Текст книги "Регина"
Автор книги: Елена Домогалова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 41 страниц)
– Дьявольщина, – от души выругался Филипп, – вполне в его духе. Наш Бюсси, как всегда, при всём желании не смог бы найти более неподходящего времени для отъезда.
– Что случилось? – страх, разбудивший её утром, снова сжал холодными, острыми когтями сердце.
– Всё, – честно признался Филипп, – всё, что только могло случиться. Кажется, король открыл на вас с Луи охоту. И королева-мать вот-вот спустит на вас церковь, инквизицию, судей, ищеек Рене де Бирага. Не знаю, кто ещё в этом замешан. Наверное, король хочет сделать расправу с Клермонами уроком для Гизов. Шарль попытается сбить их со следа, но только тех, кто ищет тебя. Бюсси уже выдал его сюзерен, герцог Анжуйский, так что с минуты на минуту здесь будут солдаты. В моём замке уже орудуют люди короля, ищут тебя, ищут бумаги, которые могут быть доказательством заговора. Регина, у нас нет времени на долгие разговоры. Собирайся сейчас же, мы ещё можем сбежать.
– А Луи? Что будет с ним?!
Конечно, разве она могла хоть на мгновение забыть о нём! Филипп и сам знал – коснись его, и первое, о чём он будет беспокоиться – "А как же Регина?". И он ничего не мог противопоставить её любви к Луи де Бюсси, любви столь же слепой и отчаянной, какой была его любовь к ней. Сейчас оба они, и Регина и Филипп, были заложниками своих чувств.
По большому счету, Филиппу уже было наплевать на Бюсси. Он приехал спасти Регину и своего ребёнка. Граф де Бюсси всегда умел сам о себе позаботиться, выкрутиться и на этот раз. Пусть скажет спасибо, что кто-то заботится о его любовнице, в конце концов. И Филипп в бешенстве высказал всё это Регине.
На его крики выбежала Софи. Он мельком взглянул на неё и рявкнул:
– Одевай свою госпожу, хватай всё необходимое и спускайтесь во двор. Я буду на конюшне. Нужно запрягать лошадей в дорогу.
Регина продолжала в панике цепляться за его руки. Нет, с ней определенно что-то случилось в этом проклятом Сомюре!
Филипп грубо встряхнул её за плечи:
– Прекрати истерику! Вспомни, чья ты сестра! Вспомни, какое имя ты носишь! Сейчас не время рыдать и бегать по окрестностям в поисках блудного Бюсси! Ты знаешь Луи не хуже моего – он сильный и умный. Он выкручивался не из таких передряг. Собирайся скорее. Тебе нужно спасать ребёнка. Не смотри на меня так, Екатерина-Мария мне всё рассказала. Я знаю, чьё дитя ты носишь под сердцем. И я не позволю ни тебе, ни тем паче Бюсси рисковать жизнью МОЕГО ребёнка.
Пока они спорили на лестнице, расторопная Софи уложила необходимые вещи и приготовила дорожное платье хозяйки.
Через полчаса крытая повозка в сопровождении вооруженных оруженосцев графа де Лоржа и трёх пажей Бюсси выехала за ворота замка. Сбитые с толку, испуганные слуги толпись во внутреннем дворике, обсуждая творившееся в замке. Кто-то громким шёпотом передавал совсем уж неслыханное – что графиня не невеста Бюсси, а его родная сестра, вступившая с ним в кровосмесительную связь. И вообще её скоро приедут арестовывать. Наконец, появившийся управляющий разогнал всех по местам, а трёх наиболее надёжных работников отправил на подъезды к замку, дабы они предупредили графа, что ему опасно появляться в Сомюре.
Регина молча сидела в повозке, прислонившись лбом к узкой спине Софи, правившей лошадьми. Запуганное беспомощное создание, которое графиня год назад подобрала на постоялом дворе, превратилось в уверенную, сообразительную и ловкую девушку, готовую защищать и поддерживать свою госпожу. И глядя на то, как Софи спокойно собиралась в дорогу, Регина перестала рыдать и начала действовать. Забрать шкатулки с драгоценностями и деньги из тайника было идеей Регины. Свою лошадь Филипп оставил в Сомюре и ехал теперь на Шарбоне. Глухо и тревожно ворча, рядом бежал Лоренцо.
