Текст книги "Современный чехословацкий детектив"

Автор книги: Эдуард Фикер

Соавторы: Вацлав Эрбен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

– Как это «и»?

– Я даю показания. И не могу говорить о своих домыслах. А тем более повторять сплетни.

– Я хочу слышать сплетни.

– Что ж... Доктор Медек женат. И у него, видимо, какие-то неприятности... или что-то в этом роде. Просто его не тянет домой. Да и сюда к нему редко кто приезжает. И собственно, он в Опольне по служебным делам. Каждый год, месяц-два. У него много работы.

– Лжешь, – сказал капитан Экснер сухо. – Ясно как день.

– Серьезно, Михал. Серьезно. Дело в том...

– Видишь ли, – продолжал капитан, – бывают такие минуты, когда ты, вероятно, ужасно лжешь. Ибо суть в том, что пан доктор влюбился в тебя, причем еще в позапрошлом году.

Она прямо подскочила.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – ответил он небрежно.

– Только я с ним...

– Ты делаешь его шутом...

– Нет, – мягко возразила она. – Не делаю.

– Хорошо. Ты пошла купаться. До обеда, после обеда. Без обеда. Под вечер за вами пришел доктор Медек, и вы пошли на ужин. За который платил он. Куда?

– В погребок при замке, – ответила она с лицемерной покорностью.

– Почему вы не остались танцевать в погребке, а поплелись в «Лесовну»?

– Потому что в «Лесовне» забавнее.

– Вы видели или встречали Рамбоусека?

– Я – нет. Я видела его только вечером в «Лесовне». Когда мы пришли, он уже был там.

– С кем?

Она запнулась.

– Да, интересно... Смотри-ка... а мне бы и в голову не пришло...

– Что такое?

– Он сидел не один...

– Что в этом удивительного?

– Да... Погоди... Теперь надо повернуть направо... И помедленней.

Они выехали на старую пыльную дорогу, которая вилась среди высоких елей, поднимаясь серпантином. Из-под колес летела красноватая щебенка.

– Удивительно, – сказала она задумчиво, с видимым напряжением, – обычно он сидел один, пил вино и наблюдал за суетой вокруг. А в эту субботу...

– Что в эту субботу?

– В субботу, – ответила она медленно, – с ним за столом сидели... за столом, где он всегда сидел один, – это такой маленький столик в углу у стойки... В субботу с ним были двое парней.

– Что за парни?

– В том-то и дело...

– В чем?

– Двое совсем чужих парней...

58

Ресторан в гостинице «Рыхта» шумел по-вечернему оживленно. Старший официант Карлик отдыхал, лишь выписывая счета. За стойкой стоял бармен, между столиками порхала официантка в черной мини-юбке, ее брат в белой рубашке разносил пиво. Пан Карлик слегка «поболел» возле двух столиков, где играли в карты, по-свойски обменялся словечком-другим с завсегдатаями. В оба присматривал за двумя столиками, где собрались студенты и ребята, которые летом, пока продавщица была в отпуске, работали в молочной.

Все шло гладко, пан Карлик мог не волноваться. При появлении поручика Беранека он слегка выпрямился. Беранек подошел к стойке, взял кружку пива и стал ждать, когда подойдет пан Карлик. Ждал он долго, но все же дождался.

– Пан метрдотель, можно вас на минутку?

– Вам счет? Пан бармен, будьте любезны...

– Да нет, я бы хотел... запасной ключ от номера коллеги. Он вернется, скорей всего, поздно, а ключ, наверно, взял с собой.

– Ничем не могу вам помочь, простите. Запасной ключ...

– Ключ у вас есть, но...

– К сожалению, это запрещено. У нас только по два ключа от каждого номера, и если один потеряется...

– Не потеряется. Я пойду туда и останусь до утра. И ужинать буду там.

– Простите, мы...

– Ключ! – коротко оборвал его Беранек и одним духом допил пиво. – И скажите в кухне, чтобы мне приготовили большую порцию холодного мясного ассорти. И две бутылки пива.

Пан Карлик возмущенно отвернулся.

– Пожалуйста. Как будет угодно. Вы подождете здесь, ваше благородие?

– Подожду.

Старший официант приоткрыл дверь в кухню и громко сказал:

– Двойную порцию ассорти!

