Текст книги "Современный чехословацкий детектив"

Автор книги: Эдуард Фикер

Соавторы: Вацлав Эрбен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

Маска добродушия свалилась с лица дядюшки. Обрюзгшее лицо приняло отвратительное выражение нескрываемой злобы.

– Давайте кончать! – сказал этот человек внезапно жестким тоном. – Какую прибавку требуете?

– Пятьдесят процентов.

– Согласен.

У него, конечно, были при себе документы. Но я не сомневался, что он и есть шеф резидентуры, разоблачить которого мы так давно и так безуспешно старались.

Я выпрямился, громко произнес:

– Итак, мы договорились!

И тотчас под самым окном раздался пронзительный свист. Затем последовал какой-то странный шум, топот, голос, отдающий приказы.

Я выдернул из-под мышки пистолет.

– Это за мной! Из-за Майера!

Левой рукой я поспешно засовывал документы в карман.

– Дурак! – в бешенстве крикнула Госсарт. – Давайте сюда! Вас же обыщут!

Но именно это нам и было нужно. И я притворился, будто потерял голову.

– Yes, yes [17] 17
  Да, да (англ.).


[Закрыть], – заблеял Дингль, – лучше отдайте...

Профессор всей тяжестью оперся на буфет.

– Где же ваш проклятый пес?! – гаркнул я ему.

Джентльмен Браун утратил корректный вид. Все поддались панике.

– Уберите пистолет! – крикнул Коларж, внезапно побагровев.

Я делал вид, будто ищу, куда бы скрыться. Но поздно! Шум быстро нарастал, раздался женский вскрик, слышались свистки, команды, и вот – топот совсем близко, в прихожей...

– Сидеть спокойно! – прошипела Госсарт, видя, что толстяк встает.

Я не выпускал из рук пистолета, чтоб держать на мушке моих торговых партнеров – вдруг бы им пришла мысль как-нибудь от меня избавиться. Но теперь опасаться этого было уже не нужно. Я бросил пистолет на пол и ногой затолкал его под буфет. Профессор был, конечно, ученый, но столько-то и он понимал – быть схваченным с оружием в руках всегда хуже. В комнату ворвался Трепинский во главе пяти человек.

– Руки вверх!

Я охотно вскинул руки над головой и отступил на шаг. Профессор неуклюже поднял ладони на уровень ушей. Дядюшка Дингль сумел изобразить удивление, корректный Браун вроде бы оскорбился. Госсарт смотрела вопросительно.

– Не слышали?! – взревел Трепинский, со страшной силой хватая Брауна за шиворот.

Вид у ворвавшихся был несколько диковат. С их оружием шутки были плохи. Госсарт медленно подняла руки. И – начала улыбаться.

Дядюшка Дингль, хоть и воздел свои толстые, волосатые у запястий руки, решился все же солидно запротестовать. По-немецки, конечно. Чешским он не владел.

– Господа... Это недоразумение. Довольно странные обычаи в вашей стране... Так в цивилизованном мире с людьми не обращаются, господа, и мы, слава богу, не подпадаем под вашу юрисдикцию. Превышение власти вам дорого обойдется...

– Was [18] 18
  Что (нем.).


[Закрыть]?! – прямо в лицо ему рявкнул Трепинский, так что дядюшка даже несколько испугался. – Не понимаю!

Госсарт спокойно перевела на чешский слова Дингля. И присовокупила кое-что от себя – насчет грубого обхождения.

– Мадам, все выяснится, – ответил ей Трепинский. – Но пока что мы находим вас в обществе убийцы. – Он показал на меня: в это время меня тщательно обыскивали двое. – Тому, кто с ним общается, не следует удивляться, что он попадает в неприятное положение. А вы с этим человеком беседуете уже целый час.

Вошли еще несколько наших сотрудников. Коробочка из-под сигар и конверт с документами, изобличающими Дингля, снова очутились на столе.

– Попрошу ваши документы, – холодно потребовал Трепинский. – Можете опустить руки.

Пока помощник Трепинского тщательно выписывал данные из их паспортов, сам Трепинский просмотрел документы, на которые мы подловили эту дипломатическую троицу, и на лице его появилось весьма строгое выражение. Фредерик Дингль, следивший за ним с опаской, которую не в силах был скрыть, вытирал пот с лысины и с лица. И по виду Брауна можно было заключить, что стряслась беда. Элизабет Госсарт села, хлестнув меня яростным взглядом.

Трепинский вернул им паспорта.

– Благодарю. Вы свободны.

– Эти вещи принадлежат нам. – Госсарт показала на стол.

– Да? – поднял брови Трепинский. – Чем вы это докажете?

– Этот человек выкрал их у нас.

– Возможно, но я не могу их вам вернуть, поскольку найдены они были у него, а не у вас. Однако я заметил, что бумаги эти вас непосредственно касаются. В то же время они являются уликами, изобличающими граждан Чехословацкой республики в государственной измене. Следовательно, они подлежат изъятию со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Тут он обернулся к профессору:

– Вы принимали у себя в доме этого человека, а также лицо, называвшее себя Августом Манером? – Профессор, с кирпичным румянцем на лице, молча уставился в пространство. – Вы задержаны.

Трепинский дал знак двум сотрудникам, караулившим профессора. Те подтолкнули арестованного к выходу. Коларж подчинился без звука.

Троица дипломатов молча поднялась на ноги. Плохи были их дела – вид у них был, как у побитых. И это они еще не знали, что весь наш разговор записан на магнитофон, поставленный под открытым окном!

– Прошу! – Трепинский очень вежливо показал им на дверь.

Они удалились, и только тут «конвоиры» отпустили меня. Один из них по моей просьбе достал из-под буфета пистолет.

– Товарищ капитан, все в полном порядке! – со счастливой улыбкой воскликнул Трепинский. – Но сзади, у собачьей конуры, сидит некий мертвец и гладит злющего пса, который переносит это кротко, словно овечка. И этот мертвец хочет что-то сказать вам.

24

У собачьей конуры сидел на корточках Карличек, которому вовсе не полагалось быть тут, а полагалось быть убитым «Майером». Но даже и такое противоестественное состояние не позволило бы ему гладить пса, если б тот мог двигаться. Однако пес тоже был не мертв, а только обездвижен. Карличеку жалко было собаку. Когда я поспешно подошел к нему, он как раз вопрошал одного из наших:

– А он не сдохнет?

Спрошенный, видно, понимал в этом деле, потому что ответил не раздумывая:

– Не сдохнет, так что лучше отойдите подальше!

Я оттащил Карличека на расстояние, на мой взгляд раза в три превышающее длину цепи, и спросил:

– Опять вы с важным делом?

– Ага, – кивнул тот.

– Теперь важно уже только одно: найти Веру Климову. Или вы обнаружили, где она?

– Ага, – повторил он.

– Где же?

– Здесь, – он ткнул пальцем в сторону виллы.

Я никоим образом не умалю дедуктивных способностей Карличека и, надеюсь, не перехвалю собственную прозорливость, если честно признаюсь, что то же самое пришло в голову и мне, а именно в тот момент, когда профессор Коларж ввел в дом Э. У. Госсарт, ибо только тогда я вдруг полностью осознал, что профессор служит и ей, а потому мог, вернее, должен был подчиниться ей и в деле с Верой Климовой.

Мы не были так уж уверены, что Вера все еще находится в посольстве – вряд ли могли укрывать ее там так долго. А потому мы начали подумывать, что ее сразу же увезли в какое-то другое место. Мы, пожалуй, были уже недалеко от истины, но Карличек, осмотревший виллу профессора сверху донизу, пришел к выводу, что Веры там нет. Впрочем, он и не искал ее тогда. Одно время он подозревал скорее Гадрабу в похищении девушки.

Я вовсе не хочу оправдываться. Да, в этом деле мы были недостаточно проницательны. Но как же получилось, что Веры не было на вилле, когда она там была?

Злополучная девчонка поступила как детектив-любитель: слишком самостоятельно, самоуверенно – и незрело. Сошлось так, что профессор Коларж вынужден был почти одновременно принять в свой дом и Веру Климову, и «Августа Майера» с агентом ГК 12/37.

Арнольд Фидлер передал Вере на хранение коробочку из-под сигар. Она не знала, что в ней содержится, но открыла ее, когда возлюбленный таинственным образом исчез: ведь было естественно предположить, что содержимое коробки как-то связано с его исчезновением. «Ни за что на свете нигде не упоминай об этой коробке и никому ее не отдавай!» – наказывал ей Арнольд. И она добросовестно исполняла его наказ – даже по отношению к нам.

Рассмотрев как следует материал Арнольда-шантажиста, Вера в общих чертах поняла его значение. Но кто она, эта Госсарт? Вера узнала это благодаря невольному содействию Карличека – вспомните встречу Веры с Мильнеровой в ателье.

Тогда она решила действовать хитро. И в воскресенье вечером в посольстве, выслушав известное количество словечек типа «дорогуша», сказала: «Давайте-ка потолкуем о деле, пани Госсарт. Вы боитесь Арнольда, и я знаю почему. Что вы с ним сделали? Берегитесь! Есть еще я! И я знаю, где бумаги, которые могут вас погубить. Так что выкладывайте правду, давайте договоримся по-доброму! Не шутите со мной!»

Угрозы ее были недолги. Госсарт милым голоском стала ей что-то рассказывать, но Вера постепенно переставала слышать и понимать, ее одолевала сонливость, она не в силах была пальцем пошевелить. Все становилось ей безразличным. И она заснула. Доверчиво выпила что-то...

Корректный Дэвид Браун имел в своем распоряжении «кадиллак». Последняя модель, чрезвычайно угловатая махина, насмехающаяся над всеми принципами аэродинамики, с двумя огромными хвостовыми выступами, не имеющими никакого иного назначения, кроме как нести на себе излишних размеров задние красные огни. В багажнике могла поместиться чуть ли не целая малолитражка, не то что Вера Климова. А для ее удобства днище багажника можно было выстлать чем-нибудь мягким.

«Кадиллак» выехал из посольства утром в понедельник и припарковался на Вацлавской площади перед отелем «Ялта». Это было нам известно. Мистер Браун, сам ведший машину, вошел в отель и провел там в беседе с какими-то иностранцами почти целый день. Перед наступлением вечера он уехал с ними куда-то, но уже на другой машине. «Кадиллак» остался перед отелем. В двадцать три часа посольский шофер, в форме, отогнал «кадиллак» к зданию посольства. Мистер Браун пропадая где-то. В двадцать три двадцать шофер вышел на улицу с двумя маленькими чемоданами. Бросив их на сиденье «кадиллака», он сел за руль и уехал. За ним вели наблюдение.

Ехал он на север, но за чертой Праги развил такую скорость, что наши не могли его догнать, и осталось неизвестным, куда он свернул на развилке – к Мельнику или на Велетрусы. Однако неизвестность эта была недолгой: наши моментально дали знать всем постам автоинспекции, и «кадиллак» был вскоре задержан. Проверка ничего не дала, а превышение скорости шофер объяснил тем, что ему было велено доехать до вокзала города Враняны раньше, чем туда прибудет поезд, и передать такому-то пассажиру забытые им чемоданы. Он вовсе не обязан был сообщать эти подробности, однако охотно сделал это.

Позднее мы узнали, как все происходило. За то отлично рассчитанное время, в течение которого «кадиллак» был вне поля зрения наших наблюдателей, опоенную Веру Климову перенесли в грузовик – в тот самый, который доставлял шкаф на дачу Фидлера. За рулем грузовика сидел Дэвид Браун. Он, уже без всякой спешки, и отвез Веру на виллу Коларжа. Вера была совершенно беспомощна: ее все время держали под воздействием наркотиков. Профессор и его жена уложили девушку наверху, в комнате профессоршиной бабушки. Этой древней старухи уже не было в доме – незадолго до этого профессор потихоньку поместил ее в приют.

Теперь надо было тем или иным способом заставить Веру выдать документы. Но тут на вилле появился Карличек в роли Майера, а затем и «Гек». Приходилось отложить это дело. Дэвид Браун, которого профессор выдал за врача, из осторожности больше не появлялся на вилле.

Между там профессор Коларж справедливо решил, что «Август Майер» – человек весьма любопытный. Тогда он состриг с головы своей тещи необходимое количество седых волос и наклеил их на своего рода чепчик. Черный «конский хвост» Веры был безжалостно отрезан. Втерев в лицо девушки немного пепла, Коларж придал ее коже землистый оттенок, да еще подгримировал углем. Затем натянул ей на голову самодельный парик, повязал платок, повернул Веру лицом к стене, плотно укрыл ее одеялом и опустил шторы. Так он создал полное впечатление, будто на кровати лежит старуха. Поддерживать все это в нужном состоянии он велел своей супруге.

Проницательный Карличек, обследуя дом, действительно улучил момент, чтобы заглянуть в эту комнату – конечно, лишь мельком. И дал себя обмануть.

В нашей запоздалой догадке уже не было нужды: дом профессора подвергся тщательному обыску и личность лежавшей на кровати установили бы без труда. Но мы с Карличеком полагали, что наша профессиональная честь все-таки спасена, хотя бы и в последнюю минуту. Практически же это означало лишь то, что Веру освободили несколькими минутами раньше.

– И это ли не вина родителей?! – вскричал Карличек, указывая на девушку. – Могла бы она попасть в такое положение, если б мать заботилась о ней как надо?!

Состояние Веры было тяжелым. Пока кто-то вызывал по телефону врача, мы освободили ее от маскировки, И лежала она перед нами остриженная, восковая, страшно исхудавшая, с искаженными чертами лица, недвижная и словно постаревшая на много лет.

Профессор, со своим кирпичным румянцем, по-прежнему держался прямо. Он ничего не отрицал, на все вопросы отвечал коротко. Дэвида Брауна он выдал с головой. Назвал наркотики, которыми снабжал его Браун для поддержания опасного состояния Веры.

– Вы могли убить ее, – возмутился врач.

– А я не знал, каковы были намерения мистера Брауна, – возразил Коларж таким тоном, будто все это не слишком его касалось.

Жена его была в отчаянии. Теща – видимо, слегка тронутая – сидела в кухне на табурете, сложив руки, – ей не поручили никакой работы.

Госсарт, Браун и Дингль не подлежали нашей юрисдикции. В воскресенье их пригласили в Министерство иностранных дел, где и вручили предписание в двадцать четыре часа покинуть пределы Чехословацкой республики как особам нежелательным, долгое время использовавшим свое положение в дипломатической службе для враждебных по отношению к Чехословакии действий, что полностью доказано.

Но это был не конец. Нам предстоял еще один сюрприз. В воскресенье я сказал Карличеку:

– Хотите пойти со мной? Я иду в больницу к Лоубалу. Только куплю цветы его жене и какие-нибудь подарочки детям.

– С удовольствием! – радостно согласился Карличек.

– А после заглянем к полковнику. Он обязательно хочет вас видеть.

Вокруг койки Лоубала собралась слишком, пожалуй, многочисленная компания. Были там Трепинский, Скала и Карличек – все с женами, – старший сын Лоубала и еще кто-то. Для своего состояния поручик, можно сказать, чувствовал себя хорошо. Улыбался.

– У полковника вам придется хуже, – предупредил я Карличека, когда мы вышли из больницы. – Из вежливости вы не можете явиться в противогазе, а без него будет чертовски трудно.

– Ничего, переживем и это, – нахально ответил тот.

Мои угрозы не сбылись, Карличеку невероятно повезло: было ведь воскресенье, а я совсем и забыл, что дома, по распоряжению супруги, полковник не курит.

Только мы уселись перед полковником, зазвонил телефон.

– Это вас, из отдела, – передавая мне трубку, проговорил полковник таким глубоким басом, что Карличек только заморгал.

Мне сообщили, что Госсарт спрашивала командира группы, действовавшей на вилле Коларжа. Она высказала желание побеседовать с ним лично. Ей, конечно, могли только ответить, что в данное время это невозможно, но, когда такая возможность представится, ей сообщат. Госсарт оставила номер своего телефона и добавила, что дело у нее важное.

Полковник посоветовал позвонить ей сразу, а сам взял отводную трубку.

Я, естественно, не назвал Госсарт своего имени.

– Да, – сказала она, – я хочу с вами поговорить. Разрешите мне сейчас посетить вас?

О, это было уже совсем другое дело, не то что предупреждение Карличека о желании посетить меня в начале нашей истории! И я ответил с легкой иронией:

– Слишком большая честь для меня, мадам. Мы вас не можем принять, поскольку исключено, чтобы вы могли попасть к нам тем же манером, что профессор Коларж и некоторые служащие вашего посольства, чехословацкие граждане.

Полковник, довольный, громко хмыкнул. Госсарт, выдержав небольшую паузу, сказала, что понимает это.

– И все же я охотно исполню вашу просьбу, – продолжал я. – С вашего разрешения, я сам могу подъехать в посольство, если вы еще там.

– Хорошо, – согласилась Госсарт. – Приезжайте.

Так и вышло, что я оставил Карличека на произвол полковника.

Элизабет Госсарт приняла меня в своей квартире. В комнате бросались в глаза чемоданы, открытые и уже запертые, вороха одежды, общий беспорядок. Суетились слуги. Красавица вытаращила на меня глаза – правда, только на миг.

– Так это вы?! Впрочем, я подозревала что-то в этом роде. Прошу вас, садитесь. Мне нужно торопиться.

– Что ж, это мне только приятно, – съехидничал я.

Госсарт выслала слуг.

– И чтоб никто не входил сюда, пока я не позову! – крикнула она им вслед.

Я ждал спокойно, молча. Наконец она заговорила:

– Речь пойдет о Дэвиде Брауне. Ему нет никакого смысла уезжать в Англию. Это не его родина. И его мгновенно вышлют обратно к вам. У него подложные документы.

– Кто же такой Дэвид Браун?

– Он из числа тех, кого вы называете эмигрантами. Его настоящее имя – Павел Чермак, но жил он и под другими фамилиями. Работал на разведки нескольких государств. В своем роде это человек одаренный. Нет нужды отрицать, что мне он отлично подошел.

– Вы сами достали ему документы на имя Брауна?

Она пожала плечами и весьма непринужденно бросила:

– У вас найдется немало вопросов, на которые я не стану отвечать.

Браун, вероятно, и любовником ее был, и вот она невозмутимо сбрасывает его со счетов.

– Ладно, – сказал я. – Если я вас правильно понял, вы перекладываете на совесть Павла Чермака все то, чего не хотите иметь на своей совести. Например, соучастие в убийстве Арнольда Фидлера, насилие над Верой Климовой и прочие уголовные преступления.

– Совершенно верно, – просто подтвердила Госсарт. – И он, без сомнения, во всем вам признается.

– Другими словами, вам выгодно от него отречься. Ведь как знать, что предпринял бы господин посол, если б все эти преступления остались за вами.

Она лишь тонко улыбнулась.

– Не надо считать меня такой уж простушкой, что вы! Вся тяжесть ложится на мистера Брауна. В сущности, все это он делал из привязанности ко мне. Хотел спасти мое положение. Если угодно, считайте его моей жертвой. Я же не могу его пощадить, чтоб не навредить себе еще сильнее. Его превосходительство господин посол ничего не знал. Он глубоко возмущен. По его распоряжению пан Чермак-Браун покидает здание посольства. Сделайте из этого выводы. Можете воспользоваться телефоном.

Я с благодарностью принял это предложение.

Итак, Павел Чермак, он же Дэвид Браун, попал в число лиц, подлежащих нашей юрисдикции. Но он резко отличался от остальных арестованных по этому делу, соблазненных большими деньгами. Он был более крупного ранга, этот мистер Браун, он в самом деле был одаренным и изобретательным честолюбцем.

– Она была моей любовницей, – без сожалений и без угрызений совести пожал он плечами. – Она и втравила меня в эту историю. Я всегда думал, что это может кончиться именно так. Разведчица не имеет права быть сентиментальной, у нее не должно быть сердца. Мое положение незавидно, но и ей немногим лучше придется там, на родине.

Чермак показал, что Бедржих Фидлер убил сына по собственному решению. И лишь после этого обратился за помощью к Госсарт, а та поручила это дело ему, Брауну.

– Точнее, меня привлекли к этому около часа ночи. Фидлер-старший и сам-то был как труп. Он сказал, что его сын наверняка уже умер. Я составил план. Воспользовался посольским грузовиком, разумеется заменив номерные знаки и переодевшись. Раз как-то мы уже прибегали к этому способу, не помню уж для чего.

– Надеюсь, вы вспомните!

– Возможно, – легко согласился он.

Звучало это цинично, но, может быть, на него давило сознание, что все и навсегда для него кончено. В самом деле, этот авантюрист потерял многое, и он не мог уже обольщаться надеждой, что когда-нибудь снова взлетит высоко.

Ящики из шкафа Арнольда употребили для того, чтобы закрепить ими положение трупа в просторном шкафу. Стало быть, их не выдвигали, как мы первоначально думали, а, напротив, неаккуратно вставили потом на место.

Что касается остального, то тут незачем останавливаться на подробностях.

Юлиус Гадраба выздоровел. Психиатры приложили много усилий, чтобы излечить его от ипохондрии, но это удалось им лишь отчасти. Проблему его вины мы разобрали с ним весьма деликатно. И отделался он сравнительно легко.

Флоре Мильнеровой пришлось нести всю ответственность за свои поступки.

Душевное здоровье Веры Климовой восстановилось довольно быстро, но физическое было подорвано надолго. Свыше двух месяцев пролежала она пластом, и даже полгода спустя к ней еще не вернулась прежняя свежесть. Значительная доля вины за это падала на Чермака и Коларжа. Но они утверждали, что наркотики дала им Госсарт...

Однако нет худа без добра: у Веры, прикованной к постели, хватало времени для размышлений. И размышляла она хорошо. Однажды призналась матери, что уже не считает для себя такой огромной потерей смерть Арнольда и что, останься он жив, она ужасалась бы его. Прошло девять месяцев, прежде чем она смогла приступить к работе Сначала держалась робко, замкнуто. И лишь постепенно набиралась сил для того, чтобы полностью забыть прошлое и обрести здоровый взгляд на жизнь.

Ну а Карличек, опираясь на свой опыт, продолжает воспитывать сынишку. И, судя по всему, отвратительно воспитывать. Малыш чем дальше, тем становится озорнее.