететь в это невозможно прекрасное лицо. Но тёплые со сна плечи были так хрупки в его стальных руках, а сползшая с груди сорочка провокационно открывала такую нежную кожу, что внезапно вспыхнувшая ярость Луи так же стремительно и бесследно растворилась на дне упрямых прозрачных глаз. И он бережно опустил девушку на ступеньки.
Регина неопределённо хмыкнула и после короткой паузы спросила:
– Так кто это был?
– А ты разве не знаешь? Виконт де Юро.
И тут её осенило! Она моментально переменилась в лице, густо покраснела и охнула:
– Чччёрт… Веер…
Луи окинул её взглядом с ног до головы и усталым голосом сказал:
– Я так и думал. Завтра с утра первое, что я сделаю – выкину на улицу все твои веера.
И молча начал подниматься в свою комнату, но на верхней ступеньке его настиг тихий, еле сдерживаемый смешок. Луи обернулся – Регина, скорчившись у перил, пыталась подавить смех, но у неё это плохо получалось и, в конце концов, она звонко расхохоталась на весь дом.
Они сидели на лестнице – Луи на площадке, Регина десятком ступеней ниже – и хохотали, как ненормальные. Захлёбываясь, то и дело пытаясь что-то сказать друг другу, перебивая, размахивая руками и мотая головой.
Наконец, Луи удалось перевести дух:
– Всё, хватит на сегодня. Мы всю улицу переполошили. Спать пора.
– А я есть хочу, – вдруг сказала Регина.
Луи пожал плечом:
– Ну, давай я позову Франсуазу.
– Зачем? Пойдём на кухню.
– Куда?
– На кухню. Там еда. Стол. Ножи и миски.
– Ты хочешь сказать, что граф де Бюсси и графиня де Ренель среди ночи пойдут есть на кухню? – Луи был искренне удивлён.
– А что в этом такого? Или ты хочешь сейчас разбудить половину прислуги, чтобы они накрывали мне стол в Большой зале? В жизни ничего глупее не слышала!
Регина фыркнула, рывком встала и начала спускаться вниз.
Бюсси не оставалось ничего другого, как последовать за ней. Пожалуй, было в его жизни много ночей, гораздо более насыщенных событиями, чем эта, но… От этой – веяло старинной легендой, детской сказкой, странным колдовством. Он никогда не забирался через окно в собственный дом. Никогда не хохотал до слёз на лестнице с юной девушкой. Никогда среди ночи не ел на кухне. Всё это происходило с ним впервые – и ему это нравилось.
Они вошли на кухню и Регина привычным хозяйским движением зажгла свечи на столе, раздула угли в угасшем очаге и подбросила туда хвороста, отчего по стенам заплясали весёлые всполохи цвета её волос.
– Ты, как я посмотрю, здесь частый гость, – подметил Бюсси.
– Ну да. Должен же кто-то заниматься домашним хозяйством. Или ты думал, я только на балах с веером баловаться могу?
– Ну почему же. У тебя ещё неплохо получается с Гизами интриговать и Филиппу голову морочить.
– Ты опять? Я есть хочу, а не выслушивать твоё ворчание.
Она загремела посудой на полке, всем своим видом давая понять, что не намерена продолжать подобную беседу.
А потом они сидели за столом и ели холодную дичь, ломая крупные куски душистого белого хлеба и макая его в остатки соуса. Регине попался на глаза большой круг свежего сыра и она, недолго думая, отхватила ножом увесистый кусок и впилась в него зубами.
– Мышь, – хмыкнул Луи.
– Где? – с набитым ртом умудрилась спросить Регина.
– Не где, а кто. Я вспомнил просто. Когда ты была маленькой, ты всё время грызла сыр. Ты его за день съедала столько, сколько я за неделю, наверное. И я дразнил тебя мышью, потому что тебя всегда можно было найти по дорожке из сырных крошек.
– Не помню, – она виновато пожала плечами, – совсем не помню этого.
– Ты же маленькая была, совсем кроха. С мышонка ростом. Ходить толком не умела, путалась в платье и падала, потом хваталась за хвост нашего старого пса и он гордо водил тебя по дому. Так ты и научилась ходить. В одной руке кусок сыра, другой держишься за хвост огромного пса и вышагиваешь.
