Текст книги "Современный чехословацкий детектив"

Автор книги: Эдуард Фикер

Соавторы: Вацлав Эрбен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Вацлав Эрбен
СМЕРТЬ ХУДОЖНИКА-САМОУЧКИ

© Václav Erben 1978

Перевод Л. Васильевой

Редактор Н. Федорова

1

Убийца шел по аллее – деревья были высокие, старые, раскидистые. Убийца улыбался.

2

Красный «фиат» на полном ходу пересек колею старой железной дороги, идущей к Орлицким горам. Синий огонек у шлагбаума терпеливо мигал. Машина – за рулем сидела женщина критического возраста, вся в блестящих хромированных побрякушках, от мочек ушей до костлявых пальцев, – выскочила на невысокий холм и окунулась в море свежего, чистого воздуха.

На следующем холме – рукой подать – лежал городок. За больницей и магазином «Молоко» над красными кровлями домов вздымалась к небу шиферная крыша, окаймленная позеленевшей от времени листовой медью, – там, в чаще деревьев, прятался ренессансный замок, сокровище заальпийской архитектуры второй половины XVI века, гордость городка Опольна, памятник первой категории, охраняемый государством.

Женщину шедевр архитектуры не занимал. Не снижая скорости, она выехала на треугольную площадь, промчалась вдоль высокой каменной ограды французского парка, за которой виднелось ветшающее здание оранжереи, вырулила к противоположному углу площади, оттуда узкой улочкой мимо костела святого Вацлава и пивоварни, где нынче разместился винный погребок, выбралась на маленькую площадь со старинной статуей девы Марии (очередной шедевр, тоже утопающий в зелени), а затем, не обращая внимания на запрещающий знак у железных ворот, въехала на парадный двор и остановилась перед аркой внутреннего двора, мощенного известняковыми плитами и окруженного аркадами.

Группы туристов бродили там, ожидая, когда подойдет их очередь посмотреть охотничьи трофеи последних владельцев замка, полюбоваться картинной галереей, коллекцией оружия, а главное – уникальным поясом невинности, единственным в Центральной Европе. Ну а пока, чтобы скоротать время, они фотографировались на фоне пушек и каменных оленей.

Женщина закрыла машину и вошла под арку. Белая юбка и тесная красная блузка плотно облегали ее тело, натренированное гимнастикой и суровой диетой.

Она подошла к окошечку кассы, где продавались билеты, проспекты и сувениры.

– Добрый день, пани Калабова. Не знаете, муж в замке?

Вера Калабова, жена управляющего замком, подняла ресницы и во все глаза уставилась на свою собеседницу – не женщина, а выставка хромированных украшений.

– С утра был здесь. А перед обедом ушел, пани Медекова.

– Спасибо. До свидания.

– Прощайте, пани Медекова. – Вера Калабова улыбнулась, сверкнув все еще красивыми зубами. Причем улыбка была снисходительная – ведь ее превосходство было очевидно, и потом она была моложе на добрых пять лет.

Красный «фиат» вернулся на центральную площадь, снова проехал мимо парковой ограды, сразу за площадью свернул налево и остановился перед небольшой виллой. За домиком подымался склон парка, наверху среди деревьев виднелся летний павильон в стеклянная стена оранжереи – в ней отражалось сейчас голубое небо с тающими белыми облаками.

Калитка была заперта. Женщина позвонила, звонить ей пришлось долго, пока наконец в открытом окне мансарды не появился лысый мужчина; он моргал заспанными глазами на ярком свету летнего дня.

– А-а, это ты, – проговорил он. И исчез.

К калитке он вышел в трусах и шлепанцах. Шел торопливо, так что его живот, очень белый по контрасту с заросшей грудью, колыхался.

– Что это ты вздумала ехать сюда, ведь я...

Она только махнула рукой.

– Страшно хочу пить. Я совсем без сил. А ты разгуливаешь тут в таком виде? На глазах пани учительницы? Хороша реклама, нечего сказать.

– Подумаешь! Лето ведь...

И он, сгорбившись, затрусил следом за ней.

Войдя в комнату, она сбросила туфли, принялась снимать с себя хромированные побрякушки, расстегнула панцирем стягивающую блузку и тесную юбку. Отшвырнув туфли в сторону, повалилась на диван. Со вздохом оперлась о стену, расслабилась – и постарела еще лет на пять. Пудра и грим были уже бессильны в борьбе с морщинами и потом.