Но впервые присутствие Филиппа и Лоренцо не приносило с собой спокойствия. Регина продолжала задыхаться от невидимого, не объяснимого, но почти осязаемого ужаса. Мир вокруг стал прозрачным, как стекло. Каждый звук резал ей слух, рассеянный в пасмурном небе слабый свет нестерпимо резал глаза. И не было конца дороге…
Огромным усилием воли Регина едва сдерживалась, чтобы не начать визжать от страха. Ребёнок внутри почти не толкался, словно тоже был чем-то напуган и теперь затих. Регина цеплялась за дрожащую Софи.
– Где же Луи, – безнадёжно шептала она, положив ладонь на живот, словно не рождённое дитя могло дать какой-то ответ.
До боли в глазах она вглядывалась в убегающую вдаль дорогу, но никто их не догонял. Луи не летел вслед за ними.
И вдруг мир словно застыл. Регина на мгновение перестала слышать топот копыт, голос Филиппа, тяжёлое дыхание Софи. Только откуда-то издалека донёсся до нё непонятный глухой стук, словно что-то упало на деревянный пол и покатилось. И ещё тихий звук падающих частых капель.
Регина судорожно вздохнула и мёртвой хваткой вцепилась в плечо Софи. Девушка в испуге оглянулась и резко натянула поводья: графиня была белее полотна и огромные глаза её смотрели куда-то вдаль с таким отчаянием, словно видели неотвратимую беду. Ещё через мгновение она стала медленно падать назад, теряя сознание. Но Регина успела услышать, как обрушившуюся на мир тишину разбивает взволнованный голос Филиппа.
Дочь графа де Лоржа родилась в полночь. Роды начались в дороге. Филипп хотел успеть добраться хотя бы до какой-нибудь деревни или постоялого двора, но Регину растрясло во время поездки, она была так измучена и напугана, что везти её дальше куда бы то ни было не представлялось возможным. Пришлось свернуть с главной дороги в лес, чтобы отправленные за графиней де Ренель люди короля не попались навстречу. По счастью, Софи знала, что нужно делать в таких ситуациях, ей не раз доводилось присутствовать при родах – старушка, у которой она жила в детстве, была повитухой. Только умение этой девушки и её спокойствие спасли жизнь и самой Регины, и ребёнка, который должен был появиться на свет месяцем позже.
Это было чудом, что роды прошли на удивление легко. Учитывая хрупкое сложение Регины, её душевное состояние, тяжёлую дорогу, всю эту обстановку, Филипп вообще не верил в то, что ребёнок родиться живым или что Регина всё это перенесёт. Но он явно недооценил ту силу, с которой обе эти женщины – мать и новорожденная – цеплялись за жизнь. Тонкая, изящная графиня на деле оказалась покрепче многих простолюдинок, а в ребёнке текла кровь Клермонов, живучего и упрямого семейства. И она желала этого ребёнка так, как ничего в своей жизни. Как-то сразу забылись все мучения последних месяцев, потерянная красота, размолвки с Луи, тревожные мысли о небесной каре. Всё оказалось таким незначительным по сравнению с новым, незнакомым чувством материнства, стоило только Регине услышать детский плач.
В лесу, под древним раскидистым деревом, окутанным, будто серебряным покрывалом, мягким лунным светом, родилась наследница гордого имени и огромного состояния Амбуаз-Клермонов и Монтгомери, плод любви, маленькая дочь красавицы Регины де Ренель и благородного Филиппа де Лоржа. София-Екатерина. Обессиленную, рыдающую роженицу отпаивала горячим вином Софи, а Филипп осторожно держал на руках сопящий и хныкающий комочек и молча глотал слёзы. Это была его дочь. Маленький, тёплый, красный комочек, окончательно решивший спор Бюсси и Филиппа за сердце и тело Регины. Это дитя навеки привязывало Регину к нему узами крепче любви и страсти. Крошечная, тонко пищащая девочка держала сейчас в своём сморщенном красном кулачке всю жизнь Филиппа и щемящая нежность переполняла его. Он снова был счастлив точно так же, как когда-то на виноградниках Бордо, сжимая в своих объятьях её мать. Если бы кто-нибудь до этой минуты сказал ему, что однажды появится женщина, которую он будет любить больше, чем Регину, Филипп рассмеялся бы ему в лицо. Или убил на дуэли. Однако случилось именно так. Свою новорожденную дочь он полюбил с первого её вскрика, с первого вздоха больше собственной жизни.
– Пора. У нас нет времени на отдых, – голос Регины был слаб и тих, но всё же в нём ещё звучала стальная неукротимая сила. – Мы едем в Париж.
– Ты с ума сошла?! – воскликнул Филипп.
– Нет. Возможно, впервые я всё понимаю ясно и трезво оцениваю ситуацию. Узнав, что на борту корабля нас нет и что каравелла вообще не возвращалась ещё из рейса, первым делом люди короля обыщут Сомюр и все твои земли, потом начнут переворачивать наши с Луи владения, потом возьмутся за опального Жуайеза и вечно во всём виновного Майенна. Никому не придёт в голову искать меня в Париже. Ты проводишь нас до ворот Сен-Жермен, а там я справлюсь сама. Меня спрячет Мадлена. О ней в Лувре никто не знает. Нас с дочерью никто там не найдёт и никто не выдаст.
– А что потом? Что будет с ребёнком?
– Потом? Я не могу сейчас думать про "потом", которого может и не быть.
– Хорошо, возможно, ты и права. Но сначала нам нужно добраться до первой же деревни, найти священника, обвенчаться и крестить девочку. Я не хочу, чтобы моя дочь носила клеймо бастарда и не имела права ни на моё имя, ни на мои земли.
– Филипп, – Регина не могла вымолвить ни слова.
Благодарность, горечь, стыд, чувство вины и почему-то тихой радости – всё сразу захлестнуло её. Она всегда знала, что даже если судьба отнимет у неё всё, что она имеет или будет иметь, то единственным, чего никто никогда не сможет её лишить, будет любовь Филиппа.
– Филипп, ты ведь мог не признать это дитя. Ты же знал, что я была неверна тебе. У тебя были все поводы не верить мне. Филипп. Я причинила тебе столько горя и зла, что теперь мне вовек не заслужить твоего прощения…
– Мой, – твёрдо ответил он, отдавая себе ясный отчёт в каждом сказанном слове, – это мой ребёнок. Я это знаю. Мне нечего тебе прощать и на тебе нет никакой вины. Я не хочу больше ничего слышать о других мужчинах, я ничего не хочу знать о тебе и Луи. Это моя дочь и ты моя жена. И все должны это знать. И ты должна запомнить это раз и навсегда. И когда найдётся Луи, я повторю ему всё это слово в слово. Я сам во всём виноват, я не должен был отпускать тебя из Бордо год назад, я должен был знать, что он погубит тебя и вы оба наделаете глупостей. Если бы я тебя не отпустил, ничего бы не случилось. Но с этой минуты даже не пытайся со мной спорить. Мы все наделали достаточно глупостей, пора исправлять ошибки. Всё Регина, с этой минуты будет так, как решу я.
Регина тихо плакала в его объятьях. От счастья, что он её простил, что она смогла подарить ему дитя. И от горя, потому что знала – Бюсси уже нет в живых и никогда более на этом свете она его не увидит. Луи был мёртв, она чувствовала разлитую в воздухе печаль, осенний ветер доносил до неё запах его крови. Запах смерти. В тот же миг, когда его сердце остановилось, её было разбито вдребезги. Всё, что отныне держало её на земле – ребёнок. Своей любовью она погубила всех: и Луи, которого любила она, и Этьена, который любил её, и Анну, любившую Бюсси. Она сломала столько жизней, но оставалась ещё одна, которую она должна была сохранить любой ценой – жизнь своей дочери. Дочери Филиппа. Быть может, сама судьба послала ей последний шанс исправить ошибки, замолить грехи.
Они не успели. Регина ничего не успела исправить. Филипп не успел дать своё имя ребёнку и назвать своей женой единственную любимую им женщину.
В полдень они остановились на ближайшем постоялом дворе, чтобы Регина смогла хоть немного отдохнуть, привести себя и ребёнка в более-менее приличный вид. Пока Софи помогала хозяйке, Филипп ушёл договариваться со священником.
Он шёл по пыльной проселочной дороге и улыбался всем, кто попадался ему навстречу. Люди кланялись изысканному горделивому дворянину, а когда он проходил мимо, оглядывались и долго смотрели вслед: редко доводилось им видеть человека с такой сияющей улыбкой, с глазами, которые лучились счастьем.
Он действительно был счастлив. Словно не было этого года разлуки, ревности, горечи, тревоги. Словно всё это время Регина была рядом с ним и любила его. А Бюсси был только сном, звучащей вдали грустной сказкой. Потому что сегодня сбывалась мечта Филиппа – он поведёт к венцу самую удивительную, самую прекрасную женщину на свете. Мать его маленькой, чудесной доченьки. Сейчас значение имело только это. И продолжая нести в себе это обманчивое счастье, эту переливавшуюся через край радость, он говорил со священником, покупал нежные полевые цветы, ласково кивал встречным прохожим и бросал чумазой детворе мелкие монеты. И пусть он совсем иначе представлял себе и венчание с Региной, и крещение своего первенца – гораздо пышнее, праздничнее, роскошнее, чем эта почти тайная, поспешная церемония в каком-то селе, – но он был счастлив.
Чаша, полная радости и любви, вдребезги разбилась на постоялом дворе. Уставшая, измученная, но нарядная и тихо улыбающаяся Регина, ждала его в таверне. Софи, сидела у окна и баюкала спящего ребёнка. Юные оруженосцы и пажи зубоскалили во дворе с двумя молоденькими, румяными служанками, когда дробный стук десятков копыт и окрик "Именем короля!" иерихонской трубой разрушили безмятежную синеву сквозного осеннего дня и счастье Филиппа, казавшееся уже таким реальным и близким, в одно мгновение превратилось в мираж, растворяющийся в пыли, поднятой копытами лошадей. Отряд королевской гвардии окружал постоялый двор, отрезая пути к спасению.
И Филипп со своими людьми, как за день до этого Луи де Бюсси, ввязался в неравный бой. Спасти Регину любой ценой и погибнуть с честью самому – всё, что он ещё мог успеть на этой земле. Его оруженосцы и пажи Бюсси, в своё время прошедшие хорошую школу верности и дерзости у своего сюзерена, не сговариваясь и не дожидаясь приказа графа, обнажили клинки, не думая о том, что этим подписывали себе смертный приговор. Почему-то измена королю показалась им всем более честной, нежели предательство опального графа и Регины де Ренель.
Сталь сверкнула в ярких лучах осеннего солнца и отряд королевских солдат встретили молодые, оскалившиеся не то в бесшабашной улыбке, не то в яростной гримасе белозубые мужчины. Их было всего шестеро против целого отряда вооружённых гвардейцев, но им сам чёрт был не брат, когда дело касалось прекрасной дамы, хорошей драки и славной гибели.
Филипп оглянулся на Регину, улыбнулся спокойной, ласковой улыбкой:
– Не бойся, король больше не получит тебя, – и шагнул навстречу солдатам с обнажённым клинком в руке.
Если бы с Региной не было Лоренцо и если бы Филипп поехал на своём коне, план короля и Маргариты Наваррской был бы осуществлён. Но у Регины в который раз оказались хорошие защитники. Пока Филипп с пажами бился, как разъярённый зверь, а Лоренцо беспощадно рвал своими чудовищными клыками руки, глотки, бока людей, пытавшихся захватить его хозяйку, сообразительная Софи, держа в одной руке младенца, другой умудрилась вытолкнуть графиню из общей свалки. Двое солдат преградили им путь, но одного Регина ударила в лицо тяжёлым котелком с кипящим бульоном (каким образом он оказался у неё в руках, она и сама не поняла), второму раздробил голову мощным копытом Шарбон, оборвавший привязь и бросившийся на яростное рычание пса и крики Регины.
– Беги! Я задержу их! – крикнул Филипп, на миг перекрыв своим звонким голосом шум битвы.
Регина запрыгнула в седло, взяла дочь у Софи и помогла той взобраться на коня.
Шарбона не нужно было погонять, он стрелой сорвался с места, насмерть затоптав по пути кинувшегося наперерез солдата.
– Я люблю тебя, Филипп! – успела, оглянувшись, крикнуть Регина.
Она уже понимала, что никогда больше его не увидит, и молилась только, чтобы он сейчас услышал её слова.
Филипп услышал. Он не мог не услышать её голоса. Неверное и зыбкое счастье его опять ускользало из самых рук. Принимая бой с людьми короля, он отдавал себе отчёт, что этот бой будет последним в его жизни, что ни ему, ни остальным живыми отсюда не уйти.
Они все остались на том постоялом дворе. И солдаты, и оруженосцы Филиппа, и юные пажи Бюсси. И сам Филипп, погибший последним. Израненный, истекающий кровью, он лежал в воротах, словно пытаясь преградить путь тем, кто отправится в погоню за Региной, и улыбался. Ему было не страшно умирать – он отдал жизнь за тех, кого любил. Он услышал слова любви из уст той, ради которой жил. Он держал на руках своего ребёнка. И грезилось ему на пороге смерти, что белоснежные яблоневые лепестки, дурманящие своим ароматом, кружась, легко падают на его лицо…
Шарбон унёс от смерти их троих. Он птицей стелился над дорогой, словно за ним гналась по пятам армия Сатаны. Никакому другому коню было не под силу его настичь. Бешеная эта скачка длилась два часа, пока, наконец, маленькая Кати истошно не завопила. Конь остановился, снова не дожидаясь приказа хозяйки, осторожно подогнул передние ноги, чтобы дрожащие, обессиленные его наездницы смогли сойти на землю.
Регина кормила грудью свою дочь и рыдала в голос. Громко, отчаянно, как плачут прачки и кухарки в рабочих кварталах Парижа. Как никогда не плакали женщины Клермонов. Софи плашмя лежала в траве и только вздрагивала. Потом они до сумерек прятались в каком-то логу, где весело журчащий ручей мог скрыть детский плач и их робкие голоса.
А потом их нашёл Лоренцо. Окровавленный, шатающийся от усталости, одуревший от вражеской крови, он тихо скулил, облизывая холодные, трясущиеся руки своей несчастной госпожи. Кое-как промыв и перевязав ему раны, осиротевшие женщины продолжили свой горестный путь в Париж.
Регине больше некуда было идти. Теперь ей оставалось только уповать на Мадлену и поддержку Гизов. Впрочем, последние ради своего спасения вполне могли откупиться от короля жизнью опальных Клермонов. Такое уже было не раз и Регина, не зная, что сейчас творится в Лувре, не могла ни в чём быть уверенной. Ей сейчас во чтобы то ни стало нужно было спасти свою дочь – единственное, что осталось ей от великой любви Филиппа, от её обречённого счастья. Об остальном она пока старалась не думать – боялась сойти с ума. Филипп погиб из-за неё, из-за её ошибок и упрямства. Луи тоже не было в живых – она знала это. Она больше не чувствовала разлитого в воздухе его дыхания, огонь его мятежного сердца больше не грел её. Мир вокруг был слишком пуст, чтобы она могла обманывать себя тщетными надеждами. Она потеряла всё. И только дитя на её руках не давало её сердцу остановиться. Только дочь держала её душу по эту сторону жизни. Регина не имела права сдаваться теперь – Луи никогда не простил бы ей этого, и Филипп тоже. Их звонкие, родные голоса, не умолкая, звучали в её душе. Их молодые, улыбающиеся, красивые лица выплывали из тумана такого недавнего прошлого, что не было никакой возможности поверить в то, что это УЖЕ ПРОШЛОЕ. Невозвратное, неповторимое. Ей нужно было прожить этот день. И следующий. И ещё один.
На рассвете она заметила огни костров на краю леса. Ветер доносил до её обострившегося, почти звериного слуха смутно знакомую мелодию.
– Идём, – решительно потащила она за собой упиравшуюся Софи.
Та боялась, что это могут быть лихие люди или бродяги, и как могла, отчаянно жестикулируя, пыталась остановить свою госпожу.
– Идём, говорю. Это цыгане. Они могут нам помочь.
Слово "цыгане" привело бедняжку Софи в неописуемый ужас. Из её испуганных жестов и мимики Регина поняла, что цыгане могут украсть ребёнка, а их заколдовать или опоить. Но у Регины вдруг появилась необъяснимая уверенность в том, что это те самые цыгане Рамиреса, которые когда-то звали её с собой. Когда-то давно, в прошлой жизни. Четыре года назад.
– Как знаешь, – раздражённо отмахнулась она от Софи, – если ты такая трусиха, можешь вообще не вылезать из леса. А я пойду к цыганам. Больше мне помощи ждать неоткуда, а сама я до Парижа не доберусь. Если не убьют грабители по дороге, так люди короля поймают.
Софи не оставалось ничего другого, как следовать за ней.
Вместе с дымом костра и непонятными песнями кочевников навстречу Регине из предрассветного сумрака выплыла знакомая фигура.
– Я знала, что это ты идёшь, – услышала женщина знакомый скрипучий голос.
Зарычал в темноте Лоренцо, ахнула в ужасе Софи, но Регина уже узнала древнюю ведьму, когда-то гадавшую ей по ладони.
– Да, я пришла. Это ты тоже тогда увидела на моей руке? – горько усмехнулась Регина.
– И это тоже. Дай мне свою дочь, я посмотрю.
Регина властным окриком усмирила готового броситься на врага Лоренцо и протянула старухе хнычущего ребёнка. На руках у ведьмы Кати мгновенно затихла, засопела носом. Цыганка долго смотрела на маленькое сморщенное личико, хмурилась, качала головой, потом провела рукой над крохотным детским лобиком, зашептала что-то и Регина на какой-то миг явственно ощутила дыхание тёплого, ласкового аквитанского ветра. Старуха меж тем удовлетворённо вздохнула и вернула ребёнка матери:
– Тебе я счастья не обещала, да и сейчас нет у меня для тебя добрых вестей и предсказаний. Но эту девочку до последнего дня будет хранить любовь того, кто дал ей жизнь. Благодари своего бога, что у ребёнка был такой отец. Его любовь всё искупила. Это дитя будет счастливо. Счастливее вас обоих. Её судьба убережёт. Что же до тебя… ты ещё не до конца оплатила свои счета.
– Я знаю. Можешь ничего мне не говорить. Что меня ждёт, мне уже всё равно. Страшнее и горше мне уже не будет. Лишь бы дочь спасти.
Старуха кивнула:
– Идём со мной. Отогреетесь у костра, подкрепитесь. Тебе подлечиться надо после родов-то, а то совсем слабая ты, на одном отчаянии и держишься. Есть у меня травка для тебя, сил придаёт, мысли чёрные отгоняет. Да и с Рамиресом поговоришь. Не откажет он тебе в помощи, помнит до сих пор тебя, запала ты ему в душу. Правда, вряд ли сейчас он тебя узнает.
– Что, так мало осталось от моей красоты? – невесело засмеялась Регина и этот ледяной и горький смех был страшнее недавних слёз, ибо в слезах ещё оставалась тающая жизнь, в этом же смехе был мрак и пустота смерти.
– Ничего, – ответила цыганка, окинув её внимательным цепким взглядом, – ничего не осталось. Всё ушло в оплату грехов.
Нечего было ответить гордой графине де Ренель. Права была нищая бродячая ведьма – слишком многим одарила судьба прекрасную и надменную Регину. Слишком многим – но так ненадолго. И запросила за это двойную цену.
Силы оставили Регину, едва она вошла в нагретый и освещённый пламенем костра круг. Она только слабо улыбнулась поднявшемуся навстречу Рамиресу и потеряла сознание. Растерянная, перепуганная Софи, вся дрожа, прижала к себе ребёнка, другой рукой ухватилась за надёжного, как скала, Лоренцо и переводила свои огромные глаза-колодцы с галдящих цыганок, шумной толпой обступивших её госпожу, на Рамиреса, сурового и могущественного в своём ледяном спокойствии. Цыганский вожак бережно поднял Регину на руки и понёс в ближайший фургон. Старуха, что-то гортанно крикнув на своём языке соплеменницам, отправилась следом.
Цыганки загалдели, затормошили Софи, потянули её к огню, одна заворачивала девушку в тёплую шаль, другая совала ей в руки котелок с дымящейся похлёбкой, третья уже кормила грудью оголодавшую Кати. И только бедняга Лоренцо метался от фургона, куда унесли его хозяйку, к младенцу и обратно, не замечая брошенной ему кости.
Регина очнулась от горького, обжигающего питья, которое лилось по её губам. Она закашлялась, отмахнулась рукой: над ней склонилась хмурая старуха, за чьей спиной смутно угадывался силуэт Рамиреса. Перед глазами всё плыло и качалось: цветные тряпки, птичьи перья, пучки высушенных трав, нечёсаные седые космы и бусы цыганки. Регина с трудом сообразила, где находится, и вспомнила встречу с ведьмой из своего монастырского прошлого.
– Мне нужно в Париж, – прошептала Регина и провалилась в глубокий, тяжёлый сон смертельно уставшего человека.
Цыганский табор оказался для беглой графини самым надёжным укрытием. По дороге до Парижа мимо них четыре раза проезжали солдаты, видимо, посланные на её поиски. Регине было и невдомёк, что озверевший от такого открытого проявления мятежа король уже вынес официальный вердикт, обвиняющий её в колдовстве, кровосмешении и убийстве Анны Лаварден. Он бы с радостью назвал её и заговорщицей, но для этого у него не было никаких доказательств. Открыто выступать против Гизов в отсутствии королевы-матери он так и не решился, зато на Регину его натравливала брызжущая ядом ненависти Маргарита. Практически приговорив к смерти своего любовника, она теперь обвинила во всём графиню. И потому королевская гвардия переворачивала окрестности Парижа и Сомюра в поисках преступницы. Искать гордую и высокомерную графиню де Ренель среди кочевого сброда никому не пришло в голову. Да и кто бы узнал знаменитую красавицу в немолодой, исхудавшей, плохо одетой женщине с ребёнком на руках? Лоренцо благоразумно прятали в фургоне, а красавца-коня цыгане перекрасили в гнедую масть и на нём теперь гордо восседал Рамирес. Как ни странно, Шарбон принял нового всадника безропотно, словно почувствовал родство дикой, вольной крови в этом бродяге.
Те несколько дней, что они добирались до Парижа, старуха-цыганка отпаивала Регину отварами горьких степных трав. Измученная родами, страхом и потерями, молодая женщина качалась где-то на грани жизни и смерти, реальности и спасительного забытья. Снадобья кочевой ведьмы не могли исцелить её сердце, но хотя бы притупляли боль утрат, навевали бездумные сны. Единственное, что возвращало её каждый раз из страны теней и воспоминаний – плач дочери, требовательный и звонкий. У Регины не хватало молока и девочку кормила молодая цыганка, их дети спали в одной корзине и были запелёнуты в одинаковые тряпки, разве что в пелёнках малютки Кати была спрятана единственная драгоценность, которую Регина смогла сохранить даже после боя на постоялом дворе. Ожерелье, когда-то – тысячелетия назад! – подаренное Жуайезом, кормилица Кати каждый раз показывала Регине и снова добросовестно заворачивала в тряпки. Видимо, в её глазах драгоценность, принадлежащая младенцу, была неприкосновенной. Софи то и дело принималась тихонечко скулить, жалея хозяйку, младенца, себя саму – и пропавшего вместе с графом Симона. У Регины слёз уже не было. Они все застыли, иссякли в ту ночь, когда она оплакивала Филиппа.
Она снова ехала в Париж. Но кто мог ответить ей на вопрос, почему с каждым разом возвращение в столь милый её сердцу город было всё горше и тяжелей? Ах, какая глубокая, беззвёздная пропасть лежала между её первым путешествием в Париж из обители урсулинок, когда она, юная, наивная, восторженная девочка летела на крыльях мечты туда, где ждали её любовь и счастье! И даже когда она возвращалась с Луи из Бордо, она была всё-таки счастлива, не смотря на затяжную ссору с братом. Потому что тогда все ещё были живы, ещё тело её хранило тепло рук Филиппа, ещё до слуха её доносился раздражённый голос Луи и глаза её могли любоваться его чарующим лицом. Таким молодым. Таким живым…
Что теперь ждало её в этом городе роскоши и порока, нищеты и любовных приключений, блеска дворцов и вони канав, волшебных стихов придворных поэтов и тёмных тайн луврских коридоров? И как примет он её дитя, ни в чём не повинное, ничего не знающее?
Но ей во что бы то ни стало нужно было вернуться туда. Хотя бы вернуться. Чтобы постараться выжить или хотя бы достойно встретиться лицом к лицу со своими врагами и призвать их к ответу за гибель Филиппа и Луи. И самой заплатить по всем счетам.
А потом запахи нечистот, гнили, горячего хлеба, апельсинов и пригоревшего масла, принесённые утренним ветром, оповестил её, что долгий путь окончен – Париж был перед ней. И вот уже показались вдали шпили соборов, засверкали на солнце стёкла витражей, тихим рокотом докатился будничный шум огромного города.
Париж снова, как и три года назад, встречал свою блудную дочь, свою заплутавшую богиню. Повзрослевшую, ослабевшую от потерь, обожжённую горем. Свою гордую и упрямую Регину де Ренель. Сероглазую, белокожую, неукротимую и своевольную.
Софи изумлённо смотрела на раскинувшийся перед ней город, как когда-то смотрела впервые увидевшая его юная Регина.
– Мы дома, – тихо вымолвила Регина, готовая опуститься на пыльную дорогу и поцеловать землю своего Города.
Господи, она бы всё отдала сейчас, чтобы оказаться на улице Гренель в своей спальне, увидеть доброе лицо Франсуазы, принёсшей её завтрак. Услышать доносящиеся из кабинета голоса Луи и Филиппа. Вернуться на год назад, всего лишь на один год назад хотя бы на одно мгновение. Вернуться назад…
Они заплатили пошлину и вместе с цыганами беспрепятственно въехали в город. Их никто не проверял, ведь стражникам приказано было задержать ослепительную красавицу в дорогом наряде, на вороном аргамаке, в сопровождении огромного чёрного пса. Этакую Вавилонскую блудницу со Зверем. Никто не обратил внимания на двух бродяжек среди такого же оборванного, галдящего, тощего отребья.
Регина рассталась с Рамиресом неподалеку от моста Мельников. Подарила цыганке, кормившей Кати, свои бесценные жемчужные серьги, Шарбона, уже привыкшего к табору, оставила Рамиресу.
– Тебе он больше подходит. Вы с ним одной крови. А мне уже всё равно не летать, – тихо сказала она, обняла и поцеловала напоследок коня и ушла, не оборачиваясь.
Мудрые, хранящие вселенскую печаль глаза старой цыганки долго смотрели ей вслед. Между ними уже всё было сказано. Любые дары и слова благодарности были бессмысленны и не нужны. Круг замкнулся. Четыре года назад цыганка предсказал ей жизнь. Теперь она видела её смерть.
Никто не смог бы узнать в этой немолодой, очень усталой женщине блистательную графиню де Ренель. Никто. Кроме Этьена Виара. А именно он стоял на мосту Мельников, со зловещей усмешкой ожидая Её.
Почему из всех мостов города он выбрал этот? Что остановило Этьена в его бесконечных блужданий от одних ворот города к другим, от одного моста к другому, от улицы Гренель до особняка Гизов именно на мосту Мельников – там, где Регина почти никогда не проходила? Он и сам не знал, почему с такой уверенностью остановился на набережной и стал просто спокойно рассматривать лица всех проходивших мимо людей. Его затуманенный рассудок впервые за долгие месяцы работал трезво и ясно, чувствуя приближение Судьбы. Всё это время он жил одной только мыслью – отомстить, избавить мир от этого дьявольского создания, от этого воплощенного греха. Он не верил во власть короля – деньги и связи Клермонов не раз спасали Бюсси от расправы, спасли бы и Регину. Он не верил во всемогущество Церкви – если Регина совратила и обманула его самого, столь любящего Господа, столь преданного идеалам своего ордена, что ей стоит отвести глаза инквизиторам. Эти невинные прозрачные глаза введут в заблуждение Папу и всех его кардиналов. Этьен твёрдо знал: какие бы обвинения не выдвигали против графини де Ренель и её дерзкого брата, какими бы карами не грозил им королевский и церковный суд, оба этих порождения Сатаны смогут выкрутиться. Слишком много могущественных и известных людей были замешаны в их интрижках, слишком любил Париж своего Великолепного Бюсси, слишком неотразима была красота Регины, чтобы так просто можно было от них избавиться. Покарать эту великую грешницу мог и имел на то право только он, Этьен Виара. Только он знал её душу, потому что только он любил её по-настоящему.