Регина забыла про сыр и хлеб и во все глаза смотрела на Луи. Лицо его, смягчённое детскими воспоминаниями, стало нежным и глаза затуманились той чарующей поволокой, которая сводила с ума первых красавиц Европы.
Внезапно изогнутые губы его скривились в горькой усмешке:
– А теперь ты стала совсем взрослой. И назвать тебя мышкой никому и в голову не придёт. Ты красива, красива настолько, что смотрящий на твоё лицо забывает своё имя. Ты прекрасна даже сейчас, растрёпанная, с перепачканными в соусе губами и прилипшими к подбородку хлебными и сырными крошками.
Светло-серые глаза Регины распахнулись, словно озеро, плескавшееся в них, вышло из берегов, и Луи, понимая, что вот-вот окунётся в это озеро с головой и канет на дно, опустил ресницы и торопливо встал из-за стола.
– Пожалуй, я пойду к себе. Утром нужно сходить на мессу, потом к герцогу. Хочу хоть немного поспать. Тебе тоже хватит полуночничать. Вряд ли сегодня кто-то решится повторить подвиг де Юро. Доброй ночи, сестра, – он коснулся холодными губами её волос и почти выбежал из кухни.
Едва смолкло эхо его шагов в коридоре, как Регина со всего маху запустила в дверь бутылкой с уксусом.
– Трус, – зло прошипела она, едва сдерживая яростные слёзы, – мой храбрый, великолепный брат боится, как и все, назвать вещи своими именами и взять то, чего действительно хочет. Но ведь он же любит меня, он желает меня, я же вижу! Но утром он пойдёт на мессу, замаливать грех, заглушать мёртвой латынью мысли и чувства. А потом его утешит какая-нибудь Фоссеза. Лицемер.
На другой день главной сплетней при дворе были рассказы о неудачных похождениях де Юро и вести с поля битвы, то есть с места дуэли между Бюсси и де Юро. Последний, разумеется, был ранен – не столько тяжело, сколько унизительно. Шпага графа де Бюсси оставила на смазливом личике виконта безобразный кривой шрам и разрезала на филейной части модные штаны, так что над несчастным юношей хохотали все случайные прохожие. Бюсси мог проявить жалость – но не милосердие. Он не прощал своих соперников и раньше, а теперь, когда между ним и всеми остальными мужчинами Франции встала зыбкая тень любви Регины, он вообще словно с цепи сорвался. Де Юро ещё легко отделался! Всем остальным, кто просто по неосторожности недостаточно почтительно, на взгляд Луи, произнёс имя графини де Ренель или слишком откровенно смотрел на неё, повезло меньше. На счету графа де Бюсси не было ни одной проигранной дуэли и это прекрасно знали все. Виконту на память о той злосчастной ночи остался шрам на лице и репутация неудачника. Над ним всего лишь посмеялись, а вот кое-кого из его товарищей по несчастью и вовсе похоронили…
Зато как повеселилась Екатерина-Мария! Ибо она была одной из немногих, кто знал: злоключения графини де Ренель с веером не закончились на де Юро. В доме Гизов Регина умудрилась дважды наступить на одни и те же грабли, подав Шарлю Майенну раскрытый веер, что означало только одно: я прошу вашей любви.
Утомлённые и разгорячённые верховой прогулкой по окрестностям Парижа, Регина, Шарль, герцогиня де Монпасье и ещё несколько молодых людей и дам из окружения герцогини шумной компанией ввалились в дом герцогини. Веселились, пили вино, сплетничали, читали вслух новые сонеты Ронсара и Клемана Маро. Шарль, всегда отличавшийся некоторой полнотой, грозившей со временем перерасти в безобразную тучность, запыхался, подавая своей величественной сестре то бокал с вином, то надушенный платок, то нож для разрезания бумаги. И на невинную мимолётную просьбу Шарля дать ему ненадолго веер, чтобы остудить раскрасневшееся лицо, Регина совершенно спокойно протянула ему веер. Не глядя. Раскрытый. Шарль споткнулся на ходу, на мгновение оцепенел, потом резко выхватил веер из её рук, оглянулся по сторонам, убеждаясь, что кроме него, этой эскапады никто не заметил, и уставился во все глаза на графиню. Регина уже отвлеклась на разговор с Екатериной и не обращала никакого внимания на Шарля.
Молодой герцог, самоуверенный, как все Гизы, недолго пребывал в растерянности. Два часа он бросал в сторону графини обжигающие взгляды, строил гримасы, которые, по его мнению, должны были дать ей понять, что её чувства взаимны. Регина, наконец, заметила странное поведение Шарля и, не понимая, чего он от неё хочет, под пустячным предлогом вышла с ним из гостиной. Вся компания знала об их приятельских отношениях, так что их совместное отсутствие никаких подозрений ни у кого не вызвало, одна Екатерина-Мария не упустила возможности отпустить в адрес парочки мелкую шпильку по поводу того, что Шарль ходит за графиней, как привязанный, и не поделится ли подруга с ней невидимыми верёвочками, чтобы и её любовники всегда были под рукой. Регина только отмахнулась в ответ.
Но не успели они выйти из гостиной, как нетерпеливый герцог заключил её в свои объятия и жарко зашептал на ухо, касаясь горячими губами нежной кожи:
– О, моя богиня, как я счастлив! Но скажи, зачем было просить о том, что и так принадлежит одной тебе? Прелестная проказница! Так долго мучить меня! Но будь уверена, не позднее сегодняшней ночи я рассчитаюсь с тобой за твою жестокость. О! Ты будешь просить о пощаде на рассвете…
Регина, проклиная моду на громоздкие кринолины, ухитрилась вывернуться из медвежьих лап герцога, отскочила, как кошка, в сторону и зашипела:
– Герцог! Вы в своём уме?
Шарль в растерянности посмотрел на графиню, потом они оба не сговариваясь уставились на веер, который герцог не выпускал из рук. Регина покраснела, опустила глаза и беспомощно развела руками. Шарль разочарованно вздохнул и, с обиженным видом вернув злополучный веер владелице, вернулся в гостиную.
Когда Регина умудрилась запутаться во второй раз – ибо жизнь её ничему не научила – Шарль с галантным поклоном принял веер и клятвенно пообещал в любое время исполнить просьбу графини. Екатерина-Мария хохотала до слёз, Регина же пыталась отнять веер у герцога и сама не знала, то ли ей смеяться вместе со всеми, то ли плакать от собственной невнимательности. Всё же с веером она с тех пор обращалась гораздо осторожнее, стараясь без крайней надобности вообще им никак не жестикулировать. В Лувре её сложные отношения с языком веера стали уже притчей во языцех и молодые дворяне, а в особенности фрейлины Летучего эскадрона, ещё пристальней следили за руками юной графини в ожидании очередного конфуза.
Но ещё больше, нежели в языке веера, Регина и Луи запутались в лабиринте своих страстей. И не у кого было спросить совета, и некому было поведать свою боль. Медленные воды Сены уносили на своих волнах жаркое, солнечное лето – первое лето Регины в Париже. Наступала осень, тёплая, пронизанная запахами спелых яблок и ночных костров с берега реки, напичканная еженедельными великими праздниками: Рождеством Богоматери, праздником Святого Креста, днём святого Ремигия и многими другими большими и малыми «святыми» днями. Сколько раз порывалась Регина открыться умной, всё понимающей Екатерине-Марии, которая уж точно что-нибудь бы придумала, посоветовала, но страх удерживал её, страх потерять единственную подругу, страх услышать приговор своему сумасшествию, страх потерять последнюю надежду на невозможное своё счастье. Луи и вовсе сам себе боялся признаться в том, что ему нужна одна лишь Регина. Так и маялись оба, так и жили, сгорая на медленном, отравленном огне, каждое утро собирая остатки сил, чтобы улыбаться, разговаривать, продолжать играть свои роли в этом театре абсурда под названием светская жизнь.
На все расспросы друзей, кормилицы, преданных пажей оба отмалчивались. И оба с каждым днем всё сильнее ощущали необходимость принятия какого-то решения. Луи больше не мог делать вид, что не замечает молчаливого, неодолимого зова в глазах сестры, да и для неё уже не было тайной то немыслимое обожание, то преклонение, с которым он относился к ней. И с каждым днем им всё труднее было противостоять своему чувству.
Было бы глупо думать, что проницательная герцогиня де Монпасье и мудрый Филипп ничего не заметят, что в Лувре оставят без внимания бесшабашные выходки графа и лихорадочную нервозность его сестры. Однажды Филипп не выдержал и безобразно напился вместе со своим новоявленным соперником Шарлем Майенном в любимом кабаке последнего "Белый конь". В окружении сердобольных "племянниц" хозяина незадачливые ухажёры плакались друг другу в жилетку.
– Я не понимаю эту женщину. Совершенно не понимаю! – бормотал Шарль, уткнувшись носом в роскошную грудь своей подружки Анетты.
Разумеется, он имел в виду не её, а Регину.
Филипп, лениво отмахиваясь от двух белокурых близняшек, имена которых у него постоянно вылетали из головы, пытался объяснить ситуацию:
– Я её тоже не понимаю. Но я её люблю. И ты её любишь. Потому что – не понимаем. А если бы мы её понимали, то мы бы её уже не любили, потому что не понимаем.
– Переведи, – герцог на минуту оторвался от Анетты.
– Регина – это загадка. Мы с тобой в ней просто запутались. Все остальные похожи друг на друга, они все подражают либо Марго, либо твоей сестре, либо старухе Пуатье в её лучшие годы.
– О! Я это тоже заметил.
– Я о чём и говорю. А графиня – она такая одна. Она никому не подражает. Она ни на кого не похожа. Мы не можем её предсказать, не можем её сравнить. С такими, как она, никто ещё не сталкивался в Лувре. И она сама себя не всегда понимает. Вот. А мы запутались в ней, и чем больше пытаемся её понять, тем сильнее запутываемся. Скоро ни тебя, ни меня уже не будет – мы растворимся в ней и останется только наша к ней любовь.
Шарль потрясённо замолчал, а потом выдохнул:
– Хорошо сказал! Ронсар бы повесился от зависти. Только, знаешь, по-моему дело обстоит гораздо проще. Графиня в кого-то влюблена.
– Я знаю.
– В кого?!
– Я не знаю. Не в меня.
– И не в меня.
– Может, в нас, – подали голос обделённые вниманием красавца Филиппа близняшки Мари и Лили.
Филипп по очереди трогательно поцеловал их в виски:
– Нет, мои ангельские птички. Эта женщина влюблена не в вас.
– Граф, а что ты будешь делать, если узнаешь имя человека, которого она предпочла нам?
– А что я смогу сделать? Останусь её другом и сделаю всё, что от меня зависит, чтобы она была счастлива с этим мужчиной. Чтобы он её не обидел.
Шарль от изумления открыл рот:
– Ну ты даёшь! А я вот вызвал бы его на дуэль и заколол к чертовой матери. Чтобы под ногами не путался. От соперников нужно избавляться.
– А если Регина полюбит меня? Тоже вызовешь на дуэль?
Неожиданно для себя самого Шарль крепко задумался. На лице его отразилась усиленная работа мысли, а рука сама собой скользнула в декольте Анетты. Думал он долго. Рука его успела исследовать и содержимое декольте, и перебрать завитые чёрные локоны, и нырнуть под юбку. Наконец, Шарль сказал:
– Нет. Тебе бы, пожалуй, уступил. В память о сегодняшней попойке. А если серьёзно, то я и без графини проживу. И даже очень неплохо проживу. А ты, дружище, без неё пропадёшь. Она тебе нужнее, чем всем остальным.
– Это так заметно?
Герцог кивнул головой. Это было не просто заметно – об этом знал весь Париж. Филипп умирал без Регины. Она заменила ему и воздух, и воду, и сон. Она неслышно вошла в его душу и вытеснила из неё Бога, заполнила собой его жизнь и стала Вселенной.
– А ты заметил, – после минутного молчания продолжил Филипп, – что графиня очень несчастна? Ей больно дышать, больно улыбаться. Она живёт на пределе своих сил.