59

Светофор у шлагбаума мигал синим светом, шоссе у железнодорожного переезда неподалеку от станции Опольна было пустынно, но предупредительный сигнал с тупым упорством вспыхивал всю ночь.

Прошел дизель-поезд – один-единственный вагон.

На станции, где перед платформой стоял дежурный – старик с пышными седыми усами, – вагон остановился.

Дежурный отдал честь, как во времена наших дедов, – теперь такое увидишь только в кино.

На платформу вышел одинокий пассажир – женщина в костюме, с сумочкой через плечо и небольшим саквояжем в руке.

Дежурный замахал зеленым фонарем.

Поезд тронулся.

– Добрый вечер, пан Вондрачек, – поздоровалась женщина тихо. Она остановилась перед дежурным, под мощным фонарем, так, чтобы он видел ее лицо. – Вы еще работаете?

Старик приоткрыл рот, усиленно размышляя. Долго смотрел на нее, потом покачал головой.

– Не могу вспомнить, пани... Никак не могу. Вот это, – он кивнул на освещенное окно канцелярии, – у меня всегда в полном порядке, а память, пани, память на людей уже не та.

– Рамбоусекова. Да, пан Вондрачек... Рамбоусекова...

– Анна. Да. Анна Рамбоусекова, урожденная Гола, отец работал на сахарном заводе, а жили вы... – Он запнулся. – Простите старика. Далекое прошлое мне ближе, чем то, что случилось вчера. – Вондрачек выпрямился (он принадлежал к тому поколению, которое форма обязывала быть подтянутым и учтивым) и слегка склонился перед ней. – Позвольте выразить вам соболезнование. Бедняга. – Он сердечно и крепко пожал ей руку. – Бедняга.

– Благодарю, пан Вондрачек, Хотя мы столько лет жили врозь, а все же... – вздохнула она.

– О покойных ничего, кроме хорошего, пани Рамбоусекова. Но с Болеславом ни одна женщина не выдержала бы. И все же такого конца он не заслужил, – печально сказал пан Вондрачек. – Прямо страсть, что нынче творится. Уже и до нас дошло.

– Мне ничего не сказали, пан Вондрачек. Только что он... умер... А мне надо, мол, немедленно приехать сюда и явиться в отделение.

– В самом деле ничего не сказали?

Она покачала головой.

Вондрачек наклонился к ней и вполголоса сказал:

– Лучше уж... я вам скажу... чем они. Убили его. В парке. Тело нашли сегодня утром.

– Убили?

Он опустил глаза и прошептал:

– Зверски убили.

– Это, наверно... ведь... а кто... – растерянно выдавила она.

Он покачал головой:

– Еще неизвестно. Наверно, потому вас и вызвали.

– Что ж, спасибо вам, пан Вондрачек.

– За печальные вести благодарить не положено, пани Рамбоусекова. Желаю вам доброго пути.

– До свидания, пан Вондрачек... – Она помолчала. – Можно мне от вас позвонить? Пану Матейке. Хочу встретиться с ним, прежде чем пойду туда...

– Конечно. Звоните. Обстоятельства и впрямь исключительные.

Он пригласил ее в дежурку, сам нашел в телефонном справочнике нужный номер, набрал, передал ей . трубку.

– Войтех Матейка? – спросила она. – Да? Говорит Рамбоусекова. Анна. Да, Аничка... Нет, я звоню из Опольны. Со станции... Пан Вондрачек мне все сказал... Нет, только самое главное. Меня вызвали сюда. Пришли после обеда и... Что он умер. Я хотела с кем-нибудь – лучше с тобой – посоветоваться, прежде чем идти к ним... Да. Да. Нет, не надо меня встречать. Дорогу я помню. И багажа у меня нет. До свидания. – Она положила трубку, – Спасибо вам, пан Вондрачек. И спокойной ночи.

Рамбоусекова вышла на площадь перед станцией. Кругом расстилались поля. Опольна была скрыта холмом.

Тихо, нигде ни души.

Она пошла знакомой тропинкой к шоссе.

Вслед ей мигал синий огонек у шлагбаума.

60

– Теперь налево! – крикнула Лида. – На лесную дорогу.

Экснер резко крутанул руль и въехал на деревянный мостик. Подгнившие балки затрещали.

– Еще немного дальше. Вон к тем сросшимся деревьям. Это буки, – поучительно сказала она. – Там есть прогалина и можно развернуться.

Ровная, поросшая травой дорога разделилась возле буков надвое. Там-то и была небольшая прогалина. Он развернул машину, остановился и погасил фары. И тотчас их обступила неимоверно жуткая тьма.

Она тихо вздохнула.

– Что такое? – спросил капитан Экснер.

– Тебе не кажется, что ночь до ужаса черная?

– Кажется... – Он помолчал и добавил: – Ну и дела...

– А что такое?

– Она еще спрашивает! – воскликнул он. – Не прошло и двух часов, как ты заговорила о том, что, собственно, тут самое важное.

– О том, что темно? – спросила она невинно.

– И об этом тоже. Я готов прямо задушить тебя!

– Не посмеешь.

– Посмею.

– Не посмеешь. Ты страж закона.

– Я в отпуске.

– Сначала выслушай меня, – сказала она, подчеркнуто мягко, по-женски, – а потом уж начинай. Что я сказала такого важного?

– Что в субботу вечером Рамбоусек сидел с двумя неизвестными парнями. Они и вправду неизвестные?

– Конечно. Вероятно, из Праги.

– Что значит «вероятно»?

– Когда мы шли ужинать, на стоянке перед погребком стояла машина с пражским номером.

– Гениально. Откуда ты знаешь, что это была их машина?

– Это моглабыть их машина, – с ударением сказала Лида. – Факт, товарищ капитан, совсем не удивительный, потому что у Рамбоусека довольно часто бывали посторонние. Время от времени о нем писали, и не только наш доктор Медек; время от времени у него были выставки. Время от времени эти его чудища отправлялись за границу. И уже не время от времени, а регулярно он эти свои чудища и картины продавал. Так что действительным членам Союза художников из самых разных уголков нашей родины впору было локти кусать от зависти. Рамбоусек ведь был необразованный, самоучка и дилетант, сапожник по профессии.

Долго стояла тишина.

– Они ушли вместе?

– Нет. Те двое ушли раньше. И даже очень скоро. Потом он остался, наверно, один.

– Любопытно...

– Что именно?

– Как ты все замечаешь...

– Между прочим... Между прочим один из них... на нем была очень хорошенькая джинсовая куртка.

– Только куртка.

– Ага... куртка... – Она тихо вскрикнула. – Не душить, капитан!.. Волосы у тебя, между прочим, намного красивее.

Долго стояла тишина.

– Я думаю, – сказал он рассудительно, – мы уедем не так уж скоро. Поэтому мне нет смысла оставаться за рулем.

61

Доктор Чернох и Марта Шустрова, как обычно, шли через площадь. Камил Чернох жил в большом многоквартирном доме за бензоколонкой, Шустрова – в скромном особнячке неподалеку от площади.

Чернох взял за правило провожать Марту, тем самым минут на пять-десять удлиняя себе прогулку.

Художник не сводил с них глаз, пока они шли через площадь, залитую ярким синеватым светом и совершенно пустынную.

Из тени деревьев в сквере у памятника павшим вышла какая-то женщина и решительно направилась к Войтеху Матейке.

На миг ее осветили фары машины, которая подъехала к площади с шоссе от Мезиборжи.

И женщина, и Матейка невольно отвернулись.

Водитель включил ближний свет, обогнул площадь и свернул в улочку, ведущую к замку. Машина миновала костел и остановилась у ажурной решетки главных ворот замка; уличный фонарь в этом месте заслоняли кроны растущих на маленькой площади лип.

Запоздалый водитель, доктор Гаусер, огляделся и закурил сигарету.

– Никого нет, – сказал он.

– Почему, – отозвался с заднего сиденья женский голос, – почему мы должны корчить из себя идиотов, если собираемся в кино? Почему мы должны ездить в кино за десятки километров?

– Потому, – ответил он грустно, – что мы маленькие люди в маленьком городе, где тысячи глаз.

Ольга Домкаржова осторожно приоткрыла заднюю дверцу и, согнувшись, стала вылезать из машины. Вдруг она замерла и тихо вскрикнула.

– Что такое?

– Смотри-ка... Вон там...

– Где?

– На углу. Где дикий виноград.

Он вытянул шею.

– А-а. Это пан Штрунц, спит стоя.

Она вздохнула:

– Сумасшедший дом, да и только. Завтра придешь?

– Конечно.

Она проскользнула в ворота, которые открылись на удивление легко и бесшумно. И исчезла в тени стены, увитой плющом.

Доктор Гаусер наклонился и захлопнул дверцу.

Темная фигура на фоне зарослей дикого винограда шевельнулась.

А машина тронулась и проехала мимо.

Фигура покачнулась и погрозила кулаками вслед машине.

– Здесь теперь творятся странные вещи, – слышалось бормотание. – Но я, – человек ударил себя кулаками в грудь, – не боюсь ничего.

62

В мастерской была полутьма, горел один лишь высокий торшер с пожелтевшим абажуром из пергаментной бумаги. Окно было открыто.

Войтех Матейка сидел на круглом вращающемся табурете перед роялем, сложив руки между коленей и наклонив голову. Лысина его поблескивала в свете лампы. Он смотрел на ковер, на мыски своих ботинок.

– Я не понимаю, пани Рамбоусекова...

– В былые времена, Войта, мы были на «ты»!

– Да-да. Мы не виделись лет двадцать, а то и больше. Художник взмахнул руками. – Тебе не надо было идти ко мне, – сказал он недовольно. – Ни с того ни с сего, ночью.

– Ты с детства был его другом, моим другом. Чего ты боишься?

– Идет расследование... Мы все, понимаешь, все под подозрением. Ты поступила опрометчиво. Мы могли бы встретиться завтра утром.

– Так бы и сказал. Я пришла бы завтра.

– Не мог я тебе этого сказать.

Рамбоусекова сидела в кресле у окна, в тени.

Когда она наклонилась, рыжеватые волосы матово блеснули. В зеленом костюме она выглядела моложе своих лет. Довольно полная, глаза небольшие, запавшие, лицо слишком плоское, чтобы казаться красивым.

– Я пришла с тобой посоветоваться... – С минуту она молчала. Потом сказала: – Пойду, пожалуй. После такой встречи...

– Зря обижаешься. Я сварю тебе кофе...

– Лучше бы рюмку коньяку.

– Сейчас.

Он достал из старого шкафчика початую бутылку, две рюмки и налил. Поставил все на серебряный подносик и подал Рамбоусековой. Придвинул свое кресло поближе. Поднял рюмку:

– За встречу... И помянем его...

Она помедлила. Потом выпила залпом.

Он налил ей еще. И себе тоже.

– Сегодня ко мне приходили... Под вечер.

– Куда, кто?

– Домой, на квартиру. Я по-прежнему живу в Градеце, работаю на почте. Ко мне приходили из милиции. Не знаю кто, он представился, да я забыла, в форме такой, только я в званиях не разбираюсь. Извинился, спросил, я ли жена Болеслава Рамбоусека из Опольны. Я подтвердила и сказала, что мы уже больше двадцати лет живем врозь и за все это время я его не видела. Даже не встречалась с ним ни разу. Он поинтересовался, разведены ли мы. Нет, говорю. Мы как-то забыли об этом. Он сообщил, что мой муж внезапно скончался и я должна немедленно ехать в Опольну в отделение общественной безопасности. Я спросила, как Рамбоусек умер и вообще. Он ничего не знал. Или не хотел сказать. Ну я и поехала.

– Ужасно, – вздохнул Матейка и покачал головой.

– Что ужасно? – недоуменно спросила она. – Наверное, этот человек в самом деле не знал. В конце концов, он, может быть, ожидал слез, истерики или обморока и, наверно, обрадовался, что я говорила с ним по-деловому. Я обещала выехать первым же поездом или автобусом. Он поблагодарил и ушел. Первый поезд идет около шести. Здесь на станции все еще работает старый Вондрачек. Он мне и рассказал обо всем, и выразил соболезнование.

– Надо было сразу идти в отделение. Если за тобой следят... Вондрачек тебе все сказал? Как это случилось, как его нашли...

– Только то, что его нашли в парке и что он... В общем... Я не очень хорошо себя чувствую, Войтех...

– Ничего удивительного... Такой ужас. Я провожу тебя.

– Дело не в этом. Я дойду сама. Мне тут ни к кому не хотелось идти. Столько лет прошло, с тех пор как я последний раз была в Опольне. Камил Чернох вечно лез с нравоучениями, тронутый он. И всегда был такой. А ты старый добряк. Потому я и пошла прямо к тебе. Посоветоваться хотела.

– Господи Иисусе! О чем? О наследстве? – невесело засмеялся он. – Тут уж скорее с нотариусом надо...

– Нет. У меня есть сын. Ты знаешь.

– Знаю. Ему теперь двадцать два – двадцать три...

– Двадцать пять. Он женат, прописан у меня, а уже четыре года после женитьбы живет на Шпичаке, работает поваром. Ему там дали квартиру, живет с женой и ребенком. От меня не выписался, как обычно и делают, на всякий случай. С отцом, со Славой; он не общался...

Она помолчала.

– Ну и что?

– По-моему, в субботу он приезжал сюда.

Войтех Матейка побледнел.

63

Он подлил коньяку. Рука у него заметно дрожала.

– Зачем ты говоришь все это мне? Что ты, собственно, думаешь? Как тебе вообще могло прийти в голову: твой сын, его сын... Просто...

– Да, просто.

– На такое нужна серьезная причина. Не свихнулся же он. Твой сын что, сумасшедший?

– Нет, почему. Только как подумаю, что это он, у меня прямо ноги подкашиваются. Нет, нет, он не мог этого сделать. Но они же узнают, он был здесь. А если никого другого не найдут, начнут следствие. Вот и впутают парня.

– Разве твой сын и Рамбоусек встречались?

– Вот именно. В том-то и дело. За последние три года они виделись несколько раз. Сын приезжал к нему. Сюда.

Войтех Матейка присвистнул!

– Я и не знал...

– Иногда о Славе писали в газетах. Вот мы и подумали, что у него завелись деньги. Много денег. Мне он высылал алименты, пару сотен. А парнишка, когда служил в армии, несколько раз ездил к отцу. Из-за денег. Другим солдатам, как он говорил, отцы малость подбрасывали.

– И Славек давал?

– Немного.

– Может, у него в самом деле не было денег. Люди иной раз наговорят... – сказал Матейка.

– Я не больно-то в этом понимаю. Ну а теперь вышло так: сыну подвернулась машина. По сходной сцене, по дешевке. И он искал, где занять тысчонку-другую. В пятницу заглянул ко мне. Всего на минутку. И сказал: съезжу в Опольну, надо маленько потрясти отца.

– И в самом деле поехал?

– Поехал.

– Но это ничего не значит, вовсе не значит, не забивай себе голову такими глупостями. Не мог он зарубить отца топором.

– Да у меня и в мыслях нет, что он натворил такое. Я боюсь, его начнут таскать по допросам. С чего бы ему так поступать. Он же нормальный человек...

Матейка то сжимал, то разжимал пальцы маленьких рук.

– Совершенно не представляю, чем я могу тебе помочь.

– Я хотела спросить тебя... Да ты, собственно, уже сказал... И Вондрачек тоже сказал.

– Что?

– Что его убили. Это ужасно, просто ужасно, но... знаешь, я в самом деле не видела его больше двадцати лет... С глаз долой – из сердца вон. Для меня главное – парнишка. Надо ли им говорить, что они иногда виделись... что он собирался приехать сюда?

– Обязательно. – Матейка взмахнул руками. – Обязательно. Его наверняка кто-то видел. И ты попадешь в неловкое положение, а это вовсе ни к чему.

Она вздохнула.

– Налей мне еще рюмочку. Для храбрости. И я пойду. К ним.

– Прямо сейчас?

– А когда же?

– Где ты будешь ночевать?

– Не знаю. Подожду где-нибудь утреннего поезда. Скоротаю ночь.

– Я отвезу тебя домой.

– Не могу я требовать от тебя этого.

– Ерунда, – решительно перебил ее Войтех Матейка. – Отосплюсь утром. Я работаю дома, на службу не хожу. Ну, ступай. А я пока выведу машину, она у меня во дворе, в гараже. Подожду тебя у бензоколонки. Забегу в ресторан, в «Рыхту», за сигаретами. Ночью у меня сигары не идут...

– Наверно, я там долго не задержусь...

– Я подожду. Впрочем, – он встал, – если там будет Шлайнер...

– Молодой Шлайнер, тот, отец которого возил молоко?

– Да, тот. Только знаешь, девочка, он тоже не молод, – добавил Матейка, обуваясь.

64

В опольненском отделении общественной безопасности в этот поздний час жизнь уже замерла. Кроме старшего вахмистра Фафека – его одного только и миновала изнурительная суматоха этого дня, он был где-то в горах по делу о мелкой краже, – все тут вконец измотались. Чарда уехал, Шлайнер спал за столом.

Что ж, в такой час людям положено спать.

Фафек заглянул в кабинет и зашептал:

– Товарищ поручик...

Шлайнер медленно, с трудом поднял налитые свинцом веки.

– Товарищ поручик, пришла Рамбоусекова...

– Рамбоусекова?

– Ну да... Жена старого Рамбоусека. Не пойму, откуда она вдруг взялась...

– Порядок, Фафек, – сказал Шлайнер почти доброжелательно. – Это я велел ее вызвать. Как она выглядит?

Фафек недоуменно пожал плечами:

– Я бы сказал, нормально. А что?

– Жена ведь все-таки.

– Непохоже, чтобы она плакала. А я всегда считал, что старый Рамбоусек не женат.

– Ну, кто постарше, те знают, – устало, сказал Шлайнер. Встал, потянулся. Потер глаза. – Об этом столько сплетничали за прошедшие годы, что мало-помалу все забылось.

– Я вам понадоблюсь?

Шлайнер отрицательно покачал головой и принялся застегивать рубашку.

Фафек открыл дверь и доложил:

– Пани Рамбоусекова!

Пропустил ее в кабинет и тихо закрыл дверь.

Шлайнер узнал ее – так обычно помнишь людей, которых в детстве видел каждый день. Или почти каждый день.

– Садитесь, пани Рамбоусекова...

Анна опустилась на стул. Она была бледна и выглядела не лучшим образом – старший вахмистр Фафек не умел смотреть.

– Значит, вам в Градеце передали...

– Да... Только не сказали... Что его убили. Топором. Этого не сказали. Скончался, мол, и все. А больше ни слова.

Поручик Шлайнер вздохнул и покачал головой. Вероятно, удивлялся людской черствости: не только убьют, но и выложат все жене, едва она появится в городе. Все выложат без утайки.

– Так вы уже знаете, – сказал он бесцветным голосом. – С кем же вы говорили?

– Сразу на станции с паном Вондрачеком. – Она запнулась, потерла глаза. – Сразу как вышла из поезда. Мы поговорили.

– Значит, пан Вондрачек... все вам рассказал. – Шлайнер чертил на бумажке витиеватые буквы «в» и «о».

– Потом я была у пана Матейки. Мы знакомы еще с молодости. Он обещал, что... когда я тут все закончу, отвезет меня домой. В Градец. Мне не у кого переночевать.

– Хороню, пани Рамбоусекова, – сказал поручик Шлайнер. – Хорошо. Мы бы, разумеется, тоже вас отвезли, раз уж вы приехали так, на ночь глядя. Мы не могли не поставить вас в известность, потому что, хоть вы и расстались с покойным много лет назад... Кстати, сколько именно?

– Двадцать. Даже больше, погодите... двадцать один... с половиной...

– Следовательно, хотя вы и жили врозь больше двадцати лет, по закону вы его супруга со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями.

– Да, конечно.

– В таком случае незачем объяснять вам, что это значит. Видимо, вы, как супруга... должны позаботиться о похоронах. Пан Рамбоусек был застрахован?

– Я, ей-богу, о нем знать ничего не знаю. Двадцать лет, пан... товарищ Шлайнер. Ей-богу. Совсем ничего.

Он покачал головой.

– Стало быть, похороны. Потом, наверно, дела с наследством. А мы бы хотели знать – в данном случае это, разумеется, формальность, пани Рамбоусекова, – действительно ли вы на протяжении этих двадцати лет не виделись, ну хотя бы по какому-либо общему делу, скажем, по случаю смерти кого-то из родных и так далее. Особенно в последнее время.

– Нет.

– У вас есть дети?

– Сын. Он работает поваром. На Шпичаке.

– Сколько ему лет?

– Двадцать пять. Отслужил в армии.

– А он? Тоже не общался с отцом?

Она вздохнула. Сглотнула подкативший к горлу комок.

– Насколько мне известно, они виделись... Как раз в последние годы. Когда мальчик был в армии, Слав время от времени посылал ему несколько крон.

– А после армии?

– Тоже иногда...

– Когда же они виделись в последний раз?

Поручик Шлайнер давно перестал чертить узоры. Сидел и легонько постукивал карандашом по столу. За годы службы он провел десятки допросов и почти наверняка знал, что сейчас последует.

– Когда же он был. тут в последний раз, пани Рамбоусекова? – повторил он спокойно.

– Кабы я знала, виделись они тогда или нет. Сын только сказал мне...

– Когда?

– В пятницу после обеда...

– На прошлой неделе?

– Да. Сказал, что заглянет к отцу...

– А не говорил, зачем?

– Говорил.

– И зачем же?

– Он хотел купить машину... И ему недоставало нескольких тысяч. Он нигде не сумел достать ни кроны, вот и подумал, что отец мог бы одолжить ему. Но знаешь, Пепа... – Она запнулась. – Товарищ Шлайнер, извините... Такогомальчик бы не сделал. Из-за нескольких тысяч крон. Одолжил бы на работе. В конце концов, я и сама что-нибудь достала бы. Но чтоб родного отца, хоть он его и мало знал... Нет, нет. Это наверняка не... Серьезно.

Поручик Шлайнер кивнул.

– Все в порядке, пани Рамбоусекова, – сказал он с профессиональной невозмутимостью. – В полном порядке. Никто вашего сына в этом преступлении не обвиняет. Никто. И меньше всех мы. Само собой разумеется. А после вы с сыном не разговаривали? Домой он не вернулся?

– Нет, поехал прямо на работу... Там у него семья. Домой он ездит редко. Раз в месяц.

– Значит, у него квартира от работы.

– Что-то в этом роде. Временная квартира. У него маленький ребенок и жена не работает. Но живут они хорошо... Это точно.

– Спасибо, пани Рамбоусекова, что вы приехали так быстро, – поблагодарил поручик Шлайнер. – Еще одна формальность. Все, что вы мне сообщили, мы запишем. Где вас ждет пан Матейка?

– Он сказал, на площади, у бензоколонки.

65

Шоссе из Мезиборжи в Опольну идет через перелески и ложбины предгорья. А за горами, должно быть, как раз всходило солнце. Вот-вот запоют петухи. Утро вставало теплое, безросное, одно из тех, что сулят предполуденные грозы.

Капитан Экснер ехал более чем медленно. Причин для такой езды могло быть, в общем, три: утомление после бессонной ночи и вытекающая из этого осторожность; желание полюбоваться на досуге окрестностями, потому что в прозрачном и чистом воздухе видно было на десятки километров; и наконец, ему хотелось поразмыслить и просто помечтать. Впрочем, водителю это не разрешается.

Солнце поднялось настолько, что он мог погасить фары.

Каштановая аллея перед Опольной была недвижна, ни один листок не шелохнулся. Эти старые, солидные деревья всякое повидали на своем веку... Единственным живым существом на площади оказалась пугливая собака, спешившая куда-то к замку. Ночные бабочки попрятались, дневные насекомые еще не начали свой хоровод, но птицы уже вовсю распевали утренние песни.

Он свернул к гостинице. Открыл калитку в воротах, затем сами ворота, запертые на засов. Въехал во двор, поставил машину под навес, который в прошлом, несомненно, укрывал кареты. Поднимаясь по лестнице, он держался за перила. Мечтал – это было видно сразу – об одном: побыстрее завалиться в постель.

Сунул ключ в замок не совсем уверенно, как слегка подвыпивший человек. И замер.

Взглянул на номер комнаты. Все правильно – номер на двери совпадал с номером на деревянной груше ключа.

Еще раз попробовал повернуть ключ. Не выходит.

Взялся за ручку двери – открыто. Опешив, он почесал за ухом. Толкнул дверь. Она медленно и тихо отворилась. В полумраке светлело большое окно с опущенными жалюзи. В углу около окна нетронутая постель, у двери умывальник, на полу коврик – старый, но чистый плюшевый коврик, некогда красный, а теперь выцветший.

На диване напротив постели лежала куча одеял. Дверная ручка легко стукнула о шкаф.

Куча зашевелилась и засопела.

Капитан Экснер вздохнул, поправил галстук, подтянул манжеты рубашки – на них следы бессонной ночи были, заметнее, чем на его лице, – вошел в комнату и уселся на кровать, напротив дивана и кучи одеял, из которой торчали босые ноги. Носки и ботинки валялись на полу, пиджак и брюки на кресле.

Поскольку одеяла больше не шевелились, капитан Экснер наклонился и ткнул кучу пальцем.

– А, черт, – проворчал поручик Беранек. – Уж не думаешь ли ты, что я сплю? Вваливаешься с таким грохотом, словно орда ландскнехтов после разгрома женского монастыря.

– Почему именно женского? – поинтересовался Экснер.

– Был бы ты ландскнехтом, так тебя держали бы как специалиста по опустошению только женских монастырей. – Поручик Беранек вздохнул. Он по-прежнему лежал спиной к Экснеру и, казалось, не имел ни малейшего желания двигаться понапрасну. – Я знал, – сказал он ядовито, – что подкараулю тебя тут к утру. Самое позднее во время завтрака. Отпуск кончился, товарищ капитан. Я везу тебе и письменный приказ. – Он еще что-то пробормотал и закутался в одеяло. – Э-э, да уже светает. Неплохо бы тебе навестить Влчека. Он вот-вот закруглится. И наверно, будет рад тебя видеть. А пока он введет тебя в курс дела, глядишь, и утро наступит. Все явятся со свежими силами, приедет надпоручик Чарда, от которого ты так ловко смылся, и ты сможешь приняться за работу. Я свое дело сделал и буду спать.

– Здесь?

– А что, здесь вовсе не плохо, товарищ капитан.

Михал Экснер неторопливо снимал ботинки.

– Тебе, наверно, нет смысла разуваться, Влчек ждет, – заметил поручик Беранек. – И тогда мы сможем подвести итоги...

Капитан Экснер не ответил. Спокойно, не спеша разделся, аккуратно уложил белье в полиэтиленовый мешок, который возил с собой для этой цели, умылся как можно тщательнее – насколько позволял маленький умывальник.

Достал из-под одеяла белую пижаму и надел ее. Поручик Беранек, который тем временем свернулся клубком спиной к стене, чтобы сквозь ресницы наблюдать за происходящим, полюбопытствовал:

– На субботник?

– Что?!

– Спрашиваю, на субботник собираешься?

– Господи прости, почему?

– Да раз ты напялил эту спецовку...

Капитан Экснер всем своим видом дал понять, что ему это надоело. Показал на карманчик:

– Вот моя монограмма.

– Рабочие спецовки никто не крадет, – заметил Беранек как можно равнодушнее. – За все годы моей службы, насколько мне известно, не поступало ни одного заявления насчет кражи спецодежды.

Экснер со вздохом забрался в постель. Лег на спину, подложив руки под голову.

– Тут не соскучишься...

– Это точно, – подтвердил поручик Беранек. – Судя по всему, убийство совершено с целью ограбления. Влчек с ребятами не нашли ни одной монетки. В квартире. Там был жуткий кавардак. Сам увидишь, на фотографиях. И при себе у старика ничего не было. Должно быть, он из пивной шел...

– Он точно шел из пивной, – сказал Экснер. – Есть доказательства.

– Да ну?! – удивился Беранек. – Серьезно?

– Вполне, – сухо ответил капитан Экснер. – Шел с вечеринки в загородном ресторане «Лесовна». По ручью через парк и лес немногим более километра. Дорога приличная. Даже ночью хорошо идти,

– Ишь ты, – заметил Беранек. – Выходит, за ним кто-то шел.

– Или кто-то его поджидал...

– Скорее, шел за ним, – размышлял Беранек, – ведь не доказано, что потерпевший регулярно ходил в загородный ресторан и регулярно в одно и то же время возвращался одной и той же дорогой. В конце концов, доказать это очень трудно. Особенно, если потерпевший жил отшельником и известно, что он не поддерживал ни с кем близких или интимных отношений.

– Ни с кем?

– Так считает поручик Шлайнер, а он – местный.

– Вдруг он ошибается?

– Пока что, – ответил поручик Беранек, – нам остается принять это допущение. Послушай, – он уселся, – я тут уже несколько часов. И могу тебе сказать, что этого слесаря из замка, народного умельца и известного на всю Европу художника не очень-то любили.

– Ну и что?

– Разумеется, любое убийство всегда действует как шок. Особенно в маленьком городке. А здесь... Среди тех, с кем я говорил, не нашлось ни одного человека, понимаешь, ни одного, кто был бы по-настоящему потрясен.

– Доктор Медек.

– Впервые слышу. Кто это?

– Реставратор и историк искусства. Из года в год по нескольку месяцев работает в галерее. Он открыл Рамбоусека и тем его прославил.

– Впервые слышу. Ну и информация у тебя! Просто диву даюсь.