– Вот черт, – сказал доктор Медек, появившись на пороге, – ума не приложу, чего это она сегодня закрыла внизу...

– А в чем дело?

– Да там в холодильнике у меня все питье.

– Этим ты хочешь сказать, что здесь у тебя вообще ничего нет?

– Вода из крана...

– Ну, знаешь, Яромир!

– Может, пойдем куда-нибудь, в погребок или...

– В замок.

– Ну да, хотя бы в замок.

– Я только что оттуда. Превосходная идея! Великолепная! Сегодня! В воскресенье! Там яблоку негде упасть. Слушай, Яромир, оденься и сбегай купи чего-нибудь... Вот ключи от машины. Кстати, а где твоя машина?

– Я поставил ее на соседней улице. В тень. Что ты будешь пить?

– Что угодно, лишь бы холодное.

– А есть?

– Есть не буду.

– Ты не останешься?

– Нет.

– Но... я же тебе писал...

– Это мы еще обсудим. А сейчас я хочу пить. – В ее тоне слышались двойственные нотки: капризного ребенка, не вполне уверенного в себе и прикрывающего боязнь грубостью, и женщины, привыкшей командовать в семье.

3

– Ну и люди, – сказал управляющий замком Калаб, заглядывая в окно канцелярии, – будто стадо слонов. Ты случайно не видела Рамбоусека?

– Нет. – Пани Калабова отсчитывала билеты руководителю экскурсионной группы, который чуть не весь протиснулся в окошечко, глядя на ее руки. – С утра не видела;

– А утром?

– Тоже.

Калаб подергал усы, отошел от окна и стремительно распахнул дверь канцелярии.

– Давай я сам отпущу билеты, – сердито сказал он. – Сколько вам надо? Двадцать два?

– А в чем дело? – спросила Вера с невинным видом.

– Сходи к Рамбоусеку. Наверху кто-то упал на шнур и погнул три подставки для цветов. Пускай он их заменит.

– Ладно, – ответила она покорно. Вышла во внутренний двор и словно поплыла в своих белых туфлях на высоких каблуках. Во дворе ожидали очереди три группы человек по пятьдесят, таким образом, примерно семьдесят мужчин сочли теперь пани Калабову самым интересным объектом для наблюдения. Каменным оленям и наполеоновским пушкам впору было плакать от зависти.

Калаб краем глаза следил за ней.

– Я сказал двадцать два, простите...

– Ну да, да!

– А вы дали мне двадцать.

– Что?

– Вы дали мне двадцать...

– А-а... Вот, пожалуйста.

Пани Калабова взялась за ручку коричневой двери – заперто. Повернулась и пошла назад. Но не в канцелярию, а под арку, к выходу.

Руководитель группы тотчас думать забыл о своих билетах.

Калаб выглянул из окошка:

– Куда это ты?

Она остановилась и обернулась, наклонив голову. Светлые волосы упали ей на плечо.

– Его нет дома, Рамбоусека нет дома.

– Я понял. А куда ты идешь?

– Взгляну, нет ли его в мастерской, – ответила она и выплыла из ворот на желтый песок парадного двора.

– У вас не найдется мелочи? – спросил Калаб.

– Нет.

– Вот, пожалуйста. И торопитесь, ваша очередь подходит.

Калаб резко задернул ситцевую занавеску и взял рулон билетов.

– А, черт! – тихо выругался он и в сердцах швырнул билеты на пол. Рулон развернулся, словно серпантин на новогоднем балу.

Дверь открылась.

– Слушай, папа... – В канцелярию вошел юноша лет шестнадцати. – Я насчет подставок... Что это у тебя?

– Рулон упал – не видишь? Подбери-ка лучше, чем задавать дурацкие вопросы!

Парнишка послушно начал сворачивать билеты.

– Я хотел...

– Подставки. Знаю. Давай сюда. Ты Рамбоусека не видел?

– Нет.

– Приехала еще одна группа. Пускай все экскурсоводы сократят экскурсию до тридцати пяти минут.

4

– Наконец-то, – сказала она, отпивая из стакана. – А кофе ты не собираешься сварить?

– Вода вот-вот закипит, – ответил доктор Яромир Медек. – Но я все же хотел бы узнать, зачем ты приехала. Ведь я писал тебе, что эти деньги...

Она достала из сумочки листок бумаги и протянула ему.

– Я предложила пану Прушеку купить у нас эти подлинники. За пятнадцать тысяч. А может, и за восемнадцать. Тогда мы сможем уплатить налог за наследство, и еще кое-что останется, чтобы обставить дом.

– Да ведь там все есть... И вообще. Ты что, не получила мое письмо?

– Получила. Только все это чистый треп. Ну где ты возьмешь деньги! Печатался ты... я уж и не помню когда. Последняя книжка вышла...

– Но я ведь хочу совсем другого – отказатьсяот наследства. Ты только послушай, дом вконец обветшал, за последние двадцать – двадцать пять лет тетушка не вложила в него ни кроны. Зачем нам такая обуза, скажи на милость?

– Да, Яромир, тебе-то, пожалуй, ни к чему. Ты ездишь на природу сюда. Твоя дача здесь. А я задыхаюсь в Праге. Все время. И дома, и в магазине. Я, как и другие, имею право...

– Хорошо, хорошо, а эти картины... Я купил их очень выгодно. Потому что с юных лет...

– С юных лет ты делаешь глупости. На что они нам, эти картины? Зачем? Все стены увешаны – надоело!

– Это моя профессия. А если уж тебе во что бы то ни стало нужна эта дача... Я достану деньги. Дай мне только немного времени, чтоб все хорошенько обмозговать и...

– Вода, наверно, уже кипит?

– Кипит.

– Ну, тогда, пожалуйста, завари мне кофе. Я уговорила Прушека, завтра вечером он приедет сюда. В девять. Раньше он не может.

Медек принес кофе, руки у него слегка дрожали.

– Не слишком ли ты торопишься? Ты только подумай. Например, Шпала [19] 19
  Шпала, Вацлав (1885—1946) – выдающийся чешский художник, иллюстратор и график.


[Закрыть]...

– На твоего Шпалу я смотрю уже десять лет. Вместо того чтобы любоваться природой. Нет, сахару не надо. Прушек возьмет все на комиссию. Впрочем, у него и покупатель уже есть.

– Я повторяю тебе еще раз. – Лысина у доктора Медека стала краснеть.

– Что же именно? – любезно поинтересовалась она.

– Что продавать сейчас ни к чему.

– Ты твердишь это уже три месяца. Четыре. Но я не вижу ни гроша.

– Я вел переговоры с издательством, – продолжал он неуверенно. – Так что в конце года, видимо...

– Тебе сообщат, что ближайшие пять лет надеяться не на что. Благодарю покорно, это мне известно.

Она вздохнула. Застегнула блузку и юбку, снова принялась надевать свои блестящие украшения.

На дорожке, ведущей к калитке, они повстречали невысокого мужчину в черном берете. На нем была клетчатая рубашка с засученными рукавами и полотняные брюки; на затылке и за ушами клочками торчали седые волосы.

Он раскинул короткие руки.

– Милостивая пани!

– Добрый день, маэстро, – поздоровалась Ярослава Медекова. – Я не видела вас целую вечность... Уж и не помню когда.

– Милостивая пани, – продолжал он, пожимая ей руку. – Прекраснейшая из женщин почтила визитом Опольну! И почему вы посещаете нас так редко!

Глаза его блестели весело и довольно. И все же казалось, будто он не видит этой красной блузки, а смотрит куда-то вдаль.

– Пани Шустровой нет дома, пан Матейка, – сказал доктор Медек.

– Я встретил ее. Мне велено подождать. – Он улыбнулся и указал рукой на скамейку среди кустов можжевельника. – Вы уезжаете?

– Я – нет. Только жена уезжает.

– Тогда мы сможем побеседовать, не правда ли? До свидания, милостивая пани.

– С большим удовольствием, – сказал Медек.

«Фиат», словно оттолкнувшись от тротуара, умчался. Доктор Медек вздохнул и пошел к скамейке, на которой сидел художник Войтех Матейка, коренной житель Опольны.

5

В ординаторской хирургического отделения опольненской больницы зазвонил телефон, и доктор Гаусер, развалившийся на белом диване с книжкой в руках, взял трубку.

– Алло! Гаусер слушает, – сказал он. – О, да это ты!

– Наконец-то, – с облегчением произнес в трубке девичий голос. – Наконец-то я вырвалась. Сегодня здесь просто жуть, нескончаемые толпы. Вечером увидимся?

– Можно, конечно, где и как?

– Это очень просто, – ответила она с легким недовольством. – Когда стемнеет. В девять. У пруда. Знаешь какая теплая вода будет!

– Да, наверняка...

– Ой, вчера ночью у пани Калабовой украли скатерть, представляешь! Ту самую, что она повесила сушить на балюстраду.

– Ерунда, чушь какая-то, – возразил Гаусер. – Ну кто станет красть в замке грязную скатерть?

– Тем не менее она исчезла. А кстати, кто ее залил? Не ты ли? Наверно, надо заплатить.

– Ладно, я ведь ничего...

– Ну, мне некогда, пан доктор. В девять! У ворот парка! За прудом!

6

Угловая комната была настоящим музыкальным салоном, где царил коричневый рояль. Пюпитры, шкаф с нотами и клавирами, на нем две скрипки, к боковой стенке прислонена виолончель, рядом гитара с лентой. В углу, между окнами, небольшой круглый стол, на нем сервирован кофе; в креслах – Войтех Матейка, доктор Медек и Марта Шустрова. Марта наливала ликер.

– Аптекари и в этом мастера, – мечтательно произнес Войтех Матейка, поворачивая и поглаживая рюмку. – Жаль, нет среди нас магистра Шустра. Он был не просто фармацевт, а подлинный художник, талант по части напитков.

Марта присела в кресло и подняла рюмку,

– Ну тогда, может, помянем его?

Доктор Медек вежливо кивнул. В Опольну он ездил много лет и хорошо помнил долговязого красноносого фармацевта.

– Итак, милые гости, – сказала Марта Шустрова и и уселась, положив ногу на ногу (ноги у нее были красивые), – вы о чем-то спорили, а я вас перебила.

– Мы не спорили, – уточнил маэстро Матейка. – Мы ругались. Милая Марта, мы с доктором всегда ругаемся.

– А из-за чего на сей раз?

– Сначала-из-за копии Купецкого...

– Это не копия, – возразил доктор Медек. – Маэстро, я уже неоднократно...

Матейка махнул рукой:

– Чушь. Все одно. Ну а потом из-за последней статьи пана Медека. Убить столько сил и времени, потратить столько бумаги – и все на такие глупости.

– Что за статья?

– Да о Рамбоусеке, – презрительно фыркнул Войтех Матейка. – До чего докатились! Маститый искусствовед тратит время на этого с позволения сказать художника-примитивиста.

– Но послушайте, Войтех, – примирительно заговорила Марта Шустрова. – Нельзя же так, вы не должны недооценивать... Любой человек имеет право попытаться выразить себя в той форме, которая ему близка. В музыке, стихах, живописи. И не всем же быть профессионалами.

– Ну конечно. Право-то любой имеет, – согласился Войтех Матейка. – Любой! Я, например, тоже имею право шить обувь. Но ведь не шью. Так как наперед знаю, что не сумею. Или, может, что-то и сумею, но у меня никогда не получится хороший ботинок; я уж и не: говорю, что не смог бы тягаться с модельером-обувщиком. А ведь присутствующий здесь пан доктор изображает Рамбоусека как раз таким модельером – в искусстве. Послушайте, доктор, сколько он вам платит за рекламу?

Медек оскорбленно засмеялся.

– Много, – ответил он с плохо скрытым раздражением. – Вы себе даже не представляете, пан Матейка. – Он допил ликер и поднялся. – С вашего позволения, пани Шустрова, откланяюсь. Я еще не ужинал.

– Господи, неужто обиделись, пан доктор?

– Нет. Какие могут быть обиды. До свидания, маэстро. Спокойной ночи, пани Шустрова.

Кофе он не допил.

Войтех Матейка потер маленькие руки:

– Ну и завелся он сегодня...

– Милый Войтех, – вздохнула Марта Шустрова, – я столько лет знаю вас и ваше доброе сердце, и мне просто не верится, что вы можете быть таким язвительным.

Матейка отрицательно покачал головой.

– При чем тут язвительность? Я ведь не шучу. Порой я совершенно серьезно подозреваю, что Медек и Рамбоусек спелись. Только вот не пойму для чего? Зачем это Медеку? Ради денег? Они ему не нужны. Рамбоусеку – ради славы, это точно. Тут сомнений нет. Я его знаю с детства.

– Он весьма милый человек.

– Кто? Доктор?

– Нет. Пан Рамбоусек.

Матейка рассмеялся:

– Из всех живущих здесь, наверно, вы одна способны сказать такое. Да и то лишь потому, что вы безгранично доверчивы. И удивительно добры. Нет, правда, милая Марта: Рамбоусек – зловредный, корыстолюбивый старикашка. Но это между нами. А вообще-то, как вы знаете, я везде говорю о нем только хорошее. Мало ли на свете дураков, еще истолкуют превратно. Кстати, у вас не найдется... каких-нибудь таблеток? Сейчас, летом, так резко меняется давление. Вчера после грозы... Мне что-то очень не по себе. Творчество убивает мои нервы, милая Марта. Для меня это тяжкий труд, он губит мое здоровье.

– Разумеется, найдется, милый Войтех. Для вас всегда.

– Конечно, конечно. Это не просто фраза. Я понимаю... Марта, вы ведь знаете, о чем я мечтаю... Я понимаю, вам не легко. Дом нуждается в ремонте, и вообще... А я – один как перст. К тому же...

– Нет, не продолжайте. Не сегодня. В такой прекрасный вечер...

Он помассировал веки.

– Простите за бестактность, – поспешно добавила она. – Лучше я вам сыграю. Хорошо?

Матейка широко улыбнулся:

– Буду вам признателен.

Она села к роялю и опустила крупные руки на клавиши. Играла по памяти, Моцарта. Отчеканивала ноту за нотой, не по-женски педантично и точно. И очень уверенно.

7

Она тащила его за собой. Он спотыкался на крутых каменных ступенях. В лунном свете верзила Гаусер походил на смешное привидение, которое безумно боится войти в чужой замок.

Лестница вела из парка во внутренний двор.

Она остановилась, настороженно оглядываясь. Нигде ничего подозрительного. Лишь в восточном крыле на верхнем этаже тускло желтело несколько окон.

– Ду́хи? – прошептал он, указывая на них.

– Эрих Мурш в своем запаснике. Пойдем. Смотри-ка, у Калабовых темно. И Рамбоусек тоже спит.

– Откуда ты знаешь?

– Свет пробивался бы в щели.

Они пересекли двор, и девушка открыла дверь прямо напротив лестницы.

– Моя комнатка, – прошептала она. – Погоди. Я задерну занавеску... – В комнате было темно, хоть глаз выколи, но она двигалась быстро и уверенно. Зажгла маленькую лампу. – Моя убогая комнатка...

Комната и впрямь выглядела убого, а поскольку в ней жили только летом, воздух был застоявшийся, несвежий.

– Твоя затхлая каморка...

– А кстати, каморка что надо, – заявила Ольга Домкаржова, которая в сезон работала в замке экскурсоводом. – Даровая комнатка для неимущей студентки. А пану доктору, может, больше приглянулись княжеские покои наверху?

– Само собой, – заметил Гаусер. – Ох, Оля, пить хочется... Хоть простой воды...

Умывальник был возле двери. Он пустил воду и стал пить прямо из крана. Весь забрызгался, принялся вытирать лицо.

– В самом деле, а почему бы не в постели княгини? Ты ведь побоишься, Оленька.

– Чего?

– Что она придет к тебе ночью!

– Как бы не так!

– Ясное дело, побоишься. Или струсишь, что кровать проломится. Она небось вся прогнила.

– Нет.

– Да ну? – Он удивленно склонил голову. – Откуда ты знаешь?

– А вот знаю, – тряхнула она головой. – Знаю! Ты сам струсишь!

– Нет!

– Струсишь.

– Идем проверим!

– Сейчас?

– Сейчас. Пошли!

– Нет, сегодня нельзя, – возразила она. – У меня нет ключа. Он в канцелярии. Давай завтра, ладно?

– Идет!

8

Ясная, светлая ночь. Все вокруг – в лунном серебре.

У переезда уныло мигал синий огонек. Давно прошел последний поезд, следующий не скоро.

Фары приближающейся машины были видны издалека. Она медленно ползла по извилистой дороге к шлагбауму. Переваливая через рельсы, зловеще сверкнула хромированной сталью, на черном лаке отразились лунные блики и синий сигнальный огонек. Черный брезентовый верх был опущен, виднелся силуэт водителя, нажавшего на газ.

В Опольне машина сбавила скорость; фары дальнего света погасли. У самой площади дорогу перебежал какой-то верзила, спешащий невесть откуда невесть куда.

А в общем, улицы были безжизненны. Когда машина остановилась перед гостиницей и мотор замолк, стало тихо, так тихо, что слышны были торопливые шаги долговязого прохожего.

Из машины вышел молодой мужчина, потянулся, зевнул. Оглядев темные окна трехэтажной гостиницы, он пожал плечами, вздохнул и решил попробовать, откроется ли дверь в воротах под аркой.

Нет, закрыто.

Он позвонил. Казалось, звонок разбудит всю площадь.

Прошло немало времени, пока наконец послышались шаги. В замке заскрежетал ключ, и дверь слегка приоткрылась.

– Что вам угодно? – спросил женский голос.

– Для меня тут заказан номер, пани...

– Да-да. А где ваши вещи?

Он махнул рукой.

– В машине.

– Как ваша фамилия?

– Экснер.

– Ага. Пан доктор Экснер из Праги?

– Он самый. Номер для меня заказала доктор Штейнова.

– Да. Пожалуйста, берите вещи и проходите. Она оставила для вас письмо.

Он покачал головой и пошел к машине взять свои чемоданы, пиджак и плащ.

Дверь была открыта, за воротами под аркой горел желтый свет.

Женщина протянула ему ключи и письмо.

– Этот большой – от комнаты. А маленький – от ворот. Мы открывать не ходим. – Она была босиком, из-под халата выглядывала белая полотняная ночная рубашка почти до пят. – У вас девятый номер.

Он поставил чемоданы на землю и надорвал конверт. Потом кивнул в сторону ворот.

– Закрыть?

– Благодарю. Я сама. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, пани, – рассеянно ответил доктор Экснер и развернул письмо. В нем было написано:

«Милый Михал, ужасно не везет. Отпуск сорвался. Я надеялась, что ты приедешь хоть на пару часов пораньше. Мне позвонили, и я должна срочно ехать. Отдыхай тут или уезжай домой, и извини меня.

Преданная тебе Габриэла».

9

Опольна – городок старинный, с двух сторон его огибают ручьи, с востока он защищен крутым склоном и скалой, на которой стоит старый замок. Городская площадь сохранила форму треугольника, типичную для средневекового торгового местечка. В вершину треугольника впадает шоссе, ведущее из районного центра, движение идет по правой, западной стороне площади, где сосредоточена общественная и культурная жизнь: гостиница, кафе, кино, магазин самообслуживания, хозяйственный магазин, бензоколонка.

На восточной стороне площади кафе-кондитерская, парикмахерская – дамская и мужская, – а также магазин тканей и белья; тут же и поликлиника. Несколько скамеек под раскидистыми яворами. Замок – гордость Ренессанса, украшение города. Двор его выходит на север. Внизу английский парк, известный не меньше, чем замок. Тянется он далеко, постепенно сливаясь с окрестными лесами, лугами и полями.

Следуя за ручьем, английский парк огибает замок и затем к югу сменяется французским, который подходит к самой площади, и белая стена оранжереи образует одну из сторон ее треугольника.

В тот день рано утром над всей округой пронеслась гроза, и сейчас над деревьями парка в полном безветрии подымались седые испарения. В утренней тишине далеко разносился собачий лай. Две овчарки, нетерпеливо дожидавшиеся, когда их пустят по следу, оказались не у дел. Какой след они могли взять после дождя? Поэтому они лишь нервничали на краю луга возле машины с белой полосой, на которой их привезли.

Свежая трава была затоптана, а десять или двенадцать человек, прошагав через луг, остановились вдалеке, около скалы. В общем-то, это была не скала, а нечто вроде грота из известняковых глыб, одно из тех произведений декоративной архитектуры, что были так популярны в первой половине прошлого столетия.

В траве лежал небольшого роста мужчина. Вокруг растерянно стояли люди, глядя на его залитую кровью голову.

10

Тихая уединенная вилла за старым забором.

Некоторое время назад в этом доме скончалась жена врача, а затем при загадочных обстоятельствах умер и ее больной брат, шизофреник, бич всей округи.

В дверях виллы появилась девушка, Лида Муршова, племянница обоих умерших. Держалась она самоуверенно, и движения ее отличались решительностью.

Она зашла за дом и вывела из-под навеса велосипед. Проверила, хорошо ли надуты шины, и осталась недовольна. Насоса на велосипеде не было, нигде поблизости она его тоже не увидела. Сердито нахмурив брови, Лида вздохнула, села боком на седло, оттолкнулась и доехала до калитки.

Хозяин дома на противоположной стороне улицы усердно трудился среди кустов роз.

Лида перешла улицу и остановилась у палисадника.

– Доброе утро, пан Гарпишек.

Из-за куста выглянул старик.

– Добрый день, барышня.

– Пан Гарпишек! Вы опять!

– Хорошо, хорошо, Лида. Не барышня. Я понял. Чем могу служить?

– Насос куда-то засунули, – ответила она сердито. – А мне надо подкачать. Я еду в Опольну, к Эриху.

– Он все еще в замке?

– Да, он будет там все лето.

– Проходите.

За домиком сосед подкачал ей шины.

– Вы очень любезны, пан Гарпишек, – сказала она с улыбкой, – Очень.

– Ну что вы, такая малость. Значит, в Опольну едете. Там вы, наверно, встретите этого, как его... Как его звали, того вежливого молодого человека? Который тогда... словом, тот, что у вас тогда, когда случилось несчастье с вашим дядей...

– Да что вы, пан Гарпишек! Его я, наверно, никогда не увижу!

Энергичный старик заговорщически подмигнул:

– Как знать. Утром туда выехало все районное управление. Во главе с Чардой. Убийство. Скорее всего, убийство, – добавил он таинственно.

– Вот как, – задумчиво проронила она, тряхнув головой. – Любопытно! А кто? И кого?

– Ну, этого-то я не знаю. Просто случайно услыхал – я проходил мимо, когда они перед отъездом говорили между собой. Вы ведь знаете, люди стариков не замечают и не очень-то остерегаются говорить при них.

Он проводил ее до калитки. Лида села на велосипед.

– Я разузнаю, пан Гарпишек. А приеду – все вам расскажу.

Он покачал головой:

– Спасибо, не беспокойтесь. Все и так станет известно.

11

Надпоручик Чарда задумчиво смотрел на стол.

– Значит, от собак никакого толку?

– Да, – ответил начальник участка поручик Шлайнер. – Совсем никакого. Дождь прошел. А в субботу ночью была гроза.

– А откуда вы знаете, что это произошло до грозы? До дождя?

– Он лежал в гроте сухой.

В гостинице напротив открывали кафе.

– Скверно, что мальчишки нашли его только сегодня, – заметил Шлайнер. – В такую жару...

Надпоручик Чарда, начальник управления общественной безопасности из районного городка Мезиборжи, вздохнул:

– Стало быть, топор?

– Да, доктор сказал: топор.

– Так. Товарищ поручик, вы отвечаете за то, чтобы в его квартиру...

– Я поставил туда двоих. Одного у двери, а второго под окном.

– Квартира была заперта?

– Да. Может, нам туда заглянуть?

– Ни в коем случае. Дождемся уголовного розыска. Мы можем что-нибудь упустить, не заметить. Ну а что там с этим Йозефом Коларжем?

– Ему двадцать пять лет, отсидел срок за нанесение телесных повреждений с тяжелыми последствиями, в состоянии алкогольного опьянения, – начал поручик. – Живет он у Анны Вилковой, тридцати лет. Нигде не учился, работает лесорубом, несколько раз грозил убить старика,

– А почему?

– Кто его знает, – пожал плечами поручик.

– Ну а эта Билкова что за птица?

– Работает в молочной. А вообще-то... Словом...

– Ясно, – понимающе кивнул Чарда. Выпрямился, быть может, для того, чтобы его было видно с площади, заложил руки за спину, похлопывая ладонью о ладонь. – Как бы нам чего не упустить... Вот что: вы ступайте за ним прямо сейчас, и... – Надпоручик говорил все медленнее и медленнее, пока не замолк совсем, будто старый граммофон, в котором кончился завод. – Черт побери...

– Слушаюсь. Я лично разыщу его. Что случилось? – Поручик подошел к Чарде и выглянул на площадь. На противоположной стороне, перед гостиницей, в тени яворов стоял большой черный автомобиль, блестевший лаком и хромированной сталью. Он выглядел почти зловеще – старинный, строгий и роскошный. «Мерседес-кабриолет» выпуска тридцать девятого – сорокового года.

– Вон та машина... – негромко начал Чарда.

– Хороша, ничего не скажешь. Стоит здесь с раннего утра.

– Взгляните на номер.

– Номер пражский. Какой-то пижон поселился в гостинице.

– Говорите, пижон?

– Я видел его только со спины, – ответил Шлайнер.

Надпоручик Чарда снял фуражку – он и впрямь вспотел.

– Бегите за этим подозрительным Коларжем. Хотя, может, это все ерунда, – добавил он задумчиво.

– Что?

– Да нет, ничего.

И Чарда махнул рукой.

12

Поручик Шлайнер вышел на площадь и огляделся. Всюду пусто, спокойно. У каменной ограды парка тихо ворчал дизель автобуса: там была остановка, водитель приехал немного раньше времени и теперь ожидал пассажиров. Заправщица бензоколонки, видно, умирала от скуки, потому что издали поздоровалась со Шлайнером. Возможно, что-то знает, подумал поручик. И тихо вздохнул. Он с утра был бледен и чувствовал себя больным. Ведь последнее убийство в Опольне, если горожанам не изменяет память, произошло давным-давно, в конце прошлого века.

Когда идешь арестовывать возможного преступника, положено волноваться. Но поручику Шлайнеру было не до волнений, его обуревали другие заботы.

– Выключите мотор, – недовольно бросил он водителю автобуса.

Шофер открыл дверцу и сидел, свесив ноги наружу и покуривая.

– Да он у меня дурит, не заведешь потом, товарищ поручик.

В иной день поручик прочел бы ему лекцию о техническом состоянии транспортных средств, но сегодня лишь покачал головой. И направился на улицу, ведущую к замку. Пройдя вдоль садовой ограды, он вошел в калитку и, минуя подстриженные деревья, кусты и клумбы роз, двинулся дальше, туда, где начинался английский парк.

Ему незачем было разыскивать и выслеживать подозреваемого Коларжа. Он знал, в каком месте лесное управление ведет рубку, кратчайший путь туда вел через французский, а потом – через английский парк; прогулка минут на двадцать пять.

Нельзя сказать с уверенностью, любовался ли он красотами природы. Скорее всего, вряд ли – ведь он знал эти места с детства и воспринимал их не как причудливо-неповторимый прелестный ландшафт, придуманный талантливым садовником полтора века назад; он привык смотреть на парк сквозь призму своей профессии. Для него парк был источником вечного беспокойства. В парке вечно ночевали бродяги, случались драки. А перед рождеством именно здесь чаще всего крали елки.

Видимо, эти невеселые мысли и вынудили поручика Шлайнера остановиться. Он постоял в задумчивости. Потом свернул к ручью и берегом пошел в противоположную сторону, к пруду, которым завершался парк, гуда, где на окраине городка расположилась старая мельница и кучка домишек. Называлось это место «У цыган».

13

Управляющий Калаб хмуро смотрел на известняковые плиты во внутреннем дворе. Будто капитан дальнего плавания, наблюдающий за стремительным падением стрелки барометра.

– Печальная история, – сказал он сухо. – Убийство это.

Калабова вздохнула.

– Но ведь еще не доказано, что его убили, – голос ее звучал удивительно мелодично. – Может, Рамбоусек напился, упал и разбил голову.

Она сидела на письменном столе, совсем бледная, и беспокойно болтала ногами. Обращалась она не к мужу, стоявшему у окна, а, скорее, к сыну, который развалился в музейном кресле, списанном за ветхостью. Перед креслом лежали мокрые кеды, босые ноги молодой человек закинул на подлокотники.

– Да уж, – иронически проговорил Калаб, – Рамбоусек напился, потому что в свои шестьдесят лет был пылко влюблен, упал со скалы, у него еще хватило сил заползти в грот и только там испустить дух.

– Фу, ну что ты насмехаешься!

Калаб повернулся, сел на широкий подоконник и оглядел канцелярию, словно ему предстоял переезд. Хмурая мина его, возможно, объяснялась тем, что он вдруг заметил пустоту этого помещения, которую не скрашивали ни потертая вьетнамская циновка, ни три пожелтевшие гравюры. Занавеска на втором окне, выходящем под арку, была задернута